Текст книги "Диверсанты (сборник)"

– Лучше сам! – с облегчением прошептал он и зажал в руке холодную рубчатую рукоятку пистолета. Филипп вложил в рот ствол и почувствовал неприятный масляно-металлический вкус. Он сжал зубами холодную сталь, но сил и воли у него не хватило, чтобы потянуть спусковой крючок.

«Что я делаю!» – блеснула в голове мысль. – От танков ушел, смерть не догнала меня, как ни старалась. Что же я делаю? Они, гады, хохотать будут надо мной, голым и дохлым. У меня же полная обойма на восемь Гансов и один для себя. Я им и мертвый буду сниться, потому что отправлю на тот свет целых восемь гадов. Малькевича убили, Коровенко тоже, а я слюни распустил. А кто же за ребят рассчитается?» – он даже зарычал от ярости. Наступил перелом, Филипп быстро выдернул изо рта ствол пистолета, ободрав верхнюю губу, и торопливо натянул на себя влажную одежду. Когда намотал сырые портянки и всунул ноги в сапоги, снова обрел уверенность, в нем проснулся инстинкт самосохранения, он снова стал осторожным как волк, все чувства его обострились, и слух сейчас же уловил движение сапог по песку. Немцы возвращались обратно. Филипп приготовился, теперь он знал, что будет делать, план созрел молниеносно: одного он застрелит, второго обезоружит и заставит затащить убитого в тальниковые заросли. Это план минимум, как он мысленно его окрестил.

Все произошло быстро и точно, как он рассчитал. Немцы даже не почувствовали, как Саблин появился у них за спиной. Он ткнул одному из них пистолет под лопатку и выстрелил. Одежда и тело заглушили звук выстрела.

– Руки подними! – прорычал он, и немец, парализованный только что наступившей смертью товарища и яростным видом грязного и мокрого фанатика, который ни секунды не будет медлить и нажмет на курок, высоко задрал руки над головой.

– Давай автомат! – приказал Саблин, и немец дрожащей рукой торопливо снял с шеи оружие и бросил его Филиппу.

– Тащи его в кусты! – прохрипел Саблин, чувствуя, что теряет голос, то ли от волнения, то ли от холода.

Немец бросился исполнять приказ и хотел взять убитого под мышки.

– За ноги, ты, недоносок! – рыкнул с хрипом Саблин. – Немец немедленно выполнил команду и, схватив убитого за ноги, потащил в заросли тальника. Каска сползла с головы покойника, Филипп подхватил ее. Потом отцепился автомат, и он перекинул его себе за плечо. За кустами Саблин приказал немцу раздеться, и когда тот аккуратно сложил одежду на земле, выстрелил ему в голову. Время от времени в городе раздавались то автоматные очереди, то одиночные выстрелы, и пистолетный выстрел не привлек внимания немцев. Все это Саблин отметил краем сознания и принялся быстро переодеваться в немецкую форму. «Хорошо, что маленького убил первым, – равнодушно подумал он, натягивая на себя чужой мундир. – Этот был бы в крови, надеть нельзя».

Саблин неторопливо, будто для него и не было здесь опасности, завернул в свою гимнастерку автомат, вырыл в песке яму и аккуратно засыпал сверток песком. Выглянув из-за кустов, он убедился, что берег и улица по-прежнему пустынны, сломал ветку и торопливо разровнял на дороге песок, скрыв следы своего нападения на немцев.

Мундир оказался слегка тесноват, но в нем Филипп почувствовал себя уютно, потому что согрелся, обрел уверенность и надежду, веря в свою судьбу, что она должна повернуться к нему лицом. Едва он надел каску, как почувствовал неприятный тошнотворный запах чужого пота, но пересилил в себе брезгливость и каску не снял. Солдат оказался запасливым и хозяйственным. В многочисленных карманах мундира и брюк имелось все: от иголки с ниткой до зеркала и расчески. В одном из карманов Филипп обнаружил серебряные круглые часы на цепочке фирмы «Мозер» и, взглянув на время, удивился, что еще только семь часов. Он обыскал труп второго немца, из внутреннего кармана мундира вытащил бумажник с толстой пачкой немецких марок, засунул его в карман. Больше ничего существенного и представляющего интерес не обнаружил. Постоял над трупами, подумал: «Может, зарыть?» Но тут же отбросил эту мысль.

