Текст книги "Диверсанты (сборник)"

Только после этого он с восхищением поглядел на Саблина и, не скрывая своих чувств, хлопнул по плечу Филиппа. – Ну и силен же ты, Филя! Ловко ты этого борова выключил!

Саблин усмехнулся, с трудом подавляя в себе волнение:

– Надо же тебя кормить, деревенский житель.

Малькевич тихо засмеялся и легонько ударил по затылку Андрея. – Ребята, раз начали шутить, дела наши не такие уж аховые.

– Ты хотел сказать, не такие уж хреновые, – поддел Малькевича Коровенко. – Интеллигент зачуханный!

– Самое страшное позади, – не отреагировал Малькевич на слова Коровенко.

– А что, по-твоему, самое страшное? – спросил Андрей.

– Самое страшное в нашем положении – страх, – ответил Малькевич. – Будем трястись – быстро… – он поискал слово, а Коровенко перехватил и добавил:

– Поносом изойдем.

Немец замычал и задвигался. Он вытянул ноги и попробовал освободить руки, но Коровенко ткнул его носком сапога в бок.

– Цыц, зараза! Едрена-Матрена! – за все время после разгрома эшелона произнес он первый раз свою присказку.

Солдат вздрогнул, открыл глаза, несколько секунд глядел на склонившегося над ним Коровенко. Его взгляд становился осмысленным, и вдруг в его глазах вспыхнул откровенный ужас.

Коровенко присел перед ним на корточки и стал рассматривать, как нечто диковинное:

– Очухался! Так вот ты какой, немчура. Губастый, жирный, сытый, наверно добродушный, любит свою мамочку, детишек, если они у него есть. Ничего особенного, человек как человек, у нас таких губошлепов полно. А кто же тогда в тех танках сидел, которые нас давили гусеницами? – Андрей захлебнулся от волнения. Ком снова встал у него в горле. – Кто же был в тех танках? – зловеще повторил он. – Неужели вот такие губастые и конопатые, и родила их нормальная женщина? В черных мундирах с черепами на рукаве.

Саблин тронул Андрея за плечо:

– Кончай философствовать. Давай есть и убираться подобру-поздорову, пока не хватились этого немца. Он же за едой пошел…

Коровенко быстро выстругал палочки, и они принялись, обжигаясь, неуклюже есть.

– Для японца это лучше всякой ложки, а я только и делаю, что облизываю палочку, – проворчал Малькевич.

Его взгляд упал на ногу немца. За голенищем торчала ложка, но Малькевич отвернулся и принялся облизывать палочку. Даже от одной мысли, что он облизнет ложку этого немца, ему сделалось дурно. Но он поборол в себе тошноту, склонился прямо к котелку и стал быстро выдергивать палочку, чтобы успеть донести до рта пищу.

Коровенко тоже углядел ложку за голенищем солдата и молниеносно выхватил ее, сказал при этом:

– Ему она уже не понадобится, а мне будет удобство. – Он, сунув ее несколько раз в землю, потер песком, вытер гимнастеркой и приготовился есть, но не удержался и съязвил:

– А ты еще пару раз палочкой поешь, – сказал он Малькевичу, – научишься, едрена-Матрена.

Саблин отпил из котелка и возразил:

– Боюсь, на этом наша учеба окончится. Больше нам такой гусь вряд ли попадется. Они что, хлеб не употребляют?

Коровенко сразу же уставился на немца, поднялся молча, выдернул изо рта у него пилотку, полез к нему под мундир и вытащил булку черного хлеба.

– Вот гадюка фашистская, припрятал! На что надеялся только? На том свете хотел еще перехватить? Не дожрал, рожа!

– Их нихт фашист! – возразил в испуге немец, – Ду бист бауэр, – почти прошептал он обреченно, каждую минуту ожидая смерти и затравленно озираясь по сторонам.

Коровенко перестал есть и посмотрел на Саблина.

– Что он лопочет?

Малькевич засмеялся и, посмотрев ласково на Андрея, ответил:

– Для тупых и лентяев, которые даже этих слов не выучили в университете, перевожу: я не фашист. Я – крестьянин.

– Врет! Подыхать не охота. А воевать на нас идти была охота? Ты на его ладони глянь: ни одной мозоли. Он сейчас еще скажет: Рот фронт! И что он коммунист.

– Их нихт коммунист! – возразил немец.

