Текст книги "Эльдар Рязанов"

Глава третья
«У вас в кино все можно»

«Человек ниоткуда». «Гусарская баллада». «Дайте жалобную книгу»

После конфуза с фильмом «Не имей сто рублей» Рязанов пришел к выводу, что для следующей его постановки оптимальным вариантом будет не искать готовый сценарий или сценарную заявку, а поступить наоборот – заказать тому или иному автору литературную основу будущего фильма на заранее обговоренный сюжет, который интересен именно ему как режиссеру. Такой сюжет у Рязанова был – он хотел снять комедию о снежном человеке, привезенном из далеких гор в современную Москву. Как раз в конце 1950-х о пресловутом йети шумел весь мир. А в СССР в 1958 году даже была создана комиссия Академии наук по изучению вопроса о «снежном человеке», деятельность которой, к счастью, вовремя прикрыли. Комедиографы, понятно, не могли спокойно смотреть на то, как серьезные ученые отбирают их хлеб. Презренная буржуазная «утка» о снежных людях была заведомой прерогативой не науки, а наиболее массового из искусств; сам Леонид Гайдай, кстати говоря, подумывал о том, чтобы ввести персонажа-йети в свой фильм «Шурик в горах» (будущая «Кавказская пленница»), но отказался от этой мысли.

Рязановым же задолго до этого образ снежного человека овладел полностью. Режиссер разыскал подходящего, как ему казалось, сценариста – уже в те годы довольно известного Леонида Зорина, который много позже по-настоящему прославится своими «Покровскими воротами». Зорин мыслил с Рязановым в унисон; Эльдар все еще не отваживался на полноценное соавторство, но сценарий с первоначальным названием «По ту сторону радуги» Леонид, конечно, писал и в соответствии с замыслом режиссера, и под его контролем.

Завязка комедии такова. Не на шутку задавшись вопросом: «Существует ли снежный человек?» – молодой ученый Владимир Поражаев отправляется в горную антропологическую экспедицию. Упав с большой высоты и потеряв сознание в реалистическом черно-белом мире, Поражаев приходит в себя в мире сновидческом и цветном. Антрополог крепко связан, вокруг него беснуются «снежные люди», оказавшиеся людоедами. Перехитрив дикарей, Поражаев спасается из плена, прихватив с собой наиболее трогательного каннибала Чудака, которого его собственные товарищи тоже хотели слопать. Доставив Чудака в Москву, Поражаев надеется сразить своей находкой всех и вся, но прежде всего свою возлюбленную Лену. Однако планам Поражаева, равно как и его видам на Лену, стремятся помешать занудный брюзга Крохалев «и ему подобные». Новый друг ученого, даром что дикарь, не может спокойно смотреть на такой произвол – и выходит на тропу войны с крохалевыми.

Всю эту историю Рязанов намеревался снять в сюрреалистическо-эксцентрическом ключе, максимально далеком от сдержанного бытовизма «Девушки без адреса» и даже от нарядной сатиры «Карнавальной ночи». Сатира все же предполагалась, но довольно беззубая: Чудак, по мысли авторов, должен был нападать не столько на конкретные пагубные реалии советского общества, сколько вообще на пороки современного цивилизованного человека: эгоизм, зазнайство, праздность, косность. Все это олицетворяли собой пресловутые крохалевы в количестве всего лишь четырех персон. Возможно, Рязанов посчитал, что столь невинное насмешничание заставит цензуру благодушнее отнестись к смелой формально-эстетической составляющей фильма. Увы, эта стратегия себя не оправдала, хотя Рязанов в любом случае не мог даже предположить, насколько печальная участь ждет его картину.

Как бы то ни было, во Втором творческом объединении, возглавляемом Иваном Пырьевым, сценарий получил одобрение, и начался подготовительный период работы над будущим фильмом, который вскоре обрел окончательное название «Человек ниоткуда».

На заглавного персонажа Рязанов пробовал многих, в том числе и Юрия Никулина, которого мог видеть или в цирке, или в его дебютной кинороли – эпизодического, но запоминающегося потешного пиротехника из фильма «Девушка с гитарой». «С первой минуты встречи мы быстро нашли общий язык, – писал Никулин о начале их прекрасной дружбы с Рязановым. – Вспоминали знакомых, говорили о песнях. Так прошло около часа. Только к концу беседы Рязанов от общего разговора перешел к основной теме.