– Они все равно хватятся этих солдат, пока найдут, я буду уже в другом конце города. – Саблин поправил на животе ремень, одернул мундир, отряхнул от песка брюки и решительно вышел из зарослей тальника. К его радостному удивлению, улица и берег все еще были пустынны. Он быстро пошел вверх по улице, пока не зная, куда ему деваться. На перекрестке улиц он чуть не столкнулся с немецким военнослужащим, чина которого не знал и инстинктивно вскинул руку к каске, приветствуя немца. Тот внимательно посмотрел ему в лицо и негромко спросил:

– Почему небрит?

– Раздражение кожи, – мгновенно нашелся Филипп, и немец удовлетворенно кивнул головой, небрежно вскинув руку к фуражке.

– Герр фельдфебель! Положено говорить, – добавил немец и пошел дальше.

– Герр фельдфебель! – гаркнул Саблин.

Первая встреча прошла успешно. Именно этого Саблин боялся больше всего, пытался мысленно представить, как это произойдет. Все получалось расплывчато, неконкретно и безопасно. Филипп в душе возликовал, настроение у него улучшилось, напряжение слегка спало. И тут он вспомнил, что не знает своего имени и фамилии и номера части. Его прямо-таки затрясло от волнения и опасности, которой удалось случайно избежать. Стоило этому фельдфебелю спросить: «Какой части? Как фамилия?» – и все, без стрельбы не обошлось бы. Навстречу шла целая группа немецких солдат. Филипп неторопливо, сдерживая себя, чтобы не побежать, вошел в открытые ворота, очевидно брошенного дома, и направился к деревянной уборной, одиноко стоящей в конце огорода. Но судьба не захотела так просто повернуться к нему лицом, заготовив ему новое приключение. Едва он подошел к уборной, как оттуда выскочил солдат, застегивая на ходу мундир. На шее у него болтался ремень с бляхой.

– Дай сигарету! – обратился солдат к Филиппу.

– Не курю! – ответил тот. Но дотошный солдат опять пристал к нему:

– Ты откуда, из какой части?

– Сейчас зайду в туалет, узнаю и отвечу на твои вопросы, – нашелся Саблин и очень развеселил своим ответом солдата. Тот расхохотался и хлопнул его по плечу. Филипп вошел в тесную уборную, зацепил крючком дверь и торопливо вытащил из кармана служебную книжку убитого. На фотографии он был снят с гитлеровской челкой на лбу и глядел на мир, вылупив большие глаза. «Если меня побрить и сделать челку, может быть, и сойду за него», – мимолетно подумал он и стал читать запись в книжке. «Вольдемар Гаусс, – тихо произнес он. – Легко запомнить. Формула Гаусса, что-то связано с геометрией, а может, нет… Ну, в общем, я – Гаусс Володя. Вторая стрелковая рота, третий батальон, спецподразделение… Что такое спецподразделение? Ну, раз спец, то никому не надо и говорить!»

Саблин выглянул в щелку, солдат уже испарился, но Филипп на всякий случай расстегнул пояс, прочитал надпись на бляхе «Готт мит унс» – «Бог с нами», перекинул его через голову и так же как солдат, открыв дверь, стал застегивать пуговицы мундира. Защелкнул на животе ремень с божьей записью, расправил складки и пошел дальше. Солнце ярко светило и Лавра сияла золотом, словно и не наступили мрачные дни для Киева. Чем ближе к центру, тем все больше и больше попадались солдаты, офицеры, и Саблин внимательно следил, чтобы не пропустить какого-нибудь чина. А так никто не обращал внимания на солдата, одного из сотен снующих и марширующих по улицам города.

