Текст книги "Квест «Иисус Христос». Сквозь лабиринты мифов"

Как можно видеть, детство Иисуса проходило в семье, с которой у него были сложные отношения, обусловленные, прежде всего, плохими взаимоотношениями с его матерью, Марией. Напряженные отношения и неизбежные стычки с матерью, конечно же, создавали общую тяжелую для Иисуса атмосферу взаимоотношений в семье, формируя в нем комплекс изгоя, комплекс «чужака среди своих». И записанные в Евангелии от Марка, и рефреном звучащие во всех остальных Евангелиях, горькие слова Иисуса: «Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников, и в доме своем»(Мр.6:4), – лишь подтверждают этот вывод.

Кроме того, анализируя содержание Евангелия детства от Фомы, можно прийти к выводу, что в детстве Иисус мог отличаться достаточно агрессивным поведением. Судите сами: почти половина описанных там эпизодов – это сцены, в которых разные люди либо заболевают и становятся калеками, либо умирают в результате того, что по каким-то причинам рассердившийся на них мальчик-Иисус проклинает их.

Едва ли автор этого произведения не был знаком с содержанием тех Евангелий, которые считаются каноническими, и не видел, что Иисус, описываемый в них, являет собой образ человека, который менее всего может быть ассоциирован с агрессивностью, с желанием проклинать и мстить за себя. Тогда каким же образом в его описаниях детских лет Иисуса могло оказаться столько именно такого рода сцен? Как могло прийти ему в голову, что Иисус, проповедовавший о любви к врагам, в детстве мог отличаться мстительностью и желанием проявлять свои «сверх способности» в отмщение тем людям, которые чем-либо не угодили ему?

Разумеется, если автор Евангелия детства представлял себе Божественное всемогущество, как возможность (в том числе) в любой момент неограниченно жестко карать любого, кто был сочтен провинившимся, то тогда сцены проявления такого рода «могущества» становятся в его Евангелии просто-таки смысловой необходимостью. Но, вместе с тем, авторы канонических Евангелий тоже имели именно такие представления, однако никто из них не поместил в свои повествования никаких историй, в которых Иисус проявлял бы некую «всемогущую мстительность» по отношению к своим врагам. Единственная история, которая может быть отнесена к этому классу – это история с проклятием смоковницы, но несчастное засохшее дерево, это все-таки лишь дерево, а никак не люди.

Как же автору Евангелия детства могло прийти в голову, что для Иисуса в детстве могли быть характерны поступки, абсолютно не присущие ему во взрослом состоянии? И даже если речь идет о проявлении «божественного всемогущества», то почему, по мнению автора Евангелия детства, оное всемогущество могло в детстве проявляться Иисусом таким образом, каким он никогда не проявлял его, будучи взрослым?

Вариантов ответа тут может быть, на мой взгляд, лишь два. Первый (и наименее вероятный) – это вариант, объясняющий появление такого рода сцен исключительно безудержной творческой фантазией автора данного Евангелия. Просто взял человек, да и вписал в придуманное им «детство» выдуманные им проявления «святой жестокости», не задумываясь о возникшей в результате этого явной нестыковке образа Иисуса-ребенка с образом Иисуса-взрослого в других Евангелиях.

Такое, разумеется, могло произойти, но все же, проявление столь легкомысленно-пренебрежительного отношения к текстам Евангелий, описывающих деяния взрослого Иисуса, автором, взявшимся описать его детство, выглядит, по меньшей мере, странно. В особенности, если сей автор и впрямь руководствовался в своей работе исключительно собственной фантазией, сочиняя свои истории, как говорится, «на пустом месте». В этом случае он должен был бы обладать прямо-таки исключительной самонадеянностью в своей готовности конфликтовать с авторами других, уважаемых во множестве христианских общин и потому признанных впоследствии каноническими, жизнеописаний Иисуса.

Посему, гораздо более вероятным, на мой взгляд, является вариант допущения того, что автор Евангелия детства все же обладал некой информацией о реальном детстве Иисуса, информацией, содержащей в себе сцены, в которых Иисус представал отнюдь не «пай-мальчиком». И полностью, по-видимому, доверяя источнику этой информации, автор сцены эти не проигнорировал, а перетолковал из простой детской агрессивности в проявления «карающего божественного всемогущества», в таком виде и поместив их в свое повествование.

