Текст книги "Нефть и Холод"

Димка, участвовавший во всех работах на улице, уже сильно замерз, поэтому снял с обогревателя пятилитровку с плававшим в ней куском льда и залил воду в чайник. Нам оставалось написать «SOS», согреться чаем, и можно отравляться в путь.

В ожидании превращения клея в его нормальное жидкое состояние я взял спутниковый телефон и вышел на улицу ловить сигнал. Вокруг было темно, и на небе уже светила луна. Звезды только начали появляться. Я ходил взад и вперед, уходил в сторону от машин и поднимался на подножку, я вертел телефоном по всем сторонам света, но сигнала не было. Мои руки уже замерзли напрочь, а на экране неизменной оставалась надпись «no satellite coverage». Единственное, что в радиусе сотни километров вокруг нас таяло, так это деления заряда батареи спутникового. Безуспешно пробегав по ночной тундре в поисках связи, я вернулся в контейнер. Ребята уже допивали чай.

Я задумался, как мы сейчас будем в темноте клеить эти ярко-красные бумажки, и мне вдруг вспомнилась наша мощная лампа.

– Саня, Димка, а где наша лампа, которую мы на датчик глубины вешали? Может, мы ее тоже для обогрева шлангов и топливного бака приспособим? – предложил я.

– Да, мысль. Будет красиво смотреться рядом с тепловой пушкой. Ха-ха! – первый раз с момента первой остановки расхохотались мы.

– У меня еще одно предложение, – добавил Дима. – А что если лампочку на двадцать четыре вольта вывести наружу и кинуть в бак с солярой? Много ли, мало ли, а греть она будет. Может, немного дальше проедем, прежде чем вся система опять перемерзнет.

– Да ты нас всех спалить что ли собрался? – возмутился Санек.

– Не, Саня, не спалит, не переживай. Пусть Димка лампочкой займется, а мы с тобой сейчас пойдем устанавливать тепловой пистолет и прожектор, – авторитетно сказал опытный Вовчик.

– Хорошо, – ответили ребята и, убрав кружки, стали натягивать перчатки.

Я пощупал клей и понял, что он уже пришел в рабочее состояние и им нужно быстро воспользоваться, пока он снова не застыл. Я сложил в целлофановый пакет наклейки и баночки да тюбики с клеем. На улицу выходить совершенно не хотелось. Так не хотелось, как кошке не хочется лезть в ванную купаться. Но было осознание необходимости того, что это может спасти нам жизни.

На улице было очень холодно. Возможно, к ночи даже еще чуток похолодало. Я захотел уже побыстрее закончить с задуманным и решительно полез на крышу контейнера станции. К счастью, она был практически без снега.

