Текст книги "Квест «Иисус Христос». Сквозь лабиринты мифов"

Глава 1.Покаяние «обжоры и пьяницы»…

Итак, в предыдущей части книги мы расстались с Иисусом-подростком, когда его короткий, но бурный жизненный путь привел его на кривую дорожку приобщения к разбойничьей шайке. Во всяком случае, именно такой вывод был сделан нами на основании изучения тех «зацепок» относительно его детства и отрочестве, а так же – о его семье, которые имеются в канонических новозаветных текстах, а так же в апокрифическом Евангелии детства от Фомы. В этой же части книги мы рассмотрим те свидетельства Нового Завета, которые позволяют судить о периоде юности и зрелых лет Иисуса.

И первый вывод, который мы можем сделать из новозаветных евангельских текстов, заключается в том, что Иисус, судя по всему, продолжал свою «разбойничью карьеру» практически вплоть до самого своего появления на исторической сцене в качестве проповедника. Так что о юности Иисуса если и можно что-то сказать, то лишь то, что прошла она целиком и полностью в бандитской шайке. Лихие разбойнички были ему и «воспитателями», и «учителями», и сотоварищами во весь период его взросления, личностного становления, и большую часть его взрослой жизни…

Во всем Новом Завете нет никаких свидетельств о том, что вплоть до своего выхода на проповедническую ниву он бы занимался чем-либо другим. То есть – отсутствуют вообще какие бы то ни было сведения, чем Иисус занимался до этого момента! А это, как уже не раз говорилось, может означать лишь одно: сокрытие нежелательной, то есть – предосудительной информации. И вариант его нахождении в разбойничьей шайке и, судя по всему – предводительстве ею, безусловно, является информацией как раз именно такого рода.

В самом деле, если бы в свой «доевангельский» период он хоть сколько-нибудь длительное время побыл в какой-то иной роли, нежели роль предводителя шайки разбойников (а он, при очевидной силе характера и способности объединять людей, не мог не «выбиться» в руководители!), то об этом, надо думать, нам бы поведали. А так, в Евангелиях имеется лишь парочка упоминаний о «плотнике», да и то не прямых, а косвенных и к тому же, не совпадающих друг с другом.

Так, в Евангелии от Марка односельчане Иисуса, пораженные его появлением перед ними в качестве проповедника и – что характерно! – категорически не поверившие ему и безоговорочно отвергшие его в этой роли, в разговоре о нем произносят слова: «Не плотник ли он?..».

Однако в той же самой сцене, но уже в Евангелии от Матфея, в том же разговоре односельчан Иисус назван уже лишь «сыном плотника», что означает, что односельчане, вспомнив о том, чем занимался отец Иисуса, не смогли вспомнить, чем занимался он сам. Ведь сказать «он – сын такого-то» можно только либо о несовершеннолетнем, либо о том взрослом, о ком больше ничего на ум не приходит. Так что, согласно Евангелию от Матфея, односельчане отреагировали на представшего перед ними в качестве проповедника Иисуса, как на человека, которого они едва вспомнили, и вспомнить они смогли лишь то, что он был сыном плотника.

То есть, из этого описания следует, что в родном селении Иисуса давненько его не видали, и чем он занимался, пока его не было, никто там не знал. А если, когда они все же припомнили его, они вспомнили и то, что это тот самый сын плотника, который сбежал в свое время из дома, опозорив своих родителей, и полтора десятка лет обретался неизвестно где и как, то ничего удивительного, что воспринимать его в качестве «наставника истины» они наотрез отказались…

Так что весьма и весьма сомнительно, чтобы Иисус до того, как стать проповедником, и впрямь мирно трудился плотником в своем родном селении, как это утверждается церковью. А если вдуматься поглубже, то напрашивается однозначный вывод, что это и попросту невозможно. И тому есть две причины.

Во-первых, как уже не раз говорилось, его прошлое не стали бы в таком случае секретить, поскольку в этом не было бы ровно никакой необходимости. Ведь Бог Авраама, Исаака и Иакова, в свое время избрал себе, скажем, того же Давида, когда тот был простым пастухом – так что не было ровным счетом ничего невероятного, что Он мог избрать себе и плотника!

