Текст книги "Диверсанты (сборник)"

– Катя, сейчас Герман Николаевич меня арестует! – окликнул он девушку, и она сразу же повернулась к ним лицом.

– А что, я не так что сделала? – посмотрела она на Лазарева с удивлением. – Я-то думала, это Серж заявился, еле успела все убрать и разложить как надо.

Полковник тепло улыбнулся и кивнул головой.

– Спи, Катюша, спи! У нас тут дела с Алексеем Ивановичем, – он вернулся на кухню и, не глядя на Баркова, буркнул:

– Грешен! Плохо подумал! Конспираторы!

– После Избы и такой визит Сержа возможен, если я ничем перед ним не провинился.

Лазарев снял плащ, отдал его Баркову и сказал:

– Смотрели пленку, на контрольных точках снимали тех, кто был у тебя в кильватере и на противоположной стороне улиц. В общем, ни одного человека не оставили в стороне. Плотный контроль два дня, ни одного лица, которое бы дважды появилось за тобой. Какая-то фантастика. Или они тебя бросили, чем-то ты им не подошел.

– Расшифровать меня не могли. А если расшифровали, то я уже опасен. Меня надо убирать.

– Это от тебя не уйдет! – ехидно сказал Лазарев. – Но сначала я тебя уволю, мне бездарные сотрудники не нужны. Они тебя не расшифровали, успокойся за свою драгоценную жизнь. Серж очень спокоен, а это твоя гарантия безопасности.

«Еще недавно нервничал, психовал, боялся, что Серж меня в Избе укокошит, а теперь делает вид», – с теплом подумал о своем госте Барков и предложил:

– Товарищ начальник, можно вам предложить кофе или чаю? У меня есть китайский. Говорят, обостряет умственную способность. Я сам пью этот чай.

– Что-то незаметно действие чая, – засмеялся Лазарев. – Уже бы давно сообразил, что надо чем-то угостить начальство.

– Этот чай рассчитан на более солидный возраст, – не удержался от ехидства Алексей Иванович. – А таким как я – что веник заваривать и пить, что китайский чай.

Пока они легко пикировались, Барков поставил чайник на плиту, достал из холодильника сервелат, масло, хлеб, поставил чашки на стол.

– А почему мы себе внушили мысль, что он нацелился на меня? Выдаем желаемое за действительное?

– Логика – вещь неумолимая, да и факты нас к этой мысли подводят. Где-то у них обрыв и надо соединить цепочку, видимо, ты очень подходишь. Тебя пока временно оставил Серж, сейчас у него другие заботы…

…В дачном поселке, уже засыпанном первым снегом, за забором с лентой колючей проволоки поверх стоял добротный бревенчатый дом. У входа прислонились к стене несколько пар лыж. В большой комнате, отделанной «вагонкой», с подпаленными паяльной лампой разводами и лаковым покрытием посередине расположился массивный, казалось бы, грубый деревянный стол, а на самом деле это была стилизованная часть такой же мебели «под деревню». На стене висел хомут, дуга и скрещенная пара рогачей. В углу – деревянная колода-ваза с большим пучком пожелтевшей пшеницы.

На столе – изобилие закусок и выпивки: водка «Русская», «Польская», «Посольская» и грузинское вино.

Рассыпавшись на группки, с десяток молодых людей оживленно разговаривали, шутили, смеялись, спорили и выпивали. Стержневой фигурой здесь, конечно, был Серж. Он переходил от одних к другим, шутил, улыбался, неназойливо подталкивал выпить, доливал в пустые и полупустые стаканы спиртное, быстро вступал в их разговоры и чувствовалось, что Куц здесь какой-то авторитет.

Хозяином дачи был Роман Вязников, лет двадцати восьми, человек с приятными чертами лица, высоким лбом и умными, глубоко посаженными глазами. Длинные волосы все время спускались ему на лоб, и он отбрасывал их, встряхивая головой. Вязников включил магнитофон, и комната взорвалась рок-музыкой. Девушки пьяно завихлялись в танце. Роман подхватил одну за талию, развернул к себе и начал с ней танцевать. Через минуту, изможденные бешенным танцем, они повалились на тахту, он сжал в объятиях накрашенную красотку с кукольным личиком, и они замерли в долгом безумном поцелуе. Одна из девушек в плотно облегающих джинсах и майке с коротким рукавом пыталась влезть на стол, но молодой, с лысоватой головой и в очках верзила легким движением руки пару раз пресек ее попытки. Но Ник Рябцев, низкий, полненький, в очках с золотой оправой и белесыми бровями человек неопределенного возраста, подтолкнул девушку, и она очутилась на столе.

