Текст книги "Полоса отчуждения"

33

Они объехали шесть детдомов.

И поскольку Федор умел вести диалог с их директорами, недостатков в тех, кого предлагали, не было.

Но они почему-то, по неведомым Максиму причинам, не устраивали Федора.

Однако в одном из таких заведений он, по-теперешнему говоря, запал на саму директрису.

Звали ее Елена Миновна и, судя по всему, у нее был муж и даже двое детей.

Так началась эпопея с адресом Прогонная, два.

Утром Федор заезжал за Еленой, а вечером отвозил ее домой.

И когда Максим сказал, что уж больно у его пассии взрывоопасное отчество, ответил:

– В этом и шарм! Ни у кого нет знакомых, чтобы могли похвастаться такой невидалью.

Максим всего того, чем сейчас занимался Федор, не одобрял.

– Зачем она тебе нужна, если ты хочешь завести семью? – вопрошал он.

– Так планида легла, – говорил он.

Два раза, и то мельком, Максим видел мужа Елены Миновны.

Конечно, по всем внешним параметрам он проигрывал Федору.

Но одно было у него неоспоримое преимущество: он, видимо, не преследовал жену за довольно вольный образ жизни.

Ведь встречи с Федором, как правило, кончались возлияниями.

Однажды Максим увидел ее одиноко стоящей на обочине дороги.

Притормозил.

– Знаешь, – пожаловалась она, – мобильник разрядился, и я не могу вызвонить Фера.

Он в то время впервые услышал, как она зовет своего возлюбленного за глаза.

– Давай свернем в какую-нибудь уединенную улчонку.

Максим знал небольшой тупичок и поехал именно туда.

Елена Миновна достала бутылочку с коньяком.

Прямо из горлышка отхлебнула и вдруг спросила:

– Чего ты такой сухарь?

– Долго жил среди деревьев, – ответил он. – А потом, что ты подразумеваешь под мякишем?

– Ну, не пьешь и не куришь, твоей Хавронье, или как там ее, блюдешь верность.

– Допустим, – кажется, не совсем кстати сказал он.

– А ты подумал: кому все это нужно? – И поскольку они стояли невдали от кладбища, указала туда: – Вот какая всех ожидает одинаковость. – Она еще сделала глоток. – А ведь есть жизнь, полнокровная, я бы сказала, зрелая. Со всем тем, что вмещается в понятия греха. И это же так прекрасно!

– А что, разве нельзя предаваться греху с мужем?

Максим смотрел ей прямо в глаза.

В них явно тлело желание.

– Муж – это жизненная необходимость. Можно даже считать, повинность. А вот любовник…

– Ну что же, тебе с Федором повезло.

Она понуро опустила голову и из той понурости произнесла:

– Фер избалован женщинами. Потому его ласки стандартны и однообразны. Он не может зарядить женщину неожиданностью. Он слишком растрачен.

– Тогда найди себе нецелованного, – буркнул он.

– Найди! – передразнила она его. – Вот я нашла тебя, а ты как обезьяна в клетке – клыки кажешь, а не кусаешь. – Она чуть прихватила его за шею. – Поедем куда-нибудь! Я такое сотворю, что тебе и не снилось.

– И как же я буду выглядеть в глазах твоих двоих мужчин?

– Каких это?

– Мужа и Федора.

– Супруг – кандалы, – произнесла, – а Фер – обуза. А жизнь моя – тюрьма.

С этими словами она вылезла из машины и направилась на кладбище. Постояв какое-то время в тупичке, Максим развернулся, чтобы уехать, и вдруг увидел на сиденье ее сумочку.

Побежал на кладбище.

Но там Елену Миновну так и не нашел.

34

Осторожно, как идя по минному, вел Максим этот разговор с Федором. Конечно, он не собирался рассказывать ему о домогательствах Елены Миновны. Но считал вполне резонным сообщить ему, что она далеко не без ума от него. Это просто он возомнил, что она жить без него не может. Может, да еще как.

Надо же придумать, как звать его – Фер?

Одну букву поменять, и вовсе охальное что-то получится.

