Текст книги "Чингис-хан, божий пёс"

И всё же с чувством щемящей утраты прислушался Джамуха к посвистам ветра, и обвёл прощальным взглядом холодную седую равнину, которую никогда уже не увидеть ему цветущей, залитой щедрыми лучами солнца, наполненной пряными ароматами трав и ласковыми молодыми ветрами, а вместе с ними – стрекотаньем кузнечиков, птичьим щебетом, свиристеньем, кувяканьем: всем, что так радует и поднимает дух в кипящую пору весеннего обновления… Где-то вдалеке блеяли овцы, и в этих звуках Джамухе слышалась насмешка над тем, что сейчас происходило с ним. И над тем, что должно было вот-вот произойти… Миновавшие годы жизни казались мгновениями яркого бреда, обрывками призрачных видений, уплывшими за дальние сугробы без возврата и надежды на продолжение. Никто не застрахован от ошибок на жизненном пути, но дорога Джамухи явилась сплошной цепью из горьких ошибок и жестоких нелепостей. Да, вся его жизнь была обманом и насмешкой, не имело смысла за неё держаться. Иногда душе лучше расстаться с телом, поскольку бесчестье длиннее жизни.

Джамуха замёрз до мозга костей, пока трясся в повозке, и теперь его то и дело бросало в дрожь. Однако он мучительно боролся с этой дрожью, не желая, чтобы её приняли за проявление малодушия. Нет, он уже ничего не боялся. Прожитого заново не пережить, минувшего не воротить, ошибок не исправить. Если для него не осталось больше места на земле, значит, так тому и быть. Всякому своя дорога; кому не суждено, тому не спастись.

По знаку Чингис-хана Джамуху схватили несколько пар сильных рук, повалили лицом в обжигающе-холодный и гладко вытоптанный снег – и с громким хрустом переломили ему хребет. Монголы верили: если убить человека таким образом, чтобы кровь осталась в его теле, то впоследствии он сможет возродиться к новой жизни. Поэтому наиболее милосердным способом казни считался перелом позвоночника.

Несколько мгновений Чингис-хан, ссутулившись, смотрел на поверженного и обездвиженного, но ещё живого побратима-соперника, в глазах которого искрилась, не угасая, последняя мука (Джамуха уже не мог ничего произнести, только нелепо и бессмысленно вздрагивал губами, словно перекатывал во рту кусочек грута, дожидаясь, пока тот размокнет от слюны). «Вот и всё, – подумалось хану. – Ещё один кусок минувшего ушёл во тьму. Как будто и не было у меня анды… Да лучше б его и не было никогда, раз он смог предать наше побратимство. Дорого мне приходится платить за ошибки юности. Нет, я не должен его жалеть, он сам выбрал ту участь, которую заслужил. А мне впредь не следует подпускать никого к себе столь близко, как его». Затем хан решительно выпрямился, точно сбрасывая с себя груз прошлого, и рубанул ладонью воздух перед собой:

– Всё ты решил верно, Джамуха. Кому не суждено, тому не спастись. Волку никогда не превратиться в ягнёнка, и тебе не судьба ходить под моим началом. Прощай.

Он ушёл, думая о том, что каждый человек имеет своё предназначение, однако мало кому дано знать о нём заранее, оттого чаще всего люди заблуждаются, ставя себе неверные цели и прискорбно переоценивая собственные возможности. И что тот, кто заботится только об уплате долгов прошлому и не помышляет о грядущем, обречён преждевременно уйти в мир теней. А ещё он думал о том, что дружбу, которой пришёл конец, нельзя считать настоящей. И что всякая жизнь – это лишь след во мраке, прочерченный выстреленной из костра раскалённой головешкой: лишь мгновение дано полыхающему росчерку существовать в полёте, и почти столь же коротко хранится это существование в памяти людской, сколь бы ни было оно ярко. И что редкий костёр продолжает долго гореть, наделяя теплом и светом тех, кто умеет обращаться с огнём, но и он всё равно гаснет, ибо нет под небесами ничего вечного. Так уж устроен мир, и человеку не изменить заведённого от века порядка вещей. Не стоит тужить о том, чего нельзя воротить.