– Мэри хочет соло на сардина! – выкрикнул он и вдруг обхватил девушку за ноги, снял ее со стола и понес на кухню.

Серж в компании был как бы лишний, тринадцатый, девушки для него нет, но он так вписался в эту компанию, что потребность в нем ощущали все. С бутылкой «Посольской» и стаканом он направился в кухню, где Ник обнимался с Мэри, расстегнув на ней до брюк кофточку.

– Ник, давай хряпнем! – изображая из себя пьяного, предложил он, и, не дожидаясь ответа, наполнил стакан и протянул его Нику. – Мэри, выпьешь с нами?

– Сержик, сладкий мой! – попыталась поцеловать его девушка, но Серж уклонился от ее проявлений любви.

– На, глотни пару раз! – великодушно приложил к ее губам стакан толстяк. Мэри отпила, водка полилась по ее подбородку. Ник, противно прихлебывая из стакана, выпил спиртное, подержал надо ртом опрокинутый стакан, собирая на язык оставшиеся капли, и сказал:

– Хороша чертовка! – непонятно о ком заключил он. То ли о водке, то ли о Мэри. – Серж, ты мировой парень! Такой люксер шнапс принес! Где ты его достал?

– Тебе важно, где достал? Или сам шнапс?

– Ты мне нравишься! У тебя всегда ясная голова! Тебя будто и не берет шнапс! Я замечаю, ты крепкий на хмель!

«Это плохо, что ты замечаешь, – подумал Серж. – Надо подстраиваться. Этот Ник пьяный, пьяный, а все видит…»

– С твоей головой надо в наш институт. Кандидатскую сварганишь. Это я тебе говорю! Могу взять в группу, ты мне нравишься. Я приглядываюсь к тебе, ты свой в доску! – он пьяно поцеловал Сержа, оставляя слюни на его щеке.

Мэри поплелась из кухни, напевая и в такт помахивая стаканом.

– Я в технике ни бум-бум! – возразил Серж. – А у вас там космос, математика, физика. Полно, да? Полная темень!

– Ничего ты не смыслишь в современной супертехнике. Думаешь, мы как старый пень Лобачевский, карандашиком на листочках? Открытия на салфетках и манжетках? Бред! Собачья чушь! Электронный мозг делает всю работу. Ты только ему идею задай. Чик-чик-чик – несколько секунд, и ясно, что твоя идея – пшик! Ты ему новую…

– Из вашего «чик-чик» рубашку не сошьешь, икру не сделаешь, джин не сваришь, – махнул рукой Серж. – Ни результата не увидишь, ни бабки не сколотишь. А я люблю видеть свою работу. Летают они там в космосе, а ты даже не знаешь, что ты там считал на своей супертехнике. А получаешь ты столько, сколько дворник в двух домах или няня в приличной больнице. У тебя есть деньги на машину? На дачу?

– Тут ты наступил на больное место, – насупился Ник. – Хочу машину, аж пищит, хочу! Еще надо четыре тысячи.

– Поможем! – притворяясь пьяным, обнял Серж Рябцева. – Друзьям надо помогать. Мы не поможем – никто нам не поможет. Четыре рубля – ерунда. Считай, они у тебя есть! Потом отдашь! Давай по двадцать капель. – Серж полез в шкаф, достал две чайные чашки, и они снова выпили. Ник захмелел, что стало видно и со стороны.

– Спасибо, Серж! – растрогался он. – Я отдам, у меня светит. Ты думаешь, я винтик какой? Изгиб луча лазера – слыхал? – торжествующе понизив голос, доверительно сказал Ник.

