Текст книги "Чингис-хан, божий пёс"

Глава девятая.
Степная империя

Человек покорит даже небо. Если его воля сосредоточена, а дух деятелен, то ни судьба, ни знамения не имеют над ним власти.

Чень Цзижу

С отвагой в сердце одолеешь и чотгора.

Монгольская поговорка

Пиршества и праздное времяпрепровождение не могут заполнить ум и сердце властителя надолго, если только он не хочет пустить вниз с крутой горы камень своей жизни и если желает сохранить взлелеянную годами власть. Так вышло и с Чингис-ханом: стоило ему лишь самую малость расслабиться, дать недолгий отдых душе и телу, как у него за спиной проклюнулись ростки новой опасности. На сей раз угроза исходила от шамана Кокочу по прозвищу Тэб-Тэнгри. Тот был недоволен ханом и подбивал нойонов к неповиновению.

Причина недовольства шамана крылась в том, что прежняя «чёрная» вера монголов оказалась потеснена другими религиями. Великий хан был веротерпим, он одинаково относился как к тем, кто поклонялся Вечному Синему Небу, так и к народам и общинам, исповедовавшим учения Будды, Конфуция, Лао-цзы, Мани и Мухаммеда. Что же касается христиан, то их число среди ханских нукеров возрастало с пугающей быстротой: сначала в монгольское войско влились кераиты и найманы, поклонявшиеся этому странному богу, отдавшему людям на муки своего сына, затем их число умножили меркиты, среди коих тоже было немало христиан. Тэб-Тэнгри не раз говорил Чингис-хану:

– У людей не может быть много богов. Пока не дошло до беды, пусть отрекутся от них и примут нашу веру.

– Это ни к чему, – отмахивался хан. – Как бог дал руке различные пальцы, так он дал людям и разные пути.

– Смотри же, прогневается Великий Тэнгри – тогда поздно будет приносить жертвы небесному отцу, и я не смогу ничего поделать.

– Люди должны бояться прогневать меня, своего земного повелителя. А перед Великим Тэнгри ты в ответе, Кокочу, вот и моли его о снисхождении и заступничестве.

Не желал Чингис-хан возмущать народ преследованием иноверцев. Напротив, он старался примирить людей разных вероисповеданий. Даже двух своих сыновей женил на христианках: Угедэя – на меркитке Туракине, Тулуя – на Сорхатхани-беки, племяннице кераитского ван-хана Тогорила.

Тэб-Тэнгри исходил бессильной злобой, наблюдая, как тут и там вырастают в степи большие белые шатры с укреплёнными над ними крестами: то были храмы, посвящённые распятому богочеловеку, в них вели проповедь его служители, склоняя монголов к своей вере.

Но ведь это он, Тэб-Тэнгри, волею Вечного Синего Неба провозгласил Тэмуджина ханом ханов на курултае – так почему он не может отобрать власть у своенравного Чингиса волею того же Вечного Неба? Может!

Исполненный таких мыслей, Тэб-Тэнгри утратил всякую осторожность. Умевший прежде обходить острые углы и в добрый час молвить, а в худой промолчать, он теперь прилюдно выражал своё недовольство властителем монголов и не раз заявлял в кругу нойонов, что воля верховного шамана, дарованная ему Синим Небом, ничуть не ниже воли самого великого хана, ведающего делами земными. Наконец он стал переманивать в свой курень людей отовсюду, привечая даже беглых боголов.

Это было возмутительно. Однако Чингис-хан не решался поднять руку на Тэб-Тэнгри, пользовавшегося большим авторитетом среди соплеменников. Посягнуть на неприкосновенность шамана казалось немыслимым. Разве не Тэб-Тэнгри каждый раз, когда это требовалось хану, прорицал будущее, сжигая на огне костра баранью лопатку7777
  Этот способ гаданья сохранился у монголов до наших дней: шаманы истолковывают будущее по трещинам на обожжённой бараньей лопатке.