Во-вторых же – вряд ли односельчане оказались бы столь единодушны в своем неприятии Иисуса, как проповедника, знай они его, как добропорядочного плотника. Признай односельчане Иисуса, как просто порядочного человека, вряд ли бы они отнеслись к нему с тем солидарным отрицанием, которое описано и у Марка, и у Матфея. Своим же спонтанно-единодушным выражением недоверия односельчане продемонстрировали, что не знали они его ни как добропорядочного плотника, ни просто, как добропорядочного человека…

Таким образом, «громкое молчание» биографов Иисуса о том, кем он был до начала своей проповеднической деятельности, подкрепленное вышеописанной единодушной негативной реакцией его односельчан, лишь подкрепляет сделанные нами ранее выводы. Предосудительное и потому засекреченное прошлое Иисуса, было таковым, начиная с его подросткового возраста, и завершилось оно лишь примерно к тридцати годам, очень незадолго до его появления в качестве проповедника.

То, что Иисус пережил резкий переход к новому самоосознанию лишь очень незадолго до начала нового этапа своей жизни, подтверждается тем, что все 4 канонических Евангелия абсолютно синхронно начинают свои повествования с описания его покаянного омовения. Напомню, что Евангелия от Матфея и от Луки так же начинаются именно с этого описания, если их освободить от приписанных в 4 веке сказок о Рождестве.

Понятно, что человек решит выйти на покаянное омовение никак не годы спустя, после того, как изменится его образ мышления, и он решит, что его жизнь дает достаточно поводов для покаяния, и что ее надо менять. Так что, именно совсем недавнее разбойничье прошлое полностью объясняет то, почему новый, проповеднический этап в жизни Иисуса начался именно с покаянного омовения – факт, не поддающийся никакому адекватному объяснению со стороны традиционного христианского богословия, в котором Иисус априори абсолютно безгрешен.

Для человека, чье прошлое – разбой, и кто действительно раскаялся в этом своем прошлом, желание воспользоваться служением покаянного омовения Иоанна Крестителя совершенно естественно и более чем понятно. А вот почему «абсолютно безгрешный» начал свою деятельность с совершения покаяния, то есть с исповедания своих грехов, молитвы о прощении своих грехов и омовения в знак очищения от своих грехов – это как было непонятно традиционному христианскому богословию, так непонятным и необъясненным и остается.

К тому же, давайте рассудим, какой же вариант – бывший разбойник или абсолютно святой, – лучше вписывается в уже известный нам факт, что образ жизни Иисуса-проповедника был таков, что в народе он заслужил прозвище «обжоры и пьяницы»? Вопрос получился совершенно риторическим, поскольку понятно, что тот, кто только-только стал проповедником, религиозным деятелем, и при этом открыто ведет образ жизни «обжоры и пьяницы», может так поступать лишь потому, что этот образ жизни есть привычка, привнесенная из его прошлого!

Впрочем, надо признать, что не только бывший разбойник, но и бывший работяга-плотник в своем прошлом тоже вполне мог запивать и загуливать… Так, может быть, привычку жить, как «обжора и пьяница» в свою новую, проповедническую жизнь Иисус мог привнести все-таки из своего прошлого именно загуливающего работяги плотника?

Увы, даже простейший смысловой анализ этого предположения, говорит о том, что эта версия не годится – не мог Иисус привнести такую привычку из своего гипотетического «плотницкого прошлого». Не мог, потому что, если бы у него было именно такое прошлое, то в рассказах о реакции его односельчан на появление перед ними Иисуса-проповедника не было бы с их стороны никаких определений, что это-де «сын Марии и Иосифа», «сын плотника» и даже просто «не плотник ли он». Тут все было бы ясно и однозначно: «А-а, так это наш пьяница-плотник решил тут в проповедники податься!..».

