Текст книги "Стрела Парменида"

Однако историческая беременность, определившаяся в конце позапрошлого века, была связана с тем, что Россией было суждено разродиться реинкарнацией собственного народа. Через кровь, страдания, неимоверно тяжелый быт, трагедии конкретных людей Россия породила совершенно новую социальность, начала создавать новую породу людей и тем самым приступила к формированию нового этапа мировой истории.

Оставив в покое все ошибки, преступления, недочеты, какие были свойственны советской России, совершенно очевидно, что без нее мир сегодня был бы другим, провинциальным и затхлым. Россия разогнала исторический процесс в том направлении, в каком он еще никогда не двигался, так как эту дорогу считали тупиковой.

Но вот вам ответ, тридцать с лишним лет привычного капитализма в России, привели к результату, не очень благоприятному для глобальной концепции Запада. Во-первых, к пониманию того, что мировые элиты катастрофически ошиблись, способствуя распаду ССР, а во-вторых, не было учтено ментально-культурное неприятие «золотого тельца», «мясных котлов» русским человеком, да и большинством народов, попавших в орбиту ее влияния в ходе истории.

Тот переворот, какой начинает сейчас вызревать в тенетах мирового человечества, свидетельствует, что начались глобальные поиски нового modus vivendi для всего мира. По сути, это начало процесса отвержения человечеством той парадигмы развития, какая связана с тем типом экономики, культуры, психологии, в целом – общества, торжествующего на Западе последние триста с лишним лет, и который получил название капиталистического в различных его вариантах национального или регионального своеобразия.

Нам трудно это увидеть, еще труднее отчетливо понять, что инстинкты самосохранения человечества начинают работать в обратную сторону. Индивидуализм должен смениться другим содержанием человеческой личности, спекулятивность и материальная, прежде всего, повернутость отношений в социуме, в экономике необходимо будет преобразовать с точки зрения понятности, прозрачности, отказа от понятия прибыли и его эквивалента – денег в качестве основного, ведущего начала человеческого существования.

Литература и примечания

1. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Пер. с немец. М., 1993.

2. Свасьян К. Освальд Шпенглер и его реквием по Западу. Предисловие к книге: Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Пер. с немецкого. М., 1993.

3. Ле Гофф Жак. История и память. Пер. с французск. М., 2013.

Культура

«Культура – это сознание того, что жизнь не есть личная твоя собственность… Твое отношение к этому «Я», и твое отношение к этому «Я» – это только сознание, а сама жизнь не твоя, и сознать ее до конца, значит, присвоить себе – невозможно».

М.М. Пришвин. Из дневников

Из пещеры к руинам

То понятие и ощущение культуры, какое носил в себе автор на протяжении всей своей жизни, заключается в изначальном знании о наличии особой сферы человеческого существования, которая, если и связана, с текущим, повседневным бытием, то весьма опосредовано и сложно. Первоначальное, постепенное, во многом естественное и незаметное освоение громадного количества различных источников, текстов, знакомство с картинами и скульптурами лучших художников, само чтение – все это виделось и понималось автором, как та часть жизни, которая может быть названа культурой.

Разумеется, что со временем подобное представление о культуре не только затвердело, но, напротив, стало неумолимо расширяться. Вдруг стало понятно, что планировка сада, архитектурный ансамбль (даже целый город), обихоженное природное пространство, красота линий самолета и космической ракеты, платье, тонкий аромат, манера поведения и мысли и многое другое – это также часть культуры и вошло в представление автора о сфере культуры и стало восприниматься неотъемлемой ее частью.

Культура стала пониматься как осуществленная борьба с тем хаосом жизни, какой никуда не ушел и из жизни современного человека, несмотря на уникальное окружение его техническими приспособлениями, невиданными еще несколько лет назад изобретениями, какие балансируют на грани науки и искусства. Правда, эта борьба с энтропией, идущая по экспоненте, стала порождать внутри себя свои островки хаоса и показывать некоторые тенденции разрушительного свойства и, прежде всего, относительно самого человека.