– Я вам дам сценарий Леонида Зорина. Мне кажется, что по нему можно сделать отличный фильм. Хочу вас попробовать на главную роль – роль Таппи, снежного человека. <…>

Мне было известно, что на эту роль уже пробовали Леонида Быкова, Игоря Ильинского, Ролана Быкова, Олега Попова и других известных артистов. На пробах я волновался.

Через некоторое время мне позвонил Эльдар Рязанов и сказал:

– Мы решили утвердить Игоря Ильинского. Все-таки Ильинский есть Ильинский! Как вы считаете?

– Конечно, Ильинский есть Ильинский, – согласился я.

– Но мы вас, – продолжал Рязанов, – все-таки будем снимать. Предлагаю небольшую, но интересную роль болельщика. Этот человек пройдет через всю картину. Такой странный болельщик. Должно получиться забавно.

Сниматься мне хотелось. Да и Эльдар Рязанов привлекал меня. Поэтому я тут же согласился.

Начались съемки в Лужниках. Ильинский, одетый в шкуру снежного человека, бегал по гаревой дорожке стадиона. В это время снимали и меня – крупные планы болельщика, сидящего на трибунах».

Ильинский сниматься не хотел. Он был не в восторге от сценария да к тому же считал, что на эту роль надо брать молодого актера. Рязанов, однако, проявил настойчивость – он всегда отличался как упорством, так и даром убеждения. Скрепя сердце Ильинский согласился продолжить сотрудничество с импонирующим ему режиссером. Увы, вскоре выяснилось, что обоюдная симпатия артиста и постановщика в данном случае застила обоим очи. 57-летний Игорь Владимирович прекрасно изображал простодушие и непосредственность Чудака, но сцены с бегом и прочими физическими действиями давались ему с трудом. Снимаемые параллельно акробатические номера с дублером Ильинского слишком резко контрастировали с подлинными планами актера. Как умные люди, и Рязанов, и Ильинский очень скоро убедились в том, что допустили ошибку, и нашли в себе смелость признаться в этом. Режиссер и актер расстались друзьями, ничуть не исключая возможности совместной работы на какой-нибудь другой постановке, что вскоре и случится.

В тех сценах с Ильинским, которые успели снять, роль Поражаева исполнял Всеволод Сафонов. Вероятно, этот популярный в то время, но совсем не комедийный актер тоже не устроил Рязанова, и он принял решение заменить его Юрием Яковлевым, который к тому времени сыграл всего одну заметную роль в кино, но зато поистине звездную – князя Мышкина в «Идиоте» Ивана Пырьева. Авторитет последнего и стал причиной согласия актера, который тоже не горел желанием участвовать в откровенно сумасбродной по тогдашним меркам комедии.

«Рязанов начинал съемки фильма “Человек ниоткуда” и приглашал меня на Поражаева, – вспоминал Яковлев. – Мне казалось, что роль служебная, да и занятость в театре была огромная, потому я отказался. Вдруг мне звонят с “Мосфильма” и просят приехать для разговора с Пырьевым, предупредив, что машина за мной будет через час. Я, теряясь в догадках, конечно, еду. Вхожу в огромный кабинет директора “Мосфильма” по длинной ковровой дорожке. Где-то в углу маячит стол, около него – Пырьев. Не успев сделать и двух шагов, замираю на месте, потому что он, выйдя из-за стола, бухается на колени и таким образом ползет ко мне навстречу, норовя поцеловать мой ботинок. От неловкости я попятился, а он смотрит на меня снизу и так протяжно, по слогам, иезуитски улыбаясь, говорит: “Сни-май-ся у Ря-за-но-ва!”

Ну тут уж как откажешься?»

Не забыл Рязанов и о другом Юрии – Никулине, вновь пригласив его на маленькую роль, но уже не болельщика, линию которого режиссер почему-то решил убрать, а милиционера. «Эпизод с милиционером снимали на улице. Я должен был выйти из милицейской машины, дать свисток, затем стащить Таппи – Юрского с фонарного столба, усадить в милицейскую машину и уехать.