Обвыкнув среди врагов и уже расслабившись, Саблин впервые задумался о своем положении. Пока перед ним стояла одна единственная задача, выжить – он отступал, нападал, бежал, прятался и выжил. Теперь же подсознательно Филипп понимал, что надо действовать, наступать, пора и платить за унижение, поругание, растаптывание, мстить за погибших товарищей. Три убитых немца еще не начинали его счет, и Саблин как бы оставил их за невидимым барьером.

«Сначала – жилье! Нужна база!» – решил Филипп, приглядываясь к редким киевлянам, выходившим на улицы. Они были как тени, на одно лицо: придавленные, согнутые, тусклые, с опущенными в землю глазами, и Саблин сомневался, думают ли они вообще о чем-либо.

«Может быть, пойти к Малькевичам? – пришла спасительная мысль. – Но тогда придется рассказать им, как погиб Алеша. Что лучше: знать правду сейчас или жить годы надеждой? Наверно жить надеждой. Не буду рассказывать», – решил Саблин и свернул в небольшой захламленный двор. Дверь в подъезд сорвана с петель, повсюду валялись разбросанные домашние вещи. Филипп поднялся на третий этаж и остановился перед обитой дверью. Обивку кто-то разрезал крест-накрест, и вата торчала клочьями наружу. Саблин нажал кнопку звонка, но тот не отозвался в квартире. Он повернул ручку двери и вошел в коридор. Всюду царил беспорядок, словно тут специально рылись в вещах и разбрасывали их по квартире. В конце коридора валялась книжная полка и гора книг по искусству, музыке, медицине. В одной из комнат Филипп обнаружил мужчину и женщину. Оба одетые в серые душегрейки, стояли на коленях, опустив головы. На их груди виднелись шестиконечные желтые звезды.

– Берта Михайловна! – тихо окликнул женщину Саблин, и она вздрогнула, но не подняла головы. – Берта Михайловна! – громче произнес Филипп, и женщина наконец взглянула на него. В ее глазах отразился испуг и удивление. Она прямо-таки замерла, затаила дыхание и глядела на него, силясь что-то вспомнить и понять.

– Это я, Саблин Филипп! – взволнованно сказал он.

Она заплакала, встала с колен и потянула за рукав мужа.

– Гриша! Ты только посмотри, кто пришел! – сквозь слезы радостно заговорила она, и старый Малькевич посмотрел молча на Саблина.

– Филя, тебе нельзя у нас оставаться! – тревожно сказала Берта Михайловна. – Нам приказали сидеть дома и ждать, когда за нами придут, и стоять на коленях. Мы нашили себе звезды Давида, без них нельзя даже выходить на улицу.

– Я не останусь у вас. Я просто очень голоден и мне надо побриться. Что-нибудь слышно про Алешу? – как можно беспечнее спросил Филипп, не стыдясь своей лжи.

– А ты его не встречал? Вы были вместе на окопах, потом он ушел в военкомат. Больше мы ничего о нем не знаем.

– Где-нибудь скрывается. Ему ведь нельзя в Киев. Я бы тоже не прошел, если бы не надел немецкую форму, – придав голосу беспечность, пояснил Филипп.

Берта Михайловна торопилась собрать ему поесть. То ли спешила накормить его, то ли боялась, что он здесь задержится. Брился Филипп бритвой Гаусса, это был классный инструмент по названию «Золлинген». Через пару минут он был уже выбрит, умылся, быстро проглотил все, что Берта Михайловна приготовила ему, чувствуя, что голод еще не отступил полностью. И она поняла это по его глазам, полезла в шкаф, достала банку шпротов и несколько сухарей.

– Это все, что я могу дать тебе с собой, – извиняющимся тоном сказала она.

Филипп был растроган, он понимал, что она делила с ним свои скудные запасы, которые оставались у них с довоенных времен. Отдавая ему, она не думала, что остается им самим.

Он поблагодарил Берту Михайловну и отца Алеши, который за все время так и не вымолвил ни единого слова и лишь молча взирал на гостя. Как бы между прочим Филипп спросил:

– А как ваша сестра? Она где-то живет рядом, я помню, мы к ней заходили с Алешей.

– Ее уже нет! – торжественно-печально сказала Берта Михайловна, – Ее куда-то угнали. Я заходила, дверь забита гвоздями. Это тут недалеко, – она назвала улицу.