– Если секрет, то не надо, – слабо запротестовал Серж. – Ты же не можешь об этом рассказывать, ты, наверно, подписался. Ты теперь раб подписи, и никто тебя не оценит. А мысль твоя, наверное, интересная. Я что-то слышал.

– Ничего ты не слышал! Но я тебе скажу. Ты свой парень в доску. Меня на днях САМ слушал, – указал пальцем наверх Рябцев. – Он же в науке импо, а шеф над наукой. У нас так! Я, Ник Рябцев, изогнул луч лазера, а не этот импо профессор! Обидно, у меня открытие, на машину денег не могу заработать, а он – пустое место, но шеф. Ты знаешь, что такое изогнутый луч? Любую ракету, любой самолет он сам встретит, потому что луч способен изгибаться и отклоняться. Как раньше были акустические торпеды, они шли на звук подводной лодки и находили цель, так и луч, он будет отклоняться на тепловое излучение, пока не вонзится в источник теплового излучения. Вот что такое изогнутый луч!

– Хвалишься, Ник! Это шнапс согнул луч лазера, – засмеялся Серж и, притворяясь пьяным, похлопал Рябцева по плечу.

Ник оттолкнул руку Сержа и посмотрел пристально ему в лицо, махнув рукой, произнёс:

– Ладно! – он подошел к двери.

– Эй, Ром, пойди сюда! – крикнул он.

Покачиваясь, в кухню вошел Вязников.

– Ром, скажи ему, я был там наверху и докладывал про луч?

– Он был, точно! – пьяно подтвердил Вязников, тряхнув длинными волосами. – Его водили, он у нас голова. С докторской тянет.

– Ничего не тяну. Шеф на хвост наступает, чтобы я не рванулся вперед, намекает на соавторство и твердит: «Редактура, редактура!» – презрительно, очевидно копируя шефа, проворчал Ник. – В нашем деле не редактура, а мысль, идея главное! Надо хвататься – это перспектива!

– А что это даст лично мне? – Серж пьяно уставился на Ника. – Твой кривой лазер мяса дает? Выпить даст? А миллионы – фу! В пустое место! А мы жрать должны!

В коридоре раздался пронзительный женский визг. Серж и Ник выглянули за дверь. Там их встретил пьяных смех Мэри.

– Расшевелила! – торжествующе крикнула она и захохотала. Внезапно прервав смех, она вновь завизжала.

– Дура-кобыла! – заметил Вязников и пошел прочь…

…Самарин вошел в кабинет Лазарева. Хозяин читал бумаги и делал пометки карандашом. Самарину не терпелось, и он прервал начальника.

– Товарищ полковник, проверкой установлена любопытная деталь, – начал он свое сообщение. – Серж из дома обзванивал своих знакомых. Разговоры самые обычные, как мне кажется, но это мы еще проанализируем. Важно не это. Среди тех, кому звонил Серж, есть некто Альпер, эксперт по произведениям искусства. Широкие контакты с художниками, скульпторами, писателями, поэтами, прямо-таки широчайшие связи. Кроме того, различные деловые встречи с иностранцами, переписка с музеями, с владельцами частных коллекций и консультации по присланным фотографиям произведений искусств. Уголовный розыск передал нам материалы на Альпера по его контакту с неким Рубертом, любителем лошадок и острых ощущений. На таможне у него изъяли рукопись антисоветского содержания. Один писатель не смог издать здесь, решил… Но Руберт утверждает, что нашел ее в номере гостиницы и оставил, чтобы поупражняться в русском языке. Шито белыми нитками, но его выпустили из нашей страны, рукопись по закону изъяли. Отзывы о нем положительные, честный деловой человек. Лошади – его страсть. В СССР бывал много раз и пользуется доверием. Ни один международный аукцион не обходился у нас без Руберта. Объездил почти все наши конезаводы. На него у нас нет ничего компрометирующего.

Самарин замолчал и положил перед полковником папку.

– Как же нет? У Руберта изъяли антисоветчину, Руберт встречался с Альпером. А гражданин Альпер, выходит, знакомый нашего Сержа, а Серж – начальник отдела кадров у Икса. Вон сколько компры! – возразил Лазарев.

– Такая связь может быть случайной, – заметил Ребров.

