Текст книги "Стрела Парменида"

Увиденная (и более того – прочувствованная) немецким философом кризисность западной культуры, разрушение и самих форм цивилизационной жизни в событиях первой мировой войны не была чем-то уникальным для ситуации рубежа веков. В русской культуре об этом в полный голос говорили русские религиозные философы, ярко свидетельствовали писатели (Достоевский, Толстой, Блок, Чехов и множество других), деятели культуры, что в целом выразилось в явлениях модернизма на русской почве, что тогда же было обозначено термином – декадентство. Да и русская историография, общественная мысль вполне были готовы к такому повороту событий (Н. Данилевский, Вл. Соловьев, К. Леонтьев, Н. Страхов, Л. Карсавин, С. Франк, Н. Бердяев, В. Розанов и целый ряд других – от конца XIX и начала XX века мыслителей), размышляла именно над этим: о завершении большого этапа европейской культуры, о начале чего-то нового именно что во всемирном смысле.

Конечно, соотношение культуры и цивилизации (в том числе, как это понимал и описывал Шпегнлер) в реальности было во многом иным. При этом невозможно даже и учитывать, по большому счету, то обстоятельство, что Россия с середины XIX века вплоть до совершения русской революции 1917 года совершенно очевидно находилась в пределах цивилизационных трендов общеевропейского рода. Более того, в ряде областей развития данного типа цивилизации она сумела вырваться на первые места не только в Европе, но и в мире (добыча нефти, производство железа, пшеницы и др.). Но уже и тогда, а тем более, сейчас, по прошествию значительного отрезка истории, было понятно, что европейская цивилизация, развиваясь в России, получает какое-то иное звучание, иное содержание.

Само развитие этих цивилизационных процессов шло в России не так активно, как на Западе, существовали какие-то неочевидные, но явные ограничители разного рода и происхождения. И дело вовсе не заключалось в том, что от крепостного права Россия отказалась всего лишь в 1861 году, что административная и судебная реформа произошла относительно недавно, что политические формы управления государством носили достаточно архаичный, не модернизированный характер. Большинство мыслителей того периода обращали внимание именно что на состояние культуры, на ее отличие от форм той культуры, какая сложилась к этому времени на Западе. Всем было очевидно, что России в культурном (духовном смысле) развивается по своим законам, заметно отличающимся от того, что происходило на территории остальной Европы.

В силу данного соображения приходится уточнить серьезную теоретическую априорность, а именно: если мы соглашаемся с применением понятия цивилизации относительно развития России, начиная, к примеру, со второй половины XIX века, то также необходимо признать заметное ее отличие и специфику становления по сравнению с основными государствами Запада. То есть без учета и анализа факторов внутреннего развития этой цивилизация, без анализа того, что мы называем русской культурой, понимания при этом, что уже к рубежу веков она приобрела всемирное звучание, и целый ряд русских деятелей культуры, особенно писателей, серьезно влиял на мировые культурные процессы, – нам не обойтись.

Но само понятие русской культуры нуждается в значительной корректировке при ее анализе, именно что по сравнению с тем, что мы наблюдаем в остальной Европе (в целом на Западе). Для нас очевидно, что эта культура обладала некими исходными принципиальными отличиями от других типов культур; посему, если предположить, соглашаясь со Шпенглером, что, начиная формировать свою цивилизацию, она, эта культура, неизбежно в итоге получила бы совершенно иной продукт, иную структуру и формы цивилизации по сравнению с известными.

Культурный код, помещенный в архаическую (и модернистскую одновременно) матрицу русской цивилизации начала XX века не мог не повлиять на создание русской цивилизации Новейшего времени во многом именно так, как она и была создана в дальнейшем, в том числе в исторических формах советской империи.

В такой постановке вопроса кроются ответы на многие недоразумения, какие возникают при исследовании советской цивилизации сегодня.

* * *

Одним из существенных феноменологических различий русской и западной культур является разное отношение ко времени. Ко времени физическому, какое в цивилизационном отношении приобретает разное содержание в своих конкретных проявлениях – во времени бытовом, личного проживания, времени с религиозной компонентой, времени космологическом, какое объемлет весь круг деятельности человека – от сельскохозяйственных работ до объяснения природной жизни, наконец, времени историческом, которое входит в сознание человека как отражение объективированных событий, внешних по отношению к субъекту, – нашествия врагов, войны, смены князей и царей на престолах и т. д. и т. п.