Не рассуждая о примерах культурной деятельности человека, что определились к сегодняшнему дню, можно сослаться на древних римлян, какие под этим словом понимали качественно обработанный кусок земли, получающий в итоге некую приспособленность для нужд человека. И этот смысл культуры никуда не исчез, но он видоизменился настолько, что в тех или иных конкретных случаях и примерах культурной работы человека можно обнаружить островки хаоса и разрушительного воздействия на личность человека. Говоря по-другому, часть современной культуры, отвечая всем признакам культурной деятельности, стала воздействовать разрушительным образом на психологию, сознание человека. Скажем, современный мегаполис, представляя из себя сложную систему поддержания физической жизни человека, выступает, несомненно, как культурное явление, но безусловно, что он враждебен существованию отдельного человека, подавляет его, делает все более одиноким и «атомизированным».

Некоторые виды современного искусства также ориентируются на деструкцию, разъем и уничтожение прежних, привычных форм культуры, не способствует обузданию хаоса. Более того, определенные изобретения человека, попадающие под разряд высокоинтеллектуальной деятельности человека, то есть имеющие прямое отношение к культуре, содержат в себе угрозу для всего человечества. Мы имеем в виду различные высокотехнологические виды вооружений и созданное ядерное оружие. И примеры можно множить.

Тем не менее, нам придется в начале этой главки сделать некий исторический экскурс, рассматривая не столько культуру, но эволюцию ее форм на протяжении последних нескольких тысяч лет. А уж только после этого мы возьмем на себя смелость объявить о нашем собственном понимании сущности культуры в ее философском смысле. Автор не скрывает, что во многом он будет опираться на уже проделанную им самим, да и многими другими мыслителями, работу. Поэтому отсылки к прежним трудам автора будут выступать как неотъемлемая часть этой главы. Но упор в основном будет сделан на философско-онтологическом содержании данной категории. И не в последнюю очередь потому, что с культурою на наших глазах стало происходить что-то такое, в чем необходимо разбираться, желая понять, есть ли у нас та самая заветная «нить Ариадны», чтобы избежать участи недалеких исследователей, ищущих простые ответы на сложные вопросы, и попадающие, поэтому, в лапы мстительного и безжалостного эпистемологического Минотавра, который не намерен принимать никаких отговорок, а требует разговора по существу.

Заметим тут же, что со своей поразительной и неповторимой проницательностью древнегреческая античность более всего боялась именно что хаоса, который в своем прямом значении понимался как «раскрываемое разверствование» и именно что темных неконтролируемых сил мира и космоса, от которых нет никакого спасения. Личная доблесть, многомудрость философии, красота поэзии – все эти важные для античности категории не могли устоять перед хаосом. Да, греки понимали, что именно из беспредельности пространства космоса (то есть из хаоса) и порожден весь этот мир, но опасность его возвращения на исходные позиции, приводящее к разрушению всего уже созданного, разумного и ясного для дальнейшей жизни, пугало их крайне сильно.

По существу, размышляя над исходными позициями того, как может выглядеть оппозиция понятию и содержанию культуры, мы приходим к заключению, что именно хаос, беспорядок, разрушение, аннигиляция и есть другая сторона культурной деятельности человека.

Культура предстает почти инстинктом не только для какого-то отдельного человека (причем, безотносительно, в древности ли, в современности ли), но и для всего рода человеческого в аспекте выживаемости. При этом, приходит соображение, что выживаемости отнюдь не только социально-культурной, но и чисто биологической. Скорее всего, именно культурная деятельность человека, куда входит практически вся созидательная сторона человеческой цивилизации – от изобретения колеса и одомашнивания скота до гениальных художественных открытий Возрождения и изобретения компьютера, уравновешивает те самые деструктивные тенденции, какие мы обнаруживаем в историческом развитии человечества. (Читатель легко можно поставить внутрь этого диапазона любую творческую и продуктивную деятельность человека, и будет прав).

Без культурной деятельности, совершаемой подчас в примитивных, ограниченных формах, не говоря уже о возможном историческом содержании, какие могут быть запрятаны в культурные открытия, движение человечества вперед в цивилизационном отношении не представляется возможным.

Та коллизия, какая так и лезет из этих наших рассуждений, связана с извечной борьбой того, что будет впоследствии названо технологической стороной развития цивилизации и ее как бы антипода – культуры как таковой, которая выступает подчас как деятельность, не имеющая никакого практического смысла, или этот смысл так глубоко запрятан даже для нас, людей сложного сознания, живущих в XXI веке, не говоря уже о первобытных людях или представителях примитивных культур, для которых связь между рисунком оленя на стене пещеры и удачной охотой выглядит куда более существенной, нежели красота и изящество линий, проявленных в этом рисунке.