Саблин выскользнул из подъезда, осторожно огляделся по сторонам и покинул захламленный двор. Вскоре он был по тому адресу, который указала Берта Михайловна. Дверь действительно заколотили досками крест-накрест. В квартире напротив тоже никто не жил, дверь и здесь была заколочена. Саблин ухватился за край доски и сильно рванул, гвозди не выдержали, дощатый крест отлетел. Он вошел в коридор. Здесь его поразил порядок, видно, сохранившийся еще после хозяйки. Квартира имела одну комнату и большую кухню.

«То что мне надо! – подумал Филипп. – Окно выходит на улицу. Если что, с третьего этажа я прыгну, – он глянул вниз на засохший ковер цветов. – Клумба! Тем лучше!»

Саблин пошарил в кладовке, обнаружил старый заржавевший топор и, орудуя им, быстро переколотил гвозди на досках, которыми была забита дверь квартиры, но так, чтобы гвозди вошли не в косяк двери, а в саму дверь, и создавалось впечатление, что она заколочена. После этого он закрылся изнутри на засов, вошел в комнату, снял с кровати покрывало, поднял одеяло и усмехнулся нереальности увиденного: там лежали ослепительно белые простыни.

Сколько Филипп проспал в этой чудесной, ароматной постели – он не знал. Проснулся лишь ночью от раздавшейся близко автоматной очереди. Он выглянул в окно. Мимо гнали какую-то толпу людей, и немец истошно выкрикивал:

– Быстрее! Быстрее! – и яростно бранился по-немецки.

Да, трудно начинать войну в одиночку. Саблину очень не хотелось выходить в опасную, тревожную ночь на улицы оккупированного темного города. Он отговаривал себя тем, что не выспался, что ему надо хорошенько отдохнуть. И хотя в нем росло внутреннее сопротивление, он все же механически натягивал на себя мундир, сапоги, надел каску, перебросил через голову ремень автомата, «парабеллум» засунул сзади за пояс и, наконец, решительно отбросив всякие выдуманные причины и сомнения, пошел к выходу. Ощупью Филипп спустился по лестнице и, пройдя через темный двор, сразу очутился на улице. Он настороженно ходил по ночному городу, не имея представления о том, что здесь существует комендантский час и немецкие патрули. В эту ночь ему несказанно везло: он не наткнулся на немцев, не познал установленного немецкого порядка. Но именно тут ему пришла в голову более-менее разумная мысль, что надо искать нужных людей. Не может быть, чтобы никого не осталось в Киеве, что все покорно сидят по своим конуркам. Не мог он в это поверить, не так был воспитан, да и люди не так воспитаны советской властью, чтобы отсиживаться и склоняться перед фашистами. «Тут, видно, своя тактика, – подумал Филипп, – подполье. Одно слово, подполье. Подполье. Оно может быть за этими окнами, может и за мной наблюдает, я ведь для них немец, фашист, значит враг, и меня могут убить». – При этой мысли у него похолодела спина, он невольно огляделся по сторонам, и ему даже почудилось, что он увидел в подворотне тень человека, которая тут же исчезла. «Выходит, мне надо пуще всего бояться сейчас не немцев, свои быстрее укокошат. Немцев я пока еще обманываю формой, языком, а своих не обманешь. Я для них немец – и все тут! Надо что-то придумать. Цивильная одежка нужна! – заключил он.

И все же немца он встретил, когда уже направлялся домой. Мимо промчались две легковые автомашины с затемненными фарами. Саблин отвлекся на них и наткнулся на длинного, худого верзилу. Тот как-то нервно дернулся было в сторону, и Филипп почувствовал, что немец испугался. Оружия при нем не было, кроме ножа на поясе. Саблин вскинул руку к каске и отрывисто рыкнул:

– Какой части? Документы!

Солдат четко ответил и выхватил из кармана солдатскую книжку. Но Филипп вдруг понял, что попал в нелепое положение: у него не было фонаря, и он не смог бы проверить документы. Немец услужливо достал фонарь, и это решило его судьбу. Саблин взял у него фонарь, сунул в карман, и, рывком повернув солдата, подтолкнул его стволом автомата.

