Текст книги "Невыдуманные истории от Жоры Пенкина. Книга 1. Криминал"

Невыдуманные истории от Жоры Пенкина
Книга 1. Криминал
Евгений Пекки

© Евгений Пекки, 2016

© Михаил Кравченко, иллюстрации, 2016

Редактор: член Союза журналистов России Рита Прохоровская

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Знакомьтесь, Жора Пенкин
(Вместо пролога)

Жору Пенкина я знаю уже больше двадцати лет и всё время использую любую возможность увидеться и пообщаться с ним.

Судьба нас свела случайно.

Мы охотились на уток с приятелем в камышовых зарослях, покрывавших зеленым ковром мелкие заливчики в окрестностях деревеньки Ялгубы, что в сорока километрах от Петрозаводска. Когда-то мы с ним давно облюбовали это место: и ехать вроде недалеко, и без дичи домой мы не приезжали.

День выдался удачный – последняя суббота августа. Птицы было вдосталь, стало быть, ее еще не всю успели выбить до начала открытия охоты.

У нас с Юрой было к вечеру добыто по паре крякв, да еще у него пара чирков, а у меня гоголь и шилохвость. Не стыдно и домой возвращаться.

Дело было уже к позднему вечеру. Возле палатки горел наш костерок, в котелке весело булькал супешник из белых грибов, которые пришлось вырвать на полянке (ну, ведь не ставить же палатку на грибы). Боровички оказались вполне товарного вида, червями пока не облюбованными, и вечером пошли в дело.

Кстати, по поводу грибных червей наши мнения с Юрой расходились. Я приверженец только тех грибов, которые от этой твари полностью свободны. В то время как Доктор (так звали моего приятеля в кругу друзей, на рыбалке и охоте), уроженец Подмосковья, считал, что практически каждый гриб, за исключением поганок, в пищу годится. В конце концов, если вид его в тарелке не нравится, так ведь можно и ложкой в сторону откинуть. Полагаю, что это его убеждение было связано с отсутствием изобилия этих дикорастущих в лесах, которые он посещал в детстве. Впрочем, знакомство с таким неразборчивым грибником имело и свои положительные последствия. Так, скажем, опята научил меня собирать именно Доктор. До знакомства с ним я их от поганок не отличал и не очень переживал по этому поводу. Теперь же я полагаю, что это универсальный гриб, который на всё годится.

Развалясь на густой траве рядом с костром, освободившись от бродней и охотничьей амуниции, лежал я, закинув руки за голову, и смотрел в карельское облачное небо. Мне нравилось это нетяжкое занятие – разглядывать луну, ныряющую временами в пробегающие облака.

– Однако ветер завтра будет, – глубокомысленно заметил Доктор, подкидывая веточки в костер.

Я не успел отреагировать на его прогноз. Затрещали прибрежные кусты ивняка, и на полянку к нам вывалились двое в охотничьей обмундировке и с ружьями за спиной.

– Вечер добрый, – нейтрально-вежливо поздоровался первый, невысокого роста, с короткой бородкой и с пятизарядкой за спиной.

Я привстал, чтобы разглядеть его при свете пляшущего пламени костра.

– Здравствуйте, – поприветствовал нас второй, подходя ближе к костру.

– И вам не хворать, – отозвался Доктор.

– Привет, – буркнул я, не зная еще, что ожидать от этой встречи.

– Хворать не хотелось бы, – делая еще шаг навстречу огню, произнес второй, что был повыше и постройнее.

Тут я увидел, что он был мокрым до середины груди и его пятнистый костюм местами был облеплен тиной.

– Если позволите, – продолжил он, – я хотел бы немного обсушиться. Уже холодает, а до посёлка километров пять еще по темноте шлёпать.

Действительно, по прогнозу намечалось снижение температуры.

– Мы можем, конечно, и сами костер где-нибудь развести, да темно уже без фонаря в лесу лазить, – промолвил первый.

– Господь с вами, – отозвался Доктор, места здесь хватает. Да и горяченького отведайте, весь день, поди, на бутербродах.

– Так оно и есть. Ну, коли мы не в тягость будем, разрешите представиться: Георгий Пенкин, – он протянул руку Доктору.

– Юрий Филатов.

