Текст книги "Георгий Данелия"

Глава четвертая. «Пришел Гена Шпаликов…»

Шпаликов, Юсов: «Я шагаю по Москве»

«Пришел Гена Шпаликов, принес бутылку шампанского в авоське и сказал, что придумал для меня классный сценарий».

До этого исторического визита многообещающий начинающий кинодраматург Геннадий Шпаликов и многообещающий начинающий кинорежиссер Георгий Данелия были знакомы лишь шапочно. Друзьями их сделает совместная работа – без этого они вряд ли стали бы близко общаться: сказывалась разница в возрасте (Данелия был на семь лет старше).

К моменту начала работы над будущим фильмом «Я шагаю по Москве» ни одной полнометражной картины по шпаликовскому сценарию еще не попадало в широкий прокат. Хотя как раз тогда Марлен Хуциев мыкался с картиной «Застава Ильича», которая не угодила лично Никите Сергеевичу Хрущеву (и в результате появилась на экранах лишь после его отправки на пенсию). То, что Шпаликов в разгар грозы, нависшей над написанной им «Заставой…», предложил Данелии снять во многом похожий, но якобы более конформистский, идеологически безобидный фильм, Хуциев расценил как предательство – и до конца дней трактовал это именно таким образом.

Если в титрах «Заставы Ильича» (добравшейся до зрителя в 1964-м, через год после «Я шагаю по Москве» под названием «Мне двадцать лет») сценаристами указаны Хуциев и Шпаликов (именно в таком – алфавитном – порядке), то в данелиевской картине белым по серому значится: «Сценарий Геннадия Шпаликова». На деле вклад постановщика непосредственно в драматургию фильма был, как всегда у Данелии, весьма весом.

Георгию же принадлежит и окончательное название картины (сценарий какое-то время назывался «Верзилы», потом – «Приятели»; а после того, как Шпаликов сочинил текст песни с припевом «А я иду, шагаю по Москве», Данелия сократил эту строчку до общеизвестного ныне четырехсловного заглавия), и жанр («лирическая комедия»: введено по настоянию мосфильмовской редактуры, доконавшей режиссера вопросом, почему его кинокомедия такая несмешная).

Данелия всю жизнь называл «Я шагаю по Москве» единственным своим фильмом, который не смог бы переснять впоследствии. Здесь идеально совпало все: время с его особой атмосферой, модой, вкусами, разговорами плюс сверхталантливые люди, собранные режиссером в команду абсолютных единомышленников. Все были целиком погружены в творческий процесс, полны энергии и, главное, молоды: над картиной помимо 33-летнего Данелии и 26-летнего Шпаликова работали 34-летний оператор Вадим Юсов (как раз перед этим прогремевший с «Ивановым детством» Тарковского), 33-летний композитор Андрей Петров и совсем уж юные актеры: Никите Михалкову и Евгению Стеблову в 1963-м было по 18 лет, Галине Польских и Алексею Локтеву – по 24.

«Чистотой формы, к которой я всегда стремлюсь, дорог мне фильм “Я шагаю по Москве”. Это – целостный фильм. В нем предельно совпадают режиссерский замысел и операторское решение, – вспоминал Вадим Юсов. – Это был мой первый опыт сотрудничества с Данелия. Снимая фильм, живешь его проблемами, полон его переживаниями. Помню, как после “Иванова детства” появилась потребность в разрядке. Хотелось снять что-то совсем другое по духу, по стилю, по настроению. Тогда и состоялась моя первая встреча с Данелия. Мне предложили сценарий “Я шагаю по Москве”, и я согласился. До сих пор я воспринимаю этот фильм как добрую и хорошую сказку о добрых и хороших людях. Наверное, в самой жизни не бывает такой чистоты отношений между людьми, какая есть в этом фильме. Но его безмятежная интонация была найдена не сразу. Существовало шесть вариантов сценария, и первый был абсолютно противоположен по настроению самому фильму. Пожалуй, первый вариант сценария я бы не согласился снимать, да и назывался он не очень симпатично – “Верзилы”».

При таком изначальном наименовании неудивительно, что Данелия долго противился рекомендациям Шпаликова взять на главную роль – метростроевца Коли – Никиту Михалкова, с чьим старшим братом Андроном Геннадий близко дружил. В то время, пока сценарий писался, Никита никак не тянул на верзилу. Но когда после долгих мытарств сочинения Шпаликова – Данелии по инстанциям (что было связано с одиозным статусом все той же «Заставы Ильича») картину наконец запустили в производство, Геннадий привел Никиту на площадку, и Георгий Николаевич немедленно утвердил последнего на центральную роль. К тому времени младший Михалков уже вымахал именно в такого верзилу, каким его знает весь советский и постсоветский народ.

