Текст книги "Диверсанты (сборник)"

Ганка стояла посреди комнаты, она излучала свет, тепло, радость, счастье, любовь. Филипп даже подумал на какую-то секунду, что такой прекрасной актрисы, наверно, свет еще не видел и – какая жалость! – не увидит. На ней был голубой шерстяной костюм, волосы перехватывала широкая голубая лента. На него смотрели, сияя голубой радостью, глаза-васильки. Едва Филипп переступил порог комнаты, Ганка бросилась к нему и стала страстно целовать его губы, глаза, щеки. Это было так натурально, что надзиратель отвернулся к окну и стал смотреть сквозь решетку на улицу.

– Начальник разрешил нам обвенчаться здесь, в тюрьме, – прошептала она между поцелуями. – У меня будет ребенок, и я хочу, чтобы у него был настоящий отец и настоящее имя отца.

Ошеломленный и этой потрясающей новостью, Филипп еще не мог взять в толк все, что творилось за эти два дня: Ганка, венчание, ребенок – от этого можно свихнуться. Но Филипп вдруг все отбросил и снова подумал о том, какую роль все это играет в освобождении или хотя бы в планах на освобождение. От обилия посыпавшихся на него новостей Саблин потерял дар речи и, не раздумывая больше, стал страстно целовать Ганку, которая отвечала на его поцелуи с неменьшей страстью. Он еще не пришел в себя от изумления, голова еще кружилась от любви, но он вдруг почувствовал, как что-то холодное и твердое скользнуло ему за пояс брюк. Филипп ощутил тяжесть этого предмета, и страсть его стала угасать. Он осторожно, все еще продолжая обнимать и целовать девушку, опустил руку на пояс, и его пальцы нащупали рубчатую рукоятку пистолета. Теперь он понял всю ганкину игру и с венчанием, и с несуществующим ребенком, и с несуществующей любовью…

Он понял, что все это было затеяно лишь ради одного – принести ему пистолет. Настроение его угасло, резко обозначились скулы на лице, даже сквозь щетину проступили незажившие рубцы. Филипп крепко прижал к себе Ганку и прошептал ей в самое ухо:

– Немедленно уходи из города! Чтобы через час и след твой простыл! Бойся хвоста, гестапо следит за тобой.

– Да-да, милый, я очень рада, что ты согласился. Венчание будет завтра в восемь утра. Если у нас будет мальчик, я назову его Андреем.

– Назови его лучше Филиппом, – попросил неожиданно Саблин.

– Тебе нравится это имя? Хорошо, я назову его Филиппом! А девочку назову Женей.

«Она хоронит Андрея Андрусяка и Женю Антонова. Милая Ганка, неужели ты могла подумать, что я уйду из тюрьмы один? Без Андрюши, Яна, Жени, старика Саборова. Или все, или никто!»

– Есть много красивых имен. Можно назвать девочку Зиной. – Ганка согласно кивала головой и гладила его небритые щеки. А он глядел в ее глаза-васильки и не мог поверить – в них была настоящая любовь. Можно говорить разные слова, придать им эмоциональную окраску, правдивое звучание, но они могут оказаться искусной ложью. Нельзя лгать глазами, они выдадут любую ложь, особенно когда речь идет о любви.

– Это правда? – спросил он с замеревшим сердцем.

– Истинная правда! Другой правды не бывает! – воскликнула она дрожащим от волнения голосом, и Филипп понял, что такое быть счастливым человеком.

– Свидание окончено! – прервал их излияния надзиратель и подтолкнул Саблина к двери.

– До свидания, Ганна! – обернулся Филипп у порога.

Надзиратель проводил глазами уходящую девушку, вздохнул:

– Повезло тебе, парень! Такая девушка тебя любит! Не разбойничал бы – жили бы себе тихо, спокойно. Тем более, дите скоро прибудет, – с сочувствием добавил он.