– Олег Харламов, – назвал себя охотник с пятизарядкой.

И тут я, поняв, почему голос его мне сразу показался знакомым, с укоризной произнес: – Старых друзей не узнаешь, Харлам.

– Костя! Кирсанов! Ты что ли? Блин! В темноте не признал.

– Так ведь и я тебя тоже. Вон ты при бороде, какой важный стал. К огню садись поближе, дай тебя разглядеть.

– Это Георгий пусть к огню поближе садится, – кивнул он на попутчика. Тот уже совсем растелешился и выжимал свои шмотки, повернувшись спиной к огню.

– Мокрое на себя не надевай, – распорядился Доктор. – У тебя запасное белье есть?

Я выделил новому знакомому спортивки, а Доктор тельняшку. Мокрую одежду развесили по сучьям кустарника, и Георгий подсел ближе к огню.

– Как тебя угораздило?

– Как это обычно бывает? Полез крякву битую доставать. Смеркалось уже. Только взять ее в руки хотел, а она вдруг задергалась и метра на три отплыла. Я сгоряча за ней и в яму ухнул.

– Птицу-то достал?

– Конечно, грех было бы бросить ее. Вон в рюкзаке лежит.

– Тогда, «С полем Вас, Ваше благородие», – улыбнувшись, поздравил его Доктор.

– А вас, охотнички, с водкой, – отозвался Георгий.

Он полез в рюкзак и достал оттуда бутылку водки и шматок сала, отбросив размокшую напрочь половинку буханки хлеба.

– Молодца! Обычаи знаешь, – оценил Доктор.

И начался у нас немудрящий разговор у охотничьего костра, под стопочку водки, под горячий супчик, под ароматный чай – не из пакетика, а заваренный в прокопченном чайнике.

За что я люблю охоту и рыбалку, это вот за такие минуты общения. Ведь если разобраться, рыбу или, скажем, курицу, даже утку или гуся, можно и на рынке купить. Это даже дешевле обойдется. А вот такого общения, таких рассказов у костра, таких моментов истины, которые порой в ходе этого общения возникают, не получишь больше нигде.

Вдруг что-то стало всплывать в моей памяти, чем больше я глядел на Георгия и слушал его рассказы.

– Да что же ты сделал, «жабий хвост»! – произнес он в сердцах, когда Харлам полез за колбасой и опрокинул его кружку с чаем.

У меня как будто вспыхнуло что-то в голове. Я узнал его.

– А вы в Костомукше лет пятнадцать назад не работали? – спросил я Георгия, вглядываясь в темноту.

– Было дело, – обернулся он ко мне. – Мы что, встречались?

– А помнишь, как Митрофанова брали, женщину он на КРАЗе сбил? И фамилия твоя Пенкин.

– Точно все.

– Да ты не тот ли журналист московский?

– Он и есть. Но в Москве я учился, а работаю вот в Карелии.

Так завязалось это знакомство, которое длилось годами, иногда с перерывами, но не по нашей вине. Все мы за двадцать лет постарели, вот только Доктора, который спас жизнь сотням людей, а был он классным хирургом, в прошлом году Бог прибрал. В свое время мы сдружились с ним, когда он сделал мне операцию, по поводу аппендицита с гнойным перитонитом, а позднее он спас и Жору, удалив ему желчный пузырь, набитый камнями, как мешок геолога образцами разных пород. Все мы по жизни очень сблизились и многие праздники отмечали вместе.

Жора оказался удивительно интересным человеком. Сначала, еще тогда, после первой совместной охоты, когда мы с Доктором узнали, что он работает в милиции, это несколько сдерживало наши отношения.

Дело житейское, но скажите, кто из нас не сталкивался с людьми в серой милицейской форме, которые составили о себе отвратное впечатление? Волей-неволей негативный образ мента, хама и вымогателя поборов, который с началом горбачевской перестройки благодаря журналистской братии всё больше в народе приобретал искривленный оттенок, стал невольно распространяться вообще на всю эту контору. Однако вскоре мы поняли, что Жора Пенкин «мент правильный». К людям зря не цепляется, если к нему обратились – вопросы решает и может разрулить весьма сложную ситуацию. В то же время хулиганью, мелкому ворью и другой криминальной нечисти он спуску не дает. В мздоимстве он также замечен не был. Когда мы с ним познакомились, был он участковым оперуполномоченным в чине старшего лейтенанта милиции. Среди людей, с которыми он по жизни пересекался, я не помню ни одного человека, который бы о нем отозвался отрицательно, даже из тех, кто получил благодаря ему свой срок или угодил в ЛТП.