– Все равно тебе конец, Ганс, Иоган или Вильгельм. Нам пленные не нужны. Нам не приказывали брать в плен.

– Отто, – заискивающе заглядывал в глаза Коровенко немец, видно, принимая его за главного, от которого будет зависеть и жизнь, и смерть.

Молча они доели содержимое первых котелков. Филипп не разрешил есть хлеб и остальную кашу.

– Еще неизвестно, когда удастся нам перекусить, а идти наверно долго. Пойдем на Киев. Раз там наши, там и будем воевать. Алеша, ты не разлеживайся, а то совсем расслабишься и идти не сможешь.

Малькевич, сквозь валивший его после еды сон, пробормотал:

– Одну минутку, одну минутку…

Тут Саблин увидел, что Коровенко, привалившись к пню, уже спит. Его самого клонило в сон, но он понимал, что в этом пока и есть наибольшая опасность. Стоит им только заснуть, как немцы, прочесывая лес в поисках пропавшего солдата, наткнутся на них. Филипп пересилил себя и встал. Он рывком поднял и поставил на ноги Андрея, который открыл глаза, но ничего не понимал.

– Собери посуду, следы уничтожь! – в приказном тоне сказал Саблин, и Коровенко безропотно принял над собой его командование.

Малькевич спал, тяжело похрапывая, и Филиппу пришлось его грубо расталкивать.

– Все, надо двигать! Немцы быстро выйдут на нас! – и тут все сразу повернулись к лежавшему на земле пленному. Он глядел на них в немом ужасе. Он-то уж прекрасно понимал, что они находятся в затруднении, что с ним делать. Что тащить его через линию фронта они не будут – это ему тоже было ясно. Единственный выход, который он видел сам, – это убить его. Он бы так и поступил в данной ситуации, сомнений у него не было, и слезы отчаяния и безвыходности покатились по его лоснящимся от жира щекам. Он так не хотел умирать, что глядел на них в немом ужасе и вжимался, вжимался в землю, будто там мог скрыться от смерти.

– А что с ним? – спросил наконец Коровенко растерянно.

– Живым оставлять нельзя, – жестко сказал Саблин. – Ножом! – категорично и безаппеляционно добавил он.

Андрей закрылся рукой, будто защищаясь от удара Саблина. Он попятился и встал по другую сторону пня. Выдернув из ножен длинный нож, он протянул его Малькевичу.

– Я не могу. Я всю жизнь… Я никогда…

Малькевич испуганно отшатнулся от протянутого ножа и отошел за спину Филиппа.

– Но почему я? – почти прошептал он. – Я не умею! Я тоже никогда…

– А я, по-вашему, только этим и занимался всю жизнь? Людей резал? – взорвался Саблин. – Чистюли какие! «Я не умею!» «Я никогда», – передразнил он их зло. – А они наших – танками! Вы забыли, как гнали вас по полю и давили? Как заразных животных! И хватит слюни распускать! Он не последний в нашей войне! А война началась! Большая война! Это вам ясно? Танками! Малькевич, возьми нож! – рассвирепел Филипп.

– Что ты ко мне пристал? – взвился Алексей.

– Что ты к нам пристал? – присоединился и Коровенко к Малькевичу. – Ты его поймал – ты его и прирежь! – заключил он неожиданно. – Навязал его нам на шею! Мог бы хряпнуть посильнее, и не возились бы с ним! – Андрей решительно метнул в землю нож, и все поглядели на него, не двигаясь. Немец тоже глядел на нож, он понимал, что спорят они о нем, кто решит его судьбу этим длинным стальным клинком. Но не понимал, в чем суть их разногласий, потому что сам бы выполнил команду беспрекословно. Ткнул ножом, и конец!

– Филя! – первым заговорил примирительно Малькевич, – в бою – другое дело. Там ты защищаешь свою жизнь. А так я не могу. Я потом с ума сойду! Я же знаю себя!

– Что ты предлагаешь? И вытри, пожалуйста, слезы! – прикрикнул Саблин.

– Филя, может ты его… – предложил Коровенко. Ты танкиста брал, этого, а мы еще не обстреляны. Давай бросим его к черту! – вдруг озлился он на немца, подбежал к нему и пнул его ногой в бок. – Бросим его к едрене-Матрене!

– Через час его найдут, и мы не уйдем. Он все расскажет.