Таким образом, можно констатировать, что накопление культурных ценностей совершается постепенно, и сам этот процесс накопления куда более существенен, чем отдельные прорывные достижения человека в сфере культуры. Культура выглядит как смысловое ядро цивилизационной деятельности человека, которое до поры до времени ворочается само по себе, невидимое и не проявляющее себя в повседневной жизни человека до той самой поры, пока не возникает потребность нового рывка к новым возможностям освоения человеком мира. Тогда и прорывается это ядро к жизни, превращается чудесным образом в яйцо, из которого вылупливаются новые смыслы и значения в прогрызании человеком нор (в сознании автора неожиданно всплыла знаменитая метафора Маркса о «кроте истории, который хорошо роет», но можно, вероятно, говорить и о «кроте культуры») и подходов к лучшему и более ясному объяснению бытия.

Культура представляется приводным механизмом от духовной деятельности человека к технологической, цивилизационной, так что, так называемые культурные слои, какие нам времени от времени приходится или откапывать в прямом смысле или их реконструировать в мыслительных моделях, становятся со временем именно что мертвыми, погребенными под новыми наплывами культурной работы человека. Ненужное в культуре умирает в своем физическом выражении, но остается жить в культурной памяти, какая может пониматься, как выработка определенного рода культурных инстинктов, без которых выживание человечества становится затруднительным.

Более того. Становится очевидным, что культура как деятельность проникает в мозг человека, усложняет его нейронную сеть, способствуя выработке сложных ассоциаций, абстрактных представлений, созданию, если хотите, определенных формул мышления с уже включенной в них культурной хромосомой.

Становится понятным, что культурная деятельность носит сложный, нелинейный характер. Периоды прорыва, создания новой картины мира, преобразование ментальности и психологии человека, появление новых эпистемологических его возможностей сменяются провалами, зияниями, затуханием подобной работы. Законы такого рода смены эпох культурного подъема и, соответственно, спада, трудно понятны вплоть до сегодняшнего дня. Как непонятны и процессы, по которым усложнение культуры, появление новых смыслов в ней, вдруг сменяется деградацией, нивелированием в лучшем случаем, а худшем, уничтожением достижений прежних эпох.

Разумеется, мы можем при глобальном взгляде на историю мировой культуры (цивилизации) видеть смену идеологических констант и векторов, которые самым радикальным образом влияют на культурную парадигму. Сошлемся ниже на пример, какой мы неоднократно приводили в своих работах и будем еще не раз его упоминать, так как в нем концентрируются принципиальные закономерности и особенности эволюции человека и человечества в целом.

Очевидно, что переход от периода варварства к эпохам первоначального цивилизационного строительства (Ассирия, Микенское Царство, Древний Египет, Персия, Китай и Индия в Азии, европейская античность) нес в себе установки и предписания именно что идеологического свойства (появлялись: новый тип религиозных представлений, достижения в области строительства, ирригации, производства орудий труда и военного снаряжения и т. д.). Но и переход от мощной культурной парадигмы античности к Новому времени (в самом широком содержании этого понятия) связан с появлением новой идеологии существования человека (в европейской цивилизации) в виде христианства.

Слом прежнего культурного развития (строительства) происходит не сам по себе и не связан с внутренними как бы процессами, но определяется наличием внешней и мощной системы новых идеологических предпочтений, какие меняют картину мира, переформатируют самого человека, расширяя его возможности. При этом парадоксальным, может быть, образом случается так, что данное переформатирование человеческого субъекта может выглядеть полной пародией в историческом смысле на те образцы и примеры культуры, что уже были достигнуты ранее. Понятно, что и Древняя Греция и Древний Рим многократно и именно что культурно превышали первоначальные культурные формы христианской цивилизации. Но она, христианская доктрина, нащупала и начала работать с иной стороной человека – с его внутренним миром, его нравственными представлениями, само понятие духа приобрело не философское звучание, как в античности, но прежде всего, моральное значение, и это стало реальным прорывом для будущего всей европейской ойкумены.