Людей таких в жизни я встречал немного. Однако влекло друзей к нему не только его обостренное чувство справедливости. С ним было интересно общаться. Жора был очень начитанным человеком, что, согласитесь, в милицейской среде большая редкость. Он писал неплохие стихи, тренькал на гитаре, мог сбацать на рояле «Мурку» или «Цыганочку», исполняя их при этом зычным голосом. А еще он умел слушать людей. Может быть, это было связано с его профессией, но скорее всего просто он был так воспитан. Все его байки я услышал только потому, что у костра иной раз возникала тема, которую он мог прокомментировать, приведя какой-либо пример из собственной жизни. А еще он был умелым рассказчиком и некоторые эпизоды собственной жизни мог подать так, что иногда слушатели улыбались, иногда покатывались со смеху, а иногда скрипели зубами от злости. Случаи из рассказов, им от кого-то слышанных, он не любил упоминать или на них ссылаться. Частенько он заходил ко мне домой, благо жил я недалеко от его места работы. Я заваривал цейлонский чай, и он с удовольствием его выпивал, потихоньку прихлебывая из кружки. Чай он любил пить очень горячий. Как он говорил, «чтоб во рту кипяток булькал», подтрунивая надо мной, поскольку мне приходилось ждать минут десять, пока чай остынет. Впрочем, о вкусах не спорят.

Сейчас подполковник Пенкин на пенсии и живет на другом конце города от меня. Встречаемся мы редко. Впрочем, когда я лежал в больнице после инфаркта, навестить меня он пришел.

Я у него тогда и попросил разрешения написать о некоторых эпизодах из его жизни, которые я еще помнил. Ведь они были из милицейской жизни и того времени, когда перестройка в СССР только начиналась. Еще через пару-тройку лет российские люди уже и помнить не будут, что когда-то милиция была, а не полиция. Криминал в начале девяностых только еще начинал поднимать голову, а организованная преступность и коррупция были в стадии зарождения.

Он разрешил. Так и родились эти рассказы.

Охота на маньяка

Довелось Георгию Пенкину в пору начала горбачевской перестройки поработать в одном небольшом городке Карелии. Служил он там некоторое время участковым уполномоченным вместо ушедшего на пенсию майора Анхимова.

«Служба шла нормально, – вспоминал он. – Успевали мы и преступления раскрывать, благо их немного было, и на стрельбы ездить, и физподготовкой заниматься. Мы даже помогали совхозу «Светлый путь» картошку убирать, чтобы она в полях не сгнила, что, впрочем, не мешало ей гнить потом в овощехранилище. Так что после новогодних праздников во всех районах обычным делом была переборка гнилых овощей, в которой участвовали все, начиная от воспитателей детсадов и кончая милиционерами. Все бы было ничего, но, честно говоря, скучновато. Что ни заявление, то все ерунда какая-нибудь, которая фактически не стоила выеденного яйца.

На улицах провинциального города стояла тишина. Сыпал легкими хлопьями новогодний снежок, легкий ветер качал фонари на старых деревянных столбах вокруг рыночной площади. Редкие прохожие пробирались по узким тропкам, проложенным в снегу занесенных за ночь тротуаров.

Вот тут темным январским утром и поступил вызов в дежурную часть. Сбивчивый голос просил кого-нибудь из милиции приехать, поскольку в квартире обнаружен труп женщины, при этом у трупа отрезаны уши.

Надо ли говорить, что следственно-оперативная группа была на месте минут через пятнадцать, то есть уже через пять минут после меня с оперуполномоченным уголовного розыска Ванькиным.