Филипп шел по коридору, приятно ощущая на поясе холодную тяжесть пистолета. Охранник гремел сзади ключами и молчал, а Саблин внимательно оглядывал замки на дверях, прикидывал расстояние от постов охраны до коридорных дверей. Он шел, и от тяжести оружия за поясом испытывал ликующую радость, потому что чувствовал себя воином, которого теперь не взять голыми руками. Лишь бы дотянуть до вечера, лишь бы не было допроса и пыток – тогда Филипп начнет свою атаку. Лишь бы не было допроса! Он просто молил Бога, хотя не верил в него, чтобы Бог вразумил белобрысого и Дзорду. На завтра назначено венчание, можно было надеяться на свободный, без пыток и допросов день, но Филипп боялся, боялся коварства гестапо. Его страшило не то, что он уложит несколько человек и погибнет сам, его страшило то, что ему не удастся тогда вырвать из когтей гестапо ребят, план Кряжа рухнет, и всему конец.

Он молил Бога и просил только одного: дать ему всего лишь один день. Саблин вдруг вспомнил когда-то вычитанные слова то ли Маркса, то ли Энгельса, что когда дьяволу припечет, то и он воскликнет: «Господи, помилуй!» Ему стало от этой мысли смешно, Филипп не сдержался и засмеялся. Угрюмый охранник, шедший позади, удивленно поднял голову и поглядел в заросший затылок заключенного.

Филипп не строил планы и расчеты, он просто знал, как ему поступить, и это будет то, что и разработал Кряж. В камере Саблин упал на топчан и отвернулся к стене. Просунул под рубашку руку и ухватил рукоятку пистолета, потом ощупал его до ствола. «Вальтер», – догадался он. – Хороший пистолет, но «парабеллум» лучше: пуля – девять миллиметров, человека опрокинет даже на бегу. К «вальтеру» Саблин вообще относился с недоверием из-за его малых размеров и небогатых стрелковых возможностей. Но сейчас он был несказанно рад этому пистолету. «Какая жалость, что ночью здесь не будет белобрысого и Дзорды! Ну да ладно, еще придет время собирать камни».

Время тянулось нескончаемо медленно, Филипп уже стал нервничать, потом заставил взять себя в руки. Вдруг ему пришла в голову мысль, что он не сумеет заманить в камеру охранника. Это не словацкие солдаты, это люди Дзорды. И что делать тогда? Едва слышно донеслись удары часов с городской ратуши. Филипп насчитал шесть. Еще долгих шесть часов, начало операции он наметил на двенадцать ночи. Лишь бы не приехал белобрысый. Лишь бы удалось заманить в камеру охранника. «А, куда вывезет! – махнул он мысленно рукой. – Только бы не стрелять раньше времени, иначе операции конец».

Он уже все прокрутил в голове, дважды провел нападение на охранника. Все получалось отменно, но вероятность срыва на первом этапе он не исключал и поэтому не хотел об этом думать. Он не мог просчитать, как поведет себя под дулом пистолета охранник, но надеялся на его благоразумие и инстинкт самосохранения: кому охота подыхать из-за какого-то бандита-партизана.

Часы на ратуше пробили девять раз, терпение Саблина достигло предела, он вскочил с койки и зашагал по диагонали камеры: семь шагов до двери, семь – назад. Потом начал приседать, наклоняться вперед, назад, вправо, влево. Проделав по сотне наклонов, он пятьдесят раз отжался на руках от пола и только после этого немного успокоился и вдруг почувствовал, как в его тело вновь вливаются силы, потерянные им во время пыток. Он снова обрел былую форму, вернулся неслышный пружинящий шаг, уравновесилось дыхание. Теперь он был готов к схватке. Наконец часы на ратуше начали свой двенадцатичасовой бой. Филипп лег на топчан, сбросил со звоном на пол кружку с бурой жидкостью, называемой здесь кофе, черный непропеченый кусок хлеба, пахнущий плесенью, и тихо, по-собачьи, завыл. Потом громче застонал и принялся корчиться и извиваться, симулируя сильную боль в желудке. Он глухо стонал, но так, чтобы стон прорывался наружу и был слышен за дверью. Но там была полнейшая тишина. Филипп дико завыл, упал с кровати, согнулся как можно больше, подтянул колени к лицу и, извиваясь и вздрагивая, словно паралитик, принялся надрывно ойкать и подвывать.

Эсесовец наконец откинул волчок и заглянул в камеру.

– Эй, ты чего орешь? – окликнул он снаружи Филиппа, но тот не отвечал и продолжал корчиться и выть.