На съемочную площадку приехала настоящая милицейская машина, за рулем которой сидел капитан милиции. Он вышел из машины и долго меня рассматривал. Я был одет в милицейскую форму, загримирован. Потом у кого-то из съемочной группы он спросил:

– Где у вас режиссер?

Ему показали на Эльдара Рязанова.

– У меня к вам, товарищ режиссер, вопрос, – обратился к нему капитан милиции. – Скажите, пожалуйста, ну почему в кино, как правило, милиционеров показывают идиотами и дураками?

– Как это так? – не понял Рязанов и посмотрел на меня.

А я засмеялся и говорю:

– Это он меня увидел, поэтому и задает такие вопросы.

– Да нет, – смутился капитан. – Я имею в виду не вас. Но мне все-таки интересно: почему милиционеры в кино выглядят такими глупыми?

Долго и старательно Рязанов объяснял капитану, что в нашей картине милиционер будет хороший.

Крошечный эпизод с милиционером в картине остался».

Наконец, третий Юрий в этой картине – Юрий Белов – сыграл еще одного милиционера, у которого в этом фильме было немногим больше экранного времени, чем у Никулина. Как видим, с каждой следующей картиной Белов играл у Рязанова все менее значительные роли. Но все-таки режиссер не забывал артиста, вместе с которым делал свои первые шаги в художественном кино. После «Человека ниоткуда» Белов ненадолго появится и в «Гусарской балладе», и в «Дайте жалобную книгу», и в «Стариках-разбойниках».

А на роль Чудака в конце концов был найден беспроигрышный исполнитель – кинодебютант Сергей Юрский, 24-летний актер ленинградского Большого драматического театра имени Горького. В нем счастливо сочеталось все то, что было необходимо для данной роли: эксцентрика и искренность, комизм и динамичность, отличная спортивная форма и выразительный голос.

«Сначала я подумал, что Рязанов, очевидно, заметил меня в театре, – вспоминал впоследствии Юрский. – Но оказалось, что он меня ни в одном спектакле не видел. Только слышал про меня, что, мол, есть такой артист, который умеет хорошо двигаться, танцевать и даже на руках ходить. <…>

Я приехал в Москву на пробу, прочитал сценарий, и он очень мне понравился. Но, побывав на студии, я понял, что был лишь одной из многочисленных кандидатур. До меня Рязанов перепробовал уже десятка три актеров, в том числе и Олега Попова. Когда дело дошло до меня, силы и терпение режиссера уже были на исходе.

Наше знакомство состоялось в большой гримерной “Мосфильма”, где мне, человеку, любящему клоунаду, пытались придать такой клоунский вид, что я стал бурно возражать, мне показалось, что все это слишком – уж такие громадные ботинки, уж такая голова “рыжего”… И я, начинающий киноактер, еще не имеющий прав на возражения, вступил в спор с известным режиссером. И тут, в этом первом споре, я почувствовал главное ценное для меня качество Рязанова. Я ощутил в нем человека внутренне очень подвижного, не создателя незыблемых схем и теоретических конструкций (есть прекрасные режиссеры именно этого плана), а режиссера, очень четко ощущающего, так сказать, непосредственный момент.

В этом нашем первом споре он вначале очень резко возражал: “Будет именно так, а не иначе!” Я, пытаясь убедить, что костюм не тот, начал показывать какие-то куски роли. Эльдар смотрел непроницаемо. Потом в один прекрасный миг что-то, видимо, получилось, он расхохотался и сказал: “Пусть так, пусть так!” <…>

Рязанов – прекрасный зритель, умеющий смеяться. Причем смех у Рязанова всегда точный: пока не смешно, рассмешить его невозможно. Зато смех Рязанова – это сигнал: “Да, мы на верном пути”».

Что касается Поражаева, то Яковлев, пожалуй, был прав – образ антрополога практически служебный. Наряду с Чудаком наиболее выигрышной являлась роль, обозначенная в титрах как «Крохалев и ему подобные». Это четыре отрицательных персонажа, каждого из коих прекрасно сыграл Анатолий Папанов, для которого «Человек ниоткуда» тоже стал дебютом в кинематографе.