Можно сказать, что на этой площадке происходил процесс усложнения отношения человека к действительности, который приводил к иному, если хотите, функционированию мозга и центральной нервной системы человека. Сам человек, физиологически, становился более гибким, более способным к усвоению разнообразного материала не только объективной, но и своей внутренней, субъективной жизни.

И все это – в аспекте нашего подхода к теме культуры – приводило к тому, что эта неразвитая и ограниченная по своим возможностям культурная и цивилизационная, в итоге, деятельность человека раннего Средневековья оказалась беременной не только высочайшими достижениями культуры (искусства и науки, как основных ее проявлений), но и несла в себе всю архитектонику будущего европейского мира.

Возрождение, как нам приходилось неоднократно писать, стал этапом такого прорывного отношения данного типа цивилизации в культуре, к этому добавилось Просвещение, а потом все это увенчала эпоха Модерна. Весь этот поток культурной жизни человечества, вместе взятый в его единстве, и сформировал тот ландшафт культуры современного мира (в его европейском варианте, прежде всего), в котором мы проживаем и в данный момент.

Исходя из существующей практики развития культуры, становится понятным, что простое, количественное накопление фактов и образцов культурной деятельности человека не влияет на то, что можно было бы назвать культурной эволюцией человечества. Мы понимаем под этим все же возвышение и смыслов (содержания), и многообразия форм культуры. Сам процесс идет неравномерно, и тенденция, какая вырисовывается в последние десятилетия, связана с тем, что на первое место стала выходить научная, технологическая деятельность человека, а не художественная, какую мы в первую очередь и привыкли считать наилучшим выразителем культуры как таковой. Более того, становится очевидным, что художественная, а одновременно, и эстетическая сторона развития современной цивилизации, все больше уходит на второй план.

Культура XX века свернула после эпохи Модерна, может быть, последней значительной и большой культурной эпохи в истории европейского, по крайней мере, человечества, в сторону масс-культуры, ее эрзац-вариантов. Разумеется, что культура в ее прямом виде всегда была уделом ограниченного круга людей (как производство ее продуктов, так и их потребление). Но распространение форм культуры в их массовидном варианте – современный кинематограф, рок– и поп-музыка, всякого рода «актуальное» искусство, конечно, приобщают значительное число людей к сфере культуры, только она, культура, внутри себя уже реформирована, она утеряла свои основные прорывные значения и выглядит, как эпигонство, следование дешевым образцам и т. д. Вопрос не в том, что Рафаэль сменен «черным квадратом» (символ бессодержательности искусства и культуры одновременно), а балет канканом, но в том, что происходит перекодировка внутреннего пространства человека в сторону уменьшения онтологического его содержания.

Известно, что помимо «высокой», классической культуры существует и «низовой» ее вариант, представленный то народными, фольклорными формами разного рода, то пародийными и Смеховыми вариантами смыслов «высокой» культуры, то просто подобием культурной деятельности с привлечением самых простых и незамысловатых рефлексов и реакций человека. «Низкие» формы всегда знали, что существуют «высокие» их варианты, но их хватало для просвещения масс, для знакомства с теми или иными мировыми сюжетами, героями, коллизиями. В конце концов, Лев Толстой, будучи представителем изощренной культуры, был уверен, что его собственное творчество и ему подобных авторов – есть конец искусства (культуры), а истинное содержание открывается и воспроизводится в народной, по духу, культуре. Именно поэтому он создавал «народные рассказы», книги для ежедневного чтения простым людом, что, между прочим, сыграло, наряду с широким распространением пушкинских сказок среди народа, значительную роль в культурном просвещении населения России в девятнадцатом веке.

Любопытные в этом отношении культурные девиации наблюдаются в русском искусстве и культуре первых лет после революции, когда установка на снятие всякой субъективности в культуре, борьба со сложностью «вырожденческой», как считали пролетарские идеологи, культуры породило целый ряд блестящих примеров соединения «высокого» и «низкого». Так что прямых ответов или рекомендаций, по какому пути лучше двигаться человечеству в плане культуры, не существует. Другой вопрос, что линия на торжество примитивного, рефлексогенного как бы искусства торжествует сегодня повсеместно.