– Пошел! – приказал он резко.

Немец покорно двинулся впереди.

«Куда его завести? Не стрелять же на улице». Напротив широкой темной арки Филипп сказал:

– Налево! – и вытащил из-за пояса пистолет. Под аркой выстрел грохнул, как взрыв гранаты. Солдат упал лицом вперед. Сразу же где-то раздалась тревожная трель свистка. Филипп схватил солдатскую фуражку и выскочил из-под арки. В отдалении послышались отрывистые команды, урчание автомобильного мотора. Не раздумывая, Саблин бросился в другую сторону, держа наготове автомат. Однако без всяких приключений ему удалось добраться до квартиры, он закрыл на засов дверь и, чувствуя какое-то внутреннее опустошение, стал раздеваться. Начинался рассвет, проступили очертания домов. Через выбитые стекла кухни с улицы доносились непонятные голоса. Когда взошло солнце, Филипп решился еще раз выйти из дому. Ни плана, ни цели не было, и он прошел несколько кварталов, встречая редких прохожих, которые старались как можно скорее перейти на другую сторону улицы. Двое попались с желтыми звездами на груди. «Это я уже знаю, что означает», – подумал Саблин. Неожиданно он оказался на той улице, где убил немца. Возле дома, под аркой которого Филипп его оставил, стоял грузовик. Десяток солдат выгонял из подъездов женщин, детей, стариков. Пинками и прикладами винтовок они выстроили их вдоль тротуара. Из кабины вылез худой, подтянутый офицер и, держа в одной руке кожаную перчатку, обратился к людям на ломанном русском языке.

– Ви есть бандит! Только бандит убивайт за угол! Ми будем наказать. Один немецкий зольдат – десять руссиш бандит! Он начал отсчитывать: Айн, цвай, драй… – на десятом мальчике остановился. – Ви нах хаус, домой! – махнул он оставшимся.

Сразу же заплакали люди, и только один дед с седой бородой не шевельнулся, безучастный ко всему.

Грохнула автоматная очередь, и сраженные пулями упали на землю. Солдаты положили убитого немца в кузов, сами вскочили туда, и грузовик укатил.

Саблин шел как в тяжком сне. Только что перед ним в несколько минут разыгралась страшная трагедия, и виновником этой трагедии был он, уничтоживший всего лишь одного фашиста. «Что же делать? Что же делать?» – отчаянно сверлила мозг мысль. Выходит, он не сможет теперь убивать врагов, если такой ценой придется платить за каждого фашиста. – «За одного – десять невинных! Значит, нет выхода? За одного убитого немца! Это же террор! Они хотят держать в страхе и повиновении все население. Что же делать? Какой же выход? Ничему нас не научили! Слово «оборона» произносили не иначе как применимо к врагам. Война на чужой территории! Никакой тактики в тылу у врага!» – Саблин вспомнил, как израненный в боях военрук, принимавший участие в войне против немецкой армии в 1918 году на Украине, рассказывал им, как он со своим другом вывернул рельс, и поезд с мукой, зерном и скотом, две теплушки с немецкими солдатами полетели под откос. Он жалел только скотину, которая умирала с предсмертным хрипом, а солдат ему не было жалко.

– Нам такая война не подходит! – сказал кто-то вслух. – Наше дело – вперед! В атаку! За Родину! За Сталина! Своей земли мы не дадим ни пяди. Пусть они у себя в тылу побегают! А здесь мы руки быстро укоротим!

Неожиданно Саблин вышел к рынку. Довольно людное место, много гражданского населения, кое-где виднелась и серая солдатская форма. «Толкучка, – понял Филипп, оглядывая это скопище народа. – Надо поискать себе одежку», – решил он и вошел в толпу.

Чего тут только не снесли на продажу! Но главным образом здесь шел обмен на продукты, в ходу были и деньги: как ни странно, даже советские. Один старик упорно навязывал Саблину патефон и гору пластинок всего лишь за буханку хлеба. «Видать, голодно стало в Киеве, – сделал он открытие для себя. – А собственно откуда здесь взяться продуктам? Немцы, наверно, уже все ограбили».