За дверью звякнули ключи и щелкнул засов. Массивная железная дверь тяжело распахнулась, и охранник, здоровый детина, шагнул в камеру. Филипп, будто его подбросило пружиной, вскочил на ноги и выхватил из-за пояса пистолет.

– Не вздумай кричать! Мне терять нечего! Лицом к стене! Быстро! – приказал он грозно, и охранник, ошарашенный таким оборотом, сразу же выполнил его команду. Да, ему не хотелось умирать, а этот парень не остановится, если надо, и нажмет на спусковой крючок.

Саблин подскочил к нему и что было силы обрушил на его висок рукоятку пистолета. Тот без звука рухнул на каменный пол, и связка ключей загромыхала об пол, как удар молота о железо. Филипп выхватил из его кобуры «парабеллум» и осторожно выглянул в тускло освещенный коридор. Там была могильная тишина и спокойствие. Все спали. Он подхватил связку ключей и принялся за эсэсоца. Несколько минут Филиппу понадобилось, чтобы раздеть охранника и облачиться в его черный мундир. На всякий случай он все же заломил ему руки за спину и связал их поясным ремнем, хотя был уверен, что после такого удара охраннику уже не очнуться. Рукав тюремной робы запихал ему в рот, и, сдерживая самого себя, неторопливо покинул камеру, щелкнув на двери засовом.

Где-то здесь в одиночках сидели Андрусяк, Кудряшев, Антонов, Ян и старик Саборов. Филипп наугад заглянул в глазок ближайшей камеры, и ему сразу повезло: в лежащем на топчане он узнал Андрусяка. Саблин поискал в связке ключ и открыл дверь. Андрей вскочил на ноги. Лицо его, искаженное кровоподтеками, выражало страх и обреченность, он не узнал одетого в черную форму Филиппа.

– Держи! – протянул ему «вальтер» Саблин.

Андрусяк чуть не вскрикнул, он зажал себе рот рукой, глаза до такой степени округлились от удивления, что готовы были выскочить из орбит. Он ухватил пистолет и не сводил с Филиппа засветившегося восхищением взора.

– Сиди тихо! Я сейчас сниму второго охранника, и примемся за остальных, – прошептал Саблин.

Он также неторопливо, с трудом сдерживая волнение, пошел по коридору до поворота, где за решеткой, перерезающей проход, сидел за столом эсесовец. Он что-то читал и не обратил внимания на приближающегося в черной форме Филиппа.

Подойдя к решетке, тот негромко сказал:

– Открой-ка мне!

Охранник в полной уверенности, что подошел его напарник, направился к решетчатой двери. И только тогда, когда его взгляд упал на пистолет, нацеленный ему в живот, он в испуге поднял голову и попятился назад. Его губы что-то беззвучно шептали. Как завороженный, он смотрел то на пистолет, то на заключенного, не понимая, что это значит.

– Не валяй дурака! Открой дверь! – приказал Филипп жестко и вскинул пистолет, нацелив его в лицо охраннику.

– Я сейчас! Я сейчас, только ключи, – заикался тот и шарил по карманам. Наконец ему удалось найти в карманах ключи, но он никак не мог попасть в замочную скважину: руки у него тряслись, и ключ стучал об замок. Все же он справился с дрожью и распахнул дверь:

– Иди сюда! – показал Саблин пистолетом в глубину коридора и, подталкивая охранника в спину стволом, привел в камеру к Андрею и сходу ударил его рукояткой пистолета по голове.

– Возьми его форму, свяжи руки и заткни рот. Не забудь пистолет! Я пока понаблюдаю. – Филипп вышел в коридор. Вскоре к нему присоединился и Андрусяк, одетый в черный мундир.

– Как он там? Пришел в себя?

– Нет! Я его пристукнул! Связывать нечем.

– Где Ян, Кудряшев, Антонов?

– Они здесь, рядом. Нас далеко не разлучали. Легче было бить и пытать. На мне живого места нет. Они играли в бильярд.

– Как в бильярд? – не понял Саблин и посмотрел на побитое, в синяках, лицо Андрея.