– Давай возьмем его с собой? – предложил Малькевич. – Уведем подальше, а там бросим. Пока он доберется до своих, мы будем уже далеко.

– Верно! – воскликнул обрадованно Коровенко найденному выходу. – Никакого риска. Что сами можем наткнуться на немцев, что с ним. Руки связаны, во рту кляп, будет нем как рыба.

Саблин помолчал немного, соображая, выдернул из земли нож и протянул его Андрею. Немец задвигался, он понял, что ему вынесли приговор, и этот низенький крепыш с короткой шеей сейчас всадит ему в грудь клинок. Коровенко взял нож и подошел к немцу. Тот тихо, как собака, завыл, слезы все еще лились у него из глаз, но он уже не втискивался в землю и лишь глядел затравленно обезумевшими глазами на Андрея.

– Злякался, кат! – сквозь зубы прошипел он. – Были бы мы такие как вы – ты бы у нас на суку болтался. – Андрей сунул нож в ножны, поднял с земли пилотку и стал яростно засовывать немцу в рот, словно хотел отомстить за свою слабость, за то, что он был свидетелем этой слабости.

Немец поднялся на колени и вдруг упал в поклоне до самой земли, он понял, что смерть миновала его и поклонился этим совсем еще молодым ребятам, что они не отняли у него жизнь. Даже глухие рыдания вырвались из его груди.

– Ты следи за ним. Если что – ткни ножом, – сказал Филипп. – Или и тогда будешь меня звать? – беззлобно заметил Саблин.

– Будь спок, не уйдет! – обрадованный таким поворотом дела, воскликнул Коровенко. – У меня не выскользнет!

Несколько часов кряду, без остановки они шли по лесу. Впереди – Саблин, сжимая в руке «парабеллум», за ним – Малькевич с котелками, замыкали шествие немец и Коровенко, который вытащил нож и помахивал им для устрашения пленного. Шли они быстро, даже не особенно соблюдая осторожность, им надо было уйти отсюда подальше. Да и немец на вопросы Саблина дал однозначный ответ, что танковая часть прорвалась в тыл и охватила лес. Расположились немцы там, где его и взяли в плен. Значит, в этой части леса было безопасно. Только надо держаться самой чащи.

Лес неожиданно расступился, и они оказались в редколесье. Саблин остановился, все позади него замерли. Он вгляделся в просвет между деревцами и увидел домишки, над ними дымок, но до их слуха долетел рев множества моторов.

– Деревня, – констатировал Саблин. – Идти туда рискованно, особенно днем, лес просматривается.

– А может, там наши, – возразил Малькевич, которому очень хотелось, чтобы это их блуждание по лесу с немцем закончилось.

– Маловероятно. Два дня назад немцы перерезали дорогу. Ты думаешь, они эти два дня топтались на месте? – Саблин выдернул пилотку изо рта немца. – Куда наступала ваша танковая часть?

Немец с полной готовностью стал рассказывать о военных планах:

– Вторая танковая армия имела задачу замкнуть кольцо вокруг Киева и наступать на Полтаву, чтобы как можно дальше отрезать киевскую группировку.

– Ясно! – заключил Саблин и вновь заткнул в рот немцу пилотку. – Отдохнем до вечера, может, что придумаем. По очереди нести вахту. Первым будет Коровенко.

Они расположились под деревьями и решили, что сохранять кашу в котелках дольше не имеет смысла, она может испортиться, а поэтому принялись за еду. Немец сидел поблизости и подобострастно поглядывал на них, глотая слюну.

– Жрать, наверно, уже захотел, немчура, – предположил Коровенко. – Обойдется! Ты видел, как он у кухни жрал? – непонятно к кому обращаясь, сказал Андрей. – На три дня набил свое брюхо. И потом, если кому не жалко, может дать ему каши. Мне, например, самому охота. Я и так отощал.

– Ты чего завелся? – спросил Малькевич. – Никто не настаивает. И вообще, говорить вслух, что ты хочешь покормить врага – по условиям военного времени – это провокация, рука, работающая на Гитлера. И даже непатриотично!

– Хватит вам! Нашли тему, – остановил их Саблин.