В свое время Папанов, как мы помним, пробовался в «Карнавальную ночь» на Огурцова. «Что он творил на кинопробе! – впоследствии всплескивал руками Рязанов. – Наигрывал “на три зарплаты”! Он еще не чувствовал кинематографа, того… ну, коэффициента, что ли, который допустим в кино. Смотрел я тогда на Папанова, смотрел и… стал снимать Ильинского.

За три последующих года Папанова пробовали в кино еще раз десять. Пробовали и не снимали. Я бы на его месте озверел… Во всяком случае, когда пригласил его сниматься в картине “Человек ниоткуда”, Папанов категорически отказался. Я почти насильно заталкивал его в павильон на кинопробы…»

Папанов в своих воспоминаниях солидарен с Рязановым: «Я считал себя некинематографичным и о съемках в кино даже думать перестал – меня приглашали на пробы, но не утверждали. Тогда я решил прекратить все попытки стать киноактером. И только спустя годы меня нашел мой “киноотец” Эльдар Рязанов. Неделю он буквально за мной ходил по пятам, уговаривал сниматься. А у меня в это время был большой театральный успех – я сыграл Боксера в “Дамокловом мече” Назыма Хикмета, я отказывался. Но Эльдар Александрович все же меня убедил. Так роль, а вернее – четыре роли сразу в комедии “Человек ниоткуда” стали моим дебютом в кино. <…>

Я снялся в четырех ролях – в титрах они назывались “Крохалев и другие” (впрочем, в театре мне случалось исполнять две, а то и три роли в одном спектакле, многократно переодеваясь и перегримировываясь. Например, в обозрении “Где эта улица, где этот дом” я играл заведующего гаражом, хориста оперы, да еще и лаял за кулисами за невидимую собаку; несколько ролей было у меня и в спектаклях “Клоп”, “Мистерия-буфф”, “Лев Гурыч Синичкин”). В первой новелле фильма я играл Крохалева – начальника экспедиции, разыскивающей снежного человека, – этакого преуспевающего и тепло обосновавшегося в жизни ученого, скептически относящегося к энтузиазму своего молодого коллеги Поражаева (роль бескорыстно преданного науке молодого человека замечательно играл Юрий Яковлев). Экранные “родственники” Крохалева – зазнавшийся Чемпион и Актер театра Трагикомедии. Но, пожалуй, самой интересной была роль очень колоритного Вождя людоедского племени “тапи”…»

Предмет воздыханий и Поражаева, и Крохалева-ученого – Лену – обаятельно воплотила Людмила Гурченко. Впрочем, эта роль в фильме уж точно была во всех отношениях служебной.

Несмотря на безукоризненно подобранный актерский ансамбль, съемки шли с трудом, ведь Рязанов фактически двигался на ощупь. До него столь гротескных, бурлескных, истинно чудаковатых (в соответствии с именем главного героя) комедий не снимал в Советском Союзе никто.

Фрагмент воспоминаний Сергея Юрского дает некоторое представление о том, в какой атмосфере проходила постановка картины: «Помню один эпизод – комбинированная съемка. Мы с Юрой Яковлевым – Поражаевым летим в космос. Нас подвесили на металлических поясах, а Эльдар ходит понизу. И тут начался спор. Я был активной стороной, Эльдар – возражающей, а Яковлев – раздраженно-мирящей. Дело в том, что картина была эксцентрическая, условная и по декорациям, и по способу исполнения, и по самому сценарию. В то время это случалось не так часто. И речь во всех наших спорах шла о мере условности. Потому что, когда позволено все, когда можно делать все, что угодно, очень важно, просто необходимо, найти ту меру, которая отсекает избыток возможностей, очерчивает определенный круг. Иначе, если делать и то, и другое, и все, что угодно, получится не художественное произведение, а набор трюков. И речь шла о том, чем самоограничиться, чтобы эксцентрика выглядела убедительно. Были разные точки зрения: что допустимо, что недопустимо. Я стремился ограничиться, а Рязанов толкал меня к полной свободе. И, как правило, в этих спорах не оказывалось победителей и побежденных, но в итоге рождался, наконец, раскатистый Эльдаров смех, и тут актерское чутье подсказывало мне: вот тут лежит точное решение. Потому что смеялся он всегда, по существу, над тем, чего еще нет, но что заложено в этой сцене и сейчас начинает проглядывать».