– Это у них называется «бильярд» – становятся четверо по углам комнаты и гоняют тебя кулаками, пока кто-нибудь не промахнется. Тот и покупает выпивку, но от этого звереет и лупит почем зря. По два, по три раза в день «бильярд». И спрашивают про отряд. Переносицу сломали, зубы выбили, наверно, перелом ребра. А ты говоришь, связывать его. Я их буду давить, как клопов. Ты уж мне не мешай в этом! – яростно прошипел Андрей. – Добраться бы до этого бледного недоноска! Тут еще немец какой-то, Фрицем зовут, поймать бы…

– Поймаем! Открывай камеру и предупреди, чтобы ждали сигнала и сидели тихо. – Саблин пошел вперед к следующему посту, еще не веря в полную удачу. Здесь дело сразу осложнилось: двое эсесовцев несли службу у лестницы наверх. Раздумывать было некогда: Филипп подождал, пока подойдет Андрей, и сказал:

– Давай напрямую! Только не спеши стрелять. Лишь в крайнем случае! Иначе все полетит к чертям. Нам отсюда не выбраться, и других погубим. Иди за мной следом! – и Саблин пошел к лестничному пролету. Слабый свет лампочки давал им возможность приблизиться к охранникам, и те пока не проявляли признаков беспокойства. И лишь когда они подошли вплотную, один охранник вдруг забеспокоился и потянулся рукой к кобуре.

– Не двигайся! – приказал Филипп, наставив на него пистолет. – Руки за голову и лицом к стене! Живо!

Эсесовцы безропотно подчинились, и Андрей мгновенно разоружил их.

Вдруг резко и пронзительно зазвонил телефон на стене. Филипп снял трубку:

– Халло!

– Губер, ин орднунг? – спросил хриплый голос.

– Яволь! Натюрлих! – небрежно ответил Саблин и положил трубку. – Откуда-то немец.

– Чего они? – встревожился Андрусяк.

– Спрашивают, все ли в порядке. Я сказал, что все в порядке. Веди этих в камеру и переодевай Антонова и Яна. Эй, Губер, где следующий пост? И расскажи-ка нам о схеме постов.

Охранник с короткой стрижкой и широко расставленными глазами с готовностью стал рассказывать:

– У выхода во двор охраны нет. Двое на проходной. И двое на вышках с пулеметами, – добавил он. – В углу под вышкой – помещение. Там вместе с лейтенантом одиннадцать человек, – спешил заработать себе жизнь Губер.

– А где кабинет Дзорды?

– Наверху. Там еще пост у кабинета. Но охраняется лишь тогда, когда начальник полиции здесь ночует, – заключил довольный сообщенной информацией Губер.

– Кто звонил? Голос хриплый.

– Это шарфюрер Фриц Блох. Он ответственный за всю команду.

– Где ваши автоматы? Или винтовки?

– Мы не берем их во внутреннее помещение.

– Плохо! В следующий раз берите.

Губер подобострастно хихикнул и щелкнул каблуками:

– Так точно, господин партизан!

– Когда смена?

– Через сорок минут, господин партизан!

– Ух, какой службист, сволочь! – выругался Андрусяк и сильно ударил его в живот кулаком. – Он, гад, меня по затылку бил, чтобы я быстрее ноги волочил. Все хотел следователю понравиться! Пошел в камеру! – Андрусяк пнул охранника по ноге, и тот заспешил по коридору.

Антонов облачился в широкий мундир Губера, и он висел на нем, как на вешалке. Худенький Антонов, изможденный тюрьмой и пытками, и Губер – сытый и жирный, как боров. Филипп улыбнулся комичности фигуры Антонова.

– Из тебя вышло бы неплохое огородное пугало в этом поганючем мундире, – засмеялся Ян, оправляя на себе мундир второго охранника. – Такой здоровый, а сапоги жмут.

– Возьми сапоги Губера, – предложил Антонов, – они мне велики.

Они быстро обменялись сапогами и оба, довольные, уставились на Саблина. У них уже сложилась уверенность, что Филипп действует по заранее разработанному плану, и они были бы несказанно удивлены, если бы узнали, что все идет у них экспромтом.

– Ребята, самая трудная задача – снять часовых на вышках. Там пулеметы, чуть сфальшивим – и они нас так польют свинцом, что нам отсюда не выбраться. Да и времени будет мало, когда в гарнизоне проиграют тревогу. Надо начать с проходной, она хоть и освещена, но с вышки ее не видно. Я все это просмотрел, когда два дня меня сюда водили на свидание.

– Какое свидание? – удивился Женя Антонов.