– В нашем деле любую случайность надо рассматривать как закономерность. Когда перед нами стоит Икс, случайности исключаются! – резко сказал Лазарев.

– Может быть, Альпер и есть Икс? – предположил Самарин.

– Может быть. Вот и работайте, не ходите ко мне с предположениями. Что известно об Альпере? – строго сказал Лазарев.

– У него живопись на уме. Но до того как стать экспертом, он работал заведующим редакционно-издательским отделом одного научно-исследовательского института. Владея пятью иностранными языками, решил, что неправильно они эксплуатируются, денег не приносят, а должны бы. Съездил в турне вокруг Европы и бросил свой институт. Детей нет, есть жена и много приятельниц.

– Содержательная личность, нечего сказать. В связи с чем Альпер заинтересовал уголовный розыск? – спросил Лазарев.

– Они разыскивали убицу, а Альпер в интересующие их дни выезжал в Сочи. Но к убийству, вроде бы, отношения не имел. Не все стыкуется.

– А Руберт?

– В том-то и секрет, что Руберт тоже был в это время в Сочи. Но информации о их встрече нет. Если встреча и была, то прошла незаметно. Потому что тогда претензий к нему не было.

– Это все?

– Нет. На папке, в которой была рукопись, нашлись отпечатки пальцев… Альпера.

– С этого и надо было начинать, – воскликнул Лазарев. – Вот и выстраивается линия: Серж – Альпер – Руберт. Где-то должен же быть Икс? Какое окружение у Альпера?

– Ни в сказке сказать, ни пером описать. Огромное! Вавилон!

Профильтруется этот Вавилон. Может, что интересное выявится. У вас все?

– Нет, товарищ полковник! Рукопись, которую изъяли у Руберта на таможне, оказалась с секретом: там соединены две рукописи, двух книг, а выдавал он ее якобы за одну, в двух частях. Так вот, на второй рукописи на последнем листе не совсем четко, но обнаружен отпечаток указательного пальца правой руки… Сержа.

– Что?! – подскочил в кресле Лазарев. – Ну и манера у тебя, Самарин: вместо того, чтобы войти и сразу сказать, что на рукописях, изъятых у Руберта, обнаружены отпечатки пальцев Сержа и Альпера, ты меня под конец морально травмируешь. Я так могу от волнения получить инфаркт. Может, еще у тебя что-нибудь есть? Давай, выкладывай!

Но Самарин, слегка улыбнувшись, заметил:

– Продлял вам удовольствие!

* * *

Полковник нервничал, он ходил из угла в угол кабинета и молчал. Самарин и Ребров сидели у стола и тоже молчали. Они понимали состояние начальника: человек действий, быстрых решений, сейчас он вынужден сидеть и выжидать. Выжидать чего? Пока вражеская агентура не даст «добро». То, что они начнут свои контакты снова с Барковым, он был уверен: все было просчитано, смоделировано, и теперь надо только ждать, пока их планы вступят в стадию осуществления. Именно это и не устраивало Лазарева, не они, а он должен им навязывать действия, заставлять делать те шаги, которые разработал он, полковник Лазарев и его команда. «Еще чего не хватало, – возмущался он про себя, – мы должны плясать под их дудочку! Очевидно, где-то мы допускаем ошибку и даем фору противнику. Где? Может быть, следует взять Сержа, тогда на первый план выйдет Икс и вступит в контакт с Барковым? Нет, он не только не выйдет на Баркова, он уйдет и ляжет на дно. А что, собственно, мы вцепились в Сержа? Надо зайти с другого конца. Да, следует посмотреть, как все это будет выглядеть с тыла. А Серж пусть пока решает!»

– Надо зайти с другого конца, – высказал он свою мысль вслух. – Мы уперлись в Сержа и ждем у моря погоды. Ему спешить некуда, а нам надо торопиться. Ребров, Черняк, Соколовская – это ваша сфера. Что у вас есть в наличии?