То был восхитительный и смелый эксперимент, который многие современники наверняка сумели бы оценить по достоинству, если бы только над фильмом не разразилась гроза. Но грозы, как это всегда бывает, до самого последнего момента никто не ждал.

23 марта 1961 года Василий Катанян сделал в дневнике такую запись: «Элик сдал наконец свою картину, теперь она называется “Человек ниоткуда”. Эксцентрично, весело, с выдумкой. Очень удачный герой – Юрский. Премьера прошла с большим успехом».

Премьера состоялась в Доме кино, но с выпуском картины в прокат никто не спешил. Это была привычная практика: между окончанием работы над картиной и ее полноценным выходом в свет нередко проходило по полгода и более. Рязанов терпеливо ждал, когда страна посмотрит и оценит его третью комедию.

И тут прозвенел первый звоночек: картину толком еще никто не видел, но ее уже начали оценивать, причем публично. 22 июня 1961 года в газете «Советская культура» появилась статья «Странно», помещенная в рубрике «Письма зрителей» и полностью посвященная «Человеку ниоткуда».

Автор письма-статьи начал с того, что недавно он-де находился в командировке в Полтаве, где и посмотрел новую кинокомедию: «В фильме “Человек ниоткуда” есть некоторые интересные, занимательные сцены, смешные эпизоды. Есть и красивые виды Москвы. Но для большого фильма этого мало. Нужны мысли, нужна четкая и определенная идейная концепция, ясная философская позиция авторов, но именно этого не хватает в фильме. Ибо “философия”, заключенная в сценарии Л. Зорина, – это либо брюзжание, слегка подкрашенное иронией, либо двусмысленные (в устах людоеда) и невысокого полета афоризмы, вроде того, что нет ничего приятнее, чем съесть своего ближнего. Попытки же уйти в область чистой эксцентрики и гротеска приводят лишь к бессмысленному трюкачеству и погрешностям против художественности. В таком, я бы сказал, балаганном стиле сделаны заключительные эпизоды картины – космический полет…»

Под этой якобы читательской рецензией стояла подпись: «В. Данилян, научный работник». На Зорина и Рязанова статья произвела удручающее впечатление – не потому что была ругательной, а потому что вышла раньше самого фильма. Рязанов не сомневался, что ни в какой Полтаве никто не мог посмотреть его картину, но для полной уверенности он все-таки позвонил в тамошний прокат. Конечно, о «Человеке ниоткуда» в Полтаве слыхом не слыхивали.

Леонид Зорин в свою очередь выяснил имя подлинного автора статьи. Это оказалось просто: в редакции «Советской культуры» Зорину удалось заглянуть в бухгалтерскую ведомость, где черным по белому значилось, что за «письмо зрителя» получил гонорар заведующий отделом кино в данной газете Владимир Шалуновский.

Соавторы «Человека ниоткуда» были возмущены открывшейся истиной. Особенно негодовал Рязанов, перед которым Шалуновский после первой демонстрации «Человека ниоткуда» долго восхищался этой картиной.

Зорин и Рязанов приняли решение разоблачить двуличного пасквилянта – и отправили главному редактору «Советской культуры» письмо, в котором просили сообщить адрес В. Даниляна: хотим, мол, побеседовать с этим удивительным «простым зрителем», столь хорошо разбирающимся в тонкостях киноискусства. На что соавторы рассчитывали, не совсем понятно. Неужели надеялись, что редактор выдаст своего сотрудника?

Само собой, ответа не последовало. Тогда Рязанов и Зорин отправили редактору Дмитрию Большову еще одно письмо, уже чуть менее сдержанное. На него ответ пришел сразу:

«Уважаемые товарищи Л. Зорин и Э. Рязанов!