А Джамуха ещё долго не мог умереть. И мгновение, когда чёрная туча поглотила разум несчастного, явилось для него благом.

***

Со смертью Джамухи – последнего заклятого недруга – не осталось в степи врагов у Чингис-хана: одни погибли, другие покорились, приумножив числом его грозное войско, а третьи бежали в края столь далёкие, что не каждая птица долетит. Подобно воде, переливающейся из множества малых сосудов в один огромный кувшин, степные народы стекались под властную длань Чингиса.

Десятилетия племенных междоусобиц остались позади. Теперь напоминали о них лишь разбросанные там и сям по обширным степным пространствам груды выбеленных ветрами человеческих костей. Миновали времена, когда соседи чинили взаимные обиды, совершая стремительные набеги друг на друга ради угона скота, боголов и прочей поживы. Спокойнее вздохнули купцы, поскольку теперь не рыскали повсюду разбойные шайки и стали редкостью грабежи проезжих караванов: стоило уплатить посильную мзду грозному хану ханов, и можно было чувствовать себя в безопасности на протяжении всего пути. Так ныне обстояли дела. Новые порядки воцарились в степи, и многим они пришлись по душе.

Завоевав огромную территорию, простиравшуюся от Великой Китайской стены до Алтайских гор, пожелал Чингис-хан взять себе новый титул – такой, который возвысил бы его над всеми ханами, царями и прочими земными правителями. Для этого осенью года Барса (1206) он созвал большой курултай. Тысячи знатных нойонов съехались к истокам Онона и, собравшись перед ханским шатром с возвышавшимся рядом девятибунчужным белым знаменем, стали просить его владычествовать над ними.

Поддерживая эту своеобразную церемонию степной инаугурации, Чингис-хан вопросил толпу:

– Если вы хотите, чтобы я ханствовал над вами, то готов ли каждый из вас делать то, что я прикажу, приходить, когда бы я ни позвал, идти туда, куда я пошлю, предать смерти всякого, кого я прикажу?

Ему ответил многоголосый хор:

– Готовы!

– Мы ждём твоих повелений!

– Пусть Великий Тэнгри дарует тебе силу на вечные времена!

– Воля твоя для нас – это воля Вечного Синего Неба!

Тогда Чингис-хан, вынув из ножен меч, поднял его над головой и торжественно провозгласил:

– Так учтите же: моим приказом будет мой меч!

Тут настал черёд шамана Кокочу по прозвищу Тэб-Тэнгри:

– Вечное Синее Небо дарует тебе царство лица земного! – объявил он. – Теперь, когда побеждены твоей десницей государи многих земель, называемые ханами и гурханами, и их области достались тебе, то пусть утвердится повсюду твоё имя «Чингис». Ты стал государём государей, и Великий Тэнгри повелел, чтобы прозвание твоё было: Чингис-хан, хан ханов и владыка владык!

Сухое, изборождённое морщинами лицо шамана оставалось неподвижным, как деревянная чурка, и оттого защитные заклинания, напевной частоговоркой посыпавшиеся затем из тёмного дупла его рта, внушили всем трепет и уверенность в нерушимости провозглашаемой ханской власти.

После трёхкратного очищения огнём и всех положенных обрядов – под безостановочные камлания Кокочу – новоиспечённого владыку владык посадили на кусок белого войлока и вознесли над толпой, взорвавшейся возгласами ликования…

Никому из предков Чингис-хана не удавалось достичь подобного. При мысли об этом он с каждым днём всё более преисполнялся гордостью – и с уверенностью, без страха и сомнений, смотрел в грядущее. Не зря говорят: вода течёт вниз, а человек стремится вверх. Чингис-хану казалось, что он достиг своей вершины.

***

Жизнь обрела определённость и упорядоченность. В чингисовом улусе царили мир, покой и достаток, а будущее не обещало никаких неожиданностей, никаких тревог и опасностей.

Чего ещё мог желать человек, испытавший столько суровых превратностей судьбы?