– Информация такая: Черняк – это случайная фигура, но его выбрал для роли «писателя-диссидента» Соколовский Николай Захарович, по воровской кличке Жиган. Убит при попытке к побегу. Послужной список: служил в охране концлагеря, где содержались советские военнопленные. Откуда он попал к немцам, пока не выяснено. До амнистии скрывался, носил фамилию Лопухов, потом женился на Соколовской, взял ее фамилию и подзапутал следы. Чтобы совсем исчезнуть, совершил преступление и скрылся в колонии. Вышел на свободу, сколотил банду, по слухам, сам всю банду уничтожил. Что там произошло у них, никто не знает. Но вот в Волгограде застрелен из того же пистолета, что и Шкет, некто Паршин, который, по данным проверки, был в том же лагере, где служил Жиган. Предположительно, был завербован там. В уголовном деле по убийству Паршина проходил Федор Брыль. Он дал развернутые показания по Паршину и по Жигану. Судя по всему: и по характеристике от участкового, и с завода Брыль заслуживает доверия. И там есть такая примерно фраза: Жиган жил, очевидно, в Новосибирске, а точнее в Академгородке. Кстати, место жительства его там мы не установили, возможно жил нелегально, снимая у кого-нибудь квартиру. Но что он там был «своим» человеком среди некоторых ученых – факт достоверный. Брыль высказал предположение, что его связи с учеными носили валютный характер, он снабжал кое-кого из них валютой, когда они выезжали в последние пять лет в капстраны. Оказалось многовато. Четверо их них опознали по фотографии Жигана. Но что покупали у него валюту – отрицают. Это вполне естественно. Кто будет сам признаваться, без доказательств?

– Пожалуйста, без комментариев, только факты! – строго оборвал Реброва полковник. – Комментариями займемся потом.

– Слушаюсь! Я не докладывал вам все это в связи с тем, что в деле пока еще не ясна одна важная деталь: при обыске в квартире Паршина было найдено письмо без конверта, присланное ему за год до смерти. Очевидно, уголовный розыск не придал ему значения, а исходя из нынешних данных, это письмо может пролить свет на одно обстоятельство. Вот такие строки: «…не могу себе простить, что не настояла и не пошла к нему. Он был удручен и сказал, уходя в свой корпус: «Какой я, к черту, военный летчик! Трепло и негодяй. Выход есть только один!» В ту ночь он покончил с собой. Так это горько и больно. Мне так нужна была ваша поддержка, а вы уехали, даже не простившись. Дорогой Дмитрий Степанович! Вроде бы и канула во времена трагедия, а Миша стоит у меня перед глазами: такой молодой и красивый, с тонкими, как у Иисуса, чертами лица». Дальше не интересно – про кипарисы, море, гальку, ночную прогулку на море. Но по этим данным я сделал установку: действительно в одном из санаториев в Сочи была трагедия: летчик-истребитель одного из полков Дальневосточного края, отдыхая в санатории, вдруг покончил жизнь самоубийством – вскрыл вены, а почему он это сделал – никто не смог высказать даже предположения. Только одна дежурная вспомнила, что он встречался здесь с очень красивой девушкой и, вероятно, покончил с собой из-за любви. Пришлось мне искать эту любовь. В письме стояла подпись «Дзидра». Имя, подумал я, связано с Прибалтикой, и стал искать в санатории. Я нашел Дзидру, фамилия только у нее была украинская – Голобко. Муж у нее моряк в торговом флоте. Мне надо ехать в Даугаву. Я не могу такое деликатное дело поручать.

– Надо ехать! – согласился Лазарев. – И осторожно, чтобы не вызвать в семье осложнений. Их отношения – это их заботы. Все это очень интересно, но на весах Сержа не потянуло. А как у нас здоровье Соколовской Александры Зиновьевны? О драгоценностях и валюте заявлений не поступало? – повернулся он к Самарину всем телом.

– Нет! Здоровье у нее отменное. Но заметна встревоженность, немного нервничает, резковата с сотрудниками, в остальном – никакой информации. Был звонок Сержу. Интересовалась Черняком, встревожена его исчезновением. Однако это ей не помешало побывать на аукционе мехов и там за двенадцать тысяч купить себе шубу.

– Вот это уже кое-что значит. Ваши действия?

Самарин пожал неопределенно плечами и пробурчал:

– Кабы я была царица, я бы подбросил информацию о Черняке прямо Соколовской.