Картина в квартире, находившейся в старом деревянном бараке на отшибе, была типичная для жителей тех мест, которые жили на невеликие доходы, слегка злоупотребляя алкоголем. В квартире стоял стойкий запах от сохнущих сапог, окурков сигарет, сдобренный духом недоеденного лука, покрывавшим ржавую селедку и давно не стираного белья. Скудную домашнюю обстановку однокомнатной квартиры составляла обшарпанная мебель, купленная лет тридцать назад. Небогатая одежда в раскрытом шкафу была частично сброшена с вешалок и белье на полках перевернуто. Этот интерьер довершала картина не для слабонервных. Труп хозяйки квартиры Кругловой Нины Михайловны, которая была полностью обнажена, находился в центре скомканной постели. Руки и ноги ее мертвого тела были раскинуты в стороны, как у Андрея Первозванного после распятия. Шея была сине-зеленого цвета. Оба ее уха были наполовину отрезаны, а подушка выпачкана кровью.

Вся эта картина, не для слабонервных, говорила о том, что хозяйка скорее всего стала жертвой сексуального маньяка с садистскими наклонностями, который после содеянного и ограбил квартиру.

Трупов за свою милицейскую жизнь мы c опером Ванькиным не один десяток повидали. Были среди них лица обоего пола, которых отправляли на тот свет при помощи ножа, топора или веревки. Были и добровольно расставшиеся с жизнью. Бывали, как и в данном случае, покойники без одежды, чаще всего утопленники, однако труп с отрезанными ушами встретился нам впервые. Что-то, мне помнится, даже в книге Торвальдса «100 лет криминалистики» такой случай не описан. Мы с Ванькиным переглянулись.

– Кажется, Лунный Дрочила в разнос пошел, – пробормотал капитан Ванькин, – не думал я, что у него до смертоубийства дойдет.

– Может, он не хотел, а это случайно вышло, когда он в экстазе себя не помнил.

– Да, нам ведь от этого не легче. А жертву свою он, похоже, удавил чем-то мягким, вон шея вся сине-фиолетовая, а странгуляционной борозды нет.

– В прокуратуру сообщили?

– Да скоро приедут.

Работа милиции шла своим чередом. Подъехал будучи ответственным по райотделу на происшествие с трупом начальник КМ майор Васильев. Следственная группа между тем начала «отрабатывать поляну». Следователь Марина Воронова, сидя в машине дежурной части, уже составляла список свидетелей. Два молодых лейтенанта из уголовки бегали по соседям, выясняя, кто и что видел, криминалист уже изъял бутылки, стаканы, снял отпечатки пальцев и теперь щелкал фотоаппаратом, делая снимки для фототаблиц.

В это время в квартиру ворвалась молодая женщина и начала визжать, бросаясь на криминалиста Лешу, стараясь вцепиться ему в лицо наманикюренными ногтями и пытаясь отобрать у него фотоаппарат.

– Скоты! Прекратите немедленно ее фотографировать. Мать жизни лишили, а вы не преступников ищите, а цирк из несчастья устраиваете. Совести у вас нет, хоть бы прикрыли ее чем-нибудь.

– Ну-ка выйдите отсюда и не мешайте работать, – рявкнул на нее Ванькин, опер крутого нрава, прошедший службу в Афгане, – обстановку снимают ненарушенной.

Он схватил женщину за руку, положив тем самым конец нападкам на криминалиста, и вытащил на улицу, несмотря на ее активное сопротивление.

– Кто вы такая? Почему мешаете работать следствию?

– Я ее дочь, в столовой работаю, меня Светой зовут. Света Комарова я, мы живем на Путейской, 10 вместе с мужем.

– Очень хорошо, а что вы вчера делали вечером? Случайно не у мамы в гостях были? – спросил я.

– Да вы что! – закричала она на меня. – Как вы смеете? Я жаловаться буду.

– Кто тут хочет на милицию жаловаться? – подошел помощник прокурора, который дежурил в тот день. – Если по-серьезному, то ко мне милости прошу. Кстати, в прокуратуре у меня 7 кабинет, – повернулся он к Свете. Затем защитник Закона обратился к нам:

– Что тут стряслось? Кто доложить может?

Капитан милиции Ванькин начал излагать суть дела.

– Вы сами-то сходите, поглядите, – попытался я инициировать действия прокурорского.

Не тут-то было.

– Судебного медика вызывали? – не делая попытки двинуться с места, задал он вопрос.

– Да еще сейчас там работает.

– Не люблю я покойников, – зябко передернул узкими плечиками Андрей Васильевич.

Из дома вышел врач-патологоанатом Ефим Хейфец.