Вспоминая о роли, впервые принесшей ему всесоюзный успех, Михалков по сей день жмурится от удовольствия:

«Съемки “Я шагаю по Москве” – это была песня.

Данелия – молодой, веселый, легкий. Мне очень повезло, что первая большая актерская роль, первая главная роль была в фильме, который снимал именно он. Данелия работал шутя, играя, не надувая щек. Я был совсем молодой и так ощутил атмосферу тех съемок… Тогда впервые понял, что хочу этим заниматься. И тогда уже начинал что-то предлагать для своей роли. Я сам придумал, что мой герой к герою Стеблова выйдет с лисьей маской на лице. Чтобы это было неожиданно. Данелия сразу сказал: “Можешь попробовать”, а потом, через паузу: “Э-э, брат, да я дам тебе рекомендацию во ВГИК на режиссерский”. И дал, но не сразу. Я тогда учился в “Щуке”, во ВГИК пошел позже».

В той же «Щуке» (Театральном училище им. Б. В. Щукина) был найден исполнитель самой комической роли в фильме – Саши, лучшего друга Коли – Евгений Стеблов, ранее снимавшийся только в массовке. Ну а более старшие Локтев и Польских ко времени съемок у Данелии могли уже считаться звездами: первый исполнил главную роль в картине Якова Сегеля «Прощайте, голуби!», вторая – знаменитую «Дикую собаку Динго» в фильме Юлия Карасика.

«С Георгием Данелия у актеров сразу установился творческий контакт, мы понимали его с полуслова, – свидетельствует Михалков. – Он требовал от нас предельной искренности и добивался этого порой самым неожиданным образом. Снималась комедийная сцена в парке. По сюжету мы должны были смеяться весело, отчаянно, до слез. Испробовали всё – ничего не получалось. И тогда наш режиссер, опустившись на четвереньки, как-то боком, чрезвычайно быстро пополз к кустам. Мгновение стояла мертвая тишина, а потом грянул оглушительный смех. Оператор Вадим Юсов спешил заснять нужные кадры. Эта сцена получилась очень живой в фильме.

Интересно снимал Данелия сцены в ГУМе. Толпы любопытных собирались вокруг нас, как только начинали устанавливать свет. Тогда принесли запасную камеру и в дальнем углу магазина инсценировали съемку. Этот “обманный маневр” сделал свое дело: нужная нам площадка мгновенно опустела, и мы могли спокойно работать перед камерой, скрытой от посторонних глаз на втором этаже. Люди не замечали, что идет съемка, они не замечали, что были ее участниками, и вели себя как обычно: подходили к прилавкам, разговаривали, рассматривали товары и так далее. Это позволило и нам чувствовать себя перед камерой легко и свободно».

Легкость и свобода – определяющие понятия для «Я шагаю по Москве». Все, кто работал над фильмом, отмечали впоследствии эту неслыханно раскованную атмосферу, в которой проходили съемки. Совершеннейшей непринужденностью, естественностью в результате оказался пропитан и каждый кадр картины.

Для Данелии в то время существовало три авторитета, мнением которых он дорожил необычайно, – его отец Николай Дмитриевич, его учитель Михаил Ильич Ромм и его друг Сергей Бондарчук. Всем троим «Я шагаю по Москве» очень понравился, а Ромм сразу после выхода фильма написал о нем не то что теплую, а прямо-таки восторженную статью:

«Даже широкоэкранность не утяжеляет изображения, не придает ему, как это подчас бывает, ложной значительности. Широкий экран использован Данелия и Юсовым изобретательно и умно. Помимо всего прочего он помогает камере следить за свободно движущимися, как бы ничем не скованными актерами, которые вроде бы и стараются играть перед аппаратом, а живут на экране радостно и просто. И это очень хорошо. Мне особенно пришлись по душе обаятельный Михалков, Стеблов (ревнивый жених) и Польских (продавщица). Отлично играют небольшие эпизоды режиссеры Владимир Басов и Ролан Быков.

Афиша кинокомедии Георгия Данелии «Я шагаю по Москве» (1964)

Оператор Юсов, которого зритель знает по “Иванову детству”, снял Москву свободно, подвижно и очень выразительно. Москва на экране и хороша и похожа на себя. А это случается далеко не всегда. Вдобавок увидели в ней много интересного.