В этом случае, имея обоснование в виде рассказов надежного свидетеля, автор Евангелия детства действительно мог достаточно уверено публиковать такие истории из детской жизни Иисуса, которые, даже в переделанном «на божественный лад» виде, очень плохо стыковались с образом взрослого Иисуса. Уж стыкуются эти детские истории со взрослыми или не стыкуется – а надежный человек рассказывал, что было вот именно так…

Аналогичные истории можно найти и в другом апокрифе – Арабском евангелии детства. Но этот апокриф (как и еще один, содержащий рассказы о детстве Иисуса – Протоевангелие от Иакова) написан явно не раньше 5–6 веков, о чем говорят содержащиеся в нем восхваления Марии, вошедшие в христианское богословие лишь в этот период.

Евангелие же детства от Фомы не только не содержит никаких восхвалений Марии, но даже ни разу не упоминает ее имени, в отличие от имени ее мужа Иосифа, о котором, как об отце Иисуса, вообще говорится в нем гораздо чаще, чем о матери. Поэтому данное произведение, датируемое 2 веком н. э., действительно могло быть написано именно в это время, если не раньше. И в таком случае, содержащиеся в нем сведения действительно могли иметь под собой реальную основу.

Так что, основываясь на этих сведениях, как на – с большой долей вероятности, – достоверных, мы можем признать вполне обоснованным сделанный в начале этого раздела вывод о том, что в детстве Иисус был отнюдь не «пай-мальчиком» и мог отличаться достаточно агрессивным поведением, в особенности реагируя на поступки людей, которые ему не нравились.

Ну, а история Евангелия детства от Фомы о том, как Иисус в 12 лет спокойно провел вне семьи целых три дня, будучи забыт в Иерусалиме после завершения паломничества, еще в древности была сочтена достоверной и «достойной» включения в состав рождественских сказаний, дописанных в 4 веке к Евангелию от Луки. С тех пор, именно в качестве достоверной, она и распространяется христианством.

А ведь это история о том, что уже в 12 лет Иисус вовсе не был домашним ребенком, привязанным к домашнему очагу и боящимся остаться без родительской заботы. В течение трех дней, оказавшись один в большом городе, он умудрялся находить себе и пищу, и кров, и компанию, так что в итоге был не очень-то и рад нашедшим его родителям, намекнув им в разговоре, что не считает их дом своим родным домом…

Вся эта информация подводит нас к выводу, что отсутствие каких-либо сведений о детско-отроческом периоде Иисуса может объясняться тем, что был он в этот период отнюдь не «божьим ангелом», а «трудным ребенком», росшим в атмосфере конфликта со своей семьей (и особенно с матерью) и отличавшимся агрессивным поведением в отношении окружающих. А история с его трехдневным самостоятельным пребыванием в Иерусалиме в возрасте 12 лет, может говорить о его склонности и способности жить вне семьи, – склонности, которая могла привести к тому, что в вышеописанной ситуации подросток-Иисус вполне мог, в один прекрасный день, попросту сбежать из дома.

И такой побег, такой поворот событий, не мог, разумеется, привести ни к чему хорошему. В Евангелии от Луки есть одна очень и очень любопытная притча, которую принято называть притчей о блудном сыне. Притчу эту рассказывает сам Иисус, и говорится в ней о достаточно печальной судьбе одного молодого человека, решившего как-то по собственной воле покинуть отчий дом. И хотя общий финал у этой притчи позитивен, все же она описывает, что очень горького горя этому молодому человеку пришлось нахлебаться просто, что называется, под завязку.

Может ли оказаться так, что эта притча является (если не в деталях – то в сюжетно-смысловой основе) автобиографической для Иисуса? Что ж, по меньшей мере, наши выводы об Иисусе, как о неблагополучном подростке, имевшем проблемы в семье (прежде всего – с матерью) и с окружающими, делают такое допущение вполне возможным. Кроме того, притча эта настолько необычна, настолько нестандартна по своему содержанию (и прежде всего – по содержанию своего финала), что полностью выдумать ее едва ли кому-нибудь и удалось бы!