Понятие и представление о содержании времени невозможно без неких априорных эпистемологических предпосылок, какие сформировались в данной культуре и языковой (мыслительной) практике данного народа. Мы отмечали в другом месте работы, что временная компонента мышления древнерусского человека во многом походит на то, что мы обнаруживаем в пределах древнегреческой цивилизации. Здесь же мы обратиться к связи времени и культурной памяти, что в итоге формирует цивилизационный код этноса и выступает серьезной конститутивной чертой ментальности человека, представляющий данный этнос, и входит в содержание других фундаментальных категорий мышления и психологии народа.

Это, в свою очередь, непосредственно влияет на те структуры сознания человека, какие отвечают: за дальнейшее развитие языка (как бытового, так и письменного, связанного с литературным дискурсом и метафизическими суждениями), за поддержание в рабочем состоянии религиозных представлений, за устойчивость психолого-поведенческих стереотипов (от семейных до государственных), за дальнейшее развитие тех онтологических сторон всей личности, вырабатываемых и востребованных в пределах данной цивилизации.

Несходство этих механизмов памяти, работающих на различном отношении к п а м я т и как таковой в пределах данного этноса, какая претворяется в структурах сознания, психологии, языка, в целом – в ментальности типа личности русской и западной цивилизаций, очевидно. Раннее формирование в западной культуре представлений о времени, как о некоей длительности, обладающей своей непрерывной линейностью, каузальностью опиралось, в том числе, и на явно выраженное рациональное исчисление этой категории бытия.

Русская традиция в этом отношении носила онтологически совсем другой характер: оно было в большей степени структурно оформлено как соединение по вертикали нескольких слоев (концентров) времени, какие не развивались вперед и неизбежно прямо, как в западной традиции, но прорастали друг в друга, оставаясь в пределах данной исторической эпохи неким замкнутым и самодовлеющим временным целым, где исторический момент, если и присутствовал, то всего лишь как известная инкрустация повторяющих событий с точки зрения времени. Повторение и покой, как отмечают исследователи и как мы анализировали в других своих работах, – это идеал и чувство, добавим мы, времени в России вплоть до XVI–XVII веков.

Формировалась другая модель понимания взаимосвязи происходящих событий – не одно событие вызывало собой другое событие (западная традиция), но действие совершенно других сил предопределяет схожесть этих событий друг с другом (русский вариант). Компенсация всякого рода когнитивных провалов в объяснении событий, хотя бы и на примитивном уровне, каким образом увязывается воедино все, что помнит отдельный человек (и этнос в целом), происходило за счет подсоединения к другим источникам информации: мифологическим (языческим) представлениям, разного рода произведениям устного народного творчества, в которых соединялись и отголоски реальных событий, и фантастические их версии. Поэтому вплоть до петровских реформ время и, соответственно, как мы подчеркнули выше, весь набор культурных механизмов и получаемые при их помощи результаты носили оригинальный характер. Ценились и возводились в разряд примера, образца, в том числе и на уровне структур мышления, совсем иные достоинства и идеалы, чем в культуре, какая формировалась по принципу наследования и передачи важной (и повторяемой) информации, навыков, каких-то знаний. Нельзя не признать, что сам объем этой культурно-цивилизационной информации, какая была доступна человеку западной традиции, намного превышал то, что было известно древнерусскому человеку. Говоря условно, хронотоп как часть создаваемой картины мира в древнерусской культуре носил, конечно же, архаический характер и он уступал продвинутому хронотопу западноевропейской культуры, которая была осложнена всякого рода когнитивными конструкциями, в которых время уже получило и личное, индивидуальное выражение.

Созданная на Западе каменная цивилизация, возможность освоения наследия античной цивилизации и расцвет на этой почве новой культуры в период Возрождения, высвобождение внутренних потенций человека в этот период, приводит в итоге к слому религиозных ограничений, к Реформации христианской церкви в ее западном варианте, – и все это, вместе взятое, закладывает фундамент для дальнейшего развития западной цивилизации на позициях ведущей и содержательно самой богатой общественной структуры человечества.