Вот хлынул летний проливной дождь, сплошная белесая пелена, как занавес, опустилась над московскими улицами. Бежит насквозь мокрая девушка, а рядом, как привязанный, велосипедист с зонтиком. Он описывает вокруг девушки вензеля и все норовит прикрыть ее зонтиком, а ей это ни к чему…

Вот бежит под дождем жених в черном костюме и галстуке бабочкой. Саша наголо острижен: в припадке ревности он решил порвать все, отказаться от отсрочки, он уже остригся, как новобранец, а теперь передумал и стремглав несется в загс…

Вот церковь. Идет богослужение. Несколько старушек. В церковь попадает Колька: ему нужно отыскать владелицу собаки. Он смущен, паренек явно никогда не был в церкви. И прежде всего он вежливо здоровается со священником. Тот, не прерывая службы, удивленно отвечает на приветствие…

Каждый кадр картины радует веселой изобретательностью режиссера и оператора.

Есть художники, которым творчество дается большой кровью. Человечество с благодарностью хранит имена многих великих страстотерпцев искусства. Я не называю этих имен, потому что не хочу никаких аналогий.

А есть художники, которые творят, как птица поет, – потому что утро, потому что погода хорошая. Картина “Я шагаю по Москве” снята вот так. Снята, как песнь о молодости. Снята настоящими художниками, хорошими кинематографистами, людьми с отличным вкусом».

(В этой же статье Ромм емко сформулировал одну из самых характерных черт кинематографа Данелии, которая будет присуща и последующим его фильмам: «Эпизоды иной раз не заканчиваются – догадывайся сам, что еще было, а действие уже перескочило дальше, дальше».)

Сценка с дождем и велосипедистом, выписывающим вензеля вокруг девушки, запоминалась всеми зрителями, что неизменно удивляло Данелию. Не только потому, что два этих бессловесных героя появляются в фильме лишь на несколько секунд, но и потому, что именно из этой сцены выросла вся остальная картина. Когда Шпаликов заявился к Данелии с бутылкой шампанского, весь его «классный сценарий» на тот момент состоял единственно из этого визуального образа. В окончательном варианте литературного сценария эпизод выглядел так:

«А по самой середине улицы шла девушка. Она шла босиком, размахивая туфлями, подставляя лицо дождю. Девушка, наверно, сразу так промокла, что ей было все равно – стоять где-нибудь в укрытии или топать по лужам.

Была она не то чтобы красивая, но когда человеку хорошо, это сразу видно. Такого человека нельзя не заметить. Ребята смотрели на девушку из подъезда…

И все на нее смотрели – кто из дверей магазина, кто из-под зонтиков.

В другое время к ней обязательно кто-нибудь бы подошел, но сейчас только смотрели издали.

Дождь стоял стеной.

И внезапно появился парень на велосипеде, мокрый насквозь, в кедах, улыбается.

Он медленно поехал за девушкой, медленно-медленно, еще работая педалями. Девушка обернулась, он что-то сказал ей. Потом поехал рядом, с трудом сдерживая равновесие на такой малой скорости. Не слышно было, о чем они разговаривали, только парень все время улыбался…

Кончилось это тем, что девушка села на раму перед ним, он разогнал велосипед, и они уехали под дождем».

Совсем не так, как в фильме, – о зонтике вообще ни слова. Хотя в основном сценарий, как это обычно и бывает, содержал в себе гораздо больше того, что позже попало в кадр. Диалог в аэропорту, с которого начинается действие фильма, возникает только на четвертой странице сценария и отнюдь не может похвастаться той же лаконичностью, что на экране:

«– Сейчас потанцевать бы, – сказала девушка очень просто.

– Рано еще, – сказал Володя, лишь бы что-нибудь сказать.

– Это не важно, не в этом дело.

– А ты что, улетаешь? – Ему хотелось, чтобы разговор не был уж совсем односторонним.

– Встречаю мужа.

– Ну да – мужа? – Он не поверил.

– Мужа.

– У тебя муж есть?

– Угу.

– Счастливые люди, кого встречают, – сказал Володя.

– Женишься – и тебя будут встречать.

– Где уж тут жениться, когда все девушки уже разобраны.

– Ну что ты! Нас же в два раза больше. По переписи.

– Это для утешения говорят. Утешают таких, как я. – Он помолчал. – В общем, у вас все хорошо?

– Очень хорошо.

– Но ведь так не бывает, – серьезно сказал он.

– А вот бывает! – Она улыбнулась.

Улыбка у нее счастливая. Действительно счастливая».

Взаимодополняют друг друга сценарные и экранные свидетельства того, как выглядела Москва-1963 в целом и в частностях. Вот несколько характерных описательных фрагментов сценария:

«Утренние газеты штурмом брали город. Эскалатор метро белел от них.

