Текст книги "Шолохов: эстетика и мировоззрение"

13. Звезда. 1929, № 12.

14. Гегель. Эстетика. М., 1968. Т. 1.

15. Заметим, что М. Горький отвечает К. Федину в духе своего тогдашнего понимания русского крестьянства: «Все мои симпатии на стороне «понукающих» и… мне органически враждебно постоянное противодействие мужика неотразимым требованиям истории» [9, 497].

16. Во многом шолоховский подход к изображению человека перекликается с мыслями М. Пришвина, который писал в дневнике: «Все недаром! Какая масса людей проходит даром, как тени, и кажется, все это не настоящие, не интересные. Стоит только попасть с любым из них на одну тропинку, как откроется неизбежно их природа в ужасающей силе, и тогда понимаешь действительность, все равно как, глядя на мелькнувшую падучую звезду, догадываешься о действительной, мчащейся природе неба, а не спокойной, как кажется нам» [Пришвин М. М. Собр. соч. М., 1986. Т. 8. С. 91].

17. Благодарный материал для разысканий в области р о д о в о г о в художественном творчестве, в том числе и у Шолохова, предоставляет богатейшая по содержанию монография Б. А. Рыбакова «Язычество древней Руси» [М., 1987]. Ученый утверждает, что в дохристианской традиции на Руси существовал «всеобъемлющий и вездесущий бог», это – «Род, сопоставлявшийся русскими писателями XII в. с вавилонским Ваалом-Гадом, египетским Озирисом и Саваофом…» [С. 245]. «Этому величественному богу Вселенной, – пишет Б. Рыбаков, – крайне не повезло в нашей научной литературе: его или принимали за мелкого домового, охраняющего всего лишь род-семью, или же просто не упоминали» [С. 245–246]. В то время как «с именем Рода связан широчайший круг понятий и слов, в которых корнем является «род»:

Род /семья, племя, династия / Природа

Народ Родина, рожать

Родина Урожай» [С. 246].

И важная констатация: «Не подлежит сомнению, что для средневековых русских людей слово «род» было всеобъемлющим обозначением Вселенной во всех ее жизненных, пространственных и временных проявлениях» [С. 247].

Русская революция и русская литература

Боги пали, троны опустели…

В активное участие в мировой истории Россия включается полно-ценно в XX веке. Трудно отрицать то обстоятельство, по которому ее роль ранее, подчас крайне значительная и серьезная, ограничивалась определенного рода регионом, Восточной Европой в основном. Частично речь может идти и об освоении Средней Азии, кавказских территорий, но, невзирая на интерес к этим ареалам других мировых держав, Британии, прежде всего, все это носило достаточно локальный характер.

А покорение Россией Сибири и Дальнего Востока и вовсе прошло малозамеченным для мировой цивилизации времени освоения этих территорий – в XV–XVII веках.

Первый уверенный шаг в европейскую, по крайней мере, историю происходит при Петре Великом, который обломал претензии на господство в регионе Балтийского моря Швеции и начал период войн с Турцией, Османской империей, какой будет длиться на протяжении всего XVIII и в XIX веках.

Но безусловное утверждение Россией себя как мирового игрока происходит в период наполеоновских войн. При всей значительности усилий коалиционных государств во главе с Англией, нельзя отрицать того факта, что поход Бонапарта на Россию и неожиданное (для Наполеона и Европы) и в какой-то степени тотальное его поражение в войне с российской империей были ключевыми моментами всех исторических преобразований начала XIX века в Европе.

Эти преобразования привели к целой серии разнообразных по содержанию и последствиям революций в континентальной Европе, к объединению Германии в единое государство, к франко-немецкой войне, выступившей преддверием подготовки первой мировой войны.

Но вплоть до поражения в Крымской (1855 г.) войне Россия являлась в известной степени доминирующим государством на территории Центральной и Восточной Европы.