Ни придумать такой финал, ни принять его в качестве достоверной истории, если бы что-то такое было услышано от другого человека, пожалуй, просто невозможно. А тем более невозможно искусственно «подцепить» такой финал в качестве выдуманного назидательного завершения назидательной религиозной притчи! Все это, или хотя бы что-то подобное, нужно пережить самому, на себе прочувствовав и тяжелый трагизм ситуации, и самому, на практике собственной жизни, убедившись, что такое поразительное разрешение ситуации является и возможным, и назидательным…

Человеку, ни с чем подобным в своей жизни никогда не сталкивавшимся, невозможно не только самому придумать такую историю, но даже и всерьез принять ее из чьих бы то ни было уст. Я лично знал одного пастора (отнюдь не последнего человека в христианско-протестантских кругах Санкт-Петербурга), который публично, с кафедры своей церкви, отрекся от этой притчи, как от недостоверной в виду ее очевидной, на его взгляд, вредоносности.

Финал этой притчи, в котором отец принимает своего сильно проштрафившегося сына с абсолютной любовью, не только никак не наказав его, но даже и не сказав ему ни слова осуждения, упрека или хотя бы поучения, мой знакомый пастор счел исключительно развращающим. Мораль этой притчи он счел абсолютно аморальной, поскольку она, на его взгляд, лишь пропагандировала безнаказанность, чем потворствовала легкомысленно-развратному отношению к жизни.

И саму эту притчу, и очень показательное отношение к ней этого пастора мы подробно рассмотрим в дальнейшем, в главе, посвященной установлению того, что же на самом деле представляло из себя подлинное учение Иисуса Христа. Пока же отметим то, что притчу о блудном сыне можно действительно рассматривать, как притчу, имевшую под собой автобиографическую основу, а не просто придуманную Иисусом.

Как показывает опыт неприятия содержания этой притчи человеком, который был не просто убежденным христианином, но христианином, придерживавшимся взглядов протестантского фундаментализма о так называемой «непогрешимости Библии», притча о блудном сыне не укладывается в рамки обычного религиозного мировоззрения. Человек, убежденный, что Библия есть «слово Бога, верное в каждой букве», тем не менее, признает ложным довольно существенный отрывок текста этого самого «слова Бога», чем, конечно же, ставит себя в затруднительное положение, но, тем не менее, другого варианта он для себя не находит.

Он убежден, что Иисусу Христу такая притча просто не могла прийти в голову, и лично я могу в этом с ним только согласиться! Скажу больше – я думаю, что такая притча вообще никому бы не могла прийти в голову! Такую историю, какая описана в этой притче просто невозможно было бы выдумать – ее надо было обязательно пережить самому…

Вариант, что Иисус мог, скажем, просто услышать эту историю, эту притчу от кого-то, а затем лишь пересказать ее, не указывая первоисточника, так же маловероятен, как и вариант, что он все просто придумал. Еще раз подчеркну, что только личный опыт переживания такого рода событий дает возможность увидеть в такой истории не просто нечто «любопытное», но при этом – сомнительное в плане нравственного значения. Только личный опыт позволяет, исключая всякие сомнения, передавать эту историю, как пример – ни много, ни мало – проявления и действия совершенной любви самого Бога!

Вспомним моего знакомого пастора: он историю «блудного сына» не просто от кого-то услышал, он ее прочитал в Священном Писании, в книге, чтимой им, как «верное в каждой букве Слово Божье», где эта притча вложена в уста ни кого иного, как Иисуса Христа. И что? Не смотря на всю сверх-авторитетность источника, этот человек категорически все отверг! Его пример весьма показателен в плане рассуждений о том, мог ли Иисус рассказать притчу о «блудном сыне», основываясь не на собственном опыте, а лишь на повествованиях каких-то других людей…

Поэтому, поскольку в Евангелии от Луки записано, что Иисус рассказал такую притчу, которую крайне маловероятно как выдумать, так и принять всерьез, если просто когда-то от кого-то услышать, можно сделать достаточно твердый вывод о том, что Иисус лично пережил нечто подобное тому, о чем он рассказал в притче.