Читали стоя на платформе, закрыв лицо развернутым хрустящим листом. В проносящихся поездах с ходу мелькали мимо те же белые листы».

«В просторной приемной райвоенкомата висели плакаты. Плакаты обучали, как надо действовать при атомном нападении. На них с легкой руки неизвестного художника все получалось просто, они обнадеживали и вселяли уверенность, что в конце концов все не так уж страшно и можно спастись, если знать предлагаемые на плакатах средства».

«В городе наступает вечер, теплый, летний. Вспыхивают фонари и рекламы на улицах. Над крышей “Известий” побежали, складываясь в слова, яркие буквы. В Лужниках, в шуме трибун, аплодисментах и криках, зажигаются мощные прожекторы, освещая размеченное поле, мяч в игре.

А рядом, на Москве-реке, замелькали по воде огоньки речных трамваев, осветился сразу пролет метромоста, шары, фонари набережной, какие-то огни на мачте, проплывающей мимо баржи, и впереди медленно вращающееся колесо обозрения в Парке культуры…»

Действительно, сплошная лирика – что в урбанистических пейзажах, что в романтических диалогах («– Саш, а давай лодку купим. Сто рублей. Возьмем отпуск, сядем в лодку и поплывем к Черному морю. – Куда это я поплыву? Мне же в армию нужно. – А после армии? Поплывем? – Вот после армии и купим»). Если бы в кадр вообще не попадали люди старше двадцати пяти лет, более бесконфликтного фильма нельзя было бы себе и представить. Однако в картине активно действуют и взрослые, но не все такие же хорошие, как Колины мама и бабушка.

Кинокритик Денис Горелов сформулировал суть подспудной конфликтности, содержащейся в фильме, следующим образом: «50-е прошли под игом старших, которые учили, наставляли и трахали мозг – а к 60-м сникли и только неубедительно скандалили. В метро (“Очень умный, да? Ты смотри, как бы тебе кто-нибудь вскорости не дал бы по шее!”). На проспекте (“А ты кто такой? Раз копаем – значит, надо, понял?”). В парке (“Скажи, рисовал лошадь? Рисовал лошадь, говори!”). На прудах (“Вы пройдите в больницу. Собаку – на живодерку. А хозяйку – под суд”). Но они сами уже чуяли, что остаточные пережитки, и задирались неумело. В войну и после в мире случился беби-бум, прирост населения достиг африканских размахов, и к 60-м подросшая молодежь оказалась в уникальном большинстве».

Самых скандальных – и самых запоминающихся – взрослых персонажей сыграли Ролан Быков и Владимир Басов. Первый столь истово комиковал (особенно в сцене в отделении милиции), что игравшие с ним в одном кадре Михалков и Локтев буквально давились от смеха – на экране это видно. Второй же попал в фильм почти случайно. Изначально на роль резонера-полотера был приглашен актер Московского театра миниатюр Рудольф Рудин – будущий пан Гималайский в «Кабачке “13 стульев”». В большом кино Рудину тотально не везло – не пофартило и с фильмом Данелии: актер внезапно заболел – и Георгий Николаевич срочно принялся искать ему замену.

Идеальный заменитель нашелся в соседнем павильоне – это был режиссер Владимир Басов, в то время снимавший свой фильм «Тишина». До той поры Басов, чье выразительное лицо скоро запомнит каждый советский человек, фактически не актерствовал – лишь мимолетно появлялся в кадре собственных постановок, как делали большинство советских режиссеров, включая Данелию. Так что когда младший коллега обратился к Владимиру Павловичу с просьбой сыграть эпизод, Басов очень удивился и стал отнекиваться: какой уж, дескать, из меня актер… Но Данелия, знавший Басова как прекрасного рассказчика, настоял на своем – и так страна получила одного из лучших киноэпизодников на ближайшую четверть века.

Эпизод с полотером отсутствует в литературном сценарии, но является едва ли не самым искрометным во всем фильме. Не откажем себе в удовольствии воспроизвести его на этих страницах:

«Полотер. А ты слышал: “Если можешь не писать, не пиши”?

Володя. Я могу и не писать. А вам что – не понравилось?

Полотер. Нравятся девочки. А литература – это искусство. О чем рассказ-то?

Володя. Ну, в общем, о хороших людях…

Полотер. Мало. Писатель должен глубоко проникать в жизнь. Вот ты кто по профессии?

Коля. Он монтажник.

Полотер. Монтажник – то-то. А писатель – инженер человеческих душ. А ты, как я посмотрю, лакировщик, а? Конъюнктурщик ты!

Володя. Почему я конъюнктурщик? С чего вы взяли?