Филипп приглядел себе темно-коричневый костюм из габардина. Женщина уставилась испуганными глазами на немецкого солдата и не выпускала из рук костюм, она боялась, что солдат заберет его и не заплатит. Саблин молча, не стал даже спрашивать цену, вытащил из кармана пачку гауссовских немецких марок, отделил несколько банкнот и сунул женщине в руку. Он был уверен, что расплатился с ней щедро, но она держала деньги и не отпускала костюм. Филипп понял, что она просто-напросто не знает, что ей делать с деньгами. Он показал ей на вывеску над одним из ларьков, на которой было написано: «Торгуем только на немецкие марки». На стекле был нарисован краснощекий повар с пышной булкой хлеба на ладони. Женщина поняла, закивала головой и отдала Филиппу костюм. Тут же он прикупил себе телогрейку не первой свежести, полотняную рубашку, брюки, туфли и шляпу. И едва вышел с «толкучки», началась облава: с разных сторон подъехали грузовики, полные солдат. Они быстро оцепили всю массу людей, ощерившись на них винтовочными стволами. Дальше Саблин не видел, что там происходило, он поторопился убраться отсюда как можно скорей. Испытывать судьбу снова ему не хотелось, и Филипп возвратился на свою квартиру.

Несколько дней он не предпринимал никаких действий, и хотя выходил по ночам на улицу, но все чаще прятался в подворотнях; немцы усилили охрану, и патрули появлялись в самых неожиданных местах. Дважды ему предоставлялась удобная возможность уничтожить пару-тройку немецких солдат, но Саблин колебался, он вспоминал расстрелянных женщин, детей и старика с седой бородой. Филипп возвращался домой, и настроение у него все больше и больше падало. Однажды он решился выйти днем, и не знал как ему лучше одеться. Наконец остановился на купленном им костюме. В спальне Филипп рассматривал свое изображение в зеркале и не мог поверить своим глазам: на висках появилась легкая седина, жесткая складка легла на лоб и в глазах затаился недобрый блеск. Никто бы не сказал, что ему шел двадцать второй год, а друзья с трудом могли бы в нем признать Фильку Саблина.

Перед выходом он еще поколебался, брать ли ему с собой пистолет. Если задержат, размышлял он, то без документов ему не выпутаться. Кроме того, нужна какая-то легенда пребывания в Киеве. Кто он, откуда, где живет, что делает? Все эти вопросы требуют немедленного ответа, и при том подробного, немцы люди аккуратные, обязательно будут проверять. Итак, первое: кто он – все как есть – детдом, университет. Второе: местожительство? «Что указать? Что указать? – мучительно думал он об уязвимости этого пункта. – Срочно найти место жительства, но в другой стороне от квартиры, где поселился. А что, если Ритин дом? Но там может быть мать – это провал. Надо съездить к Рите домой и договориться с матерью. А может быть и Рита здесь, тогда все упрощается: невеста или жена… Третье: ищу работу! Знаю немецкий язык. А может, действительно легализоваться через немецкий язык? Хорошее прикрытие!»

У него даже улучшилось настроение от возможной перспективы легализоваться в Киеве. Да, но ведь нужен хоть советский, но паспорт! – облил он себя холодной водой. – Утерял, пропал в детдоме, я и жил в детдоме. Бомба попала – и нет паспорта! Сколько лет? 22 года! Почему не в армии? – стал он сам себя допрашивать. – Такие как ты служат в Красной Армии. Как ты уклонился? – А если я дезертировал, спрятался и не пошел служить, остался в Киеве? Это уж слишком! Выходит, готовился в предатели. А может, тебя НКВД оставил в тылу? Да, тут дело гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. А с чего я решил, что меня могут взять работать? Ну-ка, сначала: детдом, университет – это правда, ничего не надо выдумывать, чтобы не запутаться. Так, где же я живу? Чем питаюсь?»