– Леха дюже хитрый! Намекает, что сам жру, а вот голодного немца, хоть он и враг, не хочу подкормить. Ты очень сердобольный. Попался бы ты этому жирному борову – он бы тебя подкормил. Он, может, наших ребят танками. Вот сейчас гляну. Если он танкист – тут же убью! – грозно сказал Коровенко. Подскочив к немцу, полез в его френч и вытащил старый бумажник, оттуда извлек служебную книжку и протянул ее Саблину. – Погляди, кто он? – озлобился вдруг Коровенко и, видно, был он в таком сейчас взвинченном состоянии, что если этот немец действительно окажется танкистом, то Андрей, может быть, и убьет его.

Филипп полистал книжку:

– Ефрейтор Губер. Специалист по материальному обеспечению. Не был он в тех танках, в тылу сидел, когда они нас давили. Да и форма на нем не черная, а серая. Снаряды и горючее им обеспечивал. А они нас лупили и давили.

Коровенко так же быстро, как вспыхнул, успокоился.

– Скоро мы его отпустим, поэтому кормить не будем, – заключил Саблин.

– Верно, нам самим на этой еде надо дотянуть до Киева.

– Давай, быстрее доедай и понаблюдаешь, а мы с Алешкой поспим. Потом я тебя сменю, – распорядился Филипп.

– А чего тут наблюдать? Кругом ни души. Все поспим, а немца привяжем. Едрена-Матрена!

– За отказ нести службу в условиях военного времени… – начал Малькевич. – Шлепнуть тебя надо! Лодырь!

Саблин сунул в руки Коровенко пистолет.

– Смотри, он на взводе, не нажми курок.

– Знаем, знаем, не совсем деревня! – сразу возгордился Андрей. – И нажимать на что знаем, и когда – знаем!

Он воткнул за пояс пистолет, где у него уже болтался нож, сунул руки в боки и выставил вперед одну ногу. Весь его вид и поза были довольно комичны, и Малькевич прыснул от смеха.

– Немцу рот ототкнуть? – спросил он, посмотрев на дремлющего на земле немца с кляпом во рту.

Саблин взглянул на солдата, ему стало жаль пленного, который тяжко дышал через нос.

– Ототкни! – согласился Филипп.

– А если он убежит, пока вы будете спать, а я наблюдать?

– А черт с ним! Пусть бежит, – махнул рукой Малькевич. – Он нам уже не нужен.

– Я буду лежать вон на том пригорке, – указал Андрей и выдернул изо рта немца кляп. Он пошел на пригорок и лег там среди травы. Солнце пригревало, Коровенко стащил гимнастерку, подставив под его лучи свое белое тело. Кругом было тихо и спокойно, только вдали слышался шум моторов, очевидно, в деревне были немцы. Солнечное тепло быстро сморило парня, глаза сами собой закрылись, и дремота незаметно навалилась на него, поглотив даже шум моторов. И в эту теплую, убаюкивающую тишину, словно воркование голубей, вползла немецкая речь. Говорили двое то грустно, то весело, легонько посмеивались. Коровенко проснулся и сразу понял, что немецкая речь – это не сон, что немцы были рядом. Он приподнялся, осторожно выглянул из густой травы и сразу увидел их. Двое немецких солдат в расстегнутых серых мундирах с закатанными рукавами и автоматами на шее медленно шли, вяло загребая сапогами землю. Их почти одинаковые светлые волосы напоминали ковыль. Оба молодые и рослые, пилотки подсунуты под погоны. В таком мирном виде они даже не казались Андрею страшными.

– Ох, черт! – тихо, одними губами прошептал он, окончательно потеряв сон, и змеей скользнул вниз, прикрываясь редким кустарником. Саблин и Малькевич лежали под деревом голова к голове и крепко спали. Немец отполз в сторону, поднялся на колени и напряженно вслушивался в приближающиеся немецкие голоса. По выражению его лица Коровенко понял, что он вот-вот крикнет солдатам, и, подавшись вперед, прижал к его виску ствол пистолета и прошипел:

– Только пикни, гадюка! Я разнесу твой черепок вдребезги! Только пикни, поганый байстрюк! Ты лучше приляг, приляг, а то увидят! – Андрей резко толкнул немца на землю и подсунул ему под подбородок ствол пистолета.

– Ты все понял, гитлеровская гнида?

– Я, я, поньял! – прошептал немец в ужасе, пытаясь отодвинуться от пистолета и вдавливая себя в землю.

Солдаты поравнялись с тем местом, где спрятались беглецы, и один из них вдруг заиграл грустную мелодию на губной гармошке. Саблин проснулся, увидел Коровенко, прижимающего к земле немца, и, чуть приподнявшись, разглядел сквозь кустарник головы немецких солдат.