Не было бы ни у кого из них никаких затруднений с идентификацией стоящего перед ними человека, поскольку в маленьком селении все пьяницы на виду и всем известны. Да, собственно, никто бы из односельчан даже и не пришел бы ни на какую встречу с ним, как с проповедником…

Так что – не было у Иисуса никакого прошлого «гулящего плотника». Как, впрочем, и не гулящего тоже, о чем говорилось выше. Так что, как ни крути, а не мог, не мог Иисус-работяга стать проповедником, с репутацией обжоры и пьяницы!

А вот Иисус – предводитель шайки бандитов – более чем мог. Более того скажу: пожалуй только лишь именно такой Иисус и мог стать именно таким проповедником. Именно бывшему главарю банды разбойников явно было откуда взять привычку к жизни обжоры и пьяницы, и именно бывший главарь лихой банды мог иметь смелость привнести ее с собой в новую жизнь, невзирая на «мнение общественности». Вот уж чего-чего, а презрения к общественному о себе мнению, за годы всеобще-осуждаемого разбойничьего существования у него неизбежно выработалось с избытком!

Так что понятным делается не только заработанное им в народе прозвище, но и то, как он смог так открыто и смело процитировать столь невыгодное о себе мнение, ничуть при этом не озаботившись тем, чтобы его опровергнуть или хотя бы подкорректировать…

Но, может быть, такая народная молва об Иисусе относится к разряду преувеличений и не отражает действительности? Едва ли. Ведь если бы она и впрямь была преувеличенной, то есть намеренно искаженной, ложной, то Иисус наверняка не стал бы столь безразлично-спокойно к ней относиться, и все-таки как-то опроверг бы ее, как именно лживую. Но он не стал ничего опровергать, и из этого молчания Иисуса вытекает, что, судя по всему, народная молва тут далеко от истины не отходит…

К тому же некоторые случаи из жизни Иисуса, описанные в Евангелиях, наводят на мысль, что произойти они могли только при наличии, скажем так, «определенных обстоятельств», выражавшихся в некоторых, так сказать, «специфических состояниях», вызываемых как раз образом жизни «обжоры и пьяницы».

Думаю, сей заковыристый намек понятен. Тем же, кому он не только понятен, но и не очень приятен (или даже очень не приятен), предлагаю проявить толику терпения и внимательно рассмотреть вместе со мной несколько евангельских эпизодов.

Начнем с достаточно знаменитой истории, которую принято называть «очищением Храма». История эта заключается в том, что однажды, «войдя в храмовый двор, Иисус выгнал вон тех, кто продавал и покупал в Храме, опрокинул столы менял и скамьи торгующих голубями» (Мр. 11:15, перевод РБО).

Далее, наорав на присутствовавших там, что они превратили Дом Божий, которому надлежит быть местом молитвы, а не торговли, почему-то не в базар и не в торговую площадь, а ни во что иное, как в «логово разбойников»(?), Иисус с учениками, внеся на некоторое время сумбур и неразбериху в храмовое богослужение, удалились.

Вот такая история. Да, конечно, христианские богословы дали ей красивое название «очищения Храма», однако соответствует ли оно действительности? Не похоже. Ведь что же это за «очищение» такое, если все, что происходило в Храме до этой, скажем так, «акции» – все то же самое и продолжило происходить сразу после нее, и продолжалось вплоть до самого разрушения Храма спустя три десятка лет?

И менялы сидели там, как до, так и после, причем вовсе не для «ограбления народа», а потому, что паломники приходили в Иерусалим из всех стран иудейского рассеяния, и для внесения храмовой подати им требовалось менять принесенные с собой деньги на специальную «кошерную» монету. И торговцы голубями и прочей живностью, как занимались этим, так и продолжили. Причем вовсе не из неуважения к Храму и не для забавы, а потому, что это были животные, предназначенные для совершения такого обязательного в иудаизме того времени священнодействия, как жертвоприношение животных…

В общем, что было, то и продолжило быть в храме после так называемого его «очищения», так что акция Иисуса и учеников выглядит попросту каким-то агрессивным выплеском некоего спонтанного раздражения. Выплеском очень странным и по своим последствиям совершенно бессмысленным, совершенным, похоже, просто потому, что «так подкатило».