Так и не решив важнейших вопросов, Саблин отправился в город, но опасаясь быть задержанным, принял меры предосторожности: на пустынных улицах избегал встречи с немцами, держался более-менее многолюдных мест. Пистолет он все же засунул сзади за пояс, расставаться с ним, ему казалось, – словно оголять себя. Без всяких приключений и опасных встреч Филипп добрался до самого Крещатика. Здесь было довольно оживленно и преобладали кругом военные. Ему стало как-то спокойнее, никто не обращал внимания на прилично одетого молодого человека. И вдруг, к своему удивлению, Филипп увидел извозчичью коляску на мягких рессорах. Решение созрело мгновенно. Саблин на ходу запрыгнул в коляску и уселся на мягком прохладном сидении.

– Давай, гони! – бросил он по-немецки извозчику, бородатому и лохматому мужику. Тот удивленно повернулся, и Саблин отметил, что извозчик лицом не стар, хотя и хотел скрыть это за своей бородой.

– Как изволите сказать? – спросил извозчик, искусственно искажая голос.

«Молодой! – отметил Саблин и обрадовался. – Наверно, маскируется. Видать, есть причины. Очень хорошо!»

Филипп сунул ему две марки и на ломаном русском языке приказал везти по адресу, где проживала Рита.

Дверь в квартиру закрыта на ключ и, как показала заржавевшая замочная планка, здесь никто давно не жил. Саблин полез под кирпич, Рита всегда там держала ключ, и действительно обнаружил его, правда, обросший ржавчиной. Он оглянулся на извозчика, который равнодушно сидел на козлах, – так, по крайней мере, показалось Саблину, – и со скрипом и скрежетом открыл замок. Дверь прилипла к косяку, пришлось сильно ее дернуть. Комнаты показались ему унылыми, заброшенными. Он стряхнул с покрывала на кровати пыль, сделал подобие ложа, на котором якобы спят, придал комнате жилой вид и вышел на улицу. Возница сидел в той же позе, равнодушный к заботам своего седока. За квартал от дома Саблин выпрыгнул из коляски и пошел за угол, не желая показывать извозчику, где находится его дом. Сюда он возвратился с единственной целью – избавиться от пистолета. Теперь у него была легенда и было жилье. Теперь можно и в комендатуру.

Когда он вернулся к коляске, извозчика на козлах не было. Саблин оглянулся и увидел его выходящим из-под арки старого дома. Он виновато улыбнулся и пробормотал, что ходил по нужде, выразительно демонстрируя руками, зачем он ходил под арку.

С легким трепетом Саблин прошел мимо часового возле комендатуры и увидел, что здесь многие сидят в приемной.

– Принимает? – с нагловатостью, напущенной на себя, спросил Саблин полную женщину.

– Уже принимает! – ответила она испуганно. – У меня сына арестовали. Он вечером вышел, его и взяли. Как вы думаете, что ему будет? – она с надеждой глядела на Саблина. Но тот пожал неопределенно плечами. Что он ей мог сказать, когда сам ничего не знает и как себя вести даже не представляет? Одно дело с автоматом в руках – там все понятно. Другое дело, когда надо хитрить и заставить поверить, что он лояльный, интересует его только работа. Пока Саблин сидел в приемной и прислушивался к тому, что говорили люди, обстановка для него стала проясняться. Хочешь есть – иди за кусок хлеба работай.

Секретарь, сидевший за массивным черным столом мужчина средних лет с большими залысинами, в штатском костюме, поглядел на Саблина и спросил на русском языке:

– Зачем к коменданту?

– Хочу работать, – коротко ответил Саблин. – Знаю немецкий.

Секретарь оживился и скрылся за дверью. Вскоре он вышел и пригласил Саблина.

Комендант, полнеющий брюнет со звездочкой на погонах, исподлобья поглядел на посетителя.

– Вы знаете немецкий? – спросил он заинтересованно.

– Да, я был очень прилежным студентом. И память у меня отличная. Я могу перечислить все даты, крупные, разумеется, развития и становления германского государства, – ответил Саблин по-немецки. – Назвать руководителей германского рейха.

– Этого не надо, – удовлетворенно произнес офицер. – Возьмите карточку и заполните ее, сдадите секретарю. А сейчас я дам вам возможность поработать. У меня пропал переводчик. Но у нас, как и у вас: «кто не работает, тот не ест» – это ваш Маркс так говорил, – улыбнулся комендант.

– Простите, герр майор, по-моему, Маркс был ваш, – улыбнулся нагловато в ответ Саблин, сделав попытку наладить отношения.

Немец засмеялся.

– Это неважно, чей он был, важно, что сказал, – подчеркнул свою демократичность майор. – Другой немец высказал не менее оригинальную мысль: «Работа делает вас человеком». Вот мы и предоставляем такую возможность.

«Дискуссию надо сворачивать. Это все хитрости. Нечего мне с ним обсуждать».

– Я готов вам служить, господин майор! – вытянулся по-военному Саблин.

Свой кусок хлеба в тот день Филипп заработал адским трудом: без перерыва шли люди, и комендант настойчиво с ними встречался. Он набирал рабочую силу. Они подавали карточки, он делал пометки – две-три фразы и место работы. Подавляющее большинство шло на строительство чего-то. Были слесари, сварщики, в основном пожилые люди, вышедшие на пенсию. Но комендант и их направлял на различные участки.

Уже за полночь, получив кусок хлеба и маргарина и разовый ночной пропуск, Филипп поплелся домой.

У самого подъезда ему показалось, что кто-то там в темной глубине у лестницы стоит, спрятавшись, затаив дыхание. Явно это не немцы, им нечего прятаться, они тут хозяева и могли вломиться в любой дом, схватить и расстрелять кого угодно. Там был советский человек, в данную минуту представлявший для Филиппа наибольшую опасность. С добрыми намерениями никто не будет прятаться. Саблин мгновенно, как это бывало у него в минуты крайней опасности, принял решение. Он притворился пьяным и, остановившись перед подъездом, невнятно что-то забормотал. Потом шагнул в сторону и встал за кирпичный уступ. Привалившись к холодной стене, изобразил позывы рвоты. Он стонал, надрывался, рычал, а сам краем глаза следил за проемом подъезда. Ему хотелось выманить наружу того, кто там прятался, и он решил демонстрировать, что ему плохо, до тех пор, пока у того не кончится терпение. А оно кончится быстро. Филипп в этом был уверен, потому что сидящий в засаде находится в сильном волнении и выдержать долго не сможет. Если он пришел убить Саблина, то сделает это именно сейчас, пока тот надрывается от тошноты и ничего вокруг не видит. Именно сейчас, ждать больше он не будет.

Филипп не ошибся. Голова человека высунулась из-за кирпичного угла, и в тот момент, когда у Саблина начался новый «приступ» тошноты, он шагнул наружу, взмахнул рукой, намереваясь нанести ему чем-то удар. Филипп резко повернулся и сильно ударил его ногой в пах. Человек от боли дико взвыл и согнулся. Что-то металлическое звякнуло о камни. Саблин поймал его голову и с силой стукнул лицом о каменную стену. Теряя сознание, незнакомец упал на колени, но Филипп схватил его за ворот и резко рванул вверх. Голова вяло качнулась из стороны в сторону, но этого было достаточно. Взглянув мельком на разбитое в кровь лицо, Филипп узнал в нем извозчика. Не раздумывая больше и не теряя времени, он потащил его в подъезд. Подталкивая и придерживая, поднял по лестнице и втолкнул в квартиру. Извозчик не устоял на ногах и упал на пол. Саблин не стал больше с ним возиться, закрыл на засов дверь, переступил через него, взял с вешалки фонарь, доставшийся ему от мертвого немца, и осветил залитое кровью лицо, потом поднял его и посадил спиной к стене.

– Кто тебе приказал убить меня? – тихо, по-русски спросил он и снова посветил человеку в лицо.

Тот пошевелил губами, пытаясь что-то сказать, но Саблин не понял и наклонился к нему ближе, повторив свой вопрос.

– Мразь! – выговорил наконец он. – Мразь! – повторил более отчетливо извозчик.