Они прошли мимо, и еще долго было слышно как попискивала губная гармошка. Андрей засунул немцу в рот кляп, и они снова побрели по лесу, ориентируясь только на солнце, рассчитывая, что идут на запад. Несколько отстав, понуро плелся немец.

– Чего он за нами тащится? – возмущался Малькевич. – Сбежал бы уже давно!

– Он боится один в лесу, со связанными руками, – заметил Саблин.

– Развяжи… – предложил Коровенко.

– Тогда он станет опасен.

– Может он умышленно отстает, чтобы наконец сбежать? – предположил Малькевич.

– Вряд ли, у него таких возможностей было много, – не согласился Саблин.

Лес поредел, сразу за лесом они увидели дорогу и услышали нарастающий гул мотора. Вскоре показалась колонна немецких грузовиков. Крытые камуфлированным брезентом, они надрывно ревели моторами, раскачиваясь на ухабистой дороге. Беглецы залегли за кустами. Позади них опустился на колени и немец. Он тоскливо глядел на мелькавшие за деревьями грузовики.

– Родненьких увидел, каналья! – выругался Коровенко и погрозил немцу пистолетом. – Только высунься!

Немец сразу упал лицом в траву и замер, видно он хорошо понимал, что этот постоянно ругающийся низкорослый солдат с короткой шеей шутить не будет и всадит в него пулю.

– Так-то! Освоил язык, немчура! – ухмыльнулся Андрей.

– Надо уходить в чащу и там переждать до темноты, – сказал Саблин. – Ночью перейдем дорогу и это поле.

Не дожидаясь их согласия, он быстро пошел в глубь леса. Солнце уже опустилось к горизонту. и косые лучи освещали верхушки деревьев. Вдруг под ногами начала хлюпать вода. Крупные деревья уступили место кустарникам, росшим прямо на болоте. Они были словно умышленно разбросаны и торчали кое-где прямо из воды на открытом пространстве, густо поросшем ярко зеленой травой.

– Может, обойдем это болото? – предложил Малькевич.

– Здесь для нас безопаснее, – возразил Саблин, продолжая брести по болоту. Идти было тяжело, грязь чавкала под ногами, засасывала. – Видишь впереди небольшие деревца? Там должен быть островок. Там и пересидим.

Они шли цепочкой, замыкал шествие Малькевич. Немец стоял на краю болота и нерешительно переступал с ноги на ногу. Коровенко оглянулся и злорадно сказал:

– Сейчас стреканет, гад! Ножки боится промочить!

– Тем лучше! – заключил Саблин.

Болотная жижа обдавала их черными сочными кляксами. Вода доходила до пояса. Одежда отяжелела, и Малькевич стал отставать.

– Ребята, я не вытяну… – пожаловался он негромко.

Саблин оглянулся и то, что он увидел, заставило его усмехнуться. Немец торопливо и неуклюже, высоко поднимая ноги, пытался бежать, чтобы догнать группу.

– Вон… спешит, чтобы не соскучились, – прокомментировал Филипп. – Боится один. Может, надо его развязать? – неуверенно предложил он.

– Самим есть нечего, а тут еще этот Гитлер! – разозлился Андрей. – Мы не обязаны его снабжать, – не к месту высказался Коровенко.

До островка оставалось совсем близко, и вдруг там, среди деревьев, что-то ухнуло. Саблин остановился, встали Малькевич и Коровенко. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как хлюпает грязь под ногами немца.

– Что бы это могло быть? – тихо и тревожно спросил Алексей.

– Наверно, зверь укрылся от войны, – предположил Коровенко.

– Пошли! – решительно сказал Саблин. – Нам зверь сейчас приятнее. Да и деваться нам отсюда уже некуда. Если там немцы, то нам конец, они видят нас, – он побрел дальше, скрывая тревогу и вглядываясь в таинственный лесок, скрывавший в себе спасение, отдых или смерть. Немец, ничего не подозревая, спешил догнать русских солдат и с громким чавканием выдергивал из болота сапоги. Вдруг Саблин провалился по пояс, но продолжал брести. Коровенко шел следом.

– Ну и воняет! – не выдержал он. – Не хватает захлебнуться в этом дерьме.

– Это сероводород, – проговорил Малькевич.

– Скорее бы выбраться из этого сероводорода.