* * *

Стоит посвятить, хотя бы и небольшой раздел, взаимосвязи культуры и гуманизма. Если выше мы толковали о том, каким образом перекрещивается культура с религией, и мы, более того, понимаем, что сама религиозная доктрина выступает не просто значительной частью культуры, но одновременно фундирует, держит другие формы культуры, помимо самой религии, на себе. Но не менее серьезным встает вопрос о гуманистическом наполнении культуры.

Проблема заключается в том, что традиционное восприятие культуры как некой сферы деятельности, среды существования, умонастроения и миропонимания всегда увязывалось с идеей развития человека. Это сложная и большая тема, поэтому коснемся ее только в соответствии с нашими задачами общего описания феномена культуры.

Сама по себе установка культуры на совершенствование человека носит как бы очевидный характер. Культуру творит человек, не может же он творить ее себе во вред? Вся совокупность культурных интенций исходит телеологически из того, что человек должен стать глубже, умнее, содержательнее, гуманнее, нравственнее; и все, что человек воспроизводит в сфере искусства, так или иначе, сопрягается с этими изначальными задачами. Понятное дело, что есть эпохи, художники, какие рефлексируют над этой проблемой весьма обостренно, но чаще всего, этот процесс протекает без особых усилий со стороны и субъекта культуры и со стороны созданных в ее лоне продуктов (объектов).

Именно в культуре общества с признаками цивилизации формируется другой человек, чем он выступал в мифе или ритуалах древних обществ. Возникает новая (культурная) среда существования человека, которая начинает говорить человеку, что он совсем не такой, каким он кажется. Что существуют пределы его поведения и этических установок, за которые человек выходит, а обязан не выходить. Поэтому-то гуманизация человеческого сообщества совершается именно при посредстве культуры, которая может выступать в разных обличьях и с разными требованиями.

Первые формы культуры выступают как запреты, как ограничения в поведении человека. Что еще вчера было возможно, сегодня выступает в качестве жесточайшего табу для человеческого субъекта. Запрещаются сексуальные связи между ближайшими родственниками, промискуитет сменяется какими-то формами семьи, поедание тел себе подобных существ запрещается и т. д. и т. п. Эта сторона эволюции человека хорошо описана антропологами и этнографами. Нас же интересует, как запрет становится регулирующей функцией, в итоге направленной на человека, какой вынужден искать другого применения своим инстинктам и физиологическим требованиям.

Мы привычно воспринимаем всю сферу культуру, как некую ценность, обретением которой человек обязан, прежде всего, самому себе. Если Слово Божие звучит для него из текстов Священного Писания, если существует некий набор произведений и источников, из которых открывается слово Истины как таковой – Гомер, Данте, Сервантес, Шекспир, Толстой, Достоевский, для нас русских – и Пушкин, то все, что входит в периметр и примитивной, и развитой культуры, есть производное от творческой деятельности самого человека, не спровоцированного впрямую ни побуждениями религиозных пророков, ни нахождением каких-либо особых «скрижалей». Но чем же тогда, зададимся вопросом? Ответ простой – эволюцией и развитием самого homo, культурная линия которого не так отчетливо видна, как нам хотелось.

Разумеется, как было отмечено выше, «внешние указатели» играют значительную роль для определения тенденций развития и содержания культуры. Ведь, не случайно, мы говорим «античная», «христианская» культура, и это не только указание на исторический контекст или временные рамки существования культуры. Вовсе нет. Культурная деятельность человека определяется, в том числе, его собственным хотением и духовной эволюцией, какая совершалась во имя совершенствования, исправления, корректировки человеческой природы. Это «тонкая» материя, требующая постоянного соотношения с внешним источником творческой силы человека. Все отдать на волю и законам эволюции никак не получается, как этого ни хотели самые яркие приверженцы «дарвинизма».

Нельзя сказать, что процесс этот имеет апостериорный характер, в том числе связанный с «высшим разумом». Если бы это было так, то тогда мы (люди) давно бы жили в царстве свободы и вновь обретенного «золотого века». Все как раз по-другому, и серьезно. Человеческая культура постоянно должна была, проходя через столетия забвения и ряд почти невыносимых испытаний, возращаться на магистральную дорогу своего развития, чтобы сохранить в целостности ту субстанцию, какая называется homo sapiens.