Однако все переменилось в XX веке. Три революции, какие переживает Россия в начале века, участие в первой мировой войне приводят к прекращению существования России в виде монархии, а гражданская война, начавшаяся почти сразу после победы коммунистического переворота в октябре 1917 года, становится первоначальным этапом формирования новой глобальной империи советского типа – нечто невиданного в мировой истории.

Этот момент исторической приоритетности необходимо подчеркнуть, так как историческое творчество в мировом разрезе было уделом небольшого количества этносов. Повестка дня, какую Россия предложила миру, явно выбивалась из той парадигмы, которая определилась к этому времени в истории мировой цивилизации. Россия отметала все привычные формы и модификации государственного устройства и начинала их творить с чистого листа. Тем более, что в основание этой этатической новации ложилась совершенно новая, даже и не апробированная в каких-то практических формах, идеология. Совокупность утопико-социальных, экономических и политических представлений, какие могли бы лечь в основание государства нового типа, носила абсолютно теоретический характер; никто из отцов-прародителей марксизма не знал, во что это практически выльется. Родоначальники коммунистической идеологии, рассуждая о возможной смене социально-экономической формации капиталистического развития, считали, что следующая стадия может носить иное и идеологическое, и экономическое качество – должны измениться формы собственности, на первое место должен выйти новый класс – пролетариат, и большее значение должны приобрести формы народного самоуправления. Они говорили о неизбежности смены капиталистической формации социализмом. (Мы сознательно упрощаем многие моменты доктрины марксизма, поскольку нас интересует больше культурный аспект этой истории по отношению к России).

Российское государство привлекала классиков марксизма одним очень важным обстоятельством – общинной собственностью на землю и феноменом русской общины в принципе, как определенного сообщества людей, управляющих своей собственностью и жизнью на неких обобществленных началах. В Предисловии к «Манифесту коммунистической партии» написано: «Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития» [1, 305].

Понятно сейчас, что Россия не очень-то и интересовала классиков марксизма с точки зрения именно что цивилизационной, и во многих своих высказываниях они резко отрицательно судили как о России, так и о русских как народе. В определенном отношении они считали, что самым плохим для социализма было бы как раз то, если бы он начал развиваться в России, так как российская империя явно к этому не была готова. Ей предписывалось пройти, повторить путь Европы в технологическом и экономическом аспектах. Россия рассматривалась ими (Марксом и Энгельсом и их последователями второго ряда) как некий запасной вариант пролетарской революции. Для них он виделся наихудшим из всех возможных сценариев.

Но после совершения пролетарской революции (октябрь 1917 года), о реальном содержании которой мы поговорим чуть позднее, роль и значение Советской России приобретают глобальный мировой характер. Преобразование социальных систем государств Запада, появление многочисленных идеологических движений, связанных с коммунистической доктриной, разрушение в итоге мировой системы колониализма и появление громадного числа независимых государств, какие не были еще готовы к своему существованию в виде отдельных национальных образований, – всему этому человечество обязано России и русской революции. Мир после нее вступил в значительный по длительности период изменений и трансформаций, который в итоге переформатировал мировую цивилизацию радикально.

Эти изменения у ряда государств не закончились до сих пор, а исчезновение идеологической и материальной подпитки со стороны новой России (СССР) продолжило работу по разрушению культурно-цивилизационной базы этих стран. Пример Африки и сегодня самый очевидный тому пример. Азиатские страны быстрее преодолели этот цивилизационный кризис, и то, в основном, за счет невиданного демографического преимущества – наличие многочисленной и дешевой рабочей силы.