– Фима, – поздоровался я с ним, – шалом, давно не виделись.

– Да, Анатоль, давненько, да и лучше бы не в связи со службой.

– Что скажешь?

– Покойница употребляла спиртное в большом количестве, смерть ее наступила около восьми часов назад, то есть примерно в начале первого. Имел место половой контакт. Точнее результат получите после вскрытия.

– Ее удавили?

– Трудно сказать. Позвонки похоже целые, хотя цвет кожи на шее странный.

– А уши чем резали, бритвой?

– Нет, чем-то не очень острым. Скорее кромсали, а не резали.

– Что, Андрей Васильевич, возбуждаться будете и к производству принимать? – спросил Фима покуривавшего рядом прокурорского работника.

– Щас, – захохотал тот, – сначала вы поработайте как следует, результаты вскрытия готовы будут, а вот тогда посмотрим. Время не теряйте, а то доказательства могут быть утрачены. Раскрывать, милые вы мои, «по горячим следам» нужно.

Подошел ко мне сержант из ППС:

– Георгий Петрович, начальник на пятнадцать часов совещание у себя собирает по этому происшествию, по рации только что передали.

В пятнадцать часов в кабинете начальника собралось восемь человек.

– Кто будет докладывать? Пенкин, может, ты?

– Нет, у нас готов капитан Ванькин, – заметил замнач по КМ Васильев.

Тот прошел к открытой карте города и, взяв указку, начал сообщение.

– Версий у нас несколько. Первая и основная – это дело рук «Лунного Дрочилы».

– Это что за чудо такое?

– Уже полгода назад завелся в городе один тип, который выслеживает женщин, выбирая вечером одиноко идущих. Он неожиданно выходит навстречу с расстегнутыми штанами и демонстрирует им свой половой орган. Потом так же неожиданно исчезает. Один раз только женщин было двое.

– Вот так новость. А я почему об этом впервые слышу? В журнал происшествий эти факты заносили?

– Нет, – отозвался я за него. – Так ведь кроме демонстрации своего мужского достоинства он не принимал никаких действий к насилию. Все это мы пока расценивали как мелкое хулиганство. Из-за этого стоило ли вас беспокоить?

– Ну, вот и дождались. Васильев, – начальник строго посмотрел в сторону своего заместителя, – будешь наказан за припрятывание информации. Сколько таких эпизодов было?

– Шесть.

– А описание? Фоторобот? Где всё?

– Сведения от заявительниц поступали скудные. Злодея все описывали по-разному. Возраст давали от восемнадцати до двадцати пяти лет, рост около метра восьмидесяти. Всегда был в черной куртке и черной вязаной шапке, которую надвигал на глаза, поэтому цвета волос и глаз они не запомнили. Опять же сумерки.

– А как же они сумели разглядеть его хозяйство?

– А он всегда под фонарем выходил. То в парке появится, то возле вокзала, то во дворе, только становился все более нахальным.

– Пытался на кого-нибудь напасть или схватить?

– Нет. С каждым разом сокращал расстояние до своей жертвы и иногда онанировал. Одна заявительница, когда мы предложили описать этого обормота, назвав его «юный дрочила», нас поправила «Вы знаете, он скорее „Лунный“».

Лицо ее приняло мечтательное выражение. Она уточнила: «Я так и вспоминаю его, как он стоял в ореоле лунного сияния с обнаженной мужской принадлежностью в напряженном состоянии. Потом я закричала, а он убежал».

– Вы анализировали? – спросил у нас начальник, – это как-то связано с полнолунием? Может, он страдает лунатизмом? Может, он лунатик и не помнит утром, что ночью творил?

– Нет. Луна ему нужна была только как источник света. Судя по поведению, он именно хотел, чтобы определенные места у него разглядели как следует. Только два раза его выходки совпадали с полнолунием. Вот тогда он и выбирал место рядом с уличным фонарем, в остальных случаях он использовал подъезды домов.

– Хватит лирики. Что делать думаете?

– Можно попробовать засады устроить.

– В пустынном месте он не выходит, реагирует, сами сказали, на одиноких женщин. Получается: нет потенциальной жертвы – он не выйдет. Даже если навстречу попадется, ничего ему не предъявишь, а уговорить кого-нибудь из молодых женщин погулять поздно в безлюдном месте не так-то просто.