Стало мельче, и Саблин почувствовал под ногами более твердую почву. Сейчас он еще с большей тревогой вглядывался в зеленый кустарник. Филипп взял из рук Коровенко пистолет и, нагнув голову как перед броском, пошел к берегу. Там все было спокойно, он выбрался из болота и обессиленно упал на траву. О плечо гимнастерки вытер ствол пистолета, заляпанный грязью, и глядел, как выходили на берег Малькевич и Коровенко. Они молча повалились на землю рядом с ним. Саблин смотрел на приближающегося немца и не мог понять, что же все-таки толкало к ним этого враждебного им человека, хотя он имел возможность бежать от них и присоединиться к тем, кто ехал в грузовиках. Идти ему было очень трудно, мешали связанные за спиной руки и кляп, забитый в рот. Но он шел с завидным упорством, поражая и удивляя беглецов.

– Мы когда-нибудь от него избавимся? – в сердцах начал Андрей. – Я уже ненавижу эту конопатую рожу!

Немец приблизился к берегу, он видел, что за ним наблюдают, и заспешил, неуклюже двигаясь.

– Филя, ты сейчас его допроси, – начал было Коровенко, но в эту секунду немец вдруг провалился в болото по грудь. Все трое неожиданно для себя вскочили на ноги. Болото быстро засасывало немца все больше и больше, жижа доходила ему уже до плеч.

– Так-то оно лучше! – испуганным голосом произнес Андрей.

Немец наконец понял, что с ним произошло, он стал отчаянно дергаться и глухо мычал. Его глаза, налитые слезами и расширенные ужасом, говорили сами за себя. Малькевич, охваченный страхом и кольнувшей в сердце жалостью, стоял как вкопанный, будто парализованный словами Коровенко: «Так-то оно лучше».

А Коровенко придвинулся вплотную к Саблину, и оба как-то неуверенно, будто под гипнозом, пятились к кустарнику, не в силах оторвать взгляда от обезображенного кляпом и ужасом лица тонувшего немца. И хотя до них долетало едва слышное глухое мычание, оно в их уши врезалось нечеловеческим предсмертным воплем. И вдруг Саблин словно вышел из-под воздействия невидимого гипнотизера. Он сунул Коровенко пистолет, выхватил у него из-за пояса нож и бросился в болото. Отчаянными прыжками он почти добрался до немца, но, опасаясь провалиться в трясину, остановился в метре от него, дотянулся до головы немца и выхватил из его рта кляп. Немец не закричал, он страшно завыл, как раненый зверь. Филипп ухватил его за ворот мундира и потащил на себя. Ему удалось немного вытащить немца и он пытался дотянуться до его рук, чтобы перерезать на них пояс. И вдруг из-под его ног ушла твердая почва, Саблин стал погружаться в болото, нож выскользнул из его руки.

– Ребята! – в отчаянии закричал он. – Я провалился!

С Малькевича и Коровенко мгновенно слетело оцепенение, они бросились на помощь Саблину.

– Филя, держись! Филя, держись! – причитал Андрей. – Леха, давай ремень!

Он подхватил на лету пояс, который ему бросил Малькевич, одним молниеносным движением связал два ремня и, продолжая причитать «Филя, держись! Филя, я сейчас!», стал бросать конец ремня Саблину. С третьей попытки Филипп ухватил ремень свободной рукой, другой продолжал удерживать тонущего немца.

– Леха! Палку давай! – заорал Коровенко и, напрягаясь из последних сил, потянул Саблина, сам все глубже втискиваясь в болотную жижу. – Брось ты эту гниду. Я не вытащу вас обоих. Леха, чертова селедка, помоги! Едрена-Матрена!

– Тихо, Андрюша! Не суетись, тащи! – скомандовал Филипп.

Разбрызгивая во все стороны грязь, подбежал Малькевич с длинной осиной в руках. Он протянул один конец Саблину, и тот ухватился за него рукой.

– Ребята, спокойно, держитесь подальше друг от друга.

Коровенко вцепился в палку обеими руками. Все четверо стали медленно выбираться из трясины. Саблин крепко держал немца за ворот мундира и приговаривал по-немецки:

– Ничего, немец, теперь выберемся. Мы еще поживем! Сейчас будем на берегу. – Филипп так и не отпустил ворот немецкого мундира, пока пленный не оказался на суше. Неожиданно Филипп увидел рукоятку ножа, торчащую из дырки его брюк, и весело рассмеялся. Он выдернул нож и с маху воткнул его в землю.