Однако вернемся к России, к изменениям, которые происходили с ней. Конечно, другие государства не могли не впечатлять успехи, какие демонстрировал СССР в области индустриализации и перевооружения своей промышленности, в области культурного строительства в 30-е годы, в преодолении разрыва между метрополией (центром) и периферией: значительное инвестирование человеческих и материальных ресурсов в национальные окраины. (Трудно было предположить, что такого рода новое переселение народов и поднятие национальных окраин, многие из которых находились в пределах эпохи феодализма, до более-менее приемлемого уровня развития их экономик и человеческого материала, приведет в дальнейшем к трагедии разделенности самого русского народа и массовым националистическим движениям в этих окраинах в постсоветскую эпоху).

Такого рода преобразования привлекали пристальное внимание социальных низов и пролетариата по всему миру, а также значительной части мировой интеллигенции. Широко проявлялось сочувственное отношение к самим идеям преобразования социальной реальности и самой истории на совершенно неизвестных прежней культуре принципах – социального равенства и отсутствие частной собственности на основные средства производства.

На самом деле это была грандиозная утопическая попытка построения общества на принципиально новых началах. Идеи этого переворота, как хорошо известно, подробно разрабатывались в немецкой и французской политэкономии и философии. С определенного момента они стали доминирующими для серьезного числа людей из социальных низов, но не только. В России носителями марксистских идей (по имени самого авторитетного отца этих идей – философа и экономиста Карла Маркса) были как раз неизвестные для Западной Европы слои общества, так называемые разночинцы, маргинализованные представители иных, более устойчивых социальных классов. Они как раз находились м е ж д у стратами, социальными слоями, были выходцами из разных чинов – от обедневшего дворянства до купеческих наследников, детьми священников. К тому же не всегда имущественные характеристики были подчас существенными для прихода значительной части русского общества к марксизму. Их влекла сама идейная, идеальная сторона построений марксизма.

Значительную роль в проявлении обостренного отношения к марксизму и особо глубокому прочувствованию его идей в России сыграла русская культура, особенно литература. Об этом мы много писали в других своих работах [2]. Нельзя при рассмотрении этой проблемы игнорировать и ментальные характеристики уже сформировавшегося к этому времени (середина – вторая половина XIX века) психотипа русского человека. Этому психотипу было свойственно быстро загораться особо важными и влияющими на значительное количество людей идеями; наличествовало чувство необходимой жертвенности, присущей каждому русскому человеку для спасения собственной души или, по крайней мере, для служения обществу; постоянно присутствовало острое ощущение существующей несправедливости в том типе общества, который сложился в России, а также в большинстве стран Запада (капитализм и эксплуатация человека человеком); немаловажное место занимало религиозное представление о возможности построения «царствия Божьего на земле» – весь этот сложный набор мотивов и идей (он еще не весь нами указан и перечислен) привел к тому, что идеи крайне радикального, быстрейшего преобразования жизни на основаниях равенства и справедливости начал торжествовать в русском обществе в середине и второй половине XIX века. Причем, процесс этот происходил в умах не самых плохих людей российской истории, подпитанных великими гуманистическими идеями русской культуры ее «золотого» века, вероятно, самого авторитетного и лучшего по своим достижениям на всем тысячелетнем протяжении жизни России.

Значение русской литературы в этом отношении трудно преуменьшить. Она настойчиво била в одну и ту же точку, указывая на существование значительного числа «маленьких», «униженных и оскорбленных», брошенных обществом людей. Воспитанное на протяжении веков ментальное чувство справедливости «по Христу» (перечитаем Достоевского, который особенно остро чувствовал эту духовную сторону русского); наличие общин в деревне, свойственность русской культуры больше уповать на «мнение народное», общую, «родовую» психологию и мнение; разрушение и неприятие в определенном отношении идей индивидуализма, персонности; непрохождение России ни через Возрождение, ни через религиозную Реформацию – все это сформировало в окончательном виде ментальные начала русского человека и стало сильнейшим раздражителем социальной активности русского общества на рубеже веков. Русское художественное слово и оригинальная ментальность русского человека послужили главным детонатором глобальной русской революции, повлиявшей на развитие всей мировой цивилизации. Фактически, конкретные русские революции (за исключением, может быть, лишь событий 1905–1907 годов), и в феврале, и в октябре 1917 года предстали перед страной и русским обществом в своем карикатурном виде – и там, и там были произведены локальные перевороты ограниченного, утилитарного толка.