В это время в дверь постучали. Это был оперуполномоченный Петраков по кличке Старый. На самом деле ему было сорок четыре года, но был он уже наполовину сед, однако носил погоны старшего лейтенанта милиции. Его за последние семь лет уже неоднократно представляли к званию «капитан», но всегда что-то мешало: то выговор объявят, то он начальству нагрубит.

– Разрешите? – сел он на крайний стул.

– Опаздываешь, капитан. Как думаешь этого лунатика искать? На твоей земле он труп заломил.

– Подождет лунатик, я думаю, он пока еще никому зла не причинил и вряд ли дальше на это пойдет. Давайте лучше Мишку Фирсова найдем.

– Это того, что у меня на учете состоит? – спросил я его. – Он ведь из ЛТП11
  ЛТП – лечебно-трудовой профилакторий. В СССР туда помещали злостных пьяниц.


[Закрыть]месяц назад вернулся и на учете у меня состоит. Только он нам для какой надобности?

– Его, голубчика, вчера мой внештатник Федька Рубахин у винного магазина срисовал. Фирсов с Нинкой Кругловой, упокой Господь ее душу, вчера из винного магазина под ручку выходил. Она третьего дня пенсию получила, и талоны на водку у нее были.

Нужно заметить, что это было время «борьбы с пьянством и алкоголизмом», которую затеяла КПСС с легкой руки Егора Лигачева. Водку и вино продавали в районе, как и во всей Карелии, только по талонам, которые быстро превратились в суррогат самостоятельной валюты. Их обменивали, покупали, ими расплачивались за разные услуги. Наша агентура этим широко пользовалась. По просьбе начальника милиции местные власти нам талоны выдавали в требуемом количестве.

– Выяснилось, – продолжал Петраков, – что покойница у дворничихи Рулёвой обменяла талоны №3, это те, что на масло, на два водочных. Поэтому, полагаю, что с Мишкой она и собутыльничала. Однако в котором часу он от нее ушел, никто не видел. Дома он не живет: то по знакомым, то по подвалам кантуется.

– И как же он тогда на учете у тебя состоит? – повышая голос, грозно глянул на меня начальник милиции.

Ответил я ему как есть:

– Пока был Мишка в ЛТП, жена его выписала и прописала другого мужика. А на учет я его на всякий случай поставил. ЛТП ведь это не место отбытия наказания, а лечебное учреждение.

– Ага, лечебное, – буркнул начальник. Все заулыбались, зная, как на самом деле там обстоят дела.

– Ну, хоть какая-то ясность. Ищем Фирсова и сережки. Дочь Кругловой дала их точное описание. Этого «лунатика» тоже ищем. Полагаю, что не все женщины обращались в милицию с заявлениями, некоторые просто постеснялись. Поэтому поднимайте информацию по низам. Я полагаю, всем задача понятна. Следующее совещание завтра в десять. Каждый должен будет рассказать, что делал и каков результат.

Через три часа сыскари доставили Фирсова Михаила ко мне в кабинет. Было ему на вид лет около пятидесяти. В замурзанном сером пальто, с перегаром лука и вчерашней водки, он был явно напуган и руки у него тряслись. Зашел вслед за ними и Ванькин.

Начать разговор с бомжем пришлось мне.

– Рассказывай, любезный, как дошел ты до жизни такой, что делать теперь собираешься?

– Это вы про что, начальник?

– А про все. Почему по подвалам прячешься, зачем женщин пугаешь, за что ты добрую женщину Нинку к высшей мере приговорил. Что хотел дальше с сережками делать?

У Фирсова рот открылся, сам он побледнел, и его начала колотить крупная дрожь. Когда Ванькин дал ему стакан воды, то зубы у него громко стучали о стекло стакана, а потом он и вовсе разрыдался.

– Я так и думал, что все этим кончится. Отсидел два года в ЛТП, а теперь вы меня в тюрьму упрячете. За что мне судьба такая?

– Сам выбрал, пить надо было меньше. А убивать людей вообще нехорошо.

– Я не убивал, – забился опять в истерике с рыданиями бомж.

– Был ты у Кругловой вечером?

– Был, я и не отказываюсь.