Усталые и ослабевшие от пережитого крайнего волнения, они повалились на пожелтевшую под солнцем траву.

– Господи! За что ты посылаешь нам эти тяжкие испытания! – воскликнул Андрей.

– Заткнись! – прикрикнул на него Малькевич.

Коровенко приподнялся на локтях, оглядел всех по очереди и вдруг пристально уставился на немца, который стоял на коленях со связанными сзади руками. Он глядел на Андрея с какой-то полувиноватой, полузаискивающей улыбкой, еще не веря, что остался жив благодаря этим русским солдатам.

– Ты, ты во всем виноват! – со злостью захрипел Андрей. – Мы тебя звали сюда? Ты сам пришел, потому что твой вонючий фюрер так пожелал! Тебя надо раздавить! – Коровенко уже не соображал, что делает, он подскочил к немцу, плюнул ему в лицо, вцепился в ворот мундира. Пленный встал на ноги и оказался на целую голову выше Андрея, который задирал голову и орал:

– Ты нас загнал в болото! Ты заставляешь нас прятаться в мышиных норах, у себя дома! – Он охрип и выдохся, слов для ругани ему не хватало. Он сжал кулаки и потрясал ими перед испуганным немцем. А тот моргал белесыми бровями, не понимал, чего от него хочет этот, видно очень злой и жестокий, старший среди солдат.

– Приперлись на нашу землю! – снова обрел голос Коровенко и завел по новой свои обвинения Гитлеру и его солдатам. – Ух, канальи! – выпустил он последний заряд и плаксивым тоном закончил: – А теперь я из-за тебя тони в этом… сероводороде.

Малькевич, молча наблюдавший обвинительное выступление Коровенко, при последних словах не удержался и хихикнул. Саблин тоже улыбнулся нелепости такого заключения. А Коровенко, давая выход оставшейся ярости, толкнул немца в грудь и срывающимся на высокой ноте голосом закричал:

– Убирайся отсюда! Катись к своему недоноску фюреру! Лешка, скажи ему, чтобы ушел. Филя, будь другом, дай пистолет, я прикончу эту каналью!

– Пленных запрещено убивать! – на полном серьезе возразил Саблин. – Ты вот поймай сам пленного, тогда и убивай.

Солдат, видно, понял, что они снова решают его судьбу, и теперь наверно убьют, хотя он совсем не понимал, за что его следует убивать. За эти сутки, что он шел с русскими, он привык к ним, они казались ему добродушными ребятами, от которых и опасности для него не было никакой. Но вот этот, с короткой шеей, вредный и озлобленный, чего доброго и убьет. Разъяренное лицо Коровенко напугало немца, он залепетал:

– Я не убивал русских! Я не стрелял! У меня папа, мама, не надо меня убивать!

Саблин быстро перевел, что сказал пленный, и подошел к Коровенко.

– Хватит тут спектаклей! Никто его не убьет! Если сразу не смогли, то теперь и подавно. Нечего тратить порох! – Филипп выдернул из земли нож, резко повернул немца к себе спиной и одним махом перерезал на его руках ремешок. Потом повернул его к себе лицом и раздельно и твердо сказал:

– Все! Уходи! Через болото не ходи, иди по краю, там выйдешь к своим. – Он сунул немцу его солдатскую книжку и махнул рукой, мол, иди. Потом схватил за плечо и тихо сказал: – Русские никогда не были зверями. И когда придем на вашу землю, то давить вас танками не будем. Мы этому не обучены!

– Я понял! Я уже и так все понял! Господи! И зачем нам эта война!

Немец часто закивал головой, сделал прощальный жест рукой, потом нерешительно как-то, было, протянул руку Саблину, но тут же ее одернул и стал пятиться к кустам. Потом повернулся и быстро зашагал по небольшому леску, потрескивая сухим валежником под ногами. А трое беглецов глядели молча ему вслед, пока еще была видна его обнаженная голова…

* * *

Киев встретил Шмелева прекрасной солнечной погодой. Он перебросил через плечо плащ и шел по улице, наслаждаясь и погодой, и видом зданий, и всем, на что натыкался его взгляд. Девушки ему здесь положительно нравились: то ли ему повезло, то ли сегодня был день красивых девушек, но только он не заметил ни одной дурнушки, и настроение у него от этого еще больше улучшилось.