Ни «февралисты» (кадеты и иже с ними), ни «октябристы» (большевики и эсеры) до конца не верили в возможность общенациональных революционных потрясений, в рамках которых происходит приход новых социальных сил к управлению государством, а эти силы, в свою очередь, представляют слои общества, нуждающихся в переменах по экономическим и социально-психологическим причинам – ничего этого и близко не было в этих двух революциях. И в первом и во втором случае власть практически сама отказывалась от своей защиты, плыла по течению «революционной реки», какое, как ей казалось, было основным, а на деле выступало мелким притоком, – она, власть, оказалась ничтожной с духовногосударственной точки зрения. Особенно парадоксально это выглядит по отношению к большевистскому перевороту, который имел узкотехнический характер – просто разгон Учредительного собрания, что не особо понималось основной массой бунтующего народа – возможно ли это? и что делать в дальнейшем?

И в одном и в другом случаях власть просто лежала под ногами, и ее необходимо было поднять. Самый пронырливый и верткий это и осуществил. Во втором случае, особенно впечатляющем (с большевиками) – уже после этого были включены социальные механизмы, сделавшие возможным организацию значительной части населения по защите тех форм идеологии, которая и самими вождями пролетарской революции не понималась отчетливо. Сработал практический инстинкт Ленина и Троцкого: они почувствовали, какой исторический путь перед ними открывается.

Нельзя также не отметить колоссального разрыва идеологического плана между малочисленной группой европейски образованных революционеров-интеллигентов и большинства российского населения. Русский народ, устав от событий и смертей первой мировой войны и будучи уже практически неуправляемой массой людей по причине интеллектуального и фактического вырождения дворянства как правящего класса и монархии как формы государственного управления, жаждал глобальных изменений, которые сводились к нескольким понятным для него лозунгам – «хлеба и земли», «долой самодержавие», «вся власть Советам».

Русская (последняя по времени) революция была поразительным следствием ментального, психологического, духовного неприятия основной массой людей тех форм жизни, которые реально были представлены в государстве, но без продуманной цели, стратегии развития, понимания горизонта построения нового общества организаторами переворота.

Все это привело к тому, что главным импульсом созидания, стал как раз импульс отрицания всего прежнего – государства, форм управления, идеалов, культуры, морали, людей. Именно такие интеллектуальные основания привели к реальному разгулу негативизма и отрицательности в русской жизни, именно это легло в основу развязывания террора советской властью против своего народа.

Но революция – революцией, собственно, само кардинальное революционное изменение социальной структуры русского общества и реальная борьба за приоритеты происходят в гражданскую войну. Удивительность с исторической точки зрения совершения русской революции (основной, большевистской) особенно характерна, если ее понимать и рассматривать на фоне уже имеющихся примеров революционных переворотов в предшествующей мировой истории. Но именно в гражданскую войну определяются все политические силы со своими представлениями о будущем России, ее устройстве, желании их защитить.

Это была именно что пролонгированная попытка (в период гражданской войны) самым кардинальным способом изменить все прежние формы взаимодействия людей как в социальной организации общества и формах собственности, так и в его государственном устройстве. А главным было другое – переформатирование всех форм мировоззрения, связанных с государством и прежним обществом, и проведение работы по идеологическому обоснованию нового общества и нового государства.

Авантюрность и неподготовленность коммунистической власти чувствуется и видится с самых первых ее шагов. Это был в прямом смысле эксперимент на теле тысячелетней России. Естественным образом эта неготовность к конкретному государственному строительству, к отчетливости социальных целей, к запуску реальной экономики приводили к одному безусловному эффекту: террору и пролитию крови в ужасающих масштабах для ослабления населения с целью дальнейшего управления им.