Редакция задержала свой ответ потому, что товарищ В. Данилян находился в командировке. А без его согласия редакция не считала для себя возможным сообщить вам его координаты. Сейчас В. Данилян вернулся. Он не возражает против встречи с вами. Сообщаем его адрес: Москва, 2-е почтовое отделение, до востребования, Даниляну В. И.

С уважением

редактор Д. Большов».

Редактор проявил изворотливость и, видимо, решил, что теперь-то его оставят в покое. Но не тут-то было!

В этой истории, кажется, впервые в профессиональной деятельности Рязанова проявилась его склонность к выяснению отношений. Эльдар Александрович всю жизнь остро реагировал на критику его творчества, особенно если она казалась ему несправедливой. Ну а если к ней примешивалась хотя бы минимальная моральная нечистоплотность или же неразборчивость в средствах, Рязанов неизменно взрывался. А в ярости он был страшен – о бешенстве, порой одолевающем режиссера на съемочной площадке, вспоминали многие из тех, кто с ним работал.

После хитрого редакторского ответа Рязанов и Зорин для проформы отправили по указанному Большовым адресу следующее письмо:

«Уважаемый товарищ В. И. Данилян!

22 июня в газете “Советская культура” было помещено Ваше письмо с критикой в адрес комедии “Человек ниоткуда”. Нам кажется, что Вы в некоторых своих оценках были не совсем правы. Нам очень хотелось бы повидаться с Вами и побеседовать, поспорить. Может, мы сможем кое в чем Вас переубедить, а может, Вы заставите переменить нас наше мнение. Сообщаем Вам свои адреса и телефоны. Не откажите в любезности дать нам знать о времени и месте встречи.

С уважением

Леонид Зорин,

Эльдар Рязанов».

Письмо, само собой, никто не востребовал – и оно было возвращено адресантам.

Тогда сценарист и режиссер направили Большову другое письмо, в котором, уже не стесняясь в выражениях и не скрывая того, что было им известно, изложили все, что они думают о «Советской культуре», ее редакторе и ее кинокритике Шалуновском. Копии этого письма авторы направили в Отдел культуры ЦК КПСС и в Союз кинематографистов СССР.

Киносоюз в то время возглавлял Иван Пырьев, который всегда стоял горой за коллег. Большов и Шалуновский были приглашены на заседание секции теории и критики Союза кинематографистов, но, конечно, на него не явились. Члены союза дружно осудили действия газеты, однако никакого удовлетворения Рязанов от этого не испытал, ибо, по собственному его замечанию, «Шалуновский эту резолюцию, как говорится, “в гробу видел”».

К этому времени «Человек ниоткуда» уже шел в прокате (хотя и ограниченном) и его успели заклеймить многие другие издания. Заголовки свежих рецензий говорили сами за себя: «Очень странный фильм», «Зачем он к нам приходил?», «Оберегайте комиков от плохих сценариев», «Ниоткуда и никуда». Но все-таки эти статьи не были анонимными и не выдавались за «глас народа», так что на них Рязанов уже не особенно сетовал. А вот поквитаться с Шалуновским он жаждал во что бы то ни стало.

Рязанов и Зорин уже собрались подавать на газету «Советская культура» в суд (что по тем временам было неслыханно), но тут произошло событие, после которого они поняли, что в данном случае правды им уж точно не добиться.

Дело в том, что на «Человека ниоткуда» внезапно взъелся секретарь ЦК КПСС Михаил Суслов – идеологический страж государства. Он посмотрел фильм Рязанова и остался очень недоволен, однако никаких действий поначалу не предпринял. Но через несколько дней он увидел из окна служебного автомобиля афишу «Человека ниоткуда». Может, грозный идеолог в тот день был попросту не в настроении, но вид взлохмаченной и чумазой физиономии Юрского в роли Чудака заставил его немедленно отдать распоряжение о запрете картины. И ее сняли с проката, хотя количество копий фильма и без того было ничтожно.

Казалось бы, сняли – и сняли. Фильм в таком случае ложился «на полку» и о нем благополучно забывали – как тогда казалось, навсегда (а на самом деле до перестроечных времен). Однако «Человека ниоткуда» почему-то не оставляли в покое и после запрещения.