– А дальше, дальше! Это я и сам сообразил, хотя еще не знаю, как! – заторопил Самарина полковник.

– Это детали. Главное, что она тут же позвонит Сержу или приедет к нему на встречу. Он начнет нервничать, метаться.

– Все, все, все, садись, двойка тебе! – прервал его Лазарев.

– Почему? – возмутился Самарин и уставился с обидой в лицо полковнику.

– Для одаренных и двоечников разъясняю особо. Черняк не знает ничего о Серже и то, что он там наплел про него на допросе, выставлял его руководителем подполья – это из области «чистосердечного признания», очко для суда. Почитай протокол допроса. Как только Соколовская сообщит Сержу об аресте Черняка, он оборвет с ней всякую связь, если уже не оборвал, и прикажет напрочь забыть его телефон и имя. Она, очевидно, о нем тоже ничего не знает, кроме телефона и имени. А квартиру в Лианозове он уже бросил. И никто из них абсолютно не знает, что Черняк находится у нас. Переход границы – это был его экспромт. Он продолжает твердить, что валюту и камни ему завещал Жиган? Где хранилось, сказать отказался.

– Тут он держится стойко. И про документы американца говорит, что тот ему их специально отдал для посадки в самолет, и про доллары тоже. Он уже все продумал и заявление американца не принимает, утверждая, что он был пьян и, видимо, забыл. Американец высказывает сомнения, говорит, что был до такой степени пьян, что мог подарить Черняку Белый дом вместе с президентом.

– Ну и стервец! – непонятно в чей адрес выругался полковник. – Если так пойдет, то придется Черняка освобождать. Что еще предлагаете, чтобы исправить «двойку»?

– Как бы я была царица, я бы пошла напрямую к Соколовской и всей ей рассказала. Может быть Жиган все это для жены и завещал, а Барышня присвоила. Во всяком случае мы ничего не проигрываем, если перед ней откроемся со стороны Черняка. Другую сторону деятельности Соколовской умолчим, чтобы ее не насторожить. Вдруг в состоянии обиды – а женщины бывают очень мстительны, если их бросает любовник – выскочит нужная им информация.

– Хорошо! Другого у нас все равно пока нет. Пошлем Баркова к Соколовской, он у нас по женщинам теперь специалист. Да и засиделся он в ожидании Сержа. Если Куц объявится, пусть проявит нетерпение, понервничает, он же придет с делом, – Лазарев снял телефонную трубку, пощелкал клавишами, подождал и сказал:

– Хорошо делаешь, что сидишь дома, нужен бываешь. Алеша, тебе надо проветриться в Ленинград к Соколовской. Нет, ненадолго: день отъезда, день приезда – сутки в пути и один час работы. Екатерину пока спрячь у матери. Вот и славненько! Не прихвати «хвост», в поезде встретишься с Ребровым, он тебя проинформирует. Нет, ему просто с тобой немного по пути.

* * *

Красивый как с рекламного проспекта небольшой двухэтажный домик, окруженный сетчатым забором, за которым стояли, увешанные шапками снега, яблоневые деревья. Ребров постоял у калитки, полюбовался домиком и нажал на кнопку звонка. Через несколько секунд дверь веранды распахнулась, и молодая темноволосая женщина в толстом вязаном свитере, украшенном орнаментом, появилась на пороге.

– Входите, открыто! – громко, чуть с акцентом сказала она, и Ребров, высокий, широкоплечий, в меховой куртке и лохматой шапке предстал перед ней.

– Я ищу Дзидру Голобко, – сказал он, поклонившись.

– Это я и есть! Входите в дом.

Ребров переступил порог комнаты и замер, пораженный чистотой и порядком, который царил в этом доме. Все здесь излучало свет: мягкие кресла, книжные шкафы карельской березы, палас, даже картина цветущего лета, написанная прямо на стене.

– Я – майор Ребров из Комитета Государственной безопасности. – он протянул ей удостоверение личности, но она отстранила его руку и предложила раздеться и сесть в кресло.

– Я и так вам верю и слушаю вас, – Дзидра села в кресло напротив.