– Пил с ней?

– Конечно, а зачем бы я к ней потащился. Я у магазина кантовался, а она сама выпить предложила. Какой же дурак откажется?

– А потом ее сережки тебе понравились, да она их отдавать не захотела. Ведь так?

– Что вы, начальник. Я об этом и не думал даже.

– Я понимаю, ты не хотел, а потом, когда ты вытащил у нее деньги, а она начала кричать, ты придушил ее полотенцем, чтобы соседи не услышали, и тихо смылся. Ты же не думал, что она умрет, ведь правда?

– Нет, я не думал.

– Ну, вот видишь, пиши признанку, и дело с концом. Ведь ты не только с ней пил, ты ее еще и изнасиловал.

– Нет, начальник. Все по доброй воле было. Я вообще бы ее не стал, вот когда у нас от литра еще стакан целый оставался, она сказала: «Сначала любовь, а потом еще выпьешь». Пришлось мне на нее забраться, да, видно, перестарался я.

– Как это?

– Я не душил ее. Она сама померла, когда я ее это, в общем, типа обслуживал, только захрипела и все. Я думал, что это от страсти, прислушался, а она не дышит. Я, конечно, сделал ноги.

– Вот какой ты непонятливый. Признайся лучше, облегчи душу.

– Нет, я не буду. Я так и знал, что на меня убийство повесите.

– А на кого мне прикажешь его вешать, если ты в дом зашел с живой женщиной, а ушел от мертвой, да еще и уши с собой прихватил.

– Какие уши? – У Фирсова непроизвольно исказилось лицо, которое выражало крайнее изумление.

– Обыкновенные. Чем ты их отрезал?

Задержанный вдруг закатил глаза и брякнулся навзничь с табуретки. Он начал биться в конвульсиях, и изо рта у него пошла пена.

– Ёшь твою вошь, – пробормотал участковый, – кажись, эпилептик.

Он бегом выскочил в дежурную часть:

– «Скорую» срочно! – Схватил графин с водой со стола и бросился обратно в кабинет. Вместе с Ванькиным и молодым опером Петюней мы начали втроем приводить Фирсова в чувство. Минут через десять приехала «Скорая», благо было недалеко и карета «Скорой помощи» оказалась не на вызовах.

Пожилая докторша «Скорой», в сопровождении фельдшера с сумкой, на которой был большой красный крест, вошла в кабинет, подозрительно поглядывая на нас.

– Это вы его отделали? Что с ним?

– Господь с вами, доктор! Похоже, что у него припадок.

– Разберемся, отойдите от света. Они начали хлопотать над злосчастным Фирсовым, потом всадили ему пару уколов, и вскоре он пришел в себя.

– Что с ним, доктор?

– По-моему, то же, что вы и думали, эпилептический припадок. Вы его по голове не били?

– Да Господь с вами, только два вопроса задать успели.

– Я бы его госпитализировала денька на три.

– Нет, не получится. Нам круглосуточную охрану выставлять придется. Он в убийстве подозревается, опять же у вас всех в отделении чесоткой заразит. Он в камере отдохнуть может?

– Да, пожалуй. Чаю бы ему горячего и поесть чего-нибудь. Учтите, мы ему успокаивающее и снотворное вкололи, он до утра все равно неадекватный будет. И хорошо бы за ним на всякий случай понаблюдать.

– Обеспечим, – пообещал я ей.

После кружки чая с куском черного хлеба, употребив их уже в камере на нарах, наш подопечный отключился напрочь. Мы его оставили в покое до утра.

Между тем по городу уже начали ползти слухи о маньяке, который бесчинствует в городе, насилуя девочек и женщин, отрезая у них уши и другие части тела на память. Все это, переходя от одного к другому рассказчику, обрастало новыми жуткими подробностями.

На совещании я доложил появившиеся факты начальнику. Тот велел сократить время на поиски виновных, поскольку ему уже звонили из исполкома и требовали маньяка обезвредить.

Утром, сразу после планерки, Фирсова привели ко мне в кабинет. Его уже не трясло, хотя он, сидя на табурете, все озирался и явно нас опасался. В это время позвонил телефон.

– Привет сыскарям, – узнал я голос Ефима Хейфеца.

– Привет, когда результаты вскрытия отдашь?