Но Федор не дал ему хоть как-то вклиниться в его восхищение Еленой Миновной.

– Какое у нее тело! Дух захватывает. А груди! Даже не верится, что ими когда-то владели дети.

А Максим вспомнил свою прошлую жизнь в «Леспромхозе».

Была там одна красавица.

Аленой ее звали.

Но это все равно что Елена.

Все любовались ею, а слухов не было, чтобы она с кем-нибудь шуры-муры водила.

И вот однажды – на речке – он подсмотрел, что груди-то у нее накладные. Купаясь, она сняла лифчик.

А там – плоскота.

Так два каких-то недоразвитых зародыша.

И тогда понял Максим, каких женщин кто-то прозвал «витринными».

Вот на погляд они хоть куда.

А чуть дальше ближнего – одни разочарования.

– Ты знаешь, – тем временем продолжал Федор, – ради меня она готова бросить мужа! Так натурально и сказала: «Ты – в дом, и он – на слом!» Правда красиво срифмовала?

Максим печально молчал.

Его душу даже чуть-чуть подточил червячок гордыни, что ли.

Вот он тот раз поддался бы на уловку, то теперь смотрел бы на друга как на стопроцентного рогоносца.

А теперь вон он как исходит уверенностью, что неотразим и незаменим вдобавок.

Но закон дружбы не позволял ему опускаться до такой, расхоже сказать, низости.

Причем Федя был единственный человек, с кем он свел дружбу.

Раньше у него с этим как-то не получалось.

Не было, видимо, чего-то общего, что роднит.

И вот теперь он при друге.

Правда, голову ему замусорила своей ложью, что называется, профессиональная искусница.

Потому он со вздохом сказал:

– Женись, но только не ожгись.

35

Этот не из поучателей, Максим возил его уже не раз. Но сейчас он хочет что-то рассказать.

– Знаешь, кто на дороге главный? – спрашивает в прошлом шофер, потому как несколько вопросов, которые он до этого задал, были профессиональны.

– Гаишник, – отвечает Максим, почти не задумавшись.

– Но какой?

– Обыкновенный.

– Ан нет, слушай.

Он, видимо для смака, раскурил сигарету и начал свой сказ:

– Был я как-то в Москве на машине. Увидел на одной тумбе объявление, что в Крылацком соревнования. А я в свое время мотогонками занимался. Решил посмотреть, что умеют нынешние ездоки.

Рулю. Вдруг впереди полковник милиции на обочине стоит. Поднимает руку.

«Вы в Крылацкое?» – спрашивает.

«Так точно!» – отвечаю.

«Подвезете?»

«Об чем вопрос?»

«А вы веселый», – говорит полковник.

«Жизнь такая», – говорю я.

«В каком смысле?»

«Да вообще-то таксист я. Только работаю в Волгограде. А у нас хмурых не любят».

Так – в трепе – почти уже доехали. Небольшой участочек остался, где можно было спрямить путь. Но там стоял «кирпич». А чуть дальше сержант с жезликом выхаживал.

Собрался я уже ехать в объезд, как полковник мне говорит: «Езжайте прямо!»

Ну власть есть власть. Еду.

Только с сержантом поравнялись, а он турчелку в рот и: фрить!

Останавливаюсь.

Полковник говорит: «Я ему приказал».

А сержантик: «Товарищ полковник, извините, но я имею дело с водителем».

И – по всей форме – правишки мои требует.

Полковник бурячным сделался от гнева: «Кто у тебя начальник?» – кричит.

Тот спокойно отвечает: такой-то и такой-то.

«А где тут телефон?»

Сержант и это ему показал.

Чуть ли не бегом умчался полковник. А сержантик – с этаким хрустом – тогда еще талоны предупреждений были – дырку мне просадил.

Ну, сделал свое дело и опять пошел вдоль обочины прогуливаться и палчонкой помахивать.

А я, как последний фраер, стою.

Видит он, что я малость застоялся тут, спрашивает: «А чего вы не едете?»

«Полковника жду», – отвечаю.

«Он вам родственник?» – ехидненько так вопрошает.

«Нет, – говорю, – друг по несчастью».

«Так он не придет».

«Почему?»

«Да делать ему тут нечего».

«Но ведь он пошел…» – я запнулся.

«Да, да, на меня жаловаться. Только что он скажет моему начальству? Что сержант Усов превысил власть? Или обошелся с кем-либо грубо? Что ему, собственно, говорить-то?»

Но я верил в полковника и ждал.

Когда до начала соревнования осталось минут десять, я поехал.

Если сказать, что я не переживал со мной случившееся, то это будет неправдой.

Обидно мне было.

Причем обида распределялась в равных дозах на сержанта, который проявил солдафонскую принципиальность, на полковника, так позорно бросившего меня на произвол судьбы, и конечно же на самого себя.

Какой меня, действительно, черт дернул слушаться совета или, как полковник сказал, приказа чужого незнакомого человека?

И вот после соревнований возвращаюсь я в город, гляжу: тот сержант стоит у биткового автобуса, пытаясь туда втиснуться.

И в меня вдруг какой-то дух великодушия вселился. Торможу возле него.

«Садитесь, подвезу», – говорю.

А он: «Да я как-то привык на общественном транспорте».

И тут я про себя отметил: наши-то гаишники сроду на автобусах не ездят. Ловят кого попадя и – вперед!

«А потом, – сказал он, – не хочу вас обременять своей персоной. Ведь, чего греха таить, а вы на меня обиделись?»

«Обиделся, – признался я. – Но не только на вас».

И сообщил о своем раскладе.

Улыбается.

«Ведь вы войдите в мое положение, – сказал он, когда мы уже поехали, – у меня семья, дети. Их кормить нужно. А вдруг тот полковник был проверяющим. Ведь на лбу-то не написано».

Он сделал небольшую запинку, а потом произнес ту самую гениальную, как я считаю, фразу, ради которой я и веду этот сказ.

«Вы, извините меня, до седых, если сказать мягко, волос дожили, но не поняли одной истины: на дороге главный не тот, кто при звездах, а тот, – он, словно кукиш, сунул мне под нос свою турчелку, – кто при свистке!»

– Ну что же, – сказал Максим, – пожалуй, он прав.

– Теперь это знаю и я, – ответил седок и посетовал: – А все же зря талоны отменили. Каждая дырка, бывало, столько напоминала. А что такое штраф? Фу – и нету.

– Зато пересдача не грозит, – не согласился Максим.

– Да вот как раз и зря. Столько сейчас художников на дороге развелось, аж шкура от тела отстает.

Он помолчал немного и подытожил свою байку:

– Она, мелкая сошка, и сейчас больше верховодит, чем крупняк. Так что давай не забывать ей при случае кланяться в пояс или чуть ниже.

С этими словами он вышел, а Максим повторил:

– Главный на дороге не тот, кто при звездах, а кто при свистке.

36

Долго Максима не угнетало однообразие его жизни.

Темная, совсем не безоглядная ночь с раздельным спаньем с женой и – работа.

Сперва он даже свое таксовство не считал за приличный труд.

А потом, когда стал порядком уставать, даже такие тирады себе позволял:

– Тут наишачишься за день!

Вера же при этом говорила:

– Ты же их не на себе везешь.

Имела она в виду, конечно, пассажиров.

Когда же он, минуя поздние часы дня, возвращался домой пораньше, то его раздражала забава жены: она постоянно возилась с никому не нужными радиоприемниками и магнитофонами.

Иногда в поле ее заботы попадали и фотоаппараты, и даже видеокамеры.

Попутно Вера ездила к одной одинокой старушке, которая за пригляд за ней грозилась отписать бескорыстно свою квартиру.

Эту бабушку Максим видел только один раз.

Зачем-то приспичило ей поехать на Лысую гору.

Так он тогда и не узнал, что там ей надо было.

Вытрехлась она из машины возле какого-то одинокого дерева.

Постояла там несколько минут и возвернулась к нему в машину.

И, главное, ни слова при этом не сказала.

Только уже дома, где ее встретила Вера, произнесла:

– Вербушка там китушится в начале зимы.

Что такое «китушится», Максим не понял.

А Вера подхватила:

– Я слышала, что такое там происходит каждый год.

Часто Вера оставалась у бабушки ночевать.

Но это как раз в ту пору, когда он работал с вечера до утра.

Эти часы отличались, как правило, скучным однообразием.

В полночь обычно разъезжались подвыпившие старички и сходные с ними женщины.

Потом наступала очередь молодых.

То один опоражнивали они клуб, то другой.

А уже под самое утро устремлялись по домам игроки казино.

Нынче Вера в слезах встретила Максима.

– Не хотела звонить тебе, – сказала, – пока сама не наревусь.

Он приготовился услышать что-то аховое.

А свершилось ожидаемое. Приказала долго жить старушка.

И, что удивительно, какие-то родичи, о каких она сроду не рассказывала, увезли хоронить ее аж в Урюпинск.

Оттуда она вроде была бытностью.

– Ну что теперь с квартирой будет? – спросил Максим.

– Не знаю, – ответила жена, – но родичи о ней даже не заикнулись. Может, она им сказала, что…

Она вновь захлебнулась слезами.

– Так на тебя что составлено, завещание? – спросил Максим.

– Нет, дарственная.

– Тогда им тут ловить нечего, – буркнул он.

Этой ночью Вера пришла спать на его диван.

– Я так боюсь, – сказала.

– Ну не разоряйся, что теперь… – пытался он ее успокоить. – Сколь она прожила-то?

– Восемьдесят семь.

– Ну это, как говорит Федор, уже неприличный возраст.

– Все равно жалко, – произнесла Вера. – Ведь она еще столько плановала.

Уснули под утро.

Устроившись валетом.

А перед тем как ему уйти, Вера сказала:

– Приезжай пораньше, помянем ее святую душу.

37

С утра шел дождь. Потом его перебило на снег. И на дворе образовалось сплошное, скользь вызывающее месиво.

– Ты где? – спросил по мобильнику Федор.

– На Нижней Ельшанке, – ответил Максим.

– Кого-то ждешь?

– Нет, просто стою.

– Чего, другого места не нашел?

– Да тут сподручней выехать на Тулака, чтобы не угребаться в гору к сельхозинституту.

– А я на вокзале, – сказал друг. – Ловлю бесполезняк. Все на троллейбусы устремились.

Еще во время разговора кто-то подошел к машине Максима и слегка постучал в боковушку.

Максим опустил стекло.

– Братан! – сказал мужик. – Довези до Верхней Ельшанки. – И заторопился добавить: – Только денег у меня нет. Может, рыбой возьмешь?

Максиму показалось, что в мешке у мужика култыхается улов.

– Давай ее сразу в багажник положим, – предложил цыган, как теперь рассмотрел Максим.

Поехали.

– Мы долго на Водстрое жили, – начал цыган, когда они тронулись. – Но нас там местная милиция извела. Как где что не так случилось – к нам. Вроде мы рождены, чтобы законы нарушать и честных людей объегоривать.

Еще не подъехав к горе, что вела к Седьмой больнице, Максим понял, что на нее не взобраться. Хотя бы по той причине, что на ней уже юзили десятка два автомобилей.

– Придется в объезд ринуться, – сказал Максим и повернул в сторону кирпичного завода.

Но и там оказалась непролазная пробка.

– Ну что, сказал Максим, – наверно я тебе не помогу.

И вдруг увидел знакомого «нивца». Тот тоже выискивал дорогу, чтобы взобраться вверх.

Остановил.

– Да вот в Верхнюю Ельшанку клиента хотел довезти, – сказал он «нивцу», – да ничего не выходит.

– Пусть ко мне садится, – сказал «нивец», – я как раз туда рулю.

Когда цыган вылазил, Максим ему сказал:

– Ты рыбу-то забери.

– Да пусть тебе останется, – ответил он, – а с этим я там, дома расплачусь.

И Максим через переезды поехал в центр.

– Где ты? – спросил у Федора по мобильнику.

– Да все еще на вокзале, – ответил тот.

И уже через десять минут они встретились.

Тем более что в центре дороги уже малость поубрали.

– Пойдем кофейку где-нибудь попьем, – предложил Максим.

– Да куда идти? – произнес Федор. – Елена мне термос подарила.

Они пили, правда, не кофе, а чай.

– Ну что, – сказал Максим, – работы, видимо, сегодня не будет, – и вопросил: – Кто кого провожает?

У них уже было заведено, что они вместе доезжали до дома друг друга, обменивались взревом клаксонов, а дальше, как говорил Федор, «кошмарились в дому».

Это он ему как-то сказал, что страсть как чувствует себя неуютно дома. «Вроде бы все по мне, а все равно куда-то тянет».

Максим в этом же самом боялся признаться, потому что у него была жена, как говорится, семья, что уже само собой не подразумевало скуку. А Федор хронически бобылевал.

Правда, порой Максим отлучался на вторую их квартиру, где у них никто не жил. И, случалось, ночевал там.

Но это, когда надо было там что-нибудь подделать или устранить какую-нибудь течь крана или самопроизвольный слив бачка в туалете.

Несколько раз Максим приглашал туда и Федора.

И тот неизменно говорил: «Ну и лафовое у тебя местечко: води – не хочу!»

Водить он, конечно, имел в виду баб.

В первый же день, когда он там нарисовался, его навестила соседка, что жила этажом ниже, – довольно крупная молодуха, которая, поохав по бабушке, попутно сообщила, что муж у нее пьяница и что она воспитывает двоих детей.

Обо всем этом подумал Максим перед тем как проститься с Федором.

А уже когда собрался ставить машину, позвонил другу:

– Ты далеко ускребся?

– Да не особенно, а что? – был вопросительный ответ.

– Рыбки мне тут перепало, – сказал Максим. – Может, поделим?

– Да нет, корми уж свою Маруху, – бросил Федор.

Максима задевало, что так он называл Веру.

Ведь марухами уголовники зовут никчемных женщин.

Но не хотел опускаться, чтобы одернуть друга.

Рыбы, судя по всему, было много.

Максим внес мешок в прихожку и спросил:

– Вер! Куда, в ванную рыбу определить или сразу на кухню отнести?

– Да оставь у входа, я сейчас разберусь, что к чему.

Он разделся и уселся на диван.

И по телевизору как раз показывали рыбалку.

Только летнюю.

Да еще со спиннингом.

Если честно, Максим мечтал о такой рыбалке многие годы.

Когда передача о рыбалке была перебита рекламой виагры – средстве, возбуждающем мужчин на сексуальные подвиги, Максим переключил канал.

И так случилось, что в передаче «Неизвестная планета» тоже речь шла о рыбалке.

– Вот как все в кон, – произнес Максим. И вдруг услышал голос Веры:

– Ты откуда это взял?

Он двинулся в ванную комнату, где в это время хлопотала жена, и обомлел: в мешке находилась полусгнившая свекла.

– Вот это он меня насадил! – проговорил Максим, лапая мешок, словно в нем еще могла быть все же рыба.

– Так это кто тебе так удружил? – спросила жена. – Не твой ли Федор?

Она его явно недолюбливала.

Видно, чутье подсказывало, что он величает ее Марухой.

На вопрос жены Максим не ответил, а только произнес первую в этот день для нее непонятность:

– Так вот вас за что поперли с Водстроя?!

38

Рассказывал таксист, который работал еще при Советском Союзе.

– Подходит ко мне парень.

«Шеф, у тебя в бардачке полгашницы нету?»

«Не вожу», – отвечаю, а про себя отметил, что нездешний парень. Наши бутылку водки больше пузырьком величают.

«Да все внутри горит, – жалуется он и добавляет, видимо, для вящей убедительности: – Я – химик».

«И на каком же ты заводе работаешь?» – интересуюсь, так как встретил его вдали от всякого химического производства.

«На тракторном», – отвечает.

И прежде чем я успел задать вопрос: с каких это пор «железоконный», как его звали в тридцатые годы, «захимичил», пояснил: «Срок я тут коротаю. А родом я и жительством из Башкирии. Так что, может, чего-нибудь найдешь? Как пострадавшему от перестройки».

Но у меня действительно не было бутылки. На что он, потускнев лицом, произнес: «Веришь, я не алкаш какой-нибудь. Но бывают такие дни – и, кстати, не очень часто, – когда так свербит душа от жажды выпить, что хоть в петлю лезь».

В его словах было столько неподдельной страсти, что я по-настоящему пожалковал, что не вожу с собой бутылки с водкой.

Не ради разложения тех, кому это уже не грозит, а для умиротворения заблудшей души, действительно сгорающей от пресной жизни и трезвости.

Таксист умолк.

А потом произнес:

– А теперь лафа.

– Только, слышал я, – возразил Максим, – скоро она кончится. И водкой по ночам торговать не будут.

39

Он был явно с претензией на величее, остановивший его мужчина.

– В семнадцатую меня! – назвал он номер психиатрической больницы. – И особенно не спешите.

Максим развернулся, потому как ехать надо было в обратном направлении.

– Не знаю, какой безумец назвал наше заведение психушкой и дурдомом, – начал мужчина. – Ведь у нас обыкновенное лечебное учреждение. И с тех пор как я в семнадцатке главврачую, выздоровление почти стопроцентное. Сейчас два наших пациента работают министрами.

Он сделал передых и продолжил:

– По этическим соображениям я не называю их фамилий. И вообще, сейчас в Госдуме готовится закон, чтобы все чиновники проходили проверку на их психздоровость. Ведь через каждого столько проходит людей с отрицательной энергией, а наша психика – это лейденская банка. Из школы помните, что это такое?

Максим кивнул.

– И вот в один из моментов – разряд!

Он достал какую-то непонятинку и отдаленно не напоминающую мобильник и стал говорить:

– Вашингтон? Скажите, что моя поездка в Майями отменяется. Да, по техническим причинам.

Он положил штуковину в карман, и Максим подумал, что такой мобил, наверно, стоит неимоверных денег.

– Кстати, – продолжил главврач семнадцатой, – недавно я изобрел стреляющую пуговицу.

– Интересно! – произнес Максим.

– Вот вы подходите к своему недоброжелателю. Даете мысленную команду, и тот превращается в прах.

Максим, кажется, от Федора слышал о чем-то подобном. Но тогда подробно не поинтересовался, как это происходит.

И вот перед ним сам автор новинки.

Тем временем они подъехали к главному входу психиатрической больницы.

– Подождите, – сказал главврач, выходя из машины. – Сейчас я вам вынесу доллары. Своим неболтанством вы заслуживаете расплаты только в валюте.

И он скрылся за дверью проходной.

А через несколько минут вышли двое.

В белых халатах.

– Это вы его привезли? – спросил один из них.

Максим кивнул.

– Он вам родственник? – поинтересовался второй.

– Нет, просто клиент.

– Ну, мой диагноз, – сказал первый второму, – явно подтверждается. И пояснил Максиму: – Это наш пациент.

И второй добавил:

– Несколько дней назад он сбежал из клиники.

– Да так хитроумно, – вставил первый, – что уж мы грешили, не симулянт ли он.

– А теперь все встало на свое место, – заключил его товарищ, – нормальный человек в психушку не возвращается.

И еще первый поинтересовался:

– Он вам не заплатил?

Максим отрицательно покачал головой.

– Ну что же, – произнес второй, – считайте, что вы бескорыстно поработали на здравоохранение страны.

И они удалились.

А когда Максим об этом рассказал Федору и Елене Миновне, которые попросили его «переждать затмение луны», как сказал Малых, в его резервной квартире, они хохотали как резаные.

А потом, вытирая выступившие слезы, Елена Миновна достала из сумочки сотню:

– На, возьми! – сказала.

– Зачем? – поинтересовался Максим.

– За такие байки надо брать деньги! Ведь так нарочно не придумаешь. – И она обратилась к Федору: – Помнишь, такая рубрика где-то была?

Он многозубо улыбнулся.

Именно той улыбкой, которая, видимо, присуща только до безумия любящим людям.