«Она не красавица, но в ней что-то есть обаятельное, что привлекло к ней летчика-истребителя. Глаза, улыбка, элегантные движения рук, они, пожалуй, гармонируют с ее необыкновенным именем», – присматривался к ней Ребров и вдруг решил, что она не сможет ему солгать.

– Меня интересует один эпизод из вашей жизни, может быть, он настолько незначителен, что вы и не вспомните, но служба заставила меня найти вас и спрашивать о том, что было более трех лет назад.

– Миша! – тихо, с горьким чувством промолвила она. – Вы хотите знать, что произошло с Мишей Праховым?

Ребров едва заметно кивнул головой и стал внимательно смотреть в ее лицо без единой морщинки. Он так и не спускал с нее глаз, все время пока она тихо и, как ему показалось, с болью в голосе рассказывала.

– Мы мало друг друга знали, но я могу сказать, что он был прекрасным и глубоко честным человеком. Поэтому когда Миша сказал, что любит меня, я поверила ему, это не был банальный комплимент на южной основе, где люди об этом говорят более свободно, чем у себя дома. Я была тогда не замужем. Два года назад я встретила Густава Бараутиса. Я вам признаюсь – стала примерять Мишу к себе, как мужа, и поняла, что с ним я буду счастлива. Двадцать дней были мы вместе, двадцать дней счастливого времени! И вдруг эта непонятная смерть! Таинственная смерть! Без весточки мне! Просто взял и умер! Он не подумал обо мне, о матери. Что толкнуло его – для меня это было не только горе, но и загадка. Я долго не могла прийти в себя, травма до сих пор дает о себе знать.

– Могло быть что-нибудь крайне бесчестное, что до такой степени его потрясло? – спросил Ребров.

– Может быть, но я об этом бы знала. Миша не держал от меня никаких секретов. Никаких! Поймите, между нами не было тайн!

– Он был летчиком-истребителем на Дальнем Востоке.

– Я вас поняла. Да, он иногда рассказывал о полетах, он был уверен, что наши самолеты во много раз превосходят американцев. Он называл какие-то МАХи, я плохо в этом разбираюсь.

– У вас были в санатории еще друзья, с которыми бы вы встречались, и они были вам обоим приятны?

– Да, да! Был один человек – Дмитрий Степанович Паршин, то ли художник, то ли музыкант, глубоко эрудированный человек, знал массу историй из жизни знаменитых актеров, писателей, музыкантов из прошлого и современных. Он был одинок, и ему доставляло удовольствие общаться с нами. Каждый раз, когда он с нами встречался, он говорил: «Не прогоняйте меня сегодня!» Мы встречали эту фразу шутками, и он постоянно проводил время с нами. Ездили в рестораны, где, кстати, всегда платил Паршин. Он не принимал никаких, даже решительных попыток Миши заплатить за ужин. Он говорил так: «Если вы заплатите, то я выброшу в море такую же сумму. Я очень богатый человек, должен же я куда-нибудь потратить деньги». У Миши тоже было много денег, он даже похвалился Паршину, что летчик-истребитель получает как академик.

– Миша любил выпить? Как он вел себя в таких случаях, если был нетрезв?

– Да, думаю, что выпивал он охотно, и Дмитрий Степанович этим пользовался, словно ему доставляло удовольствие видеть Мишу пьяным. А он становился болтлив и хвастлив. Иногда утром он спрашивал меня, наболтал ли он чего о самолетах. Я не могла об этом судить, потому что плохо разбираюсь во всех этих локаторах, микросхемах, да и Дмитрий Степанович был далек от всего этого и чувствовал себя как рыба в воде, когда речь заходила о музыке, литературе, художниках. Он Мише иногда говорил, что для него это темный лес, и он даже с трудом верит во всю эту боевую мощь. Миша, конечно, «заводился», и начиналась прямо-таки лекция. Вы знаете, что я делала в таких случаях? Я вставала и говорила, что поехала спать. Где-то с год назад я написала письмо в Волгоград Дмитрию Степановичу, но ответа не получила.

– Дорогая Дзидра, Дмитрий Степанович не смог ответить на ваше письмо, его убили.