– Уже готовы, высылай гонца, прочитаешь – рухнешь.

– А что там такое?

– Не хочу кайф тебе портить, прочтешь сам.

Машина ГАИ немедленно помчалась к прозекторской, где с утра уже печатал свое заключение Фима.

Когда начальник КМ Васильев открыл этот бесценный документ, то захохотал и озвучил нам в нем написанное. Согласно заключению, у дамы была средняя степень опьянения, она имела длительный половой акт и умерла от закупорки сонной артерии оторвавшимся тромбом. Это обеспечило ей легкую и верную смерть. Анализ крови, взятый из соскобов на шее трупа и подушке, показал значительные изменения в крови, что позволяло сделать вывод: части ушных раковин были ампутированы через 1—2 часа после наступления смерти. Кадык, гортань и шейные позвонки были в норме, как и состояние легких, что говорило об отсутствии асфиксии. Имеющаяся синюшность кожных покровов на шее была от нанесенной краски, которая легко смывалась водно-спиртовым раствором. Скорее всего, это полинял от пота шарф, который она днем носила на шее.

– Вот тебе и преступление века на сексуальной почве, совершенное садо-мазоманьяком, – подумал я.

После доклада начальнику тот сразу въехал, что дело не прокурорское, и дал указание нашей следачке Ерофеевой определиться с возбуждением уголовного дела без лишних проволочек. Она тут же фыркнула по поводу того, что хрен поймешь, по какой статье возбуждать, и посоветовала уголовке побыстрее найти того, кто уши у покойницы оттяпал. Короче, расслабляться было рано, о чем Васильев и сообщил своим сыскарям. Предметно опросив в деталях еще раз Фирсова, мы поняли, что к смерти гражданки Кругловой он, как и другие граждане, не имеет отношения. Акт половой у него с ней был, так он этого и не отрицает, а на изнасилование там явно ничего не тянет. Вроде бы его надо было отпускать. При этом ясно, что прокурор арестовку не подпишет, а где гарантии, что этот бомж не смоется из города? Самое бы ему место было в камере. Надо было что-то делать. Тут меня осенило.

– Давай-ка сюда этого Донжуана, – сказал я Петюне, – и через пять минут уже излагал Васильеву свою идею.

Поинтересовавшись у Фирсова, как ему у нас в КВЗ ночевалось, и получив почти хвалебный ответ, предложил я следующий вариант. Он затевает скандал у пивного ларька, наряд ППС доставляет его в райотдел. Потом судья выписывает ему 10 суток за нарушение общественного порядка, и дело в шляпе. Фирсов получает на одну декаду теплый ночлег и регулярное питание, а у нас главный свидетель всегда под боком, в любую минуту можно что-то уточнить или провести следственное действие. Главный районный судья Виктор Павлович у нас был с пониманием. Мужчина в годах, поработал и в ментуре, и в прокуратуре, потом судьей его выбрали, да и на этом месте уже лет пятнадцать приговоры выносил. Тут, видя, что он нам нужен, Фирсов, однако, осмелел.

– Начальник, я согласен у ларька в чавку кому-нибудь зарядить, но поймите правильно, нет у меня причины рядом с ларьком ошиваться, если в кармане пусто. Опять же, где вы видели, чтобы судья декаду отсидки выписал без запаха алкоголя от нарушителя порядка? Ссудите на пару кружечек «Жигулевского».

Пришлось дать ему рубль из собственного кармана и выпроводить из отдела. Чего не сделаешь ради пользы дела?

Ровно в полдень машина с нарядом ППС во главе с Петюней выдвинулась к обозначенному ларьку. Нашего бомжа там не было. Дальнейшие поиски увенчались успехом. Машина к винному магазину подкатила вовремя. За его углом отбивался от двух мужиков Фирсов. У одного из них уже был разбит нос, а у Мишки заплывал синевой глаз. При посадке в машину Мишка вдруг начал сопротивляться и орать, что он за справедливость страдает. Однако Петюня его воплям не внял. Всех троих доставили в отдел и, наспех сочинив протокол с указанием всех художеств и заслуг, отвезли нашего подопечного в народный суд пред светлые очи Виктора Павловича. Десять суток он ему выписал как с куста. Остальные отделались штрафом.