Но неэффективность и главное – историческая бесперспективность возникшего ужасающего разрыва между теоретической доктриной и необходимостью практически управлять жизнедеятельностью огромного государства, приводят достаточно быстро новую власть к железной логике воссоздания значительной части правил существования прежней империи, но только уже на новых идеологических началах.

Вся история России XX века, о которой мы будем говорить в данном разделе книги, носит крайне противоречивый характер. Не существует никакого однозначного ответа на проблемы и вопросы, какие появились вслед за декларацией победы советской власти, не было ясности, как в целом относятся народные массы к кардинальным преобразованиям и каковы, все же, исторические последствия данного исторического эксперимента, который был произведен большевиками в России.

Очевидно было, что Россия, упиваясь своей культурной исключительностью XIX века, опоздала с социальными преобразованиями, с включением страны в новые технологические условия развития. Причина во многом заключалась в архаичности социального устройства – деградация дворянства, в том числе и в виде высшей администрации, неудовлетворенность крестьян произошедшей реформой 1861 года, малочисленностью того класса, что на Западе назывался пролетариат, и наличие очень слабого и тонкого слоя русской буржуазии, который, к тому же, имел специфические формы буржуазности (купечество).

По большому счету революция 1917 года в России была революцией крестьянской. И не только по причине, что основная масса населения занималась сельским хозяйством, и экономика страны во многом зависела от крестьянина, но главным образом, что цивилизация, созданная в России на протяжении почти тысячи лет, была крестьянской по существу.

Архитектура устройства этой цивилизации, ее субъекты, повседневная культура, ментальность, устное народное творчество, миросозерцание основной массы населения были крестьянскими и по сути и по духу. Этот главный национальный эон (дух), так или иначе, но угнездился в творческом мире таких гениев, как Толстой и Достоевский, не сделав их крестьянами по существу, но защитниками основной части народа, базы самой жизни, как они считали, – то есть крестьянства.

Указанная выше особенность русской революции, которая больше коррелируется с духовно-религиозными основами мировоззрения значительной части людей, очень похожа на то, что происходило в первые века укоренения христианства. Слабое, неподготовленное для реального существования в материальной жизни раннее христианство шло по пути утверждения иных ценностей и приоритетов. Открывая новые перспективы для человека в плане его духовности и личного бессмертия, оно, в итоге, взяло вверх и восторжествовало не только над другими концепциями, как-то: гедонизма, материального благополучия и пр., но успешно справилось с сопротивлением государственным структурам Римской империи.

Типологичность этих двух переворотов в истории человечества не может не обращать на себя внимания. Крестьянская (и темная во многом) масса населения России с недоверием относилась к абстрактным формулам народников, «ходоков в деревню», марксистов (вспомним, как русская деревня выталкивала из себя любой образованный элемент, который старался ее просветить, о чем также повествует русская литература). Смешно и говорить, что Россия, русский народ к 1917 году оказались пропитаны идеями социалистической революции.

Россия хотела и нуждалась в переменах, так как удивительным образом сказался на ее развитии страшный дефицит умных, прозорливых деятелей, которые или выбрасывались из административной машины, или были убиты (по существу, с согласия власти), как Столыпин. Административно Россия представляла из себя крайне неэффективный государственный аппарат управления. И конечно, повторим еще раз, первая мировая война была трагически «не вовремя» для русского государства, которое, так или иначе, рано или поздно, должно было произвести перестройку своих внутренних структур – и экономических, и социальных.

Возвращаясь к аналогии между русскими революционерами и первыми христианами, стоит привести следующее замечание исследователя: «В сознании первых христиан и русских крестьян отразилось то, что в самой реальности еще не приняло окончательной формы, не связалось, но эта неоформившаяся тенденция заключает в себе могучую силу истины, которая будет формировать жизнь людей, ведя их к неведомому пока будущему… Глубокое содержание формально более отсталых, консервативных слоев населения может быть в определенных условиях более прогрессивным, более истинным по сути» [3, 19].