Эту вторую поездку Виктор спланировал себе основательно, рассчитывая дней десять покопаться в архивах, поискать людей, которых упоминал и которых не упоминал в рассказе Саблин, хотя прекрасно понимал, что дело это может оказаться пустым – время все перемололо. Разрушенный войной город давным-давно отстроился заново и то, что когда-то где-то было, исчезло, очевидно, даже из памяти людей. А вот люди – они больше всего и волновали Шмелева. В нем росла необоснованная уверенность, что кто-то остался жив, вышел из огня опаленный, но живой и с памятью. Но наибольшую надежду он возлагал на случай: может, действительно кто-то уцелел и поделится воспоминаниями. И хотя Саблин убеждал его, что в живых никого не осталось, он упрямо двигался туда, где решил начинать свои поиски. Университет!

Разочарование наступило сразу же, как только он побывал в отделе кадров – списка студентов не сохранилось. После войны их в университет вернулось очень мало, особенно с четвертого курса филологического. Виктору дали три фамилии: одной женщины и двух мужчин. Шмелев разыскал их адреса – в живых оставалась только женщина, Мария Ильинична Корниенко. Изрядно поседевшая, неопрятная, она встретила Виктора у калитки дома на окраине Киева и, видно, не имела никакого желания приглашать его в дом и пускаться в воспоминания.

– Не помню, – как-то вяло и безучастно сказала она. – Вроде был Саблин на курсе. А еще кого помню? Да больше никого!

На фотографии она не узнала Саблина, лишь сказала:

– Кого-то он мне напоминает. Может быть, это и Саблин.

Шмелев попрощался, и она облегченно побрела к дому. «Чего она боится?» – не понял он поведения женщины.

В запасе у него был Комитет ветеранов войны и военкомат – здесь еще теплилась надежда на получение информации. Тут он вспомнил про Веру Коваль: а вдруг эта девочка оказалась более серьезной, чем он ее принял в первый раз, и где-нибудь выкопала для него ценную информацию? И он решил отправиться в горотдел милиции, заодно повидаться с капитаном Рыбалко, тем более, что он обещал ему: как появится в Киеве – обязательно они встретятся. Тем более, что капитан понравился ему, что не изображал из себя великого сыщика, не пыжился и не рисовался перед журналистом, даже не стеснялся сказать, что просто не знает, с чего начать поиски убийцы Шкета. Одним словом, между ними установились нормальные человеческие отношения, и после их встречи в Москве Виктор был рад повидаться с Рыбалко.

Вот только с начальником, подполковником Ковалем, у него не все складывалось: еще в первый приезд тот как-тo торопливо «спихнул» Шмелева на Рыбалко и тут же исчез из горотдела. Все это было не потому, что ожидал он от журналиста какой-нибудь пакости, а в силу его характера, содержащего какую-то непонятную самому Ковалю робость перед журналистами. Они всегда были для него загадкой, он удивлялся, когда журналист, побеседовав с сотрудником и исписав две-три странички блокнота, потом вдруг публиковал на полгазетной полосы очерк о человеке. И выходило, что человек был на самом деле такой, каким его показал журналист. А если чего-то было не так, то Коваль считал, что не все знал о своих подчиненных. Особенно его удивляли описанные черты характера: «скромный, инициативный, смелый, преданный и т. д.». Если Коваль не видел что-либо в характере сотрудника, то сам себя укорял за близорукость, что не видит смелости, преданности, а значит не изучает свои кадры. Правда, когда одна журналистка из Агенства печати Новости написала для какого-то канадского журнала про старшего лейтенанта Труша и принесла Ковалю на визу, то он очень смеялся над ее характеристикой. Правда, смеялся он у себя в кабинете, когда сидел один, и все из-за того, что никак не мог себе представить Труша скромным и хорошим товарищем, потому что все знали в уголовном розыске, что Труш никакой не скромный, а нахальный и жмот, а про его личное мужество вообще никто никогда ничего не слышал. Но Труш всегда был под рукой, если надо было послать утихомирить семейный скандал, устроить очную ставку, съездить на место преступления, провести опознание. Только когда брали вооруженную банду или вооруженного гранатой рецидивиста, у Труша сразу начиналась зубная боль и почему-то раздувало щеку. Коваль, конечно, понимал, что старший лейтенант сам понарассказывал той журналистке героические байки про себя и стал мужественным человеком.