Я прикинул, какого масштаба должны быть буквы, присел и начал расклеивать букву S. Ледяные языки морозного пламени обдули мою оголившуюся шею. Тяжело пересказать словами как холодно мне в тот момент стало. Будда говорил, что нельзя объяснить словами, каков на вкус мандарин, человеку, ни разу его не пробовавшего. То же самое и с жестким морозом. Пока ты сам лично не испытаешь, что такое минус пятьдесят, ты не поймешь, как это обжигающе холодно. Для большинства людей такой мороз – это просто холоднее, чем самая холодная температура, которую они когда-либо видели у себя на градуснике, причем на улицу в такую погоду выходить даже побоялись. Слово «холод» плохо описывает то, что окружало нас в пустынной тундре, потому что «холод» – понятие в значительной степени относительное, не привязанное к каким бы то ни было конкретным температурам и ощущениям. Ведь холодным может быть и лето, холодным может быть чай, который пару минут назад был горячим, холодным может быть и взгляд. А вот что такое полсотни градусов ниже ноля? Как эти ощущения передать, я даже и не знаю. Если человек ниже тридцати ничего в жизни не видел, то ему будет тяжело прочувствовать подчиняющую власть стужи. Говорят, все познается в сравнении, а то, что мы ощущали в течение этого дня, я могу попробовать передать следующей аналогией. Представьте себе самый морозный день из всех, что вам когда-либо доводилось пережить. Пусть, например, это было минус тридцать. Представьте себе свой двор зимой, весь усыпанный снегом. Теперь представьте, как вы голый и босиком шагаете по шершавым от песка, которым посыпают возле подъезда, ступенькам лестницы дома, держа в руке большое ведро холодной воды. Вы выходите босиком на снег и в лучах яркого, морозного зимнего солнышка опрокидываете махом все десять литров ледяной воды на себя. Потом ставите ведро на снег и, как ни в чем не бывало, идете голый и мокрый гулять по улицам родного города. Мимо вас проходят люди в дутых пуховиках и меховых шубах, укутавшиеся вязаными шарфами, натянувшие капюшоны, надевшие подштанники, обутые в теплую обувь. А им навстречу идете вы, и с поверхности всего вашего тела клубами валит пар. Тут вдруг подул ветерок, и все ваше тело разом скукожилось, кожа стала гусиной, губы посинели, вам стало невероятно холодно. Неприятное, чуть пощипывающее ощущение появилось в ваших ногах и руках, вы перестаете их чувствовать. Вам холодно, но вы продолжаете идти. От мороза ваши кулаки сжались так, что их уже невозможно разжать, и вы уже причиняете себе боль. Все тело дрожит и дергается. Зубы стучат, а скулы сводит от стужи. Вся ваша сущность инстинктивно желает сжаться в маленький-маленький клубочек и согреться. Но вот снова начинает дуть ветер, и теперь вас начинают ломать судороги. Вы пытаетесь сопротивляться, но тело уже не слушает голоса разума – оно уже перешло под власть его величества Холода. Мороз заставляет вашу плоть сжиматься и дергаться, вы становитесь похожи на кусок полиэтилена, под который поднесли горящую зажигалку, и он весь мгновенно съеживается. Вас сотрясают судороги, и ваше побелевшее, скомканное тело падает на снег, где вы продолжаете выдыхать последнее тепло, непрерывно стуча замерзающими зубами, и пара горячих слезинок скатываются и застывают у вас на щеках… Вот на такие ощущения выходили мы каждый раз, когда надо было перелить соляру или прочистить шланги. Вот такой холод передернул все мое тело в тот момент.

Я клеил быстро и небрежно, выливая в разы больше клея, чем требовалось. Нет времени на аккуратность. Красные бумажки, из которых, как из мозаики, я сложил призыв о помощи, пристыли к железной крыше контейнера мертвой хваткой. Было темно, и я опасался впопыхах оступиться и упасть вниз с трехметрового грузовика. К счастью, все обошлось, и уже скоро я стоял и смотрел на красовавшиеся у меня перед ногами буквы: SOS. Получилось даже лучше, чем я предполагал. Довольный выполненной работой, я слез по кабине на снег.

Темнота уже спустилась на тундру, а Димка, Вовчик и Саня заканчивали установку дополнительных систем обогрева топливной системы.

– Дай вам тачку на прокачку, так вы из нее монстра сделаете, – с иронией заметил я, подойдя ближе.

– Я, конечно, не… Как там его звали? Не Экзибит, но свою работу сделал, – ответил мне с легкой ухмылкой Вовчик и полез включать прожектор и тепловой пистолет в розетку.

С непривычки нас ослепило ярким светом только что прикрученной лампы, а следом мы услышали, как загудела пушка. Все было готово.

Перед тем как поехать дальше, я напоследок осмотрел ивеку, чтобы убедиться, что ничего ценного и полезного мы не оставили и что все двери надежно заперты. Теперь можно двигаться дальше.

Перед дорогой мы решили немного перекусить застывшими остатками ломтиков колбасы и сыра. Внутри контейнера все пропахло соляркой, а посередине стоял большой ивековский бензобак, залитый желеобразным топливом. К счастью, в нашей бригаде никто не курил, поэтому мы не так сильно переживали за возможный пожар.

Мы ходили по металлическому полу контейнера, стуча задеревеневшими подошвами сапог. Каждый согревался как мог. Кто тер ладони, кто дул на них, а кто махал руками как на уроке физкультуры в школе.

– А мне все-таки до боли интересно узнать, знал ли мужик, вместо дизелиста выдавший нам две бочки дизеля, какое топливо он нам дает? Он это сделал по ошибке и незнанию или сознательно решил избавиться от плохой соляры? – стал размышлять вслух Димка.

– Интересно, конечно, узнать ответ на этот вопрос, да вот только вряд ли в скором времени получится, да и не поможет тебе это никак. Ну, допустим, знал он, и что? Найдешь его и морду набьешь? – ответил Вовка.