* * *

Нигде так много, как в России (кроме Германии, наверно), не говорили о народе, его нуждах, его идеалах, его ментальности. Поразительно, но Толстой отрицает практически все свое творчество во имя небольшой части созданных им, как он считал, «настоящих» – народных рассказов, написанных простым и понятным языком. К слову сказать, эти рассказы Толстого сыграли громадную роль в просвещении крестьянства, когда «Посредник», легендарное издательство, стал выпускать, после отказа писателя от прав собственности на ряд своих «народных» (но не только) произведений, копеечные книжечки, раскупаемые в громадном количестве простым народом на ярмарках и базарах. Основной массив этих книжечек состоял из пушкинских сказок и «народных» рассказов Толстого.

А вот Достоевский, один из самых рафинированных писателей в интеллектуальном (и шире – в духовном) отношении всей мировой литературы, – считал основную массу своих героев недостойными одной лишь полумифологической фигуры его детства – мужика Марея, которая стала для него олицетворением всего народа.

Таким образом понятно, – обращаясь к лучшим образцам русской мысли, что русская революция кроме как крестьянской, другой быть не могла. Да и известные нам бунты и восстания на Руси и в России – Болотников, Разин, Пугачев, конечно же, были крестьянскими и всегда апеллировали к двум идеям – воле и собственности на землю. С другой стороны, крестьянство есть самый инертный и социально неподвижный класс, поэтому вовлечение его в революционные события глобального масштаба должны были быть вызваны причинами столь же глобального характера. Но в идеологии новой власти произошедшая революция была обозначена «рабоче-крестьянской» и далее – в окончательном виде, как «пролетарская». Но это было ложью и искажением реального положения вещей.

Не случайно основной контингент «новых» управленцев, помимо тех, кто остался от старой машины управления государством, составляли в основном представители разночинцев (условно и с натяжкой можно сказать, что интеллигенты в первом поколении) и выходцы из черт оседлости, еврейская молодежь, увидевшая естественным образом мощную перспективу своей самореализации в государственном смысле. Не последним был для них и мотив мести в ответ на реально существовавшие ограничения и насилие над еврейским населением в царской России.

Никакой опоры на так называемый пролетариат не было и не могло быть – российский рабочий не был к этому готов ни интеллектуально, ни с точки зрения его молодости как социальной прослойки российского общества. Он еще не выработал никаких первоначальных и примитивных форм самоорганизации и защиты своих прав в виде профсоюзов, создания условий для получения дополнительных образования и культуры. Русский пролетариат менее всех в Европе (из ведущих стран) был готов к управляющей роли в государстве. Он и идеологически не был готов к этому, так как у него не было практики борьбы за свои интересы: ему попросту не с кем было бороться, русская буржуазия была слаба, не организована политически и не имела политически определенной, внятной идеологии. Любопытно, что именно в России немалое количество буржуа поддерживали и морально и материально своих будущих могильщиков – революционеров-марксистов. Это именно что русский парадокс в истории, когда экономически господствующий класс добровольно и нравственно-сочувственно готовит своего врага. Поразительно, но русский купец (буржуа) во многом считал свой образ жизни и накопление богатств нравственно ущербным, греховным (мощное влияние ментальных черт русской культуры). Как тут было не совершиться революции против собственности под руководством горстки революционеров, живущей к тому же на средства представителей класса буржуазии, – тех, с кем им предстояло еще расправиться!

Доминантный аспект совершения революции в России и утверждение новых форм собственности, социальной жизни, идеалов, в конце концов, зиждился и на архаических представлениях и пожеланиях крестьянства. Но не в меньшей степени он основывался на потребности России (как особой цивилизации) в изменениях. Это был явно метафизический импульс, который, во-первых, исходил из постоянного нахождения России с самого начала петровских реформ в мировом потоке исторического бытия, а во-вторых, грозил, не будь никаких перемен в государстве, выпадением из истории. Конечно, этот последний момент не был отрефлектирован в менталитете русского крестьянина, но подспудно, интуитивно, он транспонировался через его ожидания новой жизни.