* * *

Другая важнейшая проблема, позволяющая лучше уточнить специфику культуры, является сопоставление культуры и цивилизации. Но посмотрим вначале, как разделял понятия культуры и цивилизации О.Шпенглер, говоря в «Закате Европе», о кризисе западной цивилизации[19]19
  Несмотря на то, что мы отдельно будем чуть ниже говорить о теории немецкого культуролога и мыслителя, данное теоретическое разделение ключевых понятий нашей концепции, приведем в данной главе.


[Закрыть]. И сегодня это крайне поучительное чтение.

Без сомнения, взгляд и подход Шпенглера определяется «европоцентричной» точкой зрения. Это важно понять при всех дальнейших упоминаниях нами его критики западной культуры, цивилизации и самого западного образа мысли. Но суждения его проистекают из абсолютно ясного представления, что западный тип цивилизации это нечто высшее в развитии мировой истории, несмотря на то, что по целому ряду бытийственных признаков и неорганичности своего теперешнего (XX век) положения в действительности он много уступает античным обществу и культуре. Он прямо пишет: «Картина всемирной истории, присуща нам, людям Запада, и только нам одним» [1 с. 157]. Прямее не скажешь.

Рассматривая состоявшуюся мировую историю с «высоты», достигнутой тогдашним состоянием западной культуры (рубеж XIX и XX веков), он, фиксируя и анализируя ее кризис, приходит к жестким заключениям: «Гибель Запада… означает не больше и не меньше как проблему цивилизации. Здесь налицо один из основных вопросов всякой истории более преклонного возраста. Что такое цивилизация, понятая как органически-логическое следствие, как завершение и исход культуры.

Ибо у каждой культуры есть своя собственная цивилизация… Цивилизация – неизбежная судьба культуры… Цивилизации суть самые крайние и самые искусственные состояния, на которые способен более высокий тип людей. Они – завершение; они следуют за становлением как ставшее, за жизнью как смерть, за развитием как оцепенение, за деревней и душевным детством, засвидетельствованным дорикой и готикой, как умственная старость и каменный, окаменяющий мировой город. Они – конец, без права обжалования, но они же в силу внутренней необходимости всегда оказываются реальностью» [1,с. 163–164].

Культура, по Шпенглеру является живым, органическим явлением, которое воплощая в себе душу и дух народа, его идеалы, его представления о прекрасном, становится, переходит дальше в свою противоположность – в цивилизацию. Цивилизация это нечто умертвляющее, в котором заканчивается органического развитие, становление чего-то живого и целостного в виде культуры и несет в себе яды растворения культуры и разлагающего влияния на конкретного человека. Воплощение современной ему (да и нам всем) такого рода цивилизации и прежде всего реализовавшейся в западном ее типе, – это Запад. Он – умирает, от этого именно такие слова подбираются философом: упадок, закат, гибель, конец.

Постоянные отсылки к прежним типам культуры и цивилизаций, и конечно, прежде всего, к античной в виде этой замечательной дуальности – древнегреческой и римской, он делает следующее заключение: «Греческая душа и римский интеллект – вот что это такое. Так различаются культура и цивилизация» [1, с. 164].

Это разделение носит у него убеждающий характер, поскольку он обращает внимание на онтологические черты каждого из этих явлений – культуры и цивилизации. В его разумении культура не только находится внутри каждой цивилизации, является ее «душой», но она выше цивилизации, потому что она есть становящееся, развивающееся, живое явление, какое выражает прежде всего через фиксируемые в ней экзистенциалы и прасимволы самые основные координаты развития данного этноса, народа. Во многом именно поэтому он отказывает в праве отнестись к индийской, китайской, древнеегипетской, а также русской культурам как определенным типам цивилизаций – у них пока не закончилась фаза становления и развития культуры. В определенном отношении – стать цивилизацией для Шпенглера является проклятием, отлучением от живой жизни органических форм всего бытийственного, в том числе и истории. Но в полной мере цивилизация дается только и исключительно структурно определившимся образованиям, безотносительно культуры, то есть, войдя окончательно в мировую историю эта (а по нему – это пока исключительно западная) цивилизация как бы и завершает свой бытийный круг, она готова к гибели[20]20
  К. Свасъян уточняет: «Шпенглер постулирует наличие специфических прасимволов, лежащих в основе каждой культуры; прасимвол сам по себе никогда не явлен в явном виде, но всегда проявлен во всех элементах данной культуры… Препостулирование прасимвола дает возможность тотальной интерпретации всех явлений отдельной культуры; только зная, что прасимвол… античной культуры связан с представлением статуарно-сиюминутного тела, можно осмыслить… такие различные феномены, как аттическая трагедия… Евклидово пространство дня и близи, античный полис, обозреваемый с высоты крепостных стен, античное числе… античные деньги… И равным образом только постижение западного прасимвола как бесконечного пространства позволяет расшифровать всю полноту европейской истории, сводя ее на этот раз к закону фаустовского ряда, включающего в себя готические постройки, парусное мореплавание, походы викингов, изобретение пороха и книгопечатания… число как функцию, деньги как чек и вексель, кабинетный стиль в политике и до бесконечности» [2, с. 90–91]. Далее мы уточним в наших рассуждениях, в чем был Шпенглер, безусловно, прав и где очевидно ошибался.