24 октября 1961 года на XXII съезде КПСС Суслов зачитывал речь, в которой содержался, в частности, следующий пассаж: «К сожалению, нередко еще появляются у нас бессодержательные и никчемные книжки, безыдейные и малохудожественные картины и фильмы, которые не отвечают высокому призванию советского искусства. А на их выпуск в свет расходуются большие государственные средства. Хотя некоторые из этих произведений появляются под таинственным названием, как “Человек ниоткуда” (оживление в зале). Однако в идейном и художественном отношении этот фильм явно не оттуда, не оттуда (оживление в зале, аплодисменты). Неизвестно также, откуда взяты, сколько (немало) и куда пошли средства на производство фильма. Не пора ли прекратить субсидирование брака в области искусства? (Аплодисменты)».

Что означают слова «этот фильм явно не оттуда» и почему на них так оживленно реагировала публика, непонятно. Куда проще выразился обессмерченный фильмом «Москва слезам не верит» дуэт юмористов-куплетистов Рудакова и Нечаева. На концерте, посвященном закрытию XXII съезда, в их исполнении прозвучала частушка:

 
На «Мосфильме» вышло чудо
С «Человеком ниоткуда».
Посмотрел я это чудо —
Год в кино ходить не буду…
 

А уже после съезда очередной удар картине нанесла мстительная «Советская культура». 11 ноября в редакционном подвале газеты появилась статья без подписи, озаглавленная: «О фильме “Человек ниоткуда”»:

«Пожалуй, ни об одном из фильмов последнего времени не писалось и не говорилось так много, как о “Человеке ниоткуда”. Обстановка нездоровой сенсационности сопутствовала ему с самого начала. <…>

Фильм “Человек ниоткуда” не может заслужить иной оценки, кроме отрицательной… Картина оказалась слабой, сумбурной, а заключенные в ней идеи – весьма сомнительны. <…>

Когда газета “Советская культура” выступила по поводу фильма с письмом в редакцию, озаглавленным “Странно…”, авторы картины Л. Зорин и режиссер Э. Рязанов никак не реагировали на существо критики. Всю свою энергию они направили на то, чтобы разыскать автора этой статьи, узнать его адрес, его имя, отчество и т. д. Они принялись писать письма в редакцию и другие организации, отзываясь в неуважительном тоне о сотрудниках редакции и авторе статьи. <…>

Недавно на заседании бюро секции теории и критики Союза работников кинематографии СССР состоялось обсуждение одного из этих писем, адресованных Председателю президиума Союза. И в письме, и в обсуждении о существе критики фильма, о серьезных ошибках его авторов не было сказано ни слова. Предметом обсуждения явились второстепенные, непринципиальные вопросы. <…>

Вся эта история еще раз свидетельствует о том, что в среде кинематографистов нередки случаи неправильной, недостойной реакции на критику, что критика и самокритика развиты еще недостаточно, что иным творческим работникам еще не хватает требовательности к себе…»

Таким образом, само название картины, которую почти никто не видел, на некоторое время стало притчей во языцех, символом пошлости и халтуры в современном советском кино. Иными словами, в 1961 году «Человек ниоткуда» оказался примерно в таком же положении, в какое уже в наши дни попали фильмы «Левиафан» и «Матильда» (с той только разницей, что последние все-таки вышли в сравнительно широкий прокат).

С «Человеком ниоткуда» массовый советский зритель смог познакомиться лишь в 1988 году, когда картину повторно выпустили в прокат в числе прочего «полочного» кино. Рядом с фильмами, которые действительно «было за что» запрещать (вроде «Комиссара» Александра Аскольдова или «Проверки на дорогах» Алексея Германа), рязановский «Человек ниоткуда», конечно, выглядел анекдотическим курьезом. Вполне возможно, что столь невинного и очаровательного в своей наивности произведения не запрещали вообще нигде и никогда.

Сразу после окончания работы над «Человеком ниоткуда» Рязанов снял короткометражку «Как создавался Робинзон» по одноименному рассказу Ильи Ильфа и Евгения Петрова, написанному в 1932 году. Эту незатейливую десятиминутную юмореску Эльдар поставил по просьбе Ивана Пырьева для готовящегося под его руководством комедийного альманаха «Совершенно серьезно».