Давайте прочтем сейчас эту притчу и посмотрим, что же может нам раскрыть ее содержание относительно изучаемого нами периода прошлого Иисуса:

«У одного человека было два сына. Младший сказал отцу: «Отдай мне часть имущества, что мне причитается». И тот разделил имущество между сыновьями. Через несколько дней младший сын, все распродав, уехал с деньгами в далекую страну. И там, ведя беспутную жизнь, промотал все, что у него было. После того, как он все истратил, в той стране настал сильный голод, и он стал бедствовать. Он пошел и нанялся к одному из местных жителей, и тот послал его в свое имение пасти свиней. Он уже готов был есть стручки, которыми кормили свиней, ведь ничего другого ему не давали. И тогда он, одумавшись, сказал себе: «Сколько работников у моего отца, и все едят до отвала и еще остается, а я тут погибаю с голоду! Пойду, вернусь к отцу и скажу ему:»Отец, я виноват перед небом и перед тобой. Я больше не достоин зваться твоим сыном. Считай, что я один из твоих работников«. И он немедля пошел к отцу. Он был еще далеко, когда отец увидел его, и ему стало жалко сына. Он побежал, бросился к сыну на шею и поцеловал его. Сын сказал ему:»Отец, я виноват перед небом и перед тобою. Я больше недостоин зваться твоим сыном«. Но отец сказал слугам:»Быстрее принесите сюда самую лучшую одежду и оденьте его. Оденьте ему перстень на руку и сандалии на ноги. Приведите и зарежьте откормленного теленка. Будем есть и веселиться. Ведь это мой сын: он был мертв, а теперь ожил, пропадал и нашелся«. И они устроили праздник» (Лк. 15:11–24.Перевод РБО).

Полное содержание этой притчи мы во всех подробностях разберем в той части этой книги, которая будет посвящена анализу учения Иисуса и раскрытию его подлинного содержания и смысла. Здесь же и сейчас мы, как и было сказано, рассмотрим эту притчу в плоскости наших биографических изысканий.

Как можно видеть, сделанное выше допущение, что Иисус мог в подростковом возрасте сбежать из родительского дома, не только никоим образом не опровергается содержанием этой его автобиографической притчи, но, можно смело сказать – находят в ней свое подтверждение.

Сюжет притчи начинается с того, что персонаж, названный «младшим сыном», скандально покидает родительский дом. И хотя сюжет не отражает буквально ситуацию побега из дома подростка-сына, все же по своей сути – сути именно скандального ухода некоего молодого человека из родительского дома, – он достаточно к ней близок.

То, что уход из дома младшего сына в притче был именно скандален и имел чрезвычайно негативную окраску, для сегодняшнего читателя не вполне очевидно. Однако для слушателей и читателей той эпохи все было более чем очевидно: младший сын в притче совершил действительно ужасный поступок. Он не просто нанес оскорбление и отцу, и всей семье уже самим фактом своего дерзкого ухода из дома – он своим требованием доли наследства от живого отца фактически заявил, что считает своего отца «слишком задержавшимся» на этом свете, чем сильно мешающим «жить настоящей жизнью» своему сыну.

Для слушателя-иудея того времени рассказ о таком поступке некоего сына был рассказом о чем-то из разряда совершенно невозможного в своей немыслимой дерзости, жестокости, оскорбительности и греховности. И очевидно, что именно для того, чтобы вызвать реакцию бурного возмущения, Иисус и создал эту символическую картинку дерзкого поступка молодого нахального сына богача. Сам-то Иисус, как мы знаем, родился в семье отнюдь не такого богатого отца, как в притче, так что в его жизни едва ли мог быть эпизод требования наследства. Требовать себе долю жалкого имущества простого работяги, участь которого в то время была одна: едва сводить концы с концами, не имело никакого смысла.

Для чего же он тогда описал все это именно таким образом? Судя по всему, как уже было сказано, прежде всего, для того, чтобы вызвать у слушателей реакцию однозначного ментально-эмоционального неприятия поступка сына.

А почему захотелось Иисусу вызвать именно такую реакцию? Надо думать потому, что он сам тогда испытывал именно такого рода эмоции, вспоминая и оценивая собственные поступки своей ранней молодости. И не желая, с одной стороны, раскрывать всех действительных событий и деталей тех лет своей жизни, а с другой стороны, желая поделиться с аудиторией своими эмоциями относительно своего прошлого, он и выразил все в виде истории «блудного сына» богатого отца.

Согласитесь, если бы Иисус рассказал простую историю о бегстве из самой обычной семьи некоего подростка, конфликтовавшего с матерью, это было бы, конечно, близко к реальности, но эмоционально впечатляло бы мало. Более того, к такому подростку могло бы возникнуть даже и некое сочувствие, а Иисус хотел, чтобы у людей возникало лишь возмущение и неприятие. И потому история про молодого богатого наглеца тут подходила намного лучше.