Россия, конечно, всего этого была лишена. Она сохраняла в качестве известного онтологического бонуса (пока что никак не цивилизационного свойства) вещи, казавшиеся архаически устарелыми и совершенно ненужными для эпох Нового и Новейшего времени, но они любопытным образом сыграли свою роль в истории становления русской цивилизации и ее влиянии на все человечество.

Какие же это преимущества? О них уже шла речь выше, кратко еще раз перечислим их. Прежде всего, это сохранение неразвернутого и не измененного религиозного чувства, какое в итоге давало целостное, нефрагментированное восприятие и отношение к реальности. Рядом с этим находится невыделенность индивидуального, субъективированного человека в том смысле, в каком он становился двигателем прогресса и изменений в действительности на Западе. Нельзя, разумеется, отказать в индивидуальности русским царям, особенно если вспомнить об Иване Грозном, выдающихся деятелях русской религиозной и художественной жизни – митрополите Иларионе, Сергии Радонежском, протопопе Аввакуме, Андрее Рублеве, Дионисии и многих других участниках русской истории и деятелей культуры, но, во-первых, это не носило массового характера, а во-вторых, этот персонализм древнерусского человека опирался на родовое чувство коллективизма, солидарности, спаянности одного русского человека с другим. Вся дальнейшая история развития русской цивилизации говорит о том, что всякая, в том числе и высокоразвитая, индивидуальность в русской культуре предпочитает своей субъектности ощущение и подчеркивание своей связи с другими людьми, народом в целом. Это чувство не просто прошло нетронутым вплоть до событий XX века, но было еще и усилено в советский период развития России.

Чисто феноменологически такой тип сознания, в своей неразвернутости и отсутствия индивидуальной утонченности, обладал своими преимуществами по восприятию жизни в ее полноте, целостности, эмоциональной привязанности к аспектам ежедневного бытийного проживания жизни, не искаженного как бы посторонними, ненужными рефлексиями и осложнениями при выстраивании индивидуальной судьбы.

* * *

России всегда была враждебна идеология прогресса (до революции 1917 года). Все программы модернизации заимствовались ею от западной цивилизации, и всякий раз они оказывались не конца реализованными или выполненными в том объеме, в каком они выполнялись на Западе. Даже самый успешный – советский проект, а это без сомнения, так как именно он включил Россию в первый ряд мировых держав и позволил реально трансформировать всю систему экономических, общественных и идеологических отношений таким образом, что это работало достаточно успешно, – по своим базисным основаниям этот проект проистекал из продукта, созданном на Западе (марксизм) и представлял собой всего лишь из вариантов развития цивилизации Нового времени.

Но в рамках этого проекта важно учитывать тот оригинальный элемент, какой был добавлен именно от российской матрицы развития – особое чувство коллективизма, понимание солидарности в плане гуманистических ценностей, отказ от чрезмерного индивидуализма, неприятие частной собственности в западном виде, так как исторически она в России воспринималась как зло в рамках православной религиозной доктрины.

Онтологически это выглядит как предпочтение этим типом цивилизации (говоря очень осторожно по отношению к ранним этапам развития России в средние века) непосредственно проживаемой жизни в ее взятом едином миге данного бытия безо всяких отсылок к прошлому или упований на будущее. Отсутствие разрыва между органической онтологичностью (русский Дазайн) данного бытия и существованием каждого человека не очень благоприятен для объяснительных систем всякого рода усложняюще прогрессистского толка.

Онтология культуры и феноменология цивилизации: право первенства и аксиологические последствия