– Нарушаешь закон конспирации, – улыбнулся Саблин. – Поменьше знать, поменьше имен, поменьше адресов! Забыл?

– Уж очень необычно. Давай, командир, приказывай! У тебя, наверное, есть план, – переключился Антонов на операцию.

– Да никакого плана нет! – поморщился от досады Саблин. – Андрей и ты, Ян, – вам проходная. Будьте предельно осторожны! Упаси Бог стрелять! – предупредил Саблин. – Возьми нож Губера. Помните, за нашей спиной не один десяток товарищей. Единственный выстрел – мы их погубим. О нас я ничего не говорю – это наша работа. Спасти надо тех, кто в камерах.

– Все ясно! – ответил Андрусяк.

– Мы с Женей пойдем в караульное помещение. Одиннадцать и лейтенант – для двоих многовато. Если нам не удастся тихо разоружить охрану, расстреливайте часовых на вышках, открывайте ворота, всех из камер и в лес, в горы! Нас не ждать! Пошли, Женя, скоро смена, тогда нам придется трудно. А сейчас они мирно спят, и мы застанем их тепленькими. Когда возьмете проходную, выключите и включите свет – это для нас сигнал.

Андрей с Яном проскользнули полутемным коридором и оказались перед железной дверью проходной. Не учтен был тот факт, да его и нельзя было учесть, что дверь проходной отделялась от коридора массивной решеткой, очевидно, отпираемой изнутри, так как нигде не было видно ни замка, ни засова. Ян слегка подергал решетку и понял бесполезность их затеи. Одно дело – снять охрану внутри тюрьмы, другое дело – выбраться наружу. Надо было как-то выманить в коридор охрану, заставить гестаповцев самих открыть решетку. За дверью были слышны бубнящие голоса, и Ян, к своему удивлению, понял, что там говорили по-немецки.

– Вот это номер! – тихо воскликнул он. – На проходной охрану тоже несут немцы! Везде немцы! Значит, тюрьма – это серьезно!

Вдруг его осенила мысль, и он принялся жалобно мяукать. Бубнить за дверью перестали, потом удивленный голос произнес:

– Китцен!? Донер веттер! Китцен! – щелкнула внутренняя задвижка, и дверь открылась. Человек в черном мундире принялся вглядываться в полумрак, пытаясь отыскать глазами кошку. Потом он щелкнул еще задвижкой и отодвинул в сторону решетку. Ян выскочил из укрытия, сильно ткнул его стволом пистолета в солнечное сплетение. Не давая ему опомниться, повернул лицом к стене и прижал к его спине ствол пистолета.

Второй немец сидел на топчане в расстегнутом мундире, рядом лежали автомат и фуражка. Он не растерялся при виде партизан и схватился за оружие. Выстрелить Андрей ему не дал, он прыгнул на него, и они покатились на пол. Немец оказался сильным и стал одолевать измученного тюрьмой и пытками Андрусяка. Изловчившись, гестаповец схватил его своими цепкими пальцами за горло, да так сильно, что тот захрипел, задыхаясь. Ян, прижимая пистолет к спине немца, с тревогой следил за схваткой Андрея и понял, что ему немца не одолеть. Он прыгнул к ним, со всего размаха ударил немца сапогом в висок. Гестаповец выпустил шею Андрея и отвалился на спину. Ян метнулся обратно, опасаясь, что второй немец либо бросится на него, либо шарахнется к двери и поднимет дикий крик. Но немец стоял без движения, уткнувшись лицом в стену, и, наверно, даже не видел только что разыгравшейся смертельной схватки, очевидно не помышляя о сопротивлении, принимая свою судьбу, как неизбежное.

Андрусяк встал, покачиваясь и мотая головой из стороны в сторону. Он несколько секунд отпускал крепкие выражения по адресу лежащего у его ног немца, поминая и его мать, и детей, и жену, и все его немецкое колено, используя свои хулиганские познания, почерпнутые в одесских колоритных дворах. Но так как он выдавал ругательные тирады на русском языке, Ян не особенно понял суть и значение его выступления, но одобрительно кивал головой, очевидно имея свое аналогичное мнение о немце, его матери, жене и детях.

– Мигни светом! – сказал он Андрусяку, продолжая страховать немца пистолетом.

Андрусяк выключил и включил свет, давая понять Саблину, что дело сделано.