Впрочем, очевидна здесь и еще одна причина появления в притче Иисуса именно такого рода сюжета. Вспомним, что основной целью этой притчи является все-таки не изложение автобиографических эпизодов, а иллюстрация представлений Иисуса о взаимоотношениях Бога и человека, о том, что думают люди об этих взаимоотношениях, и как на самом деле Бог-Отец относится к человеку. И для таковой иллюстрации, согласитесь, гораздо более подходит образ именно такого человека – богатого и могущественного, нежели отца-бедняка, пусть даже этот последний образ и соответствовал, опять же, реалиям жизни Иисуса.

Тот же факт, что образ Бога Иисус решил показать через образ именно такого вот отца, проявляющего абсолютно невероятную любовь там, где «нормальным» было бы проявление гнева, говорит о том, что такого рода событие Иисус непременно должен был пережить именно сам! Ведь одно дело просто даже взять, да и поверить кому-то на слово (вот-де, был с кем-то такой случай), и совсем другое – принять образ такого вот отца в качестве основы своего мировоззрения, в качестве образцово-верной иллюстрации образа Бога и его отношения к тебе самому и ко всем вообще людям.

Для принятия такого рода фундаментальных мировоззренческих решений всё то, о чем говорится в притче, необходимо было пережить исключительно самому. Ведь эти фундаментальные мировоззренческие решения Иисуса должны были прорасти сквозь толстенную каменную плиту традиционных представлений о Боге, которые он, что называется, впитал с молоком матери, которые царили – и царят, увы, по сей день! – во всех религиях и культурах всех народов!

И чтобы пробиться сквозь твердь этой плиты совершенно не достаточно было бы ни энергии собственной фантазии, ни энергии симпатии и доверия к чьим бы то ни было рассказам. Тут надо было только самому пережить нечто такое, о чем говорится в притче «о блудном сыне», самому погрузившись сначала по самую макушку, я извиняюсь, в дерьмо, и самому же потом узнать на собственном опыте, что существует такая любовь, которая одна только способна и спасти, и принять, и омыть, и возродить.

Не придумав такую любовь, не услышав о такой любви, а только лично самому встретившись с ней, лично испытав на самом себе все ее могущество, только в этом случае возможно на таком невероятном фундаменте построить такое невероятное Бого-понимание, противоречащее всему общепринятому, общерелигиозному и общечеловеческому!..

Однако, как уже было сказано, подробно о смысловом содержании этой удивительной притчи мы будет говорить в дальнейшем. Пока же, еще раз убедившись в том, что притчу о «блудном сыне» Иисус составил ни на каком ином основании, кроме как на основании событий собственной жизни, посмотрим, какие же события своей жизни он мог в ней «зашифровать».

И первое событие, которое поддается «дешифровке», это, как уже говорилось, побег молодого Иисуса из родительского дома. Причем не просто побег, а какой-то, очевидно, чрезвычайно позорный побег!.. Какой?

Что ж, понятно, что просить о выделении ему «доли наследства» из тех крох, коими обладала его семья, Иисус, конечно, не стал бы ввиду полнейшей бессмысленности такового обращения. Жившая в крохотном, заштатном городишке Назарете, о репутации которого в народе можно судить по словам одного из евангельских персонажей: «Из Назарета может ли быть что доброе?» (Ин. 1:46), семья простого ремесленника никак не могла обладать каким-то реальным достатком.

Так что позорного требования к живому отцу выделить ему причитающуюся долю наследства, Иисус предъявить не мог. Что же тогда он мог совершить такого, что потом, спустя многие сам оценивал, как нечто чрезвычайно позорное и преступное? Что ж, допустим, взять, да и прихватить с собой во время побега все то немногое, что удалось семье прикопить на черный день – это был бы действительно позорный поступок. Так что, может быть, именно это и имел ввиду Иисус?

А может быть, с учетом того, какого рода его детские «подвиги» описываются в Евангелии детства от Фомы, когда люди оставались калеками или вовсе умирали в результате проявления гнева юного Иисуса – может быть речь может идти и о каком-нибудь членовредительстве, если не убийстве? Что ж, в контексте информации Евангелия детства, такой возможности отрицать тоже нельзя…

Так или иначе, но согласно содержанию притчи о «блудном сыне», самостоятельную жизнь Иисус начал довольно рано, и начал ее с того, что сбежал из дома, при этом совершив нечто крайне предосудительное, что могло быть либо кражей домашних сбережений, либо каким-то преступлением и похуже.