При этом надо заметить, что едва ли можно представить себе, чтобы на такую мощную и дерзкую агрессию был бы способен бывший работяга-плотник. Не побояться пойти в атаку на целый храмовый комплекс, с десятками и сотнями наполнявших его людей, и охранявшей его с храмовой стражей. Привести их всех своей дерзостью и напором в растерянность и замешательство, «натворить дел» и безнаказанно-победоносно удалиться – это явно поступок того, кто точно имел уже опыт водить своих ребят в боевые атаки, а никак не плотника, только-только оторвавшегося от верстака!..

И к тому же – это сравнение происходящего в Храме ни с чем иным, как с «логовом разбойников». Я не думаю, что если бы суетная и шумная обстановка некоего восточного базара на святом месте Храма привела в негодование бывшего плотника, то у него в сознании возник бы иллюстративный образ именно логова разбойников, а не того же базара или иного места шумной торговой деятельности. Как-то логово разбойников не очень-то ассоциируется с торговлей у обычного человека…

Возможно, конечно, оное логово действительно являлось местом и шумным, и суетным, и по этим параметрам вполне подходящим для иллюстрации обстановки в Храме, но только откуда об этом знать бывшему плотнику, ни разу такового логова в глаза не видевшему? Да еще и знать настолько хорошо, чтобы именно этот образ и пришел на ум первым и самым ярким, несмотря на то, что был он все-таки отнюдь не самым точным в плане иллюстративности.

Однако, вернемся непосредственно к событию в Храме, и постараемся разобраться, что же все-таки это было – все это буйство там Иисуса со товарищи? Тут все становится понятным, стоит только внимательно всмотреться в порядок хода событий, в том его виде, в каком он описан в Евангелии от Марка – первом по времени написания из всех четырех Евангелий.

А порядок здесь описан такой: за день до этих событий, Иисус с учениками торжественно входит в Иерусалим, вместе с другими паломниками, собиравшимися на празднование Пасхи. Войдя в город, он осматривает Храм, гуляет по городу, и поздно вечером тихо-мирно выходит из Иерусалима в ближайший городок Вифанию, где у них был организован ночлег. Так и прошел первый день пребывания Иисуса в Иерусалиме, так прошло его первое посещение Храма.

И на этом описании того, как прошел первый день Иисуса с учениками в Иерусалиме, мы просто обязаны заострить наше внимание! И должны мы это сделать потому, что, как следует из описания Евангелия Марка, в первый день Иисус так же посещает тот же самый Храм, но почему-то в это его посещение не происходит ровным счетом ничего! Почему же, что за странность? Ведь и в тот день он видел там всех тех же и менял, и торговцев жертвенными птицами и животными, наблюдал всю ту же самую торговлю, шум, гам и суету, однако никаких побуждений к «очищению» при этом не испытал, спокойно удалившись с учениками на ночлег!

А вот уже после этого ночлега начинаются довольно странные события, свидетельствующие о том, что ночлег был, скорее всего, «веселым и бурным»…

Во-первых, выйдя утром следующего дня в сторону Иерусалима, Иисус ощущает приступ голода и движимый этим ощущением, устремляется к увиденной им на пути смоковнице – фиговому дереву. Однако он при этом совершенно почему-то забывает, что наличие хорошо заметных листьев на этом виде деревьев является признаком того, что плодов на них еще нет. Как человек, родившийся и выросший в тех краях, он не мог не знать особенностей плодоношения этого дерева, не мог не знать, что «листья есть – плодов нет», но почему-то случается тут с ним странный приступ временного затмения памяти и ослабления ориентировки в «пространственно-временном континууме»…

Со всей страстью голодного человека кидается Иисус к несчастному дереву, рассчитывая поживиться от его плодов, но натолкнувшись на вполне понятное отсутствие таковых, приходит почему-то не в разум, чего следовало бы ожидать, а в абсолютно лишенные всяких оснований и логики раздражение и ярость. Он осыпает ни в чем не повинное растение проклятиями, так что, согласно Евангелиям, дерево впоследствии даже засохло. И будь у этого представителя флоры разум, засыхало бы оно в полнейшем недоумении и с трагически-логическим вопросом: «За что ж так-то?!»…