[Закрыть]? Разве не он просил Вечное Небо о ниспослании Чингисову войску удачи в походах? Разве не он умел превращаться в зверей и птиц и рассказывал всем о своих путешествиях по тёмным лабиринтам мира мёртвых? И разве не к нему всегда шли люди за исцелением от тяжких недугов? Ведь болезнь поселяется в человеке, когда его душу похищают злые духи, и её вызволяет шаман, вступая в контакт с миром незримых сущностей. Он отправляет туда свою душу и борется с духами-похитителями или договаривается с ними об искупительной жертве, дарах, замене одной души на другую. От успешности действий шамана зависит выздоровление человека… Если Чингис-хан вздумает покарать Тэб-Тэнгри за своеволие, не возмутятся ли тогда его нукеры? Не взбунтуются ли? Нет, он не хотел возмущать спокойствие в сердцах своих людей.

К нему приходили шаманы Усун и Хорчи с жалобами на грубость Тэб-Тэнгри:

– Он насмехается над нашими предсказаниями и гонит нас от больных! К чему это приведёт, чем закончится? Скоро по его наущению люди станут швырять в нас камнями!

– Он утверждает, будто мы ничего не понимаем в целебных травах и поносит нас последними словами. Говорит, что мы обманщики, что духи отвернулись от нас, и что скоро все будут нести подношения только ему, поскольку он изгонит нас в степь!

Чингис-хан пытался их умиротворить:

– Не стоит беспокоиться о дожде, пока не подул ветер и не набежали тучи. Да и не из всякой тучи идёт дождь… Тэб-Тэнгри мелет ерунду, напрасно вы принимаете его слова всерьёз. Никто не может быть изгнан отсюда в степь без моего на то позволения.

Видя нерешительность хана, Тэб-Тэнгри вёл себя всё более вызывающим образом. Однажды семеро его родичей избили Хасара; однако тот был в опале, и Чингис лишь посмеялся, когда брат, с лицом в ссадинах и кровоподтёках, явился к нему жаловаться на обидчиков:

– Сколько помню тебя, Хасар, всегда мнил ты себя непобедимым багатуром – но вот, оказывается, и багатуров иногда колотят. Видно, чем крупнее зверь, тем больше охотников его одолеть, ха-ха-ха!

Оскорблённый Хасар покинул ханскую юрту ни с чем. Выходя, в сердцах так дёрнул полог, что едва не оборвал его. Правда, перед тем как шагнуть в сумерки, обернулся и хмуро бросил брату на прощание:

– Погоди, если так пойдёт дальше, то недолго ждать времени, когда он и тебя скрутит в бараний рог.

А Тэб-Тэнгри после этого случая вконец распоясался. Когда к нему явился другой младший брат Чингис-хана, Тэмуге-отчигин, потребовав, чтобы ему вернули беглых рабов, которых шаман укрывал в своём курене, – его обступили братья Тэб-Тэнгри и, силой поставив на колени, принудили просить прощения у шамана.

Тэмуге прискакал к Чингис-хану, упал ему в ноги:

– Никогда ещё меня так не унижали, как унизил подлый Кокочу! Неужели у тебя я не смогу найти защиты?

И, не в силах сдержать слёз бессильной ярости, он рассказал обо всех оскорблениях и унижениях, кои довелось ему претерпеть от шамана и его братьев.

На сей раз привычная выдержка изменила Чингис-хану.

– Нет уж, этого я терпеть не буду! – воскликнул он, выслушав младшего брата. – Мало показалось Кокочу своей власти, теперь он, видно, и на мою решил покуситься. Что ж, пусть Вечное Небо забирает его, раз он не хочет уживаться с людьми здесь, на земле!

Следовало действовать быстро и решительно, пока власть не уплыла у него из рук.

Под благовидным предлогом Чингис-хан вызвал к себе Тэб-Тэнгри. Чуя неладное, тот приехал вместе со своим отцом и братьями. Следом за ними вошёл в ханский шатёр Тэмуге.

– У себя в курене ты унизил меня, заставил встать на колени, – процедил он, схватив шамана за ворот и буравя его мстительным взглядом. – Теперь же я хочу поквитаться, уложив тебя наземь. Давай бороться!

– Видно, твоё сознание помутилось, раз предлагаешь мне такую глупость, – ответил Тэб-Тэнгри и тоже крепко схватил Тэмуге за ворот. – Я приехал к хану не для того, чтобы меряться с тобой силами, бестолочь!

– А всё же ты будешь бороться! – Тэмуге-отчигин дёрнул гостя так, что с того слетела шапка, и потащил его к выходу.

Отец и братья хотели вступиться за шамана, однако не успели: за пологом шатра его подхватили поджидавшие наготове нукеры – и, в одно мгновение уложив несчастного на землю, переломили ему хребет. После чего бросили враз обмякшее, ставшее словно тряпичным, тело подле стоявшей во дворе телеги.

