Текст книги "Диверсанты (сборник)"

– Это не разговор, – сказал Саблин. – Надо говорить по делу. Ты пришел меня убить. Почему?

– Холуй! – снова едва слышно вымолвил извозчик.

– Теперь мне понятно. Я холуй, потому что служу немцам, а ты патриот, который возит и развлекает немцев, а уничтожает холуев. А немца убить у тебя кишка тонка? Весь обмараешься от страха!

Извозчик вдруг уставился, не мигая, на Саблина, точнее на свет фонаря, но любопытство в его глазах Филипп заметил. «Так, надо в таком же духе. Может, он и выведет меня на своих людей».

– Давно сидишь в засаде?

– С темноты, – ответил извозчик.

– Почему же ты выбрал меня, первого встречного?

– Ты не первый встречный, – уже более внятно стал говорить извозчик, постепенно оправляясь от боли и потрясения. – Немецкими марками расплачиваются за коляску не первые встречные. Уж я знаю, повидал таких птиц!

– Ничего ты не знаешь, одни марки на уме. Кто тебе поручил убить меня? Сам ты не мог понять, кто я.

– Мог! Ты в комендатуру поехал. Туда так просто не ходят. А теперь либо добей, либо веди к своим. Больше ничего тебе говорить не буду, – он закрыл глаза и, казалось, отключился.

– Если отпущу тебя, будешь снова на меня… – Филипп хотел сказать «охотиться», но ему показалось, что это слишком серьезное слово для такой ситуации.

– Буду! Пока не уничтожу тебя!

– Зачем я тебе? Ты на немцев нападай! Боишься?

– А-а-а! С голыми руками. Тебя еще можно трубой, а немца не трубой надо.

«Ну прямо как торгуемся, – удивился Саблин. – Я для него представляю ценность тем, что меня можно легко убрать».

– Значит, тебе нужно оружие? Так его у меня нет.

– Врешь, холуй! За поясом сзади носишь, я видел, топорщился пиджак, когда ты ходил в дом.

– Пистолет мне самому до зарезу нужен. Не холуй я! Но мне деваться некуда, – решился Саблин частично раскрыться перед ним. Он был уверен, что этот парень не пойдет доносить на него. А больше всего Саблина мучило одиночество, и в этом извозчике он разглядел то, о чем думал, это была возможная связь с подпольем.

– Может, ты мне скажешь, кто тебе поручил меня?

– Никто! Я сам! Как только ты сел ко мне в коляску, я тебя возненавидел. Даже тогда, когда ты заговорил со мной по-немецки, я знал, что ты русский.

– Ладно, один так один! – Саблин открыл дверь в ванную комнату и посветил фонарем. – Иди умойся, тут немного есть воды. Я тебя тоже раскусил, хоть ты и бородой прикрылся. Слишком молодой. Но что ты за мной увяжешься – тут я дал промах. Мне надо было догадаться, когда ты вышел из подворотни, где изобразил…

Извозчик привстал, и Саблин помог ему подняться на ноги. Пока он умывался, Филипп светил ему.

– Солидно я тебя расквасил! – с удовлетворением сказал он, разглядывая распухшее лицо парня. – Ты легко клюнул на пьяного. Этот прием мы знали еще в детдоме.

– Ты детдомовский?

– А ты студент? – не отвечая на его вопрос, спросил Саблин.

Едва рассвело, извозчик, так и не назвав ему своего имени, исчез, буркнув на прощание:

– Когда надо, я тебя найду. А меня всегда увидишь на улицах с коляской.

Саблин не поверил ему, что он один и без связи. «Сначала он обсудит с кем надо вопрос, а потом придет», – с надеждой подумал Филипп и стал ждать.

Карточку в комендатуре он заполнил, но секретарь тут же спросил, где у него паспорт, и, получив придуманный Филиппом ответ, сделал в ней запись.

Однажды Саблин встретил извозчика на улице, хотел сесть к нему в коляску, но тот, завидев его, хлестнул лошадь кнутом и помчался по улице, оставив Филиппа в недоумении. Уже то, что прошла целая неделя и он не заметил пока никакой за собой слежки, хотя искал ее очень тщательно, успокаивало. Больше всего Филипп опасался не извозчика, а немцев. Все эти дни, как первый раз побывал в комендатуре и предложил свои услуги, Саблин жил в квартире Риты. Теперь он не хотел рисковать своей запасной квартирой, где у него хранился немецкий мундир и оружие. Только раз Филипп, соблюдая осторожность, через несколько проходных дворов пробрался в эту квартиру. По различным мелким деталям, которые он сам подготовил перед тем, как покинуть эту квартиру, он с удовлетворением отметил, что здесь в его отсутствие никто не был. Ему не давала покоя мысль, почему извозчик его бросил, и что, собственно, означала та ночная акция. Хотел ли он его убить или оглушить? Трубу, которой извозчик воспользовался, он утром не нашел, очевидно тот прихватил ее с собой. Возможно это была и не труба, но все равно Филипп не нашел на том месте ничего металлического.

Каждый день Саблин заходил в комендатуру, но секретарь отвечал ему неизменно, что сегодня он не нужен, но завтра, возможно, понадобится. Даже такой оборот устраивал Филиппа.

В тот солнечный и яркий день, получив отрицательный ответ в комендатуре, Саблин своим обычным маршрутом вышел на Крещатик и медленно побрел, разглядывая запыленные стекла витрин магазинов. К своему удивлению он заметил, что некоторые из магазинов открылись, витрины были чисто вымыты, на стеклах вывешены объявления. Одно из них он, было, начал читать: «Господин Вышегородец открывает торговлю антикварными изделиями…», но повернулся и пошел дальше.

– Господин артист! – услышал он голос и обернулся скорее механически, не принимая в свой адрес этого обращения – «артист».

У обочины стояла знакомая коляска, на козлах – извозчик. Он улыбался, синяки с физиономии у него еще не сошли, но вид у него уже был более-менее приличный.

– Господин артист, садитесь, подвезу! – пригласил он.

Саблин прыгнул в коляску и развалился на мягких подушках, укрытых голубым бархатом с бахромой. Извозчик был в новом черном картузе и в светлой кожаной душегрейке, расшитой спереди узорами.

– Гляжу, дела твои идут в гору, разбогател, прибарахлился, – заметил Саблин, радуясь в душе, что встреча у них состоялась, и встреча не случайная, как он догадался.

– С вашей легкой руки. Господа офицеры тоже любят прокатиться в коляске. А я пока конкурентов не имею.

Они свернули на узкую улочку и помчались вверх. Лошадь легко тащила коляску, цокая копытами по мостовой.

– Здесь, в подвале, ресторанчик, – кивнул головой извозчик. – В семь вечера приходите.

Они проехали еще две-три улицы, и коляска остановилась.

– Вам сходить, господин артист! – сказал извозчик.

– Почему артист? – удивился Саблин.

– Так нравится. Похож! – ответил извозчик и хлестнул лошадь кнутом. Она рванулась, высекла подковами искры из булыжника, и коляска завернула за угол.

Саблин тихонько двинулся по тротуару. «Наверно была проверка, – подумал он. – Как же они меня проверяли? Ни фамилии, ни имени, кто я», – в недоумении рассуждал он.

Вечером Саблин подошел к ресторану, до комендантского времени оставался еще час. «Успею добраться до патрулей», – подумал он и спустился по каменным ступеням. Дверь ему открыл пожилой, кряжистый и белобородый швейцар. Он вежливо поклонился и показал рукой, мол, проходите.

Саблин вошел в небольшой зал, мгновенно окинув взглядом посетителей: их было здесь с десяток, но сидели они разбросанно вдоль полукруглых стен, попарно. Женщин оказалось лишь три, остальные – мужчины разного возраста. Только центр зала никем не занят, и Саблин подумал: «Не ресторан, а какая-то конспиративная база. Не проиграю, если буду спорить, что у них и оружие с собой припрятано».

За одним из столиков он увидел извозчика. Тут же, в пол-оборота к входной двери устроилась молодая женщина в простеньком платье и вязаной кофте. Волосы то ли рыжеватые, то ли каштановые. Саблин не смог сразу определить при неярком освещении четырех больших свечей, расставленных по углам. Филипп без приглашения направился к столику женщины и извозчика. Тот ногой выдвинул для него из-под стола стул. Саблин сел и теперь рассмотрел женщину. Неаккуратная прическа, грязно-темное платье и кофта, очевидно, должны были снизить ее привлекательность. Серые большие глаза, не мигая, уставились на него, потом ее взгляд перешел на белый платочек в карманчике пиджака и ощупал его нерабочие руки.

– Янина Карловна, – представилась она мягким приятным голосом.

– Филипп! – ответил он коротко и не назвал фамилии.

– Вы устраиваетесь на работу в комендатуру? Это очень хорошо! Нам нужен там свой человек, – приступила она к разговору.

«Нам – это уже звучит», – быстро прокомментировал про себя Саблин. Он слегка скользнул взглядом по залу и почувствовал вокруг какую-то настороженность. Теперь Филипп не сомневался: эти люди не случайно пришли в ресторан. Они здесь из-за него.

– Когда у вас там наладится, мы свяжемся снова. Найдем вас, сами не идите на контакт, – сказала она и протянула руку.

«Ошибку совершила, подпольщица! – мысленно воскликнул Филипп, усмехнувшись и пожимая ее хрупкую маленькую руку. – “Мы свяжемся с вами, когда все наладится. Сами не идите на контакт”. Откуда же вы узнаете, что у меня все наладилось в комендатуре? Выходит, там у вас все-таки есть человек? Он и сообщит, что у меня все в порядке?»

Саблин, не оглядываясь по сторонам, пошел к выходу, чувствуя на своей спине два десятка глаз. Швейцар так же предупредительно открыл ему дверь и выпустил наружу.

Филипп поднялся по каменным ступеням наверх, остановился в неопределенности, не зная, что ему делать и куда идти. До комендантского часа на немецком «Мозере» оставалось еще полчаса. На Ритину квартиру ему уже не успеть. Филипп решительно двинулся на свою запасную базу, как он стал называть квартиру тети Малькевича. Не успел он отойти и полсотни шагов, как навстречу ему быстро выехал грузовик. Он резко затормозил почти возле Филиппа, и солдаты стали выпрыгивать на землю. Снизу выехал второй грузовик и тоже остановился возле ресторана. Саблин еще не понял, что произошло. От ресторана грохнул пистолетный выстрел, второй, третий, потом застучала автоматная очередь. Солдаты рассыпались и по всем правилам военного искусства, перебежками бросились вперед, стреляя на ходу из автоматов.

– Не стрелять! – раздалась резко команда по-немецки. – Живыми, живыми брать!

Саблин прижался к стене дома, не зная, как ему поступить: броситься бежать – значит вызвать подозрение, и он получит в спину добрую порцию свинца. Стоять на месте тоже опасно. Он стал медленно двигаться вдоль стены к подъезду, моля Бога, чтобы дверь была открыта. Но она оказалась запертой. Филипп затаился: может, повезет, и его не заметят. Надежды оказались напрасными. Солдаты обнаружили его, когда стали выводить арестованных. Среди них при свете фонарей Филипп увидел бородатого швейцара, Янину Карловну и извозчика, его лицо, еще не оправившееся после ночной встречи с Саблиным, заливала кровь. Он размазывал ее рукавом рубашки. Солдат приказал Филиппу повернуться лицом к стене, прижал к его спине автомат, обыскал и крикнул:

– Герр лейтенант, тут я еще одного поймал!

– Извините, господин солдат, – быстро заговорил по-немецки Саблин. – Это ошибка, я никакого отношения к этому не имею. Я шел мимо и вдруг стрельба, я испугался и остановился у стены. Меня лично знает комендант!

Солдат смягчился и убрал от спины автомат. Подошел лейтенант. Саблин быстро повторил ему то же самое. Офицер внимательно, приблизив к его лицу фонарь, всмотрелся в Филиппа.

– Документы! – сказал он спокойно. – Ваши документы, – повторил лейтенант.

– Видите ли, герр лейтенант, меня оформляют в комендатуру, и документов у меня пока еще нет.

– Пойдемте! – приказал он и пошел к машине.

Саблин двинулся следом. Когда они поравнялись с арестованными, Филипп услышал брошенные ему в спину полные ненависти слова извозчика:

– Ух, сволочь! Провокатор!

Его посадили в другую машину, отдельно от арестованных, и привезли в обширный двор, обнесенный колючей проволокой и с немецкой охраной. Солдат указал автоматом, и Саблин выпрыгнул из кузова. Людей здесь собрали с полсотни, все мужчины разных возрастов, некоторые одеты в красноармейскую форму, но без погон.

– Пока посидите здесь, – сказал ему довольно мирно лейтенант. – Выяснят вашу личность, тогда и решат, что с вами делать.

Машина ушла, Саблин побрел в угол, где сидели на земле люди, освещенные прожектором.

– Важная птица! – сказал кто-то. – Одного привезли и по-немецки с ним. Ты кто такой?

– Никто! – ответил Саблин, решив, что надо держаться независимо и отдельно от других, раз он хочет выскочить отсюда. И никаких контактов, мало ли кто здесь сидит. – Я здесь случайно!

– Мы видели, что ты случайно. Лейтенант тебя чуть не поцеловал на прощание! – хихикнул кто-то.

Саблин промолчал и сел отдельно от всех, у стены. Только сейчас он почувствовал, как устал от непрерывного напряжения за все эти дни. У него теплилась надежда, что завтра все прояснится, комендант подтвердит, что он устраивается переводчиком, и тогда снова он будет на свободе.

Глубокой ночью, когда все, прижавшись друг к другу и так согреваясь, спали, раздалась команда по-русски:

– Встать всем! Построиться в одну шеренгу! – Арестованные быстро выстроились, Саблин оказался в конце шеренги. Во двор въехали два грузовика, спрыгнули на землю солдаты с автоматами, последовала команда:

– Все по одному слева в машину – марш!

Левым крайним стоял Саблин, он было сделал попытку объяснить немцам свое пребывание здесь и шагнул вперед, но немец злобно заорал:

– В машину, свинья! – Он повернул навстречу Саблину автомат, и ничего хорошего за этим не ожидалось. Филипп пошел к машине и влез в кузов. Там у кабины сидел вооруженный солдат. Арестованные залезли один за другим и быстро усаживались на пол, набиваясь, как селедки в бочке, все плотнее и плотнее. Когда уже запихивать людей было некуда, борт кузова закрыли и второй солдат с автоматом сел на конец скамейки. Машина тронулась и помчалась по ночному городу. Езда продолжалась минут тридцать, и Саблин успел поразмышлять над своей судьбой. Опять испытания, нервотрепка, только одно кончается – начинается новое. И все же он был относительно спокоен, у него теплилась надежда, что он сумеет выпутаться и из этого положения. Ему думалось, что всех везут на какие-нибудь работы, где-то есть потребность в рабочей силе. Там он постарается разъяснить офицеру, кто он, и его отправят обратно. Машина остановилась, процедура высадки повторилась в обратном порядке, и Саблин вылез последним. Он сразу узнал вокзал. Подошла вторая машина, быстро выгрузились люди, и в окружении автоматчиков их погнали вокруг вокзала. Там на путях виднелась теплушка с распахнутой дверью.

– Быстро! Быстро! – орал какой-то солдат на арестованных, приказав всем лезть в теплушку. Посадка окончилась в несколько минут, здесь было не так тесно как в машине, но надежда у Саблина угасла. Теперь никого не интересует, кто он такой, и никто не доложит коменданту, что он хотел добровольно служить немцам, пользуясь знанием немецкого языка. Настроение упало до нуля, разговаривать ни с кем не хотелось. Вагон медленно покатился, потом звякнул на сцепке. «Прицепили к чему-то», – подумал Саблин. Через несколько минут поезд тронулся, и беспросветные дни путешествия начались. Один раз в день дверь открывалась и солдат передавал заключенным ящик с нарезанными ломтиками хлеба и канистру воды. Иногда двум-трем людям хлеба не хватало. Один раз им оказался и Саблин. Но он видел, что стриженный под боксера молодой парень ухватил несколько ломтиков. Никто ничего не сказал, видно его боялись, он чем-то уже заявил о себе. Рядом с Филиппом сидел тщедушный паренек, должно быть, бывший красноармеец. Ему второй день хлеба не досталось.

– Ребята, я же второй день не ем! – заскулил он слезливо.

– Все равно подохнешь! – хихикнул кто-то из угла.

Саблин встал, перешагнул через ноги одного из пассажиров и остановился перед стриженным «боксером».

– Ты, поганка! Давай сюда хлеб! – прорычал он грозно.

Боксер поднял голову и удивленно сказал:

– Ты это о чем? – потом, взвинчивая себя, заорал: – Предатель Родины! Немецкая шлюха! Да мы тебе сейчас трибунал…

Он не успел докричать. Саблин сильно ударил его ногой в лицо и «боксер», завалившись на бок, захрипел. Филипп еще пару раз ударил его ногой по корпусу.

– Давай сюда хлеб! – повторил Филипп жестко.

– Нету-у-у! – завопил «боксер».

Филипп ударил его еще несколько раз. «Боксер» закричал:

– Возьми, падла! – сунув руку за пазуху немыслимо грязного джемпера, он вытащил кусок хлеба.

– Еще! – сказал Филипп и наступил ему на руку.

– А-а-а! – заорал «боксер» и вытащил второй кусок.

Саблин вернулся на свое место, передал тщедушному красноармейцу его долю, но тот вдруг испугался, попятился, стал отмахиваться рукой и бормотал:

– Не надо! Не надо!

– Ты кого испугался? Ты, боец Красной Армии? Этого уголовника? Бери и ешь! Теперь тут все будет по справделивости, – жестко сказал Филипп. – Запомните все: мы в плену у врага. Никто нас не освобождал от борьбы с фашистами. Подчиняться будете теперь мне. Кто не подчинится – задавлю! – последние слова Саблин произнес с такой угрозой, что даже сам не сомневался, что задавит.

Еще совсем недавно он даже не предполагал, что ожесточится до такой степени, что будет способен убивать людей, и успокаивал себя тем, что немцы не люди, что они хуже зверей. Он видел их в действии, считал, что убивать немцев – это его долг, в этом клялся под присягой. Но сейчас Филипп понял, что фашисты – это не только те, в мышиных шинелях и с автоматами, фашисты есть и среди своих, такие как «боксер», живущие без всякого сострадания к товарищу, готовые отобрать у него кусок хлеба и оставить его умирать голодной смертью. «Боксер» – это тоже фашист, он тоже способен обрекать на унижение и страдания людей. Значит, таких как боксер следует тоже уничтожать, пришел к выводу Саблин.

– Кто из вас служил в Красной Армии? – спросил Филипп. С десяток рук поднялись над головами. К удивлению Саблина, руку поднял и «боксер».

– Никто вас от присяги не освобождал. И все остальные – не забывайте, вы тоже советские люди. Так и будьте советскими людьми!

– Куда нас везут? – спросил кто-то.

– Куда-то в тыл. Мы пересекли границу, – сказал Саблин. – Надписи на немецком языке. Я не успел прочитать. Думаю, везут куда-то на строительство чего-то. Надо думать о побеге, пока нас еще не завезли далеко от Родины.

Они обшарили весь пол, исследовали стены, но все было сделано солидно и добротно, вагон, видно, был из числа новых. Оставалось надеяться на случай.

Через несколько дней поезд остановился на небольшой станции, освещенной ночью лишь одним фонарем. Теплушку отцепили, поезд ушел, наступила полнейшая тишина. Где-то в отдалении залаяла собака, и вдруг отчетливо все услышали петушиный крик. Наступало утро, здесь оно было настолько мирным, что петух был жив и оповещал людей, что день начался.

На рассвете вагон открыли, десяток немцев, вооруженных автоматами и с овчарками, оцепили людей и погнали куда-то в сторону от железной дороги, туда, где виднелись освещенные восходящим солнцем, поросшие темным лесом горные гряды.

У перекрестка дорог Саблин увидел несколько указателей. Сначала не мог их разобрать, только понял, что надписи сделаны не по-немецки. И лишь тогда, когда прочитал на одном указателе слово «Кошице», все понял.

– Мы в Чехословакии, – сказал он тихо. – Передай всем по цепочке. Это Чехословакия!

Так судьба снова распорядилась Саблиным. Едва налаженный контакт с подпольем оборвался. Они убеждены, что это он их выдал, что немцы только и ждали его сигнала. Значит, он в их глазах – провокатор. И то, что его нет среди арестованных там, в Киеве, окончательно укрепит их во мнении, что предал группу Янины Карловны Саблин. Он почувствовал боль от несправедливых обвинений, брошенных ему извозчиком.

После войны они будут рассказывать, как провокатор проник в их группу и выдал ее немцам. Саблин даже не подумал о том, какая страшная судьба ждет тех подпольщиков. Он почему-то решил, что они доживут до конца войны. Потому что он плохо еще себе представлял, что такое фашизм, что такое гестапо, и на все смотрел пока еще глазами справедливости. Танки, гоняющиеся за солдатами, расстрел заложников еще не рассеяли в нем определенных иллюзий насчет цивилизованности немцев. Это ему еще предстояло познавать здесь каждый день все долгие месяцы смертельного рабства…

* * *

Это была действительно Словакия, и уже в первом же небольшом поселке, поразившем русских своей чистотой, аккуратностью и необычными домами, вывесками магазинов, витринами, аптекой, часовой мастерской, их встретили местные жители, которые, несмотря на жестокость немецкой охраны, смело подходили к колонне, совали в руки заключенным хлеб, сыр, колбасу, со слезами на глазах говорили: «Держись, брат!»

Конвойные не решались здесь применять оружие и лишь отталкивали словаков от заключенных, вырывали у них еду и швыряли ее в пыль. На окраине поселка колонну встретила группа немцев во главе с офицером.

– Откуда этот полудохлый сброд? – спросил офицер, глядя на измученных долгой дорогой людей с высокомерным презрением.

– Русские! – ответил охранник.

– Я же просил здоровых и сильных. У меня каменоломни, а не дом отдыха! – зло выкрикнул он и стеганул стеком тщедушного красноармейца, оказавшегося ближе всех к нему.

Их гнали вдоль железной дороги в узкой долине, стиснутой с обеих сторон поросшими лесом горами. Наконец колонна дошла до горного, почти отвесного оголенного выступа, где раскинулся небольшой двор с бараками, двойным рядом колючей проволоки и вышками для часовых. Рядом с лагерем круто вздымалась в небо гора с зияющим у подножья вырубленным в скале входом в туннель, куда уходила проложенная узкоколейка.

Здесь и началась для Саблина долгая, однообразная, точно рассчитанная по немецкому графику жизнь. Вереница заключенных с рассветом цепочкой уходила в туннель и возвращалась в бараки, когда начинало темнеть. Саблин уже забыл, когда он видел в последний раз солнце. Он как автомат целый день рубил породу, набрасывал в вагонетки, другие заключенные катили их наружу, высыпали под откос, где ее грузили на автомашины и куда-то увозили.

Изнурительная тяжелая работа и скудный паек постепенно делали свое дело: заключенных оставалось все меньше и меньше, группа, с которой прибыл сюда Саблин, уже почти вся была похоронена в отвальной яме, и только Филипп еще держался, превратившись в жилистый скелет, сотканный из остатков закаменевших мышц. На смену мертвым пригоняли новые партии, только теперь это были в основном чехи, словаки, поляки, югославы, немного бельгийцев и голландцев. Пополняли лагерь и русские военнопленные. С ними здесь обращались значительно строже, чем с остальными. Русские работали и в выходные дни, тогда как остальные имели день отдыха в неделю, бельгийцы и голландцы получали откуда-то продовольственные посылки.

В один из дней начала 1943 года Филипп познакомился с бельгийцем Аланом Сатувье. Тот сам подошел к Саблину возле барака, сунул ему пачку сигарет и плитку шоколада.

– Сегодня большой праздник у тебя: бошей разгромили под Сталинградом, – сказал он по-немецки и улыбнулся, показав ослепительный ряд зубов. – Теперь дело пойдет как по маслу.

Филипп с трудом сдержал радость и прошептал в ответ:

– Спасибо, дружище! Это действительно праздник!

От пленных последней партии он знал, что немцы вышли к Волге под Сталинградом. Трудно было в это поверить, но двое солдат были взяты в плен на Дону в районе Серафимовича и рассказывали наводящие шок подробности танкового прорыва немцев в донских степях.

– Под Сталинградом – настоящая катастрофа. Окружили Паулюса, и он сдался. Шестая армия уже не существует. Три дня в Берлине траур. Так что поживем, камарад!

– Спасибо, дружище! – расчувствовался Филипп. – Такая радость!

– Меня зовут Алан Сатувье. Я из Бельгии. Был художником. Написал Гитлера, вот и оказался здесь, – улыбнулся Алан.

Он хорошо говорил по-немецки, хотя чуть грассировал. В ту ночь Саблин сообщил радостную весть русским пленным, и кто-то запел «Интернационал». Барак пел, но немцы даже не делали попытки пресечь это пение. Лишь сутулый пожилой фельдфебель из нестроевых открыл дверь барака, оглядел тускло освещенные нары, покачал головой и молча вышел. А они пели, пели, заканчивали одну песню, начинали новую.

После этого Филипп и Сатувье встречались часто. Встречи были короткими, но Сатувье информировал Филиппа о событиях на фронте. Откуда он получал эту информацию, Саблин не спрашивал, закон конспирации научил его не задавать вопросов. Если Алан посчитает нужным, он сам скажет ему все, что необходимо.

Однажды Филипп доверительно шепнул Сатувье:

– Хочу туда, в горы.

Этот маленький, флегматичный бельгиец с большими залысинами на голове вдруг преобразился, сверкнул своей ослепительной улыбкой, глаза у него загорелись.

– Я знаю, как! – ответил он. – Пойдем вместе! Жди сигнала!

Через несколько дней сутулый нестроевой фельдфебель остановил Саблина, когда он вечером с группой пленных возвращался из каменоломни.

– Немецкий знаешь?

– Да, гepp фельдфебель! Говорю свободно.

– Иди за мной!

Он подвел Филиппа к двум грузовикам, в которых находились люди. Кто они – Саблин не мог рассмотреть из-за сумерек и брезента.

– Полезай! – приказал немец и подтолкнул Саблина к грузовику.

В кузове сидели человек двенадцать и двое немцев с автоматами. Рассмотреть людей было трудно, но Филипп почувствовал, что Алан Сатувье здесь.

– Садись сюда, – тихо позвал он и подвинулся, давая Филиппу место рядом. Саблин сел на пол, и рука Сатувье сжала его ладонь. Радостное чувство охватило Филиппа, он еще не мог поверить, что возможен побег, не знал, как он будет осуществляться, но полностью отдался во власть бельгийца, подчиняясь его задуманному плану.

Они долго ехали по ровной дороге, машину не трясло и не подбрасывало на ухабах, отчего Филипп заключил, что везут их по хорошей асфальтированной трассе. Потом дорога пошла в гору – это стало ясно по натуженной работе мотора. Наконец сделали остановку, машины заехали во двор, образованный каменными сараями и домом. Всем приказали выйти из машин, и Саблин увидел, что всего их было не более трех десятков человек, одетых в штатское. Говорили они на разных языках, и только русской речи не было слышно. Сатувье размялся, подвигал руками, всем телом и тихо сказал:

– Забудь, что ты русский. Ты – словак Карел Вондрачек, жил в Гуменном, работал учителем немецкого языка. Даже если тебя будут пытать – ты словак Карел Вондрачек! – и Сатувье отошел от него. Он прошелся по двору, перекинулся несколькими фразами с двумя арестованными и снова вернулся к Филиппу. – Через два часа мы будем в одной деревушке, – тихо сказал он. – Там появится возможность, и мы уйдем в горы.

Но этим планам бельгийца не суждено было сбыться. Одна машина осталась во дворе, а вторая, в которой ехали Алан и Филипп, двинулась дальше в горы. Едва она прошла с десяток километров, освещая фарами узкую ленту горного шоссе, как в небе начал нарастать какой-то шум. Саблин понял сразу, что это самолет, но не придал этому значения. И только тогда, когда сильный взрыв бросил машину на камни, он понял, что это бомба. Грузовик завалился на бок, но удержался на краю обрыва. Осколками разнесло в клочья брезент. Филипп выбрался из машины, следом за ним выполз Сатувье. Они оказались невредимыми, осколки бомбы пощадили их.

– Надо быстро уходить отсюда! – сказал возбужденно Алан. Но Филипп сел на камни, голова у него кружилась, видно, удар головой о борт машины дал себя знать.

– Подожди, мне плохо!

– Ты ранен?

– Нет! Просто головой стукнулся, кружится.

Наконец он справился с возникшей слабостью и встал. Из кузова машины послышались какие-то звуки и оттуда выполз человек.

– Господа! Не бросайте меня! Меня нельзя оставлять! Я член Коминтерна! Моя фамилия – Дубович! Я – член Коминтерна! Я лично знал Георгия Димитрова! – быстро, но довольно связно и точно говорил этот человек, что свидетельствовало о его счастливой судьбе – он оказался невредим, осколки бомбы и его миновали. – Господа, я Штефан Дубович, я не должен оставаться у немцев. Я – член Коминтерна! – начал он по второму разу представляться.

– Хорошо! Мы возьмем вас, – заверил его Саблин.

– Вы словак? – спросил Дубович, с трудом поднимаясь на ноги.

– Да! – мысленно благодаря и благословляя на лучшую судьбу оставшегося в каменоломне Павела Газелку, научившего его словацкому языку, ответил Саблин. Обладавший большими способностями к языкам, Саблин быстро схватывал славянские языки и с поляком мог довольно свободно объясняться, так же, как с сербом Богомилом Радвичем на сербском, а с болгарином – по-болгарски.

– Уходим! – поторопил их Сатувье.

– Подожди! – Саблин полез в кузов, раздвинул мертвых, нашел немца и вытащил из-под него автомат. Он отстегнул запасные обоймы с его пояса и вылез наружу.

– Второй раз я уже в плен не пойду! – решительно сказал он. – Поэтому мне без этой штуки не обойтись. – И они все трое двинулись вниз по камням.

– Надо бы поджечь машину! – всполошился Саблин. – Тогда бы нас никто не хватился: сгорели и сгорели.

– Ты плохо знаешь немцев, они и горелые трупы рассортируют. У них учет поставлен как надо, – «успокоил» Саблина Сатувье. – Лучше как можно дальше уйдем в горы. В этом наше спасение, – добавил он бескомпромиссно.

Они быстро выбились из сил, хотя и спускались вниз. Сказалось недоедание и тяжелая работа в каменоломне. А Дубович был стар для таких переходов и все чаще отставал от них. Кроме того, он был одет в длиннополое пальто, подбитое мехом, и страдал от жары, хотя здесь, в горах, гулял довольно прохладный ветер. И Саблин, и Сатувье были в полосатых арестантских костюмах, но прохладного ветра не чувствовали оттого, что слишком были возбуждены пережитой опасностью. Идти было трудно еще и потому, что темнота не позволяла выбирать дорогу. И только когда наступил рассвет они смогли определить свое направление.

– Если перейдем горы, там будет Чехия, а на запад – Польша, – сказал Дубович. – К юго-востоку будет Венгрия. Только я уже идти не могу. Сердце…

– Я тоже обессилел, – откликнулся Сатувье.

Они нашли местечко между камнями и легли. Дубович сразу уснул и захрапел. Саблин и Сатувье лежали на земле и чувствовали, как холод добирается до их костей.

– Так можно быстро околеть, – с дрожью в голосе сказал Саблин. – Где-то придется добывать одежду. В таких модных костюмах у нас два пути: на тот свет и в лагерь.

Передохнув с полчаса, они двинулись дальше. Взошло солнце и пригрело, беглецы согрелись от ходьбы и его теплых лучей. Дубович все чаще стал отставать, и они останавливались, чтобы его дождаться.

К полудню их силы были на исходе, и Саблин повалился на землю. Сатувье сел рядом. Через несколько минут, с трудом волоча ноги, подошел и Дубович.