[Закрыть].

Для Шпенглера «переход от культуры к цивилизации происходит в античности в IV веке, на Западе – в XIX веке» [1, с. 164]. Он решительным образом отделяет Римскую империю, которая становится цивилизацией, усвоив опыт древнегреческой цивилизации, от роли предшественника той западной цивилизации, о которой он пишет. Скорее всего, это не так, но Шпенглер был уверен в подобном положении вещей. И далее продолжает весьма любопытным образом: «С этого рубежа великие духовные решения приходятся уже не на «весь мир», как это было ко времени… Реформации, где на счету оказывалась каждая деревня, а на три или четыре мировых города, которые всосали в себя все содержание истории и по отношению к которым совокупный ландшафт культуры опускается до ранга провинции, только и занятой тем, чтобы питать мировые города остатками своей высшей человечности. Мировой город и провинция – этими основными понятиями каждой цивилизации очерчивается совершенно новая проблема формы истории, которую мы, нынешние люди, как раз переживем, не имея даже отдаленного понятия обо всех ее возможных последствиях» [1, с. 164–165].

Честно надо признать, что, радикальные для времени высказывания, эти соображения философа, не были хорошо прочитаны культурологами, да и то сказать, достаточно быстро наступил следующий этап катастрофы, спровоцированной западной цивилизацией, той ее частью, к которой он сам принадлежал, – Германией, в виде новой мировой войны.

Не откажем себе в удовольствии процитировать завершение этого стилистического периода, приведенного выше, философом: «Вместо мира – город, некая точка, в которой сосредоточивается вся жизнь далеких стран, между тем как оставшаяся часть отсыхает; вместо являющего многообразия форм, сросшегося с землей народа – новый кочевник, паразит, обитатель большого города, чистый, оторванный от традиций, возникающий в бесформенно флюктуирующей массе человек фактов, иррелигиозный, интеллигентный, бесплодный, исполненный глубокой антипатии к крестьянству (и к его высшей форме – поместному дворянству), следовательно, чудовищный шаг к неорганическому, к концу – что это значит?»[21]21
  У Шпенглера по тексту книги рассыпан целый набор высказываний на этот счет – «Мировой города означает: космополитизм вместо «отчизны». К последнему слову он добавляет свой комментарий: «Глубокое слово, получающее свой смысл с того самого момента, когда варвар становится культурным человеком, и вновь утрачивающее его, когда цивилизованный человек возводит в девиз принцип «ubi bene,ubi patria». (То есть, где хорошо – там и родина – Е.К.) И еще: «К мировому городу принадлежит не народ, а масса».


[Закрыть] [1,с. 165]

Шпенглер принимает во внимание максимально все аспекты становящейся культуры – от изобретения колеса до банковского чека (количество осмысляемых и описываемых им факторов материальной культуры не может не поражать; морфологическое сопоставление этих фактов как внутри одной культуры, так и сравнении с другими восхищает), но все же для главным для него в культуре становится ее душа, ее экзистенциалы, воплощенные в определенной системе символов и прасимволов. В некоторых своих обобщениях он использует понятия, чуть ли не марксизма, заявляя, что «империализм – это чистая цивилизация» [с. 170], добавляя тут же, что в этой непреложной форме проявляется судьба Запада», [с. 170]. И дальше, со всей отчетливой непреложностью выношенной формулы: «У культурного человека энергия обращена вовнутрь, у цивилизованного вовне» (Там же).