Текст книги "Чингис-хан, божий пёс"

И всё же с чувством щемящей утраты прислушался Джамуха к посвистам ветра, и обвёл прощальным взглядом холодную седую равнину, которую никогда уже не увидеть ему цветущей, залитой щедрыми лучами солнца, наполненной пряными ароматами трав и ласковыми молодыми ветрами, а вместе с ними – стрекотаньем кузнечиков, птичьим щебетом, свиристеньем, кувяканьем: всем, что так радует и поднимает дух в кипящую пору весеннего обновления… Где-то вдалеке блеяли овцы, и в этих звуках Джамухе слышалась насмешка над тем, что сейчас происходило с ним. И над тем, что должно было вот-вот произойти… Миновавшие годы жизни казались мгновениями яркого бреда, обрывками призрачных видений, уплывшими за дальние сугробы без возврата и надежды на продолжение. Никто не застрахован от ошибок на жизненном пути, но дорога Джамухи явилась сплошной цепью из горьких ошибок и жестоких нелепостей. Да, вся его жизнь была обманом и насмешкой, не имело смысла за неё держаться. Иногда душе лучше расстаться с телом, поскольку бесчестье длиннее жизни.

Джамуха замёрз до мозга костей, пока трясся в повозке, и теперь его то и дело бросало в дрожь. Однако он мучительно боролся с этой дрожью, не желая, чтобы её приняли за проявление малодушия. Нет, он уже ничего не боялся. Прожитого заново не пережить, минувшего не воротить, ошибок не исправить. Если для него не осталось больше места на земле, значит, так тому и быть. Всякому своя дорога; кому не суждено, тому не спастись.

По знаку Чингис-хана Джамуху схватили несколько пар сильных рук, повалили лицом в обжигающе-холодный и гладко вытоптанный снег – и с громким хрустом переломили ему хребет. Монголы верили: если убить человека таким образом, чтобы кровь осталась в его теле, то впоследствии он сможет возродиться к новой жизни. Поэтому наиболее милосердным способом казни считался перелом позвоночника.

Несколько мгновений Чингис-хан, ссутулившись, смотрел на поверженного и обездвиженного, но ещё живого побратима-соперника, в глазах которого искрилась, не угасая, последняя мука (Джамуха уже не мог ничего произнести, только нелепо и бессмысленно вздрагивал губами, словно перекатывал во рту кусочек грута, дожидаясь, пока тот размокнет от слюны). «Вот и всё, – подумалось хану. – Ещё один кусок минувшего ушёл во тьму. Как будто и не было у меня анды… Да лучше б его и не было никогда, раз он смог предать наше побратимство. Дорого мне приходится платить за ошибки юности. Нет, я не должен его жалеть, он сам выбрал ту участь, которую заслужил. А мне впредь не следует подпускать никого к себе столь близко, как его». Затем хан решительно выпрямился, точно сбрасывая с себя груз прошлого, и рубанул ладонью воздух перед собой:

– Всё ты решил верно, Джамуха. Кому не суждено, тому не спастись. Волку никогда не превратиться в ягнёнка, и тебе не судьба ходить под моим началом. Прощай.

Он ушёл, думая о том, что каждый человек имеет своё предназначение, однако мало кому дано знать о нём заранее, оттого чаще всего люди заблуждаются, ставя себе неверные цели и прискорбно переоценивая собственные возможности. И что тот, кто заботится только об уплате долгов прошлому и не помышляет о грядущем, обречён преждевременно уйти в мир теней. А ещё он думал о том, что дружбу, которой пришёл конец, нельзя считать настоящей. И что всякая жизнь – это лишь след во мраке, прочерченный выстреленной из костра раскалённой головешкой: лишь мгновение дано полыхающему росчерку существовать в полёте, и почти столь же коротко хранится это существование в памяти людской, сколь бы ни было оно ярко. И что редкий костёр продолжает долго гореть, наделяя теплом и светом тех, кто умеет обращаться с огнём, но и он всё равно гаснет, ибо нет под небесами ничего вечного. Так уж устроен мир, и человеку не изменить заведённого от века порядка вещей. Не стоит тужить о том, чего нельзя воротить.

А Джамуха ещё долго не мог умереть. И мгновение, когда чёрная туча поглотила разум несчастного, явилось для него благом.

***

Со смертью Джамухи – последнего заклятого недруга – не осталось в степи врагов у Чингис-хана: одни погибли, другие покорились, приумножив числом его грозное войско, а третьи бежали в края столь далёкие, что не каждая птица долетит. Подобно воде, переливающейся из множества малых сосудов в один огромный кувшин, степные народы стекались под властную длань Чингиса.

Десятилетия племенных междоусобиц остались позади. Теперь напоминали о них лишь разбросанные там и сям по обширным степным пространствам груды выбеленных ветрами человеческих костей. Миновали времена, когда соседи чинили взаимные обиды, совершая стремительные набеги друг на друга ради угона скота, боголов и прочей поживы. Спокойнее вздохнули купцы, поскольку теперь не рыскали повсюду разбойные шайки и стали редкостью грабежи проезжих караванов: стоило уплатить посильную мзду грозному хану ханов, и можно было чувствовать себя в безопасности на протяжении всего пути. Так ныне обстояли дела. Новые порядки воцарились в степи, и многим они пришлись по душе.

Завоевав огромную территорию, простиравшуюся от Великой Китайской стены до Алтайских гор, пожелал Чингис-хан взять себе новый титул – такой, который возвысил бы его над всеми ханами, царями и прочими земными правителями. Для этого осенью года Барса (1206) он созвал большой курултай. Тысячи знатных нойонов съехались к истокам Онона и, собравшись перед ханским шатром с возвышавшимся рядом девятибунчужным белым знаменем, стали просить его владычествовать над ними.

Поддерживая эту своеобразную церемонию степной инаугурации, Чингис-хан вопросил толпу:

– Если вы хотите, чтобы я ханствовал над вами, то готов ли каждый из вас делать то, что я прикажу, приходить, когда бы я ни позвал, идти туда, куда я пошлю, предать смерти всякого, кого я прикажу?

Ему ответил многоголосый хор:

– Готовы!

– Мы ждём твоих повелений!

– Пусть Великий Тэнгри дарует тебе силу на вечные времена!

– Воля твоя для нас – это воля Вечного Синего Неба!

Тогда Чингис-хан, вынув из ножен меч, поднял его над головой и торжественно провозгласил:

– Так учтите же: моим приказом будет мой меч!