А Иисус, в таком вот, явно каком-то неадекватно-заведенном состоянии, продолжил с учениками путь к Иерусалиму. И вот когда они добрались уже на этот раз и вновь вошли на территорию Храма, вот тут-то все и началось… То, что еще вчера не вызывало у Иисуса ни малейших(!) негативных чувств, сегодня оказалось для него почему-то просто невыносимым! Тогда-то он и устроил там то самое «очищение», о котором было сказано выше…

И вот тут зададимся вопросом: что же изменилось за ночь? Что могло случиться прошедшей ночью, что вызвало такую радикальную смену настроений у Иисуса по отношению к ничем не изменившейся обстановке в Иерусалимском храме? Чем объяснить, что вместо еще вчерашнего полного миролюбия и спокойного восприятия того же самого, что он увидел в храме и сегодня, он проявляет по отношению к тем же событиям и людям в храме нетерпимую раздражительность и спонтанную агрессивность?..

Что ж, в сопоставлении с предваряющей эти события историей со смоковницей, где аналогичные проявления раздражительности и агрессии сопровождались так же еще и затмениями памяти, и ухудшением ориентировки в событийной последовательности, ответ вырисовывается вполне, думается мне, очевидный… Всё это очень сильно напоминает проявления очень сильного, я уж прошу прощения, похмельного синдрома!

Во всяком случае, если допустить, что вернувшись после первого дня посещения Иерусалима на ночлег в Вифанию, Иисус со товарищи «весело и бурно» отметили это событие, то их пробуждение на следующее утро могло быть достаточно мучительным, а поведение – вот именно таким, каким оно и описано. Именно после такого рода весьма «бурной и веселой» ночи можно столкнуться и с временными провалами в памяти, и с дезориентацией во времени и пространстве, да и нервишки в такие моменты всегда, мягко говоря, «пошаливают»…

Так что эта история достаточно красноречиво свидетельствует о том, что народная молва об Иисусе, как об «обжоре и пьянице» не была, пожалуй, никаким «преувеличением». Причем свидетельствует об этом не только эта история с «очищением Храма».

Есть в Евангелиях и еще одна не менее знаменитая история – история «усмирения бури», у которой так же имеется интересная предыстория. Данные события описаны во всех трех синоптических Евангелиях (Мр.4:35–41; Мф.8:23–27; Лк.8:22–25), но я хочу, чтобы мы опять обратились к тексту того Евангелия, которое было написано самым первым, поскольку именно в нем содержится одна весьма любопытная фраза на греческом.

Вот, как записана эта сцена, если читать ее в «классическом», синодальном переводе: «Вечером того дня сказал им: переправимся на другую сторону. И они, отпустив народ, взяли его с собой, как он был в лодке; с ним были и другие лодки.

И поднялась великая буря; волны били в лодку, так что она уже наполнялась водою. А он спал на корме, на возглавии.

Его будят и говорят ему: Учитель! Неужели тебе нужды нет, что мы погибаем?

И, встав, он запретил и сказал морю: умолкни, перестань. И ветер утих, и сделалась великая тишина. И сказал им: что вы так боязливы? как у вас нет веры? И убоялись страхом великим, и говорили между собою: кто же сей, что и ветер и море повинуются ему?».

В этом фрагменте Евангелия от Марка я хочу, прежде всего, обратить внимание на довольно странно звучащую фразу: «И они, отпустив народ, взяли его с собой, как он был в лодке; с ним были и другие лодки». Что, в самом деле, значит «взяли его с собой, как он был в лодке»? И к чему сделано упоминание о том, что «были и другие лодки»? Совершенно не понятно!

Что ж, обратимся к мнению признанных специалистов. Вот, что говорит об этой фразе известный российский переводчик, филолог и библеист, магистр богословия В.Н. Кузнецова в своих комментариях на Евангелие от Марка: «Иисус предлагает ученикам переправиться на другую, то есть восточную сторону озера. Вероятно, это ученики садятся к Иисусу в лодку, а Он остается в ней (по-гречески не совсем понятно: «ученики берут Его, как Он есть»)».