Поэтому прямой ответ на прямой вопрос – а была ли неизбежна русская революция? – заключается в следующем утверждении: безусловно, Да. У России не было больше времени для торможения в цивилизационном смысле.

Что было бы, если Россия смогла пойти по пути классической буржуазно-демократической революции? Проекция назад, в прошлое говорит о том, что не было реальной политической силы, которая могла бы возглавить и определить «нормальные» по европейским меркам формы этого процесса. Так что этот вариант также был «закрыт» для России.

* * *

Но была ли потребность в произведении революционных действий, особенно во время гражданской войны, в духовном смысле, внутренняя? Это центральный вопрос наших размышлений. По существу Россия была страной, в которой громадное количество ее населения было выключено не только из социальной жизни, но из культурной и цивилизационной (в широком смысле) также. Поговорим об этом поподробнее. В книге В. Г. Арсланова «“Третий путь” Андрея Платонова» – этой стороне русской революции уделяется немало места.

Ссылаясь на малоизвестные работы гениального русского художника А. Пластова – портреты крестьянских детей 30–50-х годов, то есть уже периода победившей революции, он рассуждает о ярко видимой и проявленной на этих изображениях «жажде новой жизни», которая в целом открывалась в людях, особенно в молодом поколении, как нечто совершенно неизвестное прежней русской действительности. Он выразительно пишет: «Ужасы были, трагедия была, но потому и трагедия, а не мусорная яма, что на лицах этих деревенских детей мы видим ту же жажду знания и истины, что переполняла ифлийцев… и которая, может быть, свойственна только людям, преисполненных великих сил созидательной жизни. Таково историческое завоевание России в ХХ в., и его Мих. Лифшиц (выдающийся мыслитель, учитель Арсланова, на идеи которого он во многом опирается, – Е. К.) считал своим долгом защищать от клеветы и падения в бездонную пропасть, защищать хотя бы морально, если нельзя практически. Вот что вместе с Лифшицем – и совершенно независимо от него – понимал простой человек, на плечах которого все держалось. Благодаря Ивану Денисовичу и Василию Теркину удалось поднять, а не опустить планку духовной жизни в ХХ в. Несмотря на все ужасы, провалы и поражения» [3, 149].

Нельзя не согласиться с этими словами и – главное – с самим подходом к пониманию того, что русская революция, повлекшая за собой катастрофические последствия для содержания и многих практических сторон жизни народа и государства, в определенном смысле (культурно-цивилизационном прежде всего) была и спасением. Она пробудила к жизни такой объем пассионарной материи нации, какой до сих пор питает развитие России. Это происходило как раз за счет включения в состав жизни представителей самых низших слоев общества, которых прямо толкали в созидательность и творчество, образование и культуру, хотя их родители и предки не имели ни малейшего представления об этих сферах бытия. Это насильственное, по существу, вдвижение миллионов людей в иное пространство жизни и социальной действительности, на самом деле не имело прецедента в истории человечества. Это, как будто древнеегипетские рабы, строители пирамид и фараонских дворцов, были напрямую допущены к сокровищницам знаний жрецов и магов. Переворот во всей человеческой породе был произведен грандиозный. Он, кстати, во многом компенсировал прямое уничтожение, отъезд в эмиграцию огромного количества выдающихся русских талантов.

Если посмотреть на происхождение русских гениев в самолетостроении, в физике, математике, других науках и инженерии, в военной отрасли, в литературе и искусстве, в конце концов, то, за малым исключением, все они были представителями тех самых «униженных и оскорбленных» социальных низов, по которым плакала искренними слезами русская литература.