– А что будет с этим? – спросил Ян.

– То, что и со всеми! Или хочешь взять его в плен? – ухмыльнулся Андрусяк и сильно ударил эсесовца по голове стволом автомата. – Свяжи его, и покрепче! Этого тоже! Ты из него, кажется, выбил дух! – Андрей перевернул лежащего на полу немца и увидел небольшое пятно крови на виске. – Этот готов, но на всякий случай свяжи, а я пойду ребят подстрахую, – он схватил автомат и бросился в коридор. Из проема полуоткрытой двери ему было видно, как Саблин и Антонов пересекают освещенный прожектором двор. Вот они миновали центр и приблизились к караульному помещению. Андрусяк держал наготове автомат и ждал. Но все было спокойно, охрана на вышках не встревожилась.

Тем временем Саблин и Антонов пересекли квадрат тюремного двора и подошли ко входу в караульное помещение. Филипп легко открыл дверь, и оба оказались внутри большой комнаты. Посредине стоял длинный стол, у стены несколько солдатских кроватей, заправленных серыми одеялами. Филипп быстро пересчитал солдат: четверо играли в карты, двое что-то писали, трое наблюдали за игрой, двое лежали в кроватях. На вешалке у входа висели их автоматы. Лейтенанта в комнате не было, но Саблин заметил закрытую дверь, очевидно там и находился офицер. Держа под прицелом двух пистолетов солдат, Филипп тихо, но решительно и жестко сказал:

– Всем на пол! Быстро! Проклятые собаки!

Антонов схватил с вешалки автомат и передернул затвор. Ошарашенные неожиданным вторжением солдаты в первые секунды растерялись, но щелчок автоматного затвора вернул им сообразительность, они буквально повалились на пол. Филипп шагнул к двери и распахнул ее. Лейтенант в голубом нижнем белье лежал на кровати под солдатским одеялом и читал книгу. На спинке стула висел его мундир с эсесовскими знаками отличия. Он вскочил с постели, в его глазах вспыхнул гнев.

– Вас бедойтед эс! – задохнулся офицер от ярости и потянулся рукой к висевшему тут же ремню с кобурой. Но Филипп резко отпихнул ногой стул и сказал:

– Я тебе сейчас покажу, в чем дело! – он рванул штурмфюрера за волосы, перехватил его тонкую шею и сдавил так, что тот захрипел. Саблин бросил его на пол, подхватил ремень с кобурой, рывком поставил на ноги офицера и толкнул его в дверь. В комнате, послушно уткнувшись носом в пол, лежали его солдаты. Он так растерялся при их виде, поверженных, под дулом автомата, что колени у него все время подгибались, и он вынужден был сесть на стул. Ему показалось, что солдаты его уже мертвы, и от страха он затрясся и заскулил со слезами:

– Майн Готт! Майн Готт! Тотен зи мих нихт! – он упал на колени перед Саблиным, и натуральные слезы потекли из его глаз. Страх за жизнь парализовал его волю, он по-детски плакал.

– Я оставлю вас в живых, если снимете часовых с вышек. Кто там несет охрану: словаки или немцы?

– Немцы, немцы! – воскликнул он. – Здесь всюду немцы. – Я сейчас сниму часовых! – он вскочил и бросился к двери. Саблин перегородил ему дорогу.

– Надень мундир! Часовым прикажешь явиться сюда, в караульное помещение.

Через пару минут офицер был в мундире и сапогах. Саблин вытолкал его в круг света прожектора, сам остался в тени, наставив на него автомат.

– Мюллер! Краузе! – крикнул офицер громко. – Немедленно сюда! – и, повернувшись на деревянных ногах, вернулся в караульное помещение. Филипп указал ему на стул, и немец, с проступившей бледностью на щеках и трясущимися от страха руками, буквально упал на него, сжав острые колени. Вызывая часовых, он израсходовал последний нравственный и физический запас сил и теперь сидел, уткнувшись в пол взглядом. Иллюзий никаких лейтенант не строил, он узнал этого человека, а легенды о его стойкости и беспощадности достигали и ушей офицера. Следователь, неоднократно пытавший его, с удовлетворением говорил, что это прекрасный для работы, имея в виду пытки, материал, ценная фигура. Ему было страшно, он боялся поднять голову, чтобы посмотреть на свою судьбу.