В большом ханском шатре почти всегда было многолюдно. Старая монгольская пословица гласит: «Счастлив тот, у кого часто бывают гости, и радостен тот хозяин, у жилища которого всегда стоят на привязи кони приезжих». И теперь в ханском шатре редкий день обходился без пышного застолья. Угощение всегда начиналось с хорошего чая, в который добавлялись молоко и масло; для аромата чай заправлялся поджаренным ячменём. Затем подавалось мясо. Украшением стола неизменно являлся массивный бараний крестец с жирным курдюком. Разрезать его хан предоставлял самому старшему из присутствовавших нойонов. Тот в знак почтения надевал головной убор, брал в правую руку нож, трижды проводил лезвием по курдюку и после этого с правой стороны крестца отрезал длинный тонкий ломоть, который передавал другим гостям. Такой же ломоть отрезался с левой стороны, потом снова с правой – и так до тех пор, пока не доставалось по куску мяса всем, приглашённым на трапезу к хану.

После этого разливали архи и начинался пир. На стол подавали мясной бульон с лапшой, сушёные пенки и множество иных блюд. Звенели струны хуров6464
  Хур – смычковый музыкальный инструмент, по форме напоминает скрипку.


[Закрыть] и ятаг6565
  Ятага – музыкальный инструмент, похожий на арфу.


[Закрыть]. Старые сказители-улигэрчи затягивали свои задумчиво-нескончаемые улигэры6666
  Улигэр – народное сказание.


[Закрыть] о славных свершениях предков и о доблести современников, о победоносных походах Хабул-хана, Амбагая, Есугея-багатура и, конечно же, о великом и бесстрашном Чингис-хане, который, не зная поражений, одолел всех своих врагов и изгнал из родной степи зло и предательство… Пели они также о делах давно минувших дней, когда против Вечного Синего Неба восстали и были побеждены древние багатуры; пели о легендарных героях – таких, как рождённый треснувшим камнем государь-мрак Хан-Харангуй, одолевший многих небесных силачей и драконов-громовержцев, но колдовством превращённый в девяностопятиголового мангуса. Пели и о его младшем брате, чудесном охотнике Эрхий-мергене, который обозлился и вздумал отнять дневной свет у мира, сбив с неба солнце. Пущенную в небо стрелу отвёл в сторону Великий Тэнгри, а самого Эрхий-мергена наказал, превратив его в тарбагана. Однако и доныне не успокоился мятежный Тарбаган-мерген: его подземные стрелы – чума – страшнее небесных… Пели улигэрчи и о таинственных и могучих существах, населяющих верхний мир, и о коварных незримых пришельцах из нижнего мира, и о разных разностях, которые приключались в стародавние времена и приключаются доныне на просторах бескрайней степи.

А баурчи6767
  Баурчи – человек, ведающий ханским столом.


[Закрыть] весь вечер подносил гостям новые блюда с едой и кувшины с архи и айрагом…

Не о такой ли жизни мечтал Чингис-хан в ту пору, когда он был ещё Тэмуджином – в своём бесприютном и голодном детстве? О, тогда и тушка подстреленной дрофы или угодивший в петлю тарбаган были большой радостью для всей его семьи! Он не забыл о прежних лишениях и горестях, ибо воспоминания о подобном не могут изгладиться из сердца человеческого. Это остаётся навсегда, словно старые шрамы, напоминающие об отгремевших битвах давних времён. Однако теперь его положение изменилось.

Да, ныне всё обстояло иначе.

Достаток Чингис-хана превосходил мыслимые пределы. А главное – его власть стала безграничной и простиралась столь далеко, что даже сокол, поднявшись высоко в небо, не смог бы охватить взглядом подвластные великому хану земли от края до края. До сих пор не рождалось в степи человека, которому оказалось бы под силу достигнуть такого могущества.

Собрав под своей рукой воинственные кочевые племена, отняв не только прежнюю степную волю, но даже имена у этих племён, Чингис-хан переплавил их в единый народ-войско, разбитый на тысячи, сотни и десятки, где каждый мужчина знал своего командира и своё место в боевом порядке; и все как один были готовы по первому приказу двинуться в поход. Зато канули в прошлое внутренние междоусобицы, ссоры из-за скота и пастбищ, а также кровная месть, передававшаяся из поколения в поколение, зачастую выкашивавшая под корень многочисленные роды и истощавшая улусы.