Из этого комментария можно видеть, что, оказывается, в ответ на распоряжение Иисуса о переправе на другой берег озера, ученики не просто садятся с Иисусом в лодку и отплывают, а, что характерно, берут Иисуса в лодку такого, «как он есть». Что означают эти слова? Какого такого «как он есть» Иисуса берут ученики в лодку? И почему они не «садятся с ним в лодку», а именно «берут его в лодку», словно речь идет о каком-то предмете?

Христианские переводчики выходят из всех затруднений при помощи различных истолковательных вариантов, один из которых приведен в самом комментарии госпожи Кузнецовой: «Ученики садятся к Иисусу в лодку». Каким же таким образом из «берут его, как он есть», может получиться «садятся к Иисусу в лодку» – этого госпожа Кузнецова не поясняет, указав лишь, что это «вероятно» вот так можно перевести…

В общем, очевидно, что христианские переводчики стараются как можно дальше отвести свои «переводы» от прямого звучания этой фразы, что и понятно – ведь прямой смысл этих слов может означать, в общем-то, лишь одно, и именно то, что Иисус мог быть в этот момент… сильно, я опять прошу прощения, нетрезв.

Настолько сильно, что его, «в том состоянии, в каком он был», взяли в какую-то ближайшую и видимо не лучшую лодку, о чем свидетельствует замечание Марка, что «были там и другие лодки». И надо сказать, что только принятие вышеописанного варианта событий, объясняет это, иначе совершенно бессмысленное, упоминание Марка о наличии в том месте еще и других лодок, на необъяснимость чего сетует, в частности, в своих комментариях госпожа Кузнецова.

И именно это прямое значение слов Марка о том, что ученики «взяли его прямо таким, каков он был» (а, в частности, именно так звучит эта фраза в английском переводе American Standard Bible), объясняет и то весьма иначе странное обстоятельство, что Иисус спал(!) во время их переправы. Но что же, можно спросить, в данном случае такого очень уж странного в том, что он именно спал?

А странно здесь то, что спал он не в комфортабельной судовой каюте, а лежа на ребристом дне обычной деревянной рыбацкой лодки, положив голову на деревянную кормовую скамью, причем спал даже и тогда, когда из-за налетевшего вдруг шторма лодку стало нешуточно бить волнами.

Только представьте себе, как жалкую посудину швыряет на волнах вверх-вниз и из стороны в сторону, заливает водой, грозя утопить в любую минуту, а Иисус, бьющийся о борта лодки и весь, разумеется, вымокший, продолжает… спать мертвецким сном! Такой сон невозможно объяснить никакой усталостью, и никаким «спокойствием» – такой сон возможен лишь под действием хорошей дозы, скажем так, «наркоза»…

Понятно в этом случае и то обстоятельство, что, как передает греческий текст Евангелия от Марка, ученики стали будить Иисуса совсем не в вежливых, а достаточно грубых выражениях, а сам Иисус, с трудом проснувшийся от их не очень дружелюбного на себя воздействия, не речь торжественную произнес, а попросту рявкнул на всё окружающее, что-то вроде того, что: «Заткнуться всем и всему!..».

Поразительно, что при этом, как утверждается в текстах Евангелий, все и вся и впрямь очень скоро стихли, что можно объяснить и совпадением, а можно – и способностью этого странного Иисуса влиять на природные процессы. Но тема чудотворений не является сейчас предметом нашего рассмотрения, поэтому данное обстоятельство оставим без комментариев…

Таким образом, рассмотрев и случай со смоковницей, и так называемое «очищение Храма», и эту историю «усмирения бури», мы видим, что образ жизни, который Иисус вел, уже будучи проповедником (и который сложился, безусловно, под влиянием некоторых привычек, привнесенных им из своего прошлого), – этот его образ жизни и впрямь соответствует полученному им в народе прозвищу «обжоры и пьяницы». Так что приходится признать, что оное прозвище не было никаким «преувеличением»…