Я же тем временем решил быстренько пробежаться еще раз с успевшим подзарядиться спутниковым. Надежда, как говорится, умирает последней. Я бегал и бегал, но сигнала не было. И тут мне из ниоткуда пришла мысль продублировать надпись «SOS» еще и на снегу. Один раз написал – мало ли что, а вот дважды написанный призыв о помощи это уже целенаправленные действия. Сделать надо крупно, чтобы с вертолета видно было и чтобы у пилотов не оставалось сомнений в том, что здесь что-то не так.

Я вернулся в контейнер, где мне заварили чайку и предложили испробовать безвкусных бутербродов. Я согласился, но сказал, что сначала хочу кое-что успеть сделать до отъезда, и принялся шарить по ящикам.

Мне нужно было много воды и краски, чтобы в ней разбавить. После недавних поисков краски я знал, что ничего красящего тут нет, поэтому достал свою запасную черную ручку, раскрутил ее, вынул стержень, положил его на тиски и молотком нанес несколько сильных ударов по маленькой пластиковой трубочке с чернилами. Расплющенный стержень я бросил в полную пятилитровую бутылку воды и встряхнул. Вода быстро приобрела насыщенный черный цвет. Я открутил синюю пластиковую крышку, нашел в одном из шкафов толстый заиндевевший гвоздь и с его помощью пробил три дырки, прикрутил крышку обратно и вылез наружу. Я знал, что будет холодно, но хотелось сделать задуманное и забыть.

Прикинув в уме, как лучше расположить надпись, я бросился выводить ставшие мне уже родными буквы. Для придания буквам толщины я рисовал их как бы завитушками. Когда я закончил писать, бутылка почти опустела. Буквы получились хорошие, высотой во всю дорогу и даже в свете луны и звезд их можно было разглядеть. Вылив последние капли на снег, я залез обратно в контейнер-мастерскую.

Ребята все еще обсуждали философский вопрос взаимоотношений их кулаков и лица мужчины, выдавшего непригодную солярку. Наверное, им просто хотелось выпустить пар злости и переживаний за тут ситуацию, в которой мы оказались, и никого более подходящего для этой цели найти было просто невозможно.

Пока Вовчик заканчивал увязывать ивековский бензобак с солярой, я успел съесть кусок холодного безвкусного хлеба с куском затвердевшей колбасы, запив это чуть теплым чаем. Все, теперь мы готовы продолжить приключения. В этот раз на единственной машине.

Я залез в кабину камаза первым, переписал в свой маленький блокнотик показания одометра и поставил рядом время. Потом, как самому маленькому из нас четверых по габаритам, мне пришлось залезть назад в спальник, чтобы все мы смогли поместиться внутри. Сзади было много места, но нельзя было сесть по-человечески.

Димка включил фары, дал газу, и мы поехали вперед. Вокруг раскинулась совершенно плоская заснеженная тундра. Зимник было видно только на расстоянии света фар. Вешек не было, и дорогу уже частично занесло снегом. Ехать медленно и осторожно мы позволить себе не могли, потому что на первых скоростях расход топлива получился бы существенно выше.

Проехав успешно наш первый за последние пару часов километр, довольный Димка сказал про свой камаз:

– Хорошо, что еще наш татарин исправно работает! В такую холодрыгу ведь и железо может начать ломаться.

Мы хоть и были согласны, что нам повезло с рабочей техникой, все же не захотели поддерживать это, имеющее весьма грустные возможные исходы, обсуждение. Чтобы побыстрее перенаправить ход наших мыслей, я решил срочно всем что-нибудь рассказать.

– У меня есть друг, он на языковедении учился. Так вот, он мне одну очень интересную вещь рассказывал. Вы, может быть, слышали, что у эскимосов якобы существует свыше 100 разных названий для снега. Так вот. Мой друг рассказал, что это все неправда. На самом деле таких слов у них лишь чуть больше, чем в русском или английском. Что список этот был искусственно раздут до ста слов – все равно никто проверять не станет. Туда включили вообще все слова, хоть как-то связанные со снегом – пурга, метель, вьюга и подобные. Они, кончено, имеют прямое отношение к снегу, но все же не являются его названиями. Однако есть у эскимосского языка одно явное, на взгляд моего друга, преимущество. Там различают снег, который падает, и снег, который уже выпал и лежит на земле. Это как у нас с дождем. Вот льет дождь – это «дождь». А вот прошел дождь, и его остатки на земле мы уже назовем «лужа». Так и у них – одно слово «снег» как осадки, другое слово «снег» – как лужа. У нас, конечно, есть слово «сугроб», но оно применимо только для большого количества выпавшего снега.