Девяносто пять тысяч всадников насчитывало теперь монгольское войско. Кроме того, из лучших багатуров Потрясатель Вселенной собрал десятитысячный кешик – тумен, составлявший его личную гвардию. Во время битв кешик должен был находиться в резерве для того чтобы в критических ситуациях Чингис мог ввести его в бой, переломив тем самым ход баталии. Гвардейцы-кешиктены пребывали под особым покровительством хана, он лично разбирал все их дела: «Начальствующие над охранной стражей, – объявил он, – не получив от меня словесного разрешения, не должны самовольно наказывать своих подчинённых. В случае преступления кого-либо из них следует непременно докладывать мне, и тогда – кому следует отрубить голову, тому отрубят, а кого следует бить, того будут бить». Хан ханов поставил простого кешиктена по положению выше войскового тысячника. Каждого кешиктена учили управлять любым подразделением монгольского войска, кроме тумена. Таким образом, кешик служил ещё и превосходной школой военачальников.

А для своей личной охраны Потрясатель Вселенной организовал отборную часть в составе кешика – «тысячу храбрых». В бой этому отряду надлежало ходить только в самые критические моменты, вместе с Чингисом.

По большому счёту, каждый монгол, способный сидеть на коне, был теперь великолепным бойцом – ловким, умелым и неустрашимым. Бесценный опыт нескольких десятилетий беспрерывных кровавых междоусобиц – это страшное оружие! Великий хан мог быть доволен: никому не совладать с такой огромной, могучей и прекрасно выученной конной ордой, ни одному народу против неё не выстоять.

Но любой дальновидный правитель понимает: войску противопоказаны продолжительный мир и самоуспокоение. В мирное время войско разлагается, теряет былую слаженность и дисциплину. К тому же его надо содержать. А монгольские багатуры, проведя много лет в походах и смертельных схватках, давным-давно отвыкли от мирного труда – ведь грабить поверженного противника куда проще и заманчивее!

И Чингис-хан чувствовал шаткость момента. Его могучий улус, его огромная степная держава, всё это царство юрт и кибиток могло рассыпаться в одночасье, как рассыпались улусы его несчастливых соперников. Новорождённая монгольская империя требовала свежей крови… Крови новой войны.

Нет, Чингис-хан не мог не воевать.

Тем более что после большого курултая хан ханов свято уверовал в то, что не только собственным народом, но и Вечным Синим Небом на него возложена обязанность установить единое и справедливое правление на земле.

Большими событиями было наполнено его прошлое. Но теперь, когда он стал великим каганом, ещё большими событиями предстояло наполнить грядущее.

К удивлению Чингис-хана, мир оказался гораздо обширнее, чем он ожидал.

Однако это его не пугало.

Монгольские багатуры – бесстрашные псы Вечного Неба – уже рвались с цепи. Они находились ещё в самом начале своего пути, победоносного и кровавого. А впереди лежало так много стран!

Часть вторая.
Псы Вечного Неба

Глава восьмая.
Потрясатель Вселенной

Волей Бога под нашей властью находятся все территории от Востока до Запада. Если бы на то не было воли Бога, как могло бы такое случиться?

(Из письма Великого хана Гуюка к Папе римскому Иннокентию IV)

Слово должно быть верным, действие должно быть решительным.

Конфуций

Божий Пёс.

Так прозвали его христиане, коих было немало среди племён, кочевавших по Великой Степи.

Имелись у него и другие прозвища.

Краснобородый – потому что был рыжим, как дьявол, и этим выделялся среди темноволосых монголов.

Бич Неба – потому что нёс смерть за своими плечами.

О, как страшен и беспощаден был этот бич для тех, на чьи спины он обрушивался! Как ненавидели его и как трепетали перед ним!

Пришло время, когда не осталось в монгольских степях свободных племён. Все были избиты и покорены безжалостным собирателем улусов. Одни канули в нети, других превратили в рабов, третьи же влились в его орду, стали верными воинами великого кагана Чингиса.

С той поры появились у него иные прозвища.

Чингис-хан – Избранник Неба, Владетель мира, Потрясатель Вселенной.