Рязановская короткометражка снята без всяких изысков и представляет собой беседу двух людей в четырех стенах. Тем не менее среди новелл альманаха она оказалась едва ли не лучшей, не считая, конечно, гайдаевской «нетленки» «Пес Барбос и необычный кросс».

Эльдар сработал безошибочно, сделав ставку на блистательный литературный материал и не менее блистательных исполнителей. Роль писателя Молдаванцева исполнил феерический Сергей Филиппов – то была его третья и последняя встреча с Рязановым на съемочной площадке. Редактора журнала «Приключенческое дело», заказывающего Молдаванцеву роман о современном Робинзоне, с предельной жовиальностью сыграл Анатолий Папанов – впереди его ждут еще две роли в рязановских комедиях (помимо четырех «крохалевых» в «Человеке ниоткуда»).

Закадровый авторский текст прочитал Зиновий Гердт. С Рязановым они станут близкими друзьями, но дружба возникнет не сразу, а лишь через несколько лет после «Робинзона», когда актер и режиссер встретятся в поселке Пахра. Видно, как соседям по даче им было проще вступить в приятельские отношения, нежели как коллегам по работе.

После фиаско с «Человеком ниоткуда» Рязанов крепко задумался о следующей своей большой постановке. Ошибиться второй раз подряд ему никак было нельзя. Но если он едва не стал опальной фигурой, персоной нон грата из-за безобидной комедии, на что же ему решиться теперь? Любому режиссеру, оказавшемуся в его положении, неминуемо приходило на ум спасительное слово «экранизация». Пришло оно на ум и Рязанову.

Решено! Он выберет литературное произведение с безупречной репутацией и сделает картину, против которой никто и пикнуть не посмеет. Впрочем, Рязанов не был бы Рязановым, если бы взялся снимать то, что ему самому было не очень интересно. Так, Эльдар загорелся идеей экранизации пьесы Александра Гладкова «Давным-давно» (1940). Спектакль по этой пьесе в постановке Алексея Попова Рязанов еще во время войны смотрел на сцене Театра Советской армии – и был от него в полнейшем восторге.

По сей день считается, что главная героиня пьесы Гладкова списана с исторического лица – кавалерист-девицы Надежды Дуровой, участвовавшей в Отечественной войне 1812 года в качестве офицера русской императорской армии. Сам Александр Гладков утверждал, что влияние биографии Дуровой на его пьесу было незначительным. В числе своих основных источников вдохновения при работе над пьесой автор указывал романы «Война и мир» Льва Толстого и «Дети капитана Гранта» Жюля Верна, а также пьесу Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак».

Воспоминаниями же Надежды Дуровой и самой ее личностью вдохновляться, как утверждал Гладков, для него было немыслимо: «…на книге Дуровой лежит отблеск пушкинской похвалы. Он напечатал ее в своем “Современнике” и изящно-увлеченно сам написал о ней. Мне кажется, что Дурова не забыта не столько благодаря своей книге, сколько благодаря этим пушкинским строкам. После них сама книга разочаровывает. Во всяком случае, так произошло со мной. Правда, между Пушкиным и Дуровой я прочитал статьи Венгерова и Вересаева (в книге “Спутники Пушкина”). В них описано, как вызвавшая большой интерес в Петербурге в свой первый приезд, после выхода из печати ее воспоминаний, Н. А. Дурова в дальнейшем разочаровала всех – она оказалась неумна, примитивна, назойлива, неправдива. От нее старались отделаться, никуда не приглашали, ее новые сочинения разочаровывали. Конец жизни ее был печален. Она одиноко доживала свой век в Елабуге, носила и старухой мужское платье, курила трубку; когда выходила на улицу, ее дразнили мальчишки и бросали ей вслед разную дрянь. В героини лихой, мажорной гусарской комедии реальная Дурова явно не годилась. Мне не оставалось иного, как встать на путь вымысла, ибо даже в начале работы я понимал, что новизна и оригинальность пьесы, если она мне удастся, будет не в соответствии ее фабулы фактам, а в душевном настрое, внутреннем задоре, сюжетном озорстве и романтическом темпераменте.