Мы ехали, а я все рассказывал о том, как «наши корабли бороздят просторы Вселенной». Всю дорогу мы вглядывались в невидимый в ночи горизонт в надежде заметить огни пусть не нашей, так хоть какой-нибудь буровой. Даже зная, что впереди на несколько десятков километров никого и ничего нет, глаза наши не отпускали воображаемого края земли из своих цепких объятий. Мы жадно всматривались в предполагаемую линию горизонта. Надежда увидеть хотя бы бледную точечку света была сильна. Мы ехали, и казалось, что ну вот сейчас появится огонек! Нет, нет, вот сейчас! Нет – сейчас! Нет? Ну, тогда сейчас… Или сейчас! Каждый из нас был похож на маленького ребенка, тридцать первого декабря рано вечером севшего под еще пустую елку и пристально уставившегося в пустое пространство между нижними ветками и полом в ожидании появления из ниоткуда подарков. Сейчас мы были так же наивны в ожидании чуда, как и этот ребенок.

Глянув на одометр, Димка радостным голосом сообщил, что мы одолели двадцатый километр, а это значит, что впереди остается лишь сорок километров до спасения. Камаз шел уверенно и продолжал обнадеживающе крутить циферблатом пробега. Однако непрерывно мигающая красная лампочка индикатора топливного бака напоминала нам, что счастье скоро закончится и нам придется остановиться для подзаправки разогретой зимней соляркой из дизеля.

– Тридцать! – торжественно воскликнул Димка.

При этом мы испытали облегчение, понимая, что уже близко подобрались к заветной скважине номер один. Теперь нам следовало остановиться для дозаправки. Камаз плавно сбавил ход и остановился. Саня, Димка и Вовка выпрыгнули из кабины в ночную прохладу, чтобы заправить машину и подлить помутневшего от холода дизеля в бак генератора. Нужная нам сторона камаза ярко освещалась прикрепленным прожектором, позволяя работать без фонарика. Осознание того, что мы уверенно прогрессируем, придавало сил и обнадеживало. Ребята гремели бутылками и канистрами, а я делал запись показаний одометра, времени и текущих событий в свой блокнотик и размышлял: «Сейчас для нас худшим исходом будет, если мы не сможем проехать и километра после заправки, заглохнув с перемерзшей соляркой. Однако даже в этом случае с такого расстояния нас уже и верховому будет видно, ну а если мы с утра еще и запаску подожжем, то столб едкого черного дыма от нее привлечет внимание за многие километры вокруг. Сейчас мы уже попали в определенном смысле во внешний круг безопасности, то есть в зону, из которой нас, скорее всего, уже спасут даже при минимальных дальнейших усилиях с нашей стороны».

За целый день я так устал волноваться, что готов был придумать любой повод успокоить себя.

Ребята, быстро справившись с дозаправкой, одновременно открыли обе двери в камаз, и в это мгновение все тепло из кабины выдуло сквозным ветром, как будто его и не было. Димка уселся поудобнее, крепко схватился обеими руками за руль и, не глядя на нас, воскликнул:

– Ну что? Погнали?!

Время было уже темное, все мы были вымотанными и уставшими, но о сне и речи не было. Мне кажется, спать нам не давало любопытство – всем четверым смерть как хотелось узнать, доедем ли мы своим ходом на усовершенствованном камазе до пункта назначения. Каждый сейчас сидел и внимательнейшим образом прислушивался к работе машины и пытался прочувствовать происходящие в ней процессы.

К большому сожалению, километра через два нам вновь пришлось остановиться из-за начавшей застывать соляры. Решив не дожидаться полного перемерзания патрубков, мы остановились, чтобы прогреть тепловым пистолетом все шланги и залить чуть менее холодной солярки в основной бак камаза. Такая плановая остановка на прогрев и дозаправку должна была занимать минут пятнадцать-двадцать. Таким образом, даже продвигаясь по два километра, мы преодолели бы последние тридцать километров до буровой за пять часов. Теоретически получалось, что сегодня нам уже могло посчастливиться ночевать в тепле жилого вагончика на скважине. Осознание этого грело душу, как ничто другое.

Как говорится, хочешь насмешить бога – расскажи ему о своих планах. В моих расчетах не было сделано поправки на непредвиденный случай. А случилось вот что. Прогревавший ледяные пробки Саня, уставший и замерзший, пытаясь встать поудобнее, неудачно поставил ногу, заледеневшая подошва проскользнула по полированному металлу, и он, потеряв равновесие, пошатнулся и схватился за первую попавшуюся вещь, которой оказался застывший в камень топливный шланг. С Саней, к счастью, все обошлось, но по раздавшемуся хрусту пластика было понятно, что у нас появились проблемы.

Димка с Вовчиком тут же подбежали и, убедившись, что с Саньком все в порядке, стали осматривать поломанный шланг. Повреждения оказались в трех местах. Две сильные трещины и один слабый излом возле крепления над топливным баком. Не было печали… Но времени ругаться или расстраиваться нет – надо действовать!

Саня с Димкой притащили скотч, проволоку и что-то там еще, Вовчик принес ручной инструмент, а я стоял рядом и светил фонариком туда, куда скажут. Через десять минут ремонта на открытом воздухе, мои руки околели, и свет из них задребезжал. Еще тяжелее было ребятам, чинившим топливную систему. Для мелкой работы им приходилось надеть тонкие перчатки, которые быстро пропитались вытекавшим по всему шлангу желе из солярки. Мне было больно даже смотреть на то, как они трясущимися руками самоотверженно затягивают проволокой заплатки на местах недавно появившихся трещин.

Вот так мы и стояли за три часа до полуночи посреди мертвой тундры, окруженные бескрайним черным пространством Вселенной. Вокруг не было ни души, ни огонька, ни звука. Только на небе бледно мерцали звездочки. Было чертовски холодно.

Закончив ремонт, мы спешно залезли в кабину и начали греться. Саня, отогрев окоченевшие руки и ноги, воткнул первую передачу, и мы двинулись вперед. Как же все-таки приятно было вновь оказаться в теплой кабине, особенно в той, что неустанно приближает тебя к месту назначения.

Судя по нашим расчетам, до скважины оставалось каких-то двадцать семь километров. Железный татарин работал надежно, а наша система подогрева топлива позволяла ехать даже на простом зимнем дизельном топливе, пусть и с остановками. Мы уже понимали и чувствовали, что приближаемся к своей цели, и от этого лица у нас были уставшие, но спокойные.

Говорят, если ты устал, то резкие, контрастные переходы из тепла в холод и обратно не только не взбодрят, но и возымеют обратный, разморяющий эффект. И в этом мы сейчас убеждались на собственной шкуре. Было уже поздно, дорога однообразно унылая, а испытания минувшего дня вытянули из нас все силы. Я решил просто полежать пару минут в своем спальнике, но тут же начал проваливаться в сон. Все вокруг стало расплываться и становиться сюрреалистичным.

Мне снилось, как я падаю куда-то вниз, в никуда, потом ударяюсь о дно этого вымышленного колодца сновидений и теперь вижу себя лежащим в спальнике камаза, только теперь я как будто могу ходить по стенкам кабины. Тут вдруг чья-то рука потрепала меня за плечо, сон улетучился, и я увидел лицо Вовчика, смотревшего на меня под каким-то странным углом и с улыбкой сказавшего:

– Просыпайся! Доставай фотоаппарат!

– А? Что? Зачем фотоаппарат?

– Помнишь, ты на сорок шестой бегал песца искал? Ну так вот, теперь его даже искать не надо, он сам к нам пришел. Полный песец!

Я оглянулся и понял, что ходил по стене кабины не во сне, а наяву. Камаз стоял, перекосившись, водительской стороной на зимнике, а другой стороной провалившись в рыхлые сугробы. Хорошо, что я лег ногами в эту сторону, иначе крепко головой стукнуться мог или шею вывернуть. Еще раз оглядевшись и убедившись, что это действительно реальность, а не сон, я глубоко и печально вздохнул. Как же мне хотелось, чтобы все это побыстрее закончилось, чтобы мы сидели на верхней полочке в жаркой бане на буровой и, смеясь, вспоминали, как мне снилось, будто я научился ходить по стенам.

Димка молча сидел, по-прежнему держась за руль, закрыв глаза и напряженно поджав нижнюю губу. То ли он на мгновение уснул, то ли не разглядел еле заметную границу зимника – сейчас это было не важно. Важно было держаться вместе и не сдаваясь двигаться вперед. Та ситуация, в которую мы сейчас попали, поставила под сомнение нашу возможность добраться до буровой этой ночью и разрушила все наши мечты. Неприятную тишину вновь нарушил Вовка:

– Ладно, пойдем глянем, может, получится своим ходом выбраться.

Димка с трудом открыл вверх свою дверь и по колесу спустился на снег. Я, Саня и Вовчик, решили от греха подальше выбраться не через пассажирскую дверь оказавшуюся теперь под нависающим камазом, а через водительскую. Как же я устал от этого ледяного и пробирающего до костей холода!

Я скатился в снег и начал вместе с ребятами осматривать грузовик и зимник вокруг. Единственным источником света были фары – прожектор вырвало с креплением, когда он начал собой загребать на приличной скорости снег. Сам светильник валялся с тянувшимся за ним проводом метрах в семи от нас. Я смотрел на десятиметровую борозду, оставленную камазом, а в моем подсознании фоном вертелась мысль о том, как я, вернувшись в Усинск, залезу в горячую ванную.

– Хорошо, что тут центр тяжести не так высоко. Была бы это наша станция, так барабан с кабелем нас уже набок положил бы. А так стоим более или менее нормально, не опрокинемся. Надо попробовать назад выехать, – сказал Вовчик, глядя на Димку, и спросил: – Ты как? Нормально? Сможешь или мне за руль сесть?

– Да, смогу, – уверенно и кратко ответил Дима.

Я, светя перед собой маленьким фонариком, пошел подобрать прожектор. Подняв его и перевернув лампой кверху, я понял, что нам он уже вряд ли понадобится. На всякий случай все же решил взять его с собой и, намотав на него задубевший черный провод, пошел обратно к камазу.

Саня с Вовкой стояли сбоку от машины и смотрели, как она безрезультатно пытается сдать назад. Было неясно, на сколько еще нам хватит остатков горючего, учитывая, что оно сейчас стекло в угол наклонившегося бака. Колеса крутились сначала в одну сторону, потом в другую и казалось, что машина вот-вот сдвинется с места и спокойно поедет назад, но этого почему-то никак не происходило.

– Стой! Закапываешься! – крикнул Вовчик сидевшему за рулем Димке.

Что делать дальше, было неясно. Обычно мы всегда ездим по два грузовика и по очереди дергаем тросом друг друга, в крайнем случае – просим помощи проезжающих мимо. Что делать в нашем случае – непонятно. Руками камаз не подтолкнешь. Можно было попробовать подкапывать и подкладывать что-нибудь твердое.

Все вчетвером мы залезли в контейнер-мастерскую и начали шариться в поисках всего, что можно было бы подсунуть под колесо. К сожалению, веток вокруг не нарубить, и нам оставалось использовать только подручный материал, который в большинстве своем с трудом подходил для данной задачи. Рулон ветоши да пара каких-то досок – вот и все, что нам удалось найти.

Взяв все, что нашли, Вовчик полез под задние колеса и начал выгребать снег и заталкивать доски. Саня ему помогал, а я, как это уже повелось, светил фонариком. Проковырявшись в снежном сугробе под грузовиком минут пять-семь, ребята вылезли и сказали Димке как ему сейчас выезжать.

Камаз зарычал и плавно закрутил колесами по часовой стрелке, подминая под себя доски, толстый рулон ветоши и еще какой-то хлам. Грузовик немного сдвинулся назад, продолжая рычать, но не в состоянии продолжить движение. Сброс газа, переключение передач, вперед. Машина качается вперед, потом раз и снова назад, газуя сильнее прошлого. Доски переминаются под большими и тяжелыми колесами, но камаз по-прежнему стоит на месте. Снова вперед и сразу назад. Безрезультатно. Теперь только закапываемся. Решаемся попробовать в последний раз. Вперед, потом резко назад. Колеса крутятся, двигатель шумит, доски и ветошь смешиваются с рыхлым снегом, но тут вдруг басистый рык двигателя внезапно спадает. Машина вновь качнулась вперед и остановилась. Двигатель заглох.

– Ну все, приехали. Засели в сугробе, что не выбраться. Солярка вся непригожая, двигатель заглох, помощи ждать не от кого. Сегодня мы уже точно ничего не придумаем. Надо отдохнуть и набраться сил. Утро вечера мудренее – завтра встанем и при солнечном свете посмотрим на все. Давайте, пока генератор работает и питает единственный оставшийся обогреватель, переберемся на ночлег в контейнер, – предложил свой план действий самый опытный и старший из нас Вовка.

Ребята долили до краев бак генератора мутной солярой, а я в это время еще раз успел пробежаться вокруг со спутниковым. Столь же безрезультатно, как и в прошлые попытки. Вернувшись, я вместе с Саней пошел скручивать тепловой пистолет, все еще висевший над снегом, возле бака. Затем мы все вместе принялись переносить одеяла и вещи из кабины в контейнер и устраивать вокруг обогревателя спальное место. Вытащив все необходимое, мы выключили фары и закрыли дверь. Мир вокруг погрузился в полный мрак. В такую темноту даже помочиться без фонарика страшно выходить.

Мы залезли сзади в контейнер покосившегося камаза и встали возле обогревателя, обдумывая, что нам нужно сделать, перед тем как лечь спать. Саня предложил, что, учитывая нашу полную зависимость от исправной и непрерывной работы генератора, завести на ночь будильник, чтобы сходить убедиться в том, что все в порядке, и если надо – подлить соляры. Так и поступили.

Была почти полночь, когда мы, обговорив все наши возможные действия и шансы, решили наконец-то лечь спать. Я посмотрел на стоявшую передо мною выпачканную в солярке троицу, и только сейчас мне бросились в глаза изменения, произошедшие с нами за один только сегодняшний день. Кожа на лицах у всех была белой и сильно обветренной, кое-где проступал болезненно красный румянец, глаза были уставшие и потухшие, губы все грубые и растрескавшиеся до крови. Под перчатками скрывались опухшие, красные руки, испещренные кровавыми ссадинами. Пальцы были все грязные, кожа на сгибах полопалась до крови, а под ногтями царил траур.

В контейнере, несмотря на наличие обогревателя, температура стояла ниже нуля. Для ее повышения мы поставили на противоположную стену тепловой пистолет, выставив его на минимальную мощность. Судя по его внешнему виду, он не был рассчитан подолгу работать на таком морозе.

Окончательно согласившись, что настало время поспать, мы выключили освещение в мастерской и повалились прямо в комбинезонах, перчатках и шапках на большие синие рабочие сумки с вещами и одеждой, лежавшие на полу вокруг обогревателя. Сбившись в кучку в полусидячем положении, мы закутались потеплее каждый своим одеялом и под монотонное тарахтение генератора и гул теплового пистолета мгновенно уснули.

Сон стал лучшей наградой за все испытания минувшего дня. Ни храп соседа прямо тебе в ухо, ни холод вдыхаемого воздуха, ни начавшие болеть и зудеть руки не могли разбудить наших изможденных тел. Мы спали как убитые. Время потеряло свой счет…

– Горим! Горим! Горим! – вдруг разорвало спокойствие ночи.

Я открыл сонные и еще слипающиеся глаза и в темноте контейнера увидел перед собой ярко-желтое пламя. Чувствовался мерзкий запах горящей пластмассы. Перед огнем замелькали тени. Поднялся шум и суматоха. Раздался щелчок, затем грохот металла, потом свист и шум работы огнетушителя. Через мгновение огонь погас, и мы вновь погрузились в пропитанную горьким дымом темноту.

– Что случилось? – задал я вопрос мелькавшим минуту назад теням, параллельно пытаясь на ощупь найти свой фонарик.

– Че, че… Пистолет сгорел! Думать надо было! Головой! Блин… Не случайно же там в инструкции написано, что он непрерывно не больше двадцати минут работать может, а потом ему остыть надо. А нам лишь бы потеплее сделать хотелось. О чем мы думали? На улице он когда висел, так там в минус пятьдесят и обдуваемый на ходу потоком воздуха он сразу и охлаждался, а тут-то, внутри… Блин… И как я вообще… Блин! – раздался в темноте нервный голос Вовчика.