Но завоевать власть над народами мало, надо ещё суметь её сохранить. А для этого все подданные должны быть довольны. И Чингис-хан щедро наделял владениями своих сподвижников, знатных нойонов, родичей – всех, кто его поддерживал в прежние годы и на кого он мог опереться в будущем. Но и этого оказалось недостаточно. В начале года Зайца (1207) Чингис-хану донесли, что Хасар – родной брат, получивший от него в удел четыре тысячи юрт – ведёт крамольные речи.

– Я водил в бой тумены и выигрывал для брата сражения, а мне бросили жалкую кость, – говорил Хасар. – Надоело быть на побегушках. Я тоже Борджигин, сын Есугея-багатура! И я тоже имею кровное право стать ханом!

А тут ещё шаман Тэб-Тэнгри подлил масла в огонь, объявив Чингис-хану:

– Вечное Небо вещает мне свою волю так, что выходит временно править государством тебе, а временно – Хасару. Если не предупредишь его замыслы, то за будущее нельзя поручиться, и поводья времени могут выпасть из твоих рук.

Рассвирепел хан. Ведь как раз накануне был ему сон – по всему выходило, вещий… В зыбкую предутреннюю пору явился к нему отец. Вошёл в юрту, откинув полог, присел на корточки у огня, окутанный нездешним холодом. Долго молчал, глядя на возмужавшего сына как бы подёрнутыми дымчатым льдом глазами, и отсветы пламени трепетали в его зрачках, не в силах растопить этот лёд. А потом Есугей разомкнул губы и произнёс медленно – так, будто слова давались покойному с трудом:

– Не дай себя обмануть, не доверяй людям, сынок. Помнишь, как я доверился вероломным татарам? Вот ведь как вышло: один раз ошибся – и пришлось оставить семью бесприютной…

– Я отомстил за тебя, отец, – сказал Чингис-хан. – Татар больше нет. Теперь ты можешь быть спокоен в мире мёртвых.

– Здесь все спокойны: и те, за кого сыновья успели отомстить, и другие, не требовавшие мщения. Многим не суждено встретить безмятежную старость в степи, так уж устроена жизнь человеческая… Ты, главное, хорошо запомни мои слова: никогда не доверяй людям, даже самым близким, от кого не ждёшь лиха.

Огонь догорел и потух, в юрте стало темно. Есугей-багатур помолчал ещё несколько томительных мгновений, затем встал и, не простившись, направился к выходу. В последний раз его силуэт обрисовался на кровянистом полотне занимавшегося над степью рассвета. После этого Чингис-хан пробудился, и больше сон к нему не шёл.

«Назревает что-то нехорошее, отец явился предупредить меня, – думалось ему. – Мертвецы ведь зря к живым не приходят. Но где вызревает измена? От кого ждать подлого удара? Может, меня хотят отравить, как в своё время отравили отца? Да, этаким способом справиться со мной легче всего. Хотя удар ножом исподтишка тоже годится: например, когда я сплю»… Он ломал голову, пытаясь угадать опасность. Но как тут угадаешь, если не обладаешь даром провидеть события грядущего?

И вот – едва миновал день – пророческий сон, казалось, нашёл своё воплощение в реальности. Наущение шамана легло на благодатную почву в растревоженной душе хана.

В сопровождении большого отряда нукеров он выехал из своего куреня.

Под покровом ночи прискакал к младшему брату и ворвался в его юрту. Хасар уже собирался отходить ко сну. Застигнутый врасплох, он попытался оказать сопротивление, но куда там: несчастного схватили несколько сильных рук, проволокли по войлокам, как брыкающегося ягнёнка, и снова поставили на ноги. Сорвали с него пояс, опутали верёвками.

И Чингис-хан принялся хлестать связанного брата наотмашь ладонью по лицу:

– Злоумышляешь за моей спиной, предатель? Убить меня вздумал? Моё место занять не терпится?

– Не хотел я ничего такого, Тэмуджин!

– Не Тэмуджин я теперь, а Чингис, твой повелитель и великий каган – запомни это так же хорошо, как помнишь имя нашей матери! – он схватил связанного брата за грудки и несколько раз крепко встряхнул его. – Вся степь уже полна слухами о том, что я пригрел змею за пазухой! Сейчас же говори правду: какие действия замышлял против меня? Не то убью собственными руками, не посмотрю, что ты мне брат! Хребет переломаю и оставлю подыхать перед юртой!