Вошел солдат в плаще, на шее висел автомат. При виде лейтенанта, сидевшего с обреченным видом, охранник остановился у порога. Женя подскочил к нему и, уткнув в бок автомат, прижал его к стене. Он сорвал с него оружие и крикнул по-русски:

– На пол! Ложись на пол! Скотина!

Немец в растерянности смотрел на Антонова, еще не понимая, чего он от него хочет.

– Цу боден! – скомандовал Филипп, и немец тут же выполнил команду, уткнувшись лицом в бетонный пол.

Второй солдат вошел в караульное помещение, что-то ворча про себя.

– Герр штурмфюрер… – начал было он с порога и осекся.

Антонов наставил на него автомат и хрипло сказал:

– Хватит, наслужился! – не давая ему опомниться, вырвал из рук автомат и добавил: – Боден! Мать твою так!

Немец мгновенно выполнил его команду и замер на полу.

– Ну Женя! Ты даешь! Уже можешь быть у них фельдфебелем! – засмеялся облегченно Саблин, довольный и радостный оттого, что операция прошла без единого выстрела, без потерь, что свобода наконец наступила.

– Зови ребят. Женя! Мы их взяли, всех до одного! – вдруг, пьянея от радости, воскликнул Саблин.

– Господин Вондрачек! – окликнул Филиппа офицер. – Там, в главном корпусе, наверху следователь, – зарабатывая себе жизнь, сообщил он.

– Он о чем? Жизни просит? Я его все равно за этот черный мундир приговорил! – воскликнул Антонов. – Все они от Гитлера! Видишь, усики отрастил. Чистый Гитлер!

– Нет-нет, я не Гитлер! – запричитал офицер, догадавшись, о чем идет речь между этим русским и словаком.

– Здесь следователь! Сейчас он нам поможет его захватить. Без офицера можно наделать шума.

В караульное помещение вошли Ян и Андрусяк. Они с удовлетворением оглядели лежащих охранников и офицера.

– Ян и Антонов пойдут с нами! Ты, Андрей, смотри за пленными. Пойдем брать следователя!

– Каких пленных? – разозлился Андрусяк. – Ты что, на фронте? Пленных нашел! Ладно, идите! Эти не уйдут! – взвинтился Андрей. – Пленные!? Сволочи! Палачи!

– Пойдете с нами, – приказал офицеру Саблин. – Покажете, где следователь, и поможете нам его взять.

– Вы гарантируете мне жизнь! – сразу начал торговаться немец. – Я молодой, я совсем не жил. Моя биография всего на полстранички: школа, гитлерюгенд, офицерские курсы. Я никого в жизни не убил! – торопливо причитал он.

– Так он еще и гитлерюгенд! – ухмыльнулся Саблин. – А ты говоришь, он не пленный. Видишь, как старается, жизнь хочет получить. Жизнь, оказывается, стоящий товар, а мы ею не дорожили и не торговались.

– А мне он жизнь сохранил бы, будь сейчас в его руках власть?

– Нет, Андрей, нам они жизни не гарантируют. Нас они только пытают да вешают! Мы пошли! Ты тут смотри!

Они миновали большой вестибюль, и офицер повел их узким коридором. За поворотом Филипп увидел эсесовца, и рука невольно потянула из кармана пистолет.

– Нет! Нет! – тихо сказал офицер. – Это мой солдат! – И действительно, солдат, глядя в лицо офицеру и не замечая остальных, вытянулся перед ним. Антонов ударил его наотмашь пистолетом. Ян подхватил обмякшее безвольное тело и бесшумно опустил его на пол. Из кобуры вытащил пистолет и засунул его себе за пояс.

– Он бы нам только мешал, – заметил Ян и взглянул на офицера, с ужасом глядевшего на всю эту жестокую сцену. – Ты, гад, давай делай свое дело! – сказал он офицеру и подтолкнул его к двери.

– Он здесь? – спросил Саблин по-немецки.

– Да-да, здесь! – торопливо и услужливо ответил офицер.

– Стучи!

Лейтенант постучал и прислушался. За дверью послышалась какая-то возня, очевидно белобрысый вставал с постели. Потом до их слуха донеслось глухое ворчание.

– Кто там? – откликнулся из-за двери сонный голос.