В каком возрасте он мог сделать это? Тут можно обратить внимание на эпизод из Евангелия детства, описывающий, как Иисус был забыт своими родителями в Иерусалиме (эпизод, напомню, перекочевавший потом в вариант Рождественских сказаний, дописанных к Евангелию от Луки). В нем указан точный возраст Иисуса – 12 лет. То есть, исходя из этой информации, в 12 лет, Иисус, хотя и жил все еще с родителями, тем не менее, уже вполне мог обойтись без их опеки, поскольку совершенно спокойно провел без них три дня один, в незнакомом городе. Причем, отсутствие в описании его встречи с родителями каких-либо упоминаний о том, что он испытал радость от того, что они его таки нашли, говорит о том, что в свои 12 лет Иисус психологически уже был вполне готов жить и без родителей, вне дома.

Основываясь на этом, можно предположить, что Иисус сбежал из дома либо в том же возрасте 12 лет, либо близко к этому, то есть, как раз в период, наиболее «располагающий» к такого рода поступкам – период подросткового бунтарства.

Как могла сложиться его судьба в дальнейшем? Вспомним сделанные нами выше выводы из притчи о «блудном сыне» о том, что подросток-Иисус не просто сбежал из дома, а совершил при этом (или перед этим) какое-то преступление. Нетрудно предположить, что при таких обстоятельствах жизненная дорожка легко могла именно в мир преступности и повести молодого человека. Собственно, а куда еще ему было деваться – не к родственникам же в какой-нибудь соседний городишко? Да и на работу наняться у малолетнего пацана шансов не было – его бы, уж скорее, в рабство продали…

Так что, путь подростка-Иисуса в преступный мир, в какую-нибудь из многочисленных в те времена разбойничьих банд, был, по сути, безальтернативен. К тому же, если ему с детства было присуще агрессивное поведение, о чем можно судить по Евангелию детства, то путь в банду мог видеться ему не только вынужденным, но даже и желанным.

Однако не слишком ли смелые вводы делаются на основании столь малого объема информации, достоверность которой, к тому же, можно без труда поставить под сомнение? Что ж, выводы действительно делаются на основании критически малого объема информации. Однако хочу напомнить, что именно сам этот критически малый объем информации о детско-отроческом периоде жизни наводит на мысль о сокрытии этой информации, что, в свою очередь, приводит к выводу, что информация эта имела некий сильно компрометирующий характер, отчего ее и пришлось «вычищать» до состояния практически полного вакуума.

Так что с привычным религиозным образом Иисуса Христа не вяжется, прежде всего, именно этот факт полнейшей неизвестности о его прошлом, а не мои выводы о том, что это могло быть за такое прошлое, что его потребовалось полностью засекречивать. Мои же выводы – это следствие тех вынужденных усилий, которые приходится прилагать в попытках разгадать эту многовековую тайну явно искусственного происхождения.

Не будь этой тайны – а ее и не было бы, не будь в прошлом Иисуса того, что пришлось засекретить! – не потребовалось бы никаких этих вынужденных усилий и не сложилось бы и «слишком смелых» выводов. А так, за неимением точных данных ввиду их засекреченности, просто приходится пользоваться той информацией, которую можно расценить хотя бы, как «зацепку».

Притча о блудном сыне не обозначена в тексте Евангелия от Луки, как цитата из анкеты «Автобиография» Иисуса Христа. Тем не менее, ее анализ показывает, что она просто не может не иметь под собой автобиографического основания, а это значит, что она является великолепной зацепкой для выявления скрываемой правды!

И сведения Евангелия детства, никоим образом, разумеется, не являющиеся стопроцентным фактом, тем не менее, так же являются зацепкой, которой просто-таки приходится пользоваться для восстановления тщательно засекреченной картины детства и отрочества Иисуса.

Насколько близкой к правде получается картинка, складывающаяся на основе этих зацепок? Я понимаю, что разум, привыкший к традиционным религиозным благостным картинкам, требует от своего носителя «по умолчанию» отвергать все без исключения, что с этими картинками не стыкуется, то есть – все сделанные выше выводы. Однако я все же посоветовал бы не принимать решений, действуя «на автомате» и руководствуясь исключительно возмущенными эмоциями.