– Убей, если хочешь, но я не собирался делать ничего дурного!

– Не ври, имей смелость признаться в своём бесчестном умысле! – глаза Чингис-хана быстро наливались кровью, и губы его дрожали. – Мне всё о тебе известно! Разве ты не говорил своим нукерам, что желаешь ханствовать?

– Что ханствовать желаю – говорил! Но не вместо тебя!

– Да кто тебе поверит, глупец! Или станешь утверждать, что собирался править вместе со мной?

– Ну почему вместе с тобой? Земля большая, на ней для всех достаточно места. Ты ведь дал мне четыре тысячи нойонов – разве не смог бы я пойти с ними в другие края и завоевать себе ханство, как это сделал ты?

– Не изворачивайся, облезлый хорёк! Долго же ты скрывал свою сущность под толстой подкладкой, и вот когда она проявилась! Смерти моей хотел, а теперь крутишься как уж, которому наступили на хвост! Признавайся в замысленном, пока я не выпустил из тебя всю кровь по капле!

С этими словами он с силой ударил Хасара кулаком в лицо: тот как подкошенный свалился на пол, и из его носа хлынула кровь. Туго опутанный верёвками, младший брат не мог оказать сопротивления, и когда Чингис принялся осыпать его новыми ударами, он лишь извивался, пытаясь уклониться от ханских кулаков.

Казалось, воздух в юрте раскалился от гнева.

Неизвестно, чем закончилась бы эта негаданная встреча двух братьев; дело шло к беде, когда в юрту ворвалась их мать Оэлун… Кучу и Кокочу, приёмыши семьи Борджигинов, сообщили ей о том, что Чингис-хан помчался на расправу с младшим братом, и она, выехав следом за ним в крытом возке, запряжённом белым верблюдом, успела к рассвету достичь куреня Хасара. Теперь Оэлун, оттолкнув своего старшего сына, гневно вскричала:

– Что ты делаешь, опомнись, братоубийца!

– Это он братоубийца, – смутился Чингис-хан; и встряхнул головой, стараясь прогнать из памяти всплывшую тень убитого им Бектэра. – Хасар мне позавидовал, пожелал ханскую власть заполучить в свои руки!

– Горько мне видеть, что ты стал похож на дикого зверя! Нет, ты хуже, потому что зверь нападает только защищая свою жизнь или когда голоден, а ты уже готов убивать и терзать просто так, по злобе, ни за что ни про что! Видно, сердце твоё превратилось в камень, раз поднимаешь руку на своих!

– Это неправда! Мне много донесли такого, за что Хасар заслуживает смерти или изгнания в степь!

– Ушам своим не могу поверить! Разве ты не знаешь, что хорошему человеку, и плохому одинаково трудно избежать людской молвы? Дело, которое случилось у тебя перед глазами, и то не обязательно правда, а чужим словам, нашёптанным ради раздора между братьями, разве можно верить? Хан должен принимать решения, обращаясь к разуму, а не к силе!

После этих слов Оэлун распахнула халат, обнажив свои груди:

– Вот, посмотри, изверг! Это груди, которые сосали вы оба! Выпитому из них молоку уже никогда не вернуться в соски! Ты, Тэмуджин, опорожнял когда-то одну полную грудь. Хачиун с Тэмуге вдвоём не могли высосать и одной. А Хасар опустошал обе груди мои! Может, ты теперь и это поставишь ему в вину? Вы ведь родная кровь, и между вами не должно быть никаких счётов!

– Я у Хасара как бельмо на глазу, – проговорил Чингис-хан с нотками гаснущего упрямства в голосе и устало опустил руки. – Он хотел меня извести и ханствовать над всеми в одиночку.

– Это ты сейчас хочешь извести меня безвинно! – отозвался с пола Хасар. – Слушаешь наговорщиков и веришь им, а они только того и желают, чтобы нас рассорить! Неужели тебе непонятно?!

– Ну конечно, другого ты не скажешь, поскольку не хочешь лишиться жизни. Это когда меня нет рядом, легко мечтать о власти. Да только лучше бы ты не трепался о своих мечтах перед кем ни попадя, а то ведь известно: стоит одной большой собаке залаять, как тут же её лай подхватят и маленькие.