Дышать было тяжело. Я включил фонарик, и пятно света забегало по месту недавнего пожара. Вся стена была белой и лишь кое-где из-под нее просвечивала черная гарь. Тепловой пистолет полностью сгорел и представлял из себя кусок изуродованного, бесформенного железа, залитого шоколадом горелой пластмассы и посыпанного сахарной пудрой белого порошка огнетушителя. Из-за того, что машина стояла под углом, капли горевшего пластика падали довольно далеко от стены, на которой висел пистолет. Посреди контейнера стоял Вовчик и все еще держал в руках огнетушитель. Саня был возле щитка с предохранителями – во избежание ударов электричеством и других проблем он на ощупь нашел в темноте рубильники и перещелкнул их все вниз. Димка сидел рядом со мной и, по-видимому, не участвовал в тушении пожара.

– Я открою дверь? Пусть немного проветрится. Никто не возражает? – предложил я освежить наше ночное приключение.

– Да, давай! – громко сказал Вовка и положил огнетушитель на пол.

– Хорошо, что соляра не загорелась, а то уже ни камаза, ни нас могло бы не быть, – начал рассуждать вслух Саня.

Ледяная прохлада ночи мощным потоком ворвалась в распахнутую настежь дверь. Не то чтобы до этого у нас тут внутри было тепло, но все же. Через минуту такого проветривания мне уже было холодно. Выпустив на вольные ветра пустынной тундры инь и янь белых клубов огнетушителя и черных клубов гари, мы закрыли дверь и задумались над тем, как нам жить дальше.

– Давайте просто выкинем на улицу все, что горело, и дождемся солнца, прежде чем предпринимать какие-либо дальнейшие действия, – предложил Санек.

– Да, давайте. Вроде не сильно погорели… Хорошо, что ты на запахи такой чувствительный, – согласился Вовчик.

Мы выкинули остатки обуглившегося пистолета и вновь легли спать. После такого будоражащего происшествия уснуть было уже сложнее, да и мерзкий запах гари не давал нам покоя. В голове рисовалась картина, как мы все крепко спим, а тем временем незаметно загорается наш самодельный обогреватель из теплового пистолета, пламя перекидывается на пятна солярки на полу и далее на лужу под бензобаком ивеко, стоящим в дальнем углу контейнера. Мы продолжаем мирно спать, а пламя тем временем заползает внутрь бака и теперь огонь уже вовсю пылает. А мы все спим как младенцы. И вот уже пламя охватило все пространство внутри, все объято желтыми языками, дышать уже нечем, а мы все лежим и тихо спим. Мне хочется крикнуть: «Просыпайся!» Но я молчу и покорно продолжаю смотреть картину, разворачивающуюся в моем выдуманном мире сновидений. Вот огонь уже вплотную подобрался к нашим телам, но мы даже не шелохнулись, вот пламя подбирается к нашим ногам. Вот оно уже медленно, как затаившаяся змея, поползло по нашим комбинезонам вверх, сначала окутывая наши ноги, потом руки, потом туловище. А мы все спим и сладко посапываем во сне. Вот пламя уже ползет по груди, вот оно подобралось к шее, а вот уже медленно заскользило по лицам. Глаза наши по-прежнему крепко закрыты, а на лицах улыбки. Весь контейнер объят пламенем и гудит! Все вокруг освещено ярким желто-красным мерцающим пламенем! Огонь танцует на наших щеках, и кожа, сначала пузырясь, плавно начинает чернеть и выгорать. Бровей и ресниц уже давно нет. Уши, объятые огнем, медленно сгорают и плавятся как восковые свечки. Наши лица по-прежнему умиротворенно молчат и не выказывают никаких признаков беспокойства. Огонь выжигает наши лица, и вот уже оголились кости скул и почерневшие от пламени зубы. Во рту у нас кипят и пузырятся языки. Огонь беспощаден! Наши глаза уже сварились, и из орбит торчат обуглившиеся и распухшие шары вареных белков. А мы лежим и не шевелимся. Огонь уже оплавил всю одежду, которая только была на нас, и мы сидим – четыре скелета, нафаршированных бурлящими кишками, и склоняемся к нашему обогревателю, как будто тепла нам все еще не хватает.