Полотер. Почему? Да потому что у литературы свои законы. Вот, например, висит на стене ружье охотничье – оно должно выстрелить.

Володя. Какое ружье? Нет там никакого ружья.

Коля. Это Чехов сказал, да?

Полотер. Чудак ты – ведь я же фигурально, к слову пришлось. Каждый индивид должен иметь свою правду характера. А у тебя? Правды характеров нету?

Володя. Я не знаю, может, у меня написано неважно и ружье не стреляет, но это все правда.

Полотер. Правда! А сути нету!

Володя. Какой сути?

Полотер. Основной сути. Ну, у тебя этого малого чужие люди в дом пускают, кормят, поят – и денег не берут. А суть? А суть – или деньги хотели содрать, или прикидывались.

Володя. Перед кем это они прикидывались?

Полотер. Да хотя бы перед малым этим. Или сами перед собой: о, какие мы хорошие, добрые! А за так никто ничего делать не будет. Прикидывались!

Володя. По-вашему выходит, что все такие сволочи?

Полотер. Люди. Недаром древние греки говорят: “Человеком правят три вещи – любовь, голод и страх смерти”, то есть – что? Эгоизм!

Володя. Я не знаю, что там говорят греки, но когда во время войны мы с сестренкой остались без родителей, нас взяла одна женщина. Чужая, незнакомая. Ей самой несладко жилось – она нас взяла и воспитала. Что ж, по-вашему, она прикидывалась? А люди, которые отдали жизнь за идею, за родину! Тоже прикидывались? А любовь?!

Полотер. Любовь… Эгоизм – и всё. Вот послушай. Была у меня любовь – любимая у меня была, женщина. Я ногу вывихнул, месяц не работал – она замуж вышла. За другого. О, сюжет! Что ж, думаешь, она меня любила?

Володя. Сомневаюсь.

Полотер. Правильно. Прикидывалась.

Коля. А теперь как? Нога не болит?

Полотер. Да нога-то в порядке… Или вот еще случай. К тете в Орел в прошлом году я ездил. Ну, приняли – пошел я в магазин, прилег на скамеечке вздремнуть, просыпаюсь: часов нет, пальто свистнули драповое. О, сюжет! Сюжет, да? Писатель должен глубоко проникать в жизнь! Я вот щас роман пишу…

Появляется писатель Воронов.

Полотер. Здрасте, Алексей Петрович!

Воронов. Да уж мы виделись сегодня.

Полотер. А я вот тут с молодежью беседую, пока полы сохнут.

Воронов. Ну здравствуйте, ребята! Воронов… Ермаков! Вот, Ермаков, какое у меня к тебе дело. Мы тут решили выпустить сборник молодых сибирских писателей. Я думаю, ты можешь помочь нам в этом деле. Ну ведь ты лучше знаешь своих ребят.

Володя. Я вообще-то не в курсе… А это кто?

Воронов. Полотер.

Коля. Умный очень.

Воронов. У, я сам боюсь его!

Полотер. Алексей Петрович! А я вашу повесть-то прочел!

Воронов. А, ну-ну?

Полотер. Откровенно, без обид?

Воронов. Откровенно.

Полотер. Талантливо. Но тоже нету.

Воронов. Чего нету?

Полотер. Правды характеров нету!»

Спасибо въедливым мосфильмовским редакторам – приведенная сценка появилась в фильме только благодаря им. После очередного разноса, которому подвергли сценарий на студии, Шпаликов с Данелией со злости решили вложить претензии редактуры в уста демагога-полотера. Начинающий же писатель Володя приводит аргументы, аналогичные тем, которыми пытались оправдаться сценарист и режиссер. А победила в этом споре художественная правда – характеров в том числе.

В советском прокате 1964 года «Я шагаю по Москве» посмотрели 20 миллионов человек. Немало, но на долю главных фильмов того же года («Живые и мертвые» Александра Столпера и «Государственный преступник» Николая Розанцева) пришлось вдвое большее число просмотров. Данелиевские шедевры вообще нередко потеснялись какими-то сиюминутными хитами, но время доказало, насколько прочны и долговечны были именно первые. Ни в 1963-м, ни в 1964 году в СССР не было снято фильма, который в наши дни был бы столь же любимым и популярным, как «Я шагаю по Москве».

И связано это, конечно, не только с гиперталантливой командой, работавшей над фильмом, но и с обаянием самого времени, столь достоверно в нем отображенного. Помянутый Денис Горелов в мини-рецензии на картину, написанной для сборника «500 фильмов, изменивших мир», резюмировал лучше некуда: «Тогда Москва честно казалась лучшим городом Земли. Да что там – тогда так оно и было».