– Это штурмфюрер Лейниц. Вы срочно нужны!

– Что еще случилось? – послышался голос у самой двери.

«Так, белобрысый здесь ночует, потому что здесь безопасно. Боится, бледнокожая гнида!» – подумал Саблин и приготовился к нападению.

Щелкнул замок, дверь распахнулась, и Филипп сильным ударом ноги в живот свалил белобрысого на пол. Тот согнулся в калачик и заскулил:

– Ой, больно, умираю! Помогите!

«Рехнулся, – подумал Саблин. – Помогите! – это кому же? Мне?» Филипп вошел в комнату и повернул выключатель. К своему удивлению, он увидел здесь еще одну кровать и своего старого знакомого Фрица, которому едва не откусил палец во время первого допроса. Рука у него все еще была забинтована. Но он резво вскочил с кровати, в левой руке у него оказался пистолет, и Фриц неприцельно, нетвердой, дрожащей рукой все же успел сделать выстрел. Пуля взвигнула возле уха Филиппа, и в ответ мгновенно прогрохотала автоматная очередь. Ян сразил его сразу, и комок белого белья грохнулся на пол – все, что только что было Фрицем, арфюрером, специалистом по пыткам, выжимавшим из русских ребят сведения о партизанской бригаде.

Филипп пнул сапогом белобрысого, все еще корчившегося от боли на полу.

– Ладно! Вставай! Хватит переживать! Главное у тебя впереди! Но для начала ты вызовешь сюда два грузовика. Тогда я об этом скажу суду, может быть, и помилует. У нас свой суд.

– А если я откажусь? – перестал стонать и, встав на колени, заикаясь, спросил белобрысый.

– Тогда мы пойдем в твою следственную камеру и попробуем на тебе твои инструменты. Кто будет его пытать? – спросил Саблин Антонова и Яна.

– Я его шлепну! – честно признался Антонов.

– Тогда я за него лучше возьмусь, – согласился Ян.

– Хорошо! Я вызову вам грузовики, – белобрысый встал и пошел к телефону. Ян двинулся следом и взял в руку телефонный провод, готовясь сразу же его оборвать, если следователь скажет что-нибудь лишнее.

Но белобрысый не сказал ничего лишнего, он набрал номер и четко отдал команду прислать в тюрьму два грузовика.

– С охраной? – задал он дурацкий вопрос.

– Без охраны, – ответил Филипп. – Как-нибудь обойдемся.

Белобрысый кивнул и сказал, что все согласовано с Дзордой.

– Через двадцать минут машины будут здесь! – доложил Грановик по-военному.

– Какое у вас звание? – спросил Саблин.

– Гауптштурмфюрер!

– Какие отношения с гестапо?

– Дзорда – шеф местного гестапо! Я же представляю здесь Берлин! – с какой-то заносчивой гордостью ответил белобрысый.

«Вот это да! – удивился Саблин. – Придется брать его в бригаду. У него должно быть много информации».

– Вам далеко не уйти. Город патрулируется войсками. Лучше вам всем сдаться. Тогда мы найдем способ, как вам сохранить жизнь, – нагло и уверенно заявил Грановик.

– Ребята, он нам предлагает сдаться ему и будет стараться сохранить нам жизнь, – без тени улыбки и иронии сообщил Саблин.

Антонов неудержимо рассмеялся, за ним – Ян и Филипп.

– Ладно, повеселились – и за дело. Все документы на заключенных сюда, на середину комнаты. И побыстрее! – приказал он белобрысому.

Тот шагнул к сейфу, щелкнул замком и распахнул дверцу. Он протянул руку и вдруг резко повернулся к Саблину, в руке у него матово блеснул пистолет. Женя мгновенно свалил его автоматной очередью и, повернувшись к офицеру, в упор расстрелял и его.

– А я ему жизнь пообещал, – с сожалением произнес Саблин. – Он так старался нам услужить.

– Зато я ему такой роскоши не обещал! – резко ответил Антонов. – И тебе бы он жизнь не подарил, окажись ты снова у них в руках!

– Ты прав! Я тоже не щедрый! Просто хотел его использовать, пока выберемся из города. А теперь – всю охрану расстрелять! Иди, встречай машины. Водителей нейтрализуй без шума. Я займусь документами.