Конечно, проще оперировать сложившимися представлениями относительно культуры и цивилизации, их сравнением, а также разделением их в принципиальном ключе. И видеть, к примеру, за цивилизацией набор изменяемых и все время увеличивающихся в объеме приспособлений для улучшения и комфорта жизни человека. Удобное жилище, быстрое перемещение между различными точками пространства, мобильные средства связи, иные устройства, помогающие быстрее считать, запоминать, советовать человеку в его практической деятельности (компьютер и все его разновидности) – эти внешние и очевидные признаки цивилизационного улучшения жизни людей и общества в целом не могут быть подвергнуты никакому сомнению – настолько они очевидны, и разница между жизнью человека 50-летней давности и современной – поразительна. Это простое сопоставление показывает всю технологическую и научную устремленность человека в совершенствование окружающей среды, расширение возможностей проникновения в самые глубокие тайны природы человека, тайн материи, происхождения Вселенной… Трудно остановиться в этом перечне, тем более, что каждый день приносит все новые и новые открытия и достижения человечества. Но подчас, наблюдая картину продолжающихся, и не подающих признаков завершения, кровавых конфликтов, происходящих на поверхности земли не в одном месте, а практически на каждом континенте, причем с использованием все более совершенных орудий убийств (ведь и здесь прогресс не стоит на месте), то стоит обратиться к вопросу профессора Воланда из романа русского писателя Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», каким он задавался перед сеансом магии в театре Варьете: «А изменились ли люди внутренне?» И здесь мы попадаем в ментальную ловушку, из какой не видно прямого выхода. Сразу укажем на ее основную загадку: технологический и научный (цивилизационный) прогресс человечества не сопровождается аналогичным изменением и совершенствованием духовной (интеллектуальной, ментальной, психологической, эмоциональной) природы человека. Это настолько очевидный факт, что никому из современных философов (да и всего XX века) не приходит в голову попытаться совместить эти две – культурную и цивилизационную – линии развития человечества.

Когда-то Шпенглер неосторожно заметил, что «переоценка всех ценностей – таков сокровеннейший характер всякой цивилизации. Она начинается с того, что перечеканивает все формы предшествовавшей культуры, иначе толкует их, иначе ими пользуется» [1, с. 537]. В дальнейшем он уточнит этот свой тезис, и, нам кажется, необходимо обратить внимание на эту эволюцию взглядов немецкого культуролога по данному вопросу. Но прежде важно подчеркнуть, что цивилизация в том обыкновенном и привычном употреблении этого понятия никак не связана с обработкой прежних или выработкой новых ценностей и смыслов.

Цивилизационное развитие предполагает реализацию эпистемологических и гносеологических возможностей человеческого интеллекта, какие открывают то, что они открывают, безо всякой отсылки к каким-либо ценностям и соображениям культурного толка. Если человек может и способен что-либо открыть в тайнах природы (в самом широком плане, включая и самого человека), то он обязательно это сделает, причем независимо от последствий, к каким может привести в ценностном смысле то или иное открытие.

Этот разрыв, «ножницы» между интеллектуализированной стороной человеческого существа, подчас на самом деле оправдывающего звание homo sapiens, и неразвитой и просто примитивной нравственной (духовной, т. е. ценностной) природой человека, похоже, с каждым этапом эволюции человечества только увеличивается. Человечество в лице своих величайших гениев в сфере искусства, гуманитарной, религиозной деятельности остро ощущает драматизм этой дилеммы и предлагает разнообразные «рецепты» по улучшению гуманной и нравственной стороны человека – «самосовершенствование», следование высоким образцам поведения людей, создание определенного рода «кодекса» жизни настоящего человека, как это было в идеологической доктрине советского типа и т. д. Но все это оказывалось кратковременно действующим лекарством, и человек продолжал утопать в удовольствиях плоти, комфорта бытового существования, в удовлетворении своих потребительских инстинктов, не очень прислушиваясь к тому, что ему говорили Толстой и Ганди, Бертран Рассел и Тейяр де Шарден, Ф. Достоевский и Гете, что звучало в музыке Баха и Моцарта, Бетховена и Малера, Чайковского и Грига, что он видел на полотнах Рафаэля и Леонардо, Веласкеса и Рубенса. Читатель, конечно, понимает, что одно перечисление великих имен мировой культуры могло бы занять весь текст книги, и выбор автора носит спонтанный характер, но каждый из нас может его продолжить и, скорее всего, при этом удивиться, насколько мало мы пользуемся наследием этих общечеловеческих гениев и как редко вспоминаем их заветы. Вот как это уточняет Шпенглер: «Они проповедуют евангелие человечности, но речь идет о человечности интеллигентного горожанина, который сыт по горло поздним городом, а заодно и культурой, горожанина, «чистый» и, значит, бездушный разум которого ищет избавления от этой культуры и ее властной формы, от ее суровостей, от ее внутренне уже не переживаемой и оттого ненавистной символики. Культура уничтожается диалектически. Если мы проследим великие имена XIX столетия, с которыми связывается для нас это мощное зрелище: Шопенгауэр, Геббель, Вагнер, Ницше, Ибсен, Стриндберг, то взору нашему предстанет то, что Ницше огласил во фрагментарном предисловии к своему незавершенному главному труду, именно: восхождение нигилизма. Оно не чуждо ни одной из больших культур. Оно с внутренней необходимостью принадлежит к ссыханию этих могучих организмов… Речь идет не о внешней жизни, не о жизненном укладе, не об институциях и нравах, а о глубочайшем и последнем, о внутренней исчерпанности обитателя мирового города… Для античности она наступила в римскую эпоху. В нашем случае срок ее отведен после 2000 года» [1, с. 538].