Оэлун, запахнув халат, подступила к хану:

– Вместо того чтобы открывать рот, открой пошире глаза и взгляни на тех, кто рядом с тобой. Говоришь, Хасар хотел тебя извести. Но разве не он во всём помогал тебе, когда приходила трудная година? Разве не он бросался в сражения, не щадя своей жизни, чтобы принести тебе эту власть? За что же ты готов его возненавидеть? Почему веришь кому угодно, только не собственному брату? Не для того я стерегла его детские сны в той же самой зыбке, в которой прежде качала тебя – ох, не для того, чтобы ты теперь убил его неправосудно, навек опозорив род Борджигинов!

Никогда ещё Чингис-хан не слышал таких горестных интонаций в материнском голосе. Разве только в первые травы после смерти отца, когда Оэлун говорила о покойном.

Она подошла к Хасару. Склонилась, отёрла полой халата кровь с губ и подбородка сына. Затем помогла ему подняться на ноги – и, обернувшись, властно прикрикнула:

– Развяжите его!

Нукеры вопросительно посмотрели на своего хана. Тот стряхнул ладонью пот со лба и махнул рукой:

– Развязывайте. И поехали отсюда.

Таким образом, Хасару повезло; он сравнительно легко отделался. Правда, спустя недолгое время Чингис-хан приказал отобрать у него людей, оставив ему только тысячу четыреста юрт. Но Оэлун узнала об этом уже на смертном одре, и ничего не могла поделать.

После кончины матери Хасар присмирел. Понимал, что в следующий раз хан не простит ему никакого своеволия: лишит жизни, не посмотрит на кровное родство.

…Этой же весной Чингис-хан велел позвать своего старшего сына Джучи – и, когда тот вошёл в его юрту, сказал:

– Собирайся в поход. Я дам тебе два тумена, поведёшь их на полночь, в страну Баргуджинскую – покорять лесные народы. Если не встретишь больших трудностей, то иди дальше, в страну Шибирь, и подводи под мою руку всех, кого встретишь. Я в это время со своим войском направлюсь на полдень – и буду спокоен, зная, что ты у меня за спиной… Близится время больших свершений, сын!

Начиналась эпоха яркая и трагическая, переломная для всех окружающих племён, ханств, старых и молодых империй.

Периодически возникали в степи мощные импульсы, объединявшие кочевников для обширных завоеваний: сначала это случилось с гуннами, явившимися движущей силой Великого переселения народов, затем – с тюрками, которые сумели пройти континент с востока на запад до самой Европы, огнём и мечом покоряя всех на своём пути. И вот теперь Чингис-хан, встряхнув степные народы на огромных пространствах, собрал их в единый кулак для движения во внешний мир, далеко за пределы родного края.

***

Джучи с войском ушёл на север, а Чингис-хан обратил взоры своих военачальников-орхонов на юг. Там, за широкой, как море, полосой пустыни Гоби, лежала китайская империя Цзинь, которой правили пришлые чжурчжэни6868
  Чжурчжэни – племена, пришедшие с территории Маньчжурии. Захватили Северный Китай, свергнув династию Ляо (железную) и поставив во главе империи чжурчжэньскую династию Цзинь (золотую).


[Закрыть]. А к западу от неё, в верхнем и среднем течении Хуанхэ – богатое царство тангутов Си Ся6969
  Си Ся – Западное Ся, Великое Ся (официальное название – Великое государство Белого и Высокого); занимало территории современных китайских провинций Ганьсу, Шэньси и Внутренней Монголии.


[Закрыть].

Куда нанести первый удар?

– Цзиньцы – наши давние враги, – сказал Боорчу-нойон, когда хан собрал ближний круг родичей и орхонов для обсуждения предстоявших военных действий. – Они много раз приходили разорять наши улусы, а женщин и детей угоняли в рабство.

– И ещё не раз придут, – добавил Джебэ-нойон. – Поэтому лучше напасть на них первыми. Отомстим подлым за прежние обиды. За наших отцов и дедов, за всех ханов и отважных воинов, которых они предали смерти в бою или, пленив, уморили в неволе!

– Но вокруг Цзинь тянется Великая стена, – возразил Чингис-хан. – А в проходах – крепости, которые с наскоку не возьмёшь. Потеряем много нукеров.

– Что, если не штурмовать проходы, а обойти стену? – предложил Мухали-нойон.

– Обойти – это правильно, – одобрительно проговорил хан. – Но разве мы можем быть уверенными, что тангуты не ударят нам в спину?

– Тангуты и сами не раз воевали с Цзинь, – сказал Мухали. – Сейчас они вынуждены платить дань алтан-хану, по восемьсот лошадей каждый год, и вряд ли это им нравится. Так что, думаю, они будут только рады, если мы разгромим их недругов.

– С очевидным не поспоришь, – задумчиво протянул Чингис-хан. И после недолгого раздумья добавил:

– Мы, как и все вокруг, никогда не были друзьями тангутов. Вопрос лишь в том, кого из недругов они сочтут более опасными для себя. Нам следует ожидать худшего, если мы не хотим быть застигнутым врасплох.

– Вообще-то сейчас им наверняка не до нас, – предположил Джебэ-нойон. – Когда новый властитель изгоняет старого, обязательно остаются недовольные. Чтобы обломать бодливые рога всем строптивым и затаившим зло, ему придётся потратить немало времени.

– Это верно, – согласился хан. – Ныне нет спокойствия в тангутских землях.

Через Си Ся пролегал Великий шёлковый путь, и среди купцов, путешествовавших по нему, было немало лазутчиков и соглядатаев Чингис-хана. Купцы рассказывали, что в прошлом году тангутского императора Чунь Ю низверг его двоюродный брат Ань Цюань. Захватив трон, самозванец первым делом нарёк себя живым Буддой, как это делали все его властительные предшественники, затем переименовал столицу Синчжоу7070
  Синчжоу (Чжунсин) – современный город Иньчуань, Нинся-Хуэйский автономный район Китая.


[Закрыть] в Чжунсин (Возрождение) и принялся смещать чиновников и царедворцев, расставляя на их места верных людей. Опальные вельможи, разумеется, не желали смириться с переменой участи. Они составляли заговоры, подстрекали войска к неповиновению и распространяли мнение, что новый император не имеет права занимать престол покровителя веры и защитника народа, ибо начал своё правление с недостойного поступка. То тут, то там вспыхивали бунты, которые Ань Цюаню приходилось подавлять силой оружия. Смута тлела в тангутских землях, распространяясь от столицы к окраинам, власть императора была непрочна, и никто не мог сказать наперёд, сумеет ли коварный брат несчастного Чунь Ю удержаться на троне.

Два года тому назад Чингис-хан прощупал государство тангутов на прочность, послав туда сравнительно небольшое войско под командованием переметнувшегося к нему киданьского полководца Елюй Ахая, отпрыска низвергнутой в Китае царственной династии Ляо. Набег явился полной неожиданностью для тангутов, хотя начался он не очень успешно: первая же осаждённая монголами крепость Лицзили оказалась крепким орешком, и взять её удалось лишь после шестидесяти дней почти непрерывного штурма. Но после того как Елюй Ахай велел сровнять с землёй Лицзили, а всех уцелевших её защитников предать смерти, тангуты устрашились. И второй, гораздо более крупный город-крепость Лосы сдался без боя, едва монголы появились у его ворот… Не желая более терять людей при штурме городских стен, Елюй Ахай разграбил северо-западные области Си Ся и вернулся к хану с богатой добычей, приведя с собой множество верблюдов и тысячи тангутских невольников.

– Пока у тангутов неспокойно, почему бы нам не направить своих коней в их страну? – сказал Чингис-хан. – У них богатые города и много красивых женщин.

– Мы готовы! – воскликнул Джебэ. – Поведём свои тумены куда прикажешь!

– Наши багатуры уже били тангутов, и мы сумеем сделать это снова, – поддержал его Мухали.

– К тому же Ань Цюань очень недальновиден, – продолжал хан. – До меня дошли слухи, что он отказывается платить дань алтан-хану. Значит, и помощи от соседей ему не дождаться.