Дзидра невольно подняла к подбородку сложенные ладони и закрыла глаза. Ребров был уверен, что женщина в эту минуту молилась. Он подождал, пока она открыла глаза, и спросил:

– В тот последний вечер, когда он вас оставил в недоумении, что он сказал?

– Он, кажется, повторил слово «бесчестие» и сказал, что он негодяй, и есть только один выход. Тогда, вечером, я долго ждала его, уже зажгли фонари, люди гуляли по аллеям, многие ушли к морю. Из подъезда вышел Дмитрий Степанович. Я окликнула его, но он не услышал. Минут через десять буквально выбежал Миша. Прическа в беспорядке, словно он лежал, майка сидела на нем неровно. Он подошел ко мне и сказал: «Дзидра!» – голос его был надорван, в нем чувствовались слезы. «Дзидра! Что же делать? Как жить дальше? Это же бесчестие! Негодяй! Какой я летчик? Есть только один выход!» Он взял мою руку, поцеловал, повернулся и побежал обратно в подъезд. Я ничего не понимала, я не успела его ни о чем спросить. Он словно парализовал мою волю. А утром приехала «Скорая помощь» и увезла его. Дмитрий Степанович пришел ко мне в номер, на глазах были слезы, этот старый человек плакал, будто потерял родного или близкого ему. Я была в шоке. Как доехала до дому, не помню.

– Что говорил Паршин? Виделся ли он с Мишей?

– Он плакал и только повторял: «Зачем же так? Мальчик! Зачем? Ну зачем ты это сделал? Разве это выход?» Он уехал на следующий день, пока я была в столовой. Видно, эта смерть его тоже потрясла, ему было тяжело со мной встречаться.

«Что же он сделал с ним, что тот перерезал себе вены? Очевидно Миша раскрыл какую-то военную тайну. Что-то о самолетах, полетах, коридорах. Что-то такое!.. И он стал его вербовать. Значит у него были записи пьяных разговоров и хвастовства этого старшего лейтенанта. Потому он и увидел единственный для себя выход в смерти. Жаль!»

Она набросила на плечи белую шубку, надела белую меховую шапку и пошла проводить Реброва. Снег был свежий, ослепительно белый и поскрипывал под ногами. Они дошли до автобусной остановки, и Дзидра протянула ему руку.

– Знаете, все воскресилось в памяти, аж стало страшно. Я могла бы быть просто счастливой, но судьба распорядилась по-своему. В день его смерти я бываю в церкви, говорят, самоубийц нельзя поминать, отпевать, а я это делаю. Может, это и грех, но я иду и грешу. Потому что для меня он не самоубийца.

* * *

Барков приехал утром и на стоянке такси увидел Лазарева. Тот подрулил к очереди и, высунувшись из кабины, сказал:

– В шестой парк, на набережную.

Очередь никак не отреагировала, для приезжих шестой парк ничего не означал. Зато Барков сразу же подошел к такси и сел в кабину рядом с водителем.

– Долго будешь молчать? – спросил полковник, едва тронув машину. – Доведете вы меня, закручу я вам гайки!

Алексей Иванович улыбнулся. Все они в отделе знали характер своего начальника, его «несерьезное» ворчание, постоянные угрозы «закрутить гайки», про школу КГБ и про двойки, за что прозвали Лазарева Учителем. Но они любили его за справедливость, за демократизм и, главное, за аналитический ум. Он умел мгновенно ухватывать из их доклада все, что необходимо, успевал прокрутить в голове и сделать выводы. А их заставлял думать, искать решения и слегка подталкивал в нужное русло. И очень не любил, когда сотрудники сразу соглашались с его мнением. Он требовал от них опровержений, но и сам не скупился разрушить выдвинутую ими версию, Лазарев звал почти всех по именам, на «ты», и это выглядело вполне естественно. Очень ценил, если сотрудник остроумно мог пошутить. Любую провинность своего подчиненного он перед начальством принимал на свой счет. «Это не он виноват, это моя вина, – говорил он, – я не предусмотрел». А наказание давал возможность избирать самому виноватому.

Полковник обладал феноменальной памятью и легко запоминал все, что ему попадало на глаза или на слух.

– Обокрал Соколовскую Черняк. Жиган действительно привез ей на хранение все, что мы взяли у Черняка.