Поразительна эта протянутая нам рука философа-провидца в пределы XXI века («после 2000 года»!), но кажется, что он не ошибся, а просто сделал логически единственно верный вывод из всех своих сопоставлений и тезисов. Поэтому-то разделение культуры и цивилизации[22]22
  Надо оговорить, хотя бы и в примечаниях, тот момент, что на заре развития человечества культура и цивилизация выступают, несомненно, в симбиотическом единстве. Древнеегипетские пирамиды, античные триеры, устройство древнегреческого города-полиса, римский акведук для водопровода и римские же дороги и ряд других явлений – все это было явлением и культуры и основ цивилизации. Дальнейшее же разделение пошло убыстренным ходом, да так, что к сегодняшнему дню самое современное устройство тех или иных городских районов может выступать прямым антиподом культуры.


[Закрыть] – это громадной важности проблема существования человечества, и соединение этих, как бы отдельных во многом, процессов стоит в повестке дня по выживанию человечества. Тот же Шпенглер замечает ниже в скобках: «Культура и цивилизация – это живое тело душевности и ее мумия» [1, с. 538]. А дальше формулирует с близкой ему математической ясностью и точностью: «Человек культуры живет внутренней жизнью, цивилизованный человек – внешней, в пространстве, среди тел и «фактов». Что один ощущает как судьбу, другой понимает как взаимосвязь причины и следствия» [1, с. 539][23]23
  В другом месте он напишет еще афористичнее: «Смысл судьбы – в «куда», смысл каузальности – в «откуда» [1, с. 582].


[Закрыть].

При всей ригористичности и неполноте этой формулы в ней ясно запечатлена оппозиция культуры/цивилизации. Россия, как понимает ее развитие и сложившееся цивилизационное своеобразие автор данной книги, склонна в большей степени пребывать в лоне культуры, понимаемой ею, Россией, как более адекватное воспроизведение основных бытийных сущностей, как постижение самых важных аспектов жизни человека, связанных, по преимуществу, с его внутренней, духовной биографией.

Невозможно толковать не столько само понятие культуры, как это делается во множестве словарей и какие, как правило, являются недостаточными для объяснения его в нужном плане, но объем тех смыслов и важнейших значений, какие увязываются тем или иным сообществом людей (в пределах какой-то цивилизации) с данным термином. Понятное дело, что всякое определение условно и подчас крайне отдаленно от своей изначальной понятности и логической ясности. В переводе с латыни cultura предполагало отражение в языке (описание) обработанного и возделанного человеческим трудом куска земли, уход за ним. И в этом отношении первоначальное значение никуда не исчезло, оно просто покрылось пеленой всякого рода дополнительных определений, какие не имеют никакой связи с тем самым основным смыслом, какой ясно виден в данном слове: привести в порядок, обработать реальность вокруг себя, организовать ее в определенной системности, придать ей стройность, очистить от случайностей и ненужных коннотаций, то есть сократить поле хаоса и энтропии, настоящего врага рода человеческого.

Культура – это, по существу, единственный работающий инструмент, выработанный человеком в пределах его цивилизационной эволюции, который позволяет совершать эту процедуру. Результаты данной деятельности (культурной), как это ни прискорбно, не спасают от искажающего развития сам ход становления той системы, что мы именуем цивилизацией. Наличие громадной и сложной культуры в рамках немецкой цивилизации (какая в свою очередь была одним из важнейших пластов общезападной цивилизации) не смогла препятствовать искажающему развитию этой, так называемой цивилизации, по одной простой причине – природа и цели каждого из данных явлений носят разнонаправленный характер: культура связана с внутренне отрефлектированным решением отдельного человека, с определившимся внутри его «Я» целеполаганием и последующим выстраиванием мира вокруг себя при посредничестве тех принципов и идеалов, какие ценностно способствуют улучшению не только внешней среды, но и поддерживают духовный гомеостаз самого человека, в то время как цивилизация направлена на совершенствование внешней для человека среды, какая соприкасается с ним физически и материально, но совершенно не затрагивает его внутреннего содержания. Поэтому-то, цивилизация была названа Шпенглером мумией по сравнению с живой душой человека, живущей в культуре.

Оттого-то основными, определяющими этапами движения человеческой природы вперед (в плане хоть какой-то позитивной эволюции) являются этапы культурного ее развития и совершенствования. Цивилизация, особенно современного толка, постиндустриальная, чувствует это предельно хорошо и поэтому создает свой собственный тип культуры – поп- и массовую культуру, какие являются квазиформами культурной деятельности человека, а выражаясь более современно – его симулякрами. Они ничего не открывают внутри самого человека, а дают ему замещенный, обманный квазиобраз, который имитирует якобы проникновение в какие-то глубины психологии и ментальности человека, но все это является не более, чем скольжением по самой поверхности человеческих чувств и рефлексий, ничего не задевая по существу и не меняя природу человека[24]24
  Безусловно, что в рамках такой деятельности встречаются единичные исключения, какие, как известно, только подтверждают общее правило.


[Закрыть].

Поэтому-то, именно через подлинную культуру открываются человеку тайны мироздания в том очищенном виде его представлений о Боге, смысле жизни, о смерти, о любви, о радости общения с природой, именно она способна проникнуть в тайны космоса – не так, как это способна сделать самая совершенная цивилизационная техника, но с помещением человека в центр Вселенной.

Для России такое разделение культуры и цивилизации является принципиально важным. Развитие культуры, основные ценности, выработанные ею на протяжении тысячелетнего пути, подсказывают человеку русской цивилизации, что главное для человека (как, впрочем, и для народа) понимание своей собственной судьбы, обнаружение тех ценностей нравственного, эстетического, религиозного, духовного плана, какие создают устойчивое внутренне представление о смысле существования как отдельного человека, так и этноса в целом.

В силу вышеизложенного становится понятно, что Россия никак не попадает под определение или под характеристики того типа цивилизации, какую мы называем западной. Ее форма цивилизации определяется именно что ее культурной деятельностью, в том числе как бы замаскированного, скрытого плана – как писали чуть выше, на первых этапах в формах религиозной жизни и устного народнопоэтического творчества. Такого рода модус формирования русской цивилизации остался действовать и в дальнейшем, именно это приводит к непрекращающимся как заметным, так и скрытым конфликтам с западным типом цивилизации, так как сопротивление русского человека (русской культуры) инокультурным влияниям является онтологически и глубинно неизменяемым. Безусловно, когда в определенный период развития Россия формулировала для себя приемлемые перспективы развития своей цивилизации, похожей на западную, – вторая половина XIX века, советский период в аспекте индустриализации и культурной революции самого широкого рода, то это сопровождалось невиданным расцветом культуры, которая обслуживала это движения вперед, исходя из собственных, русско-цивилизационных, интересов. Особенно это характерно для советского периода развития русской цивилизации.

Мало того, что само развитие культуры, просвещения и науки было обозначено как одна (пусть и идеальных, пусть и не до конца и не совсем правильно реализованных) из главных целей развития общества и человека. Это привело, в итоге, к невиданному в истории человечества взрыву массового образования и просвещения широчайших масс населения в культурном, прежде всего, плане. Та цивилизация в ее культурном аспекте, какая создавалась в пределах советского подвида русской цивилизации была абсолютно уникальным явлением во всемирной истории. Столь явной, очевидной и поддерживаемой государством устремленности к культуре и разным формам просвещения мы не наблюдаем ни в какой другой период мировой истории, ни у какой другой из известных нам цивилизаций.

Можно, разумеется, с западной точки зрения пренебрежительно назвать это псевдоморфозам, какой-то химерической конструкцией, но это будет близорукий и поверхностный подход, опровергнутый во многом реальной историей продуцирования некоего вещества зла (ни больше и не меньше!) со стороны каждого из исторических оппонентов. У Запада здесь явное преимущество, что называется, по очкам. При этом в России, протуберанцы зла, в основном касались тела и жизни собственного народа, в то время как Запад умудрялся подчас поставить своими экспериментами целый мир на грань тотальной катастрофы – XX век самый яркий тому пример. А уж демонстрация силы ядерного оружия Западом в лице США над населением уже проигравшей войну Японии, строго говоря, может быть приравнено к военным преступлениями против человечности.

Русская цивилизация замешана на сложном составе духовно-нравственного отношения к действительности (в самом широком разрезе, невзирая на зверства конкретной русской истории – от Ивана Грозного до Сталина, здесь как раз и можно ответить словами китайского философа: «слишком мало времени прошло, чтобы подводить итоги»); ее привлекает не путь преобразования и познания окружающего мира, но желание угнездиться вместе с ним в одном целостном взаимоотношении, в тотально-неразделяемом единстве. Для достижения этого результата не нужна цивилизация как таковая в ее машинно-технологическом проявлении (хотя от этого никто и не отказывается), но чувство природы, понимание ценности человека, его внутреннего духовного мира, чувство «живой жизни», как говорили русские классики Толстой и Достоевский, являются главными, основными.

На каждую из указанных позиций есть тьма разумных возражений со ссылками на конкретные примеры из русской истории, трагической и страшной местами до умопомрачения, но вектор развития России как особого антропного мира всегда оставался в большей степени культурным, а не цивилизационным, – ценностным, а не гносеологическим.

Конечно, главные ответы ждут человечество впереди, если, правда, они будут, и, если исключительно технологически-цивилизационный путь не доведет человечество «до ручки» и не сообразит еще какую-нибудь «бяку» в виде новой Хиросимы совсем уже другого масштаба, от которой наш прекрасный, уникальный во всей Вселенной мир, схлопнется в одно мгновение и останется в холодном космическом пространстве сиять всего лишь «черной дырой». Какой путь, условно говоря, – западный или российско-восточный окажется правильнее (и универсальнее), выберет мир, рассудит реальная история. Но очевидно, что мир стоит на сложной многоуровневой развилке и цивилизационного, и культурного выбора.

Нам достоверно неизвестно, к каким результатам человечество приведет усиливающаяся «цифровизация» цивилизации, каких жертв она потребует от людей в культурном и гуманитарном отношении, но то, что этот процесс не остановим – очевидно. Одновременное разрушение прежнего содержания культуры (в том смысле, какой мы описали выше) грозит человеку другим – не меньшим, а, может быть, и большим вызовом – изменением самой духовной природы человека, какая затрагивает все основные черты и свойства его внутренней жизни, этические и эстетические представления, уклад семейной жизни, изменение подхода к самой гендерной определенности человеческого организма, представляющего эту всеобщую биологическую половую бинарность всего животного мира, к какому, увы, все же относится и человеческое существо.

Изменение культурных основ жизни современного человека грозит куда более страшными последствиями для цивилизации, чем, к примеру, невозможность создания квантового компьютера. Тенденции ее развития последних десятилетий (эпоха Постмодерна, выражаясь сокращенно) говорят нам о том, что человек начинает последовательно вычеркивать себя из прежней традиции эволюции человека, какая совершалась на протяжении, по крайней мере, последних десяти тысяч лет. Культура смерти, о которой все чаще говорят философы и культурологи, может привести к одичанию и такому изменению человеческого культурно-биологического кода, который все больше будет усиливать рефлекс и привычки самоубийственного поведения, возведения данной тенденции на уровень неотменяемой программы развития человека. Объявленная когда-то смерть культуры уже не страшит нас в той мере, в какой вводит в ступор объявившаяся обыденность культуры смерти в виде пропаганды эвтаназии, евгеники, все более разрастающегося числа адептов уменьшения численности населения Земли, причем без особого выбора методов и средств.