– Он замахнулся на то, что было ему не по силам, – проговорил Чингис-хан, презрительно скривившись. – Одной рукой лил воду, а другой норовил разжечь пожар за моей спиной. Но сегодня само Вечное Небо рассудило нас.

Родичи умирающего шамана собрались вокруг и слушали его с каменными лицами. Никто не посмел возразить.

***

Тэб-Тэнгри ещё видел и понимал всё, что происходило вокруг него, однако не мог ни пошевелиться, ни даже бросить последнее проклятье в лица своим убийцам. Его глаза тлели дымчатым взглядом и казались подобными двум догоравшим во тьме гнилушкам.

Он умирал медленно и беззвучно. Не помогли несчастному, не подняли его к жизни и нисколько не облегчили страданий обречённому даже Семеро Старцев7878
  Семеро Старцев – духи семи звёзд Большой Медведицы; являются покровителями чёрных шаманов.


[Закрыть] – духи семи шаманских звёзд, бесстрастно взиравшие на свершившуюся волей хана расправу.

– Вот когда явило себя родительское предостережение, – сказал Чингис жене, когда они остались вдвоём. – Видно, отец имел в виду шаманские козни, когда призывал меня не доверять близким людям. Я тогда подумал на Хасара, а подколодной змеёй оказался Тэб-Тэнгри…

После этих слов он поведал Бортэ о памятном предутреннем сне, в котором приходил к нему Есугей.

– Это хорошо, что так случилось, – рассудила она. – Выходит, Вечное Небо оберегает тебя. Не зря Есугею было позволено явиться из мира мёртвых, чтобы предупредить сына об опасности.

Если бы хан только знал, сколько в грядущем ждёт его тягостных снов, в коих станут являться к нему мертвецы! И не с пророчествами они будут приходить, а с горькими упрёками и проклятиями…

***

Похоронить Тэб-Тэнгри Чингис-хан велел с почётом, со всеми обрядами, полагавшимися по случаю смерти великого шамана.

Покойного положили на войлок в его юрте. В изголовье зажгли свечу. Пригласили из соседнего кочевья шамана, который возжёг курильницу и, держа в руках лоскут ткани, очистил юрту от злых духов.

На следующий день в степной лощине соорудили помост из лиственницы, на него постелили белый войлок, а сверху водрузили тело умершего – на правый бок, с полусогнутыми ногами, головой на запад, таким образом, чтобы ладонь и пальцы правой руки покойного закрывали ухо, половину лица и его правый глаз. Левой ладонью мёртвого шамана накрыли его левую ягодицу. Под голову ему поместили отшлифованный плоский камень. А его вещи – колотушку, головную повязку с бахромой из конского волоса, специально продырявленный бубен, медвежью лапу, расшитый изображениями небесных светил и животных, ритуальный халат с бряцающими круговыми клиньями, подбитую мехом остроконечную шапку с лисьими хвостами и колокольчиками, а также все прочие, служившие для ворожбы, предметы – повесили на палку, вбитую в землю рядом с помостом.

Глаза покойного завязали белой ленточкой, так как считалось, что все девять отверстий на теле человека после его смерти должны быть закрытыми.

Затем за границей круга, очерченного с помощью длинной верёвки, всадники медленно объехали помост по ходу солнца.

После этого приглашённый шаман долго вёл безмолвный разговор с покойником от имени его родственников.

И наконец тело предали земле.

Согласно обычаю через два года – если Вечное Небо не явит дурных знаков – Тэб-Тэнгри предстояло быть перезахороненным на новом месте, в могиле, плотно заваленной камнями.

…Смерть шамана и его поспешные, без особой огласки, похороны породили немало самых разнообразных слухов, которые ширились, подобно кругам на воде, разбегающимся во все стороны от брошенного в реку камня. Эти слухи быстро обрастали красочными, подчас весьма фантастическими деталями; необычную новость обсуждали в куренях со смесью удивления и тревоги:

– Великий хан-то у нас вон какой скорый на расправу. И не побоялся ведь!

– Не побоялся, потому что на земле нет ему равных, да будет он жить вечно! Ни жрецы, ни ханы не должны стоять у него поперёк тропы, иначе беда им.

– А может, и зря он поторопился. Всё же Тэб-Тэнгри служил Вечному Синему Небу. Как бы оно теперь не разгневалось на хана, а заодно и на всех нас.

– Не разгневается. Вечное Небо покровительствует Чингису. А вот если неприкаянная душа шамана вернётся для мести да исхитрится ужалить напоследок, как змея, угодившая под конское копыто, тогда худо будет.

– Поговаривают, будто Тэб-Тэнгри давно уже потерял свою душу, и в его тело вселился чотгор. Он стал делать неправильные предсказания, вредить нашему хану, а пуще того – всей его родне и ближним нойонам. Но убил шамана совсем не Чингис.

– А кто же?

– Вечное Небо поразило его громом. А потом случилось ещё одно чудо. Чингис-хан велел нукерам до самых похорон сторожить юрту с покойным, закрыв дымник и заперев двери. И вот, когда день погас, при свете звёзд сам собою открылся дымник – и над юртой появился Тэб-Тэнгри. Многие видели, как он вознёсся телесно, да! Великий хан тогда и сказал: «Видно, за своё злоумышленное колдовство Тэб-Тэнгри перестал быть любим Вечным Синим Небом – и вот не только душа отобрана у него, но и самоё тело!»

– Да уж, если Вечное Небо до такой степени благосклонно к нашему Чингису, то ему можно ничего на свете не бояться: он всегда будет защищён.

– И мы с таким ханом всегда будем защищены. Повезло же нам!

***

После смерти Тэб-Тэнгри его родичи присмирели. С тех пор никто не смел покушаться на полноту ханского правления.

Преемником шамана стал седобородый Усун-Беки. Этот почтенный старец был начисто лишён властных амбиций, и от него Чингис-хан не ждал подвоха.

Что же касается вопросов веры, то всё осталось по-прежнему: подданные великого хана были вольны исповедовать любые религиозные учения. Потрясатель Вселенной интересовался исключительно земными делами, предоставив решение дел небесных шаманам, священнослужителям и их разноликим богам. Всё косное, окаменелое, мешавшее двигаться вперёд, оказалось низринутым и отброшенным прочь.

– Кто я такой, чтобы поучать хана? – говорил благоразумный Усун-Беки. – Могилы полны мудрости, а я пока ещё хожу по земле.

Да, многое осталось позади. Никто теперь не смел перечить хану, путаясь у него под ногами и препятствуя воплощению новых замыслов.

…Зиму Чингис-хан провёл в трудах по организации и тренировке своего войска, а также в частых облавных охотах, которые были его любимым развлечением.

Пришёл год Дракона (1208), и весной хан ханов опять послал своих воинов в набег на Си Ся. Монголы разорили несколько приграничных городов, проутюжили рассыпавшейся на отряды конницей северо-западные области страны, предав огню и мечу многочисленные сельские поселения – и вернулись домой с малыми потерями, оставив за своими спинами смерть и ужас.

Подъезжали к родному улусу победно, сопровождаемые вереницей телег с добытой у тангутов обильной олджей. Топот множества копыт и скрип деревянных колёс сливались в ровный несмолкающий гул, подобный шуму упорного водяного потока, пробивающего путь к равнине между горных круч. На пути монгольского войска то и дело взмывали в воздух стаи потревоженных птиц – и кружили над неспешно струившейся по степи рекой всадников, кибиток и обозных телег, взирая с безопасной высоты на это движущееся скопище до тех пор, пока Чингисовы орды не скрывались за далёкой, чуть волнистой линией горизонта; а затем вновь опускались в густое море трав и возвращались к кормёжке и прочим птичьим заботам.

– Рано или поздно у тангутов кончится терпение, и они выйдут из-за городских стен, – говорил Чингис-хан своим орхонам, сидя у костра на привале. – Вот тогда-то мы и уничтожим их войско в открытом сражении, а все остальные покорятся моей власти.

Но императорский двор в Чжунсине был поглощён дворцовыми интригами; а набеги кочевников хоть и тревожили императора Ань Цюаня, однако он не считал разумным снаряжать в монгольские степи карательную экспедицию, исход которой никто не смог бы предугадать.

И хан не дождался тангутских войск ни в этом году, ни в следующем.

***

Год Змеи (1209) принёс Чингис-хану новые территориальные и людские приобретения, причём без затраты каких-либо усилий с его стороны.

Притяньшаньские уйгуры пожелали отложиться от кара-киданьского гурхана. В Бешбалыке, столице Уйгурии, был убит кара-киданьский наместник Шукем, после чего правитель уйгуров идикут Баурчук Арт Текин отправил к Потрясателю Вселенной посольство с просьбой принять Уйгурию в состав его улуса. Прибывшие с обильными подношениями послы Аткирах и Дарбай хотели вручить Чингису письмо от идикута, но хан сказал:

– Я не различаю смысла, который люди вкладывают в нарисованные знаки. Небо предназначило меня для того, чтобы сражаться и повелевать, ваше же дело – передать мне слова своего повелителя. Говорите, я готов вас услышать.

Тогда Аткирах выступил вперёд – поклонился, прижав руку к сердцу, а потом зачитал послание Баурчука:

«С великой радостью слышу я о славе имени Чингис-хана! Так ликуем мы, когда рассеются тучи и явит себя матерь всего – солнце. Так радуемся мы, когда сойдёт лёд и откроются вновь воды реки. Не пожалует ли меня государь Чингис-хан? Не найдёт ли и для меня хоть шнурка от золотого пояса, хоть лоскута от своей багряницы? Тогда стану я твоим пятым сыном и отдам тебе свою силу!»

Разумеется, Потрясатель Вселенной отнёсся благосклонно к просьбе уйгурского правителя:

– Мой отец говорил: у кого много верных друзей, тому вольготно, как в степи, а у кого их нет, тому тесно, как между ладонями. Не в моём обычае отводить руку дружбы, протянутую достойным человеком. Передайте Баурчуку, что мне его сила пригодится, а ему – моя.

Хан пообещал своим новым подданным защиту от посягательств кара-киданьского гурхана. И завершил переговоры следующими словами:

– Ещё у нас говорят: настоящая дружба – это чистая вода, а среди друзей и вода превращается в мёд. Потому пусть ваш идикут самолично явится ко мне, чтобы скрепить наш союз хорошим пиром.

Аткирах и Дарбай отбыли восвояси… А вскоре Баурчук Арт Текин приехал с несколькими возами даров, среди которых были украшения из золота и серебра, шёлковые ткани, жемчуга баргуджинские и разные иные, златотканая парча, узорчатые штофы, прочие изделия искусной резьбы. Чингис-хан не замедлил устроить обещанный пир в честь уйгурского правителя. Кроме того, он решил скрепить родственными узами дружбу с идикутом, отдав ему в жёны свою дочь Ал-Атуну.

– Ты пришёл ко мне как покорный сын, – растроганно сказал он Баурчуку, – и клянусь, я буду тебе добрым отцом. Пусть Ал-Атуна отправляется с тобой в Бешбалык и родит тебе сыновей, а мне – внуков. Само Вечное Синее Небо велит нам породниться и защищать друг друга ради будущего наших потомков.

Хан ханов даровал уйгурам большие торговые привилегии, в результате чего в годы монгольского владычества лежавшие на караванных путях уйгурские города процветали, а их население богатело и благоденствовало.

Подчинение уйгуров оказалось как нельзя кстати: они давно враждовали с тангутами и теперь были готовы оказать помощь монголам в новой войне против Си Ся. Взор Потрясателя Вселенной снова устремился на юг:

– Тангуты оказались хитрее и трусливее, чем я думал, – заявил он. – Не хотят мстить за свои обиды. Но я не собираюсь возиться с ними до конца моих дней. Пора со всеми нашими силами явиться к воротам Чжунсина и сокрушить их.

Грядущее бурлило в крови Чингис-хана, звало и торопило. У него впереди было достаточно времени, он собирался жить очень долго, но всё равно спешил, поскольку хотел успеть так много, что ни одному человеку не под силу. Никому, кроме него.

Весной года Змеи он собрал невиданное по своей численности войско и двинулся с ним на Си Ся. Следом за боевыми туменами потянулись вереницы тангутских верблюдов7979
  До Чингис-хана монголы этими животными почти не пользовались, но в ходе тангутских походов захватили большое количество верблюдов, и с тех пор стали их разводить.


[Закрыть], навьюченных тюками с продовольствием, табуны заводных лошадей, большие гурты скота и длинные вереницы телег с грузом разнообразных припасов. Воины в своих седельных сумках-далинг везли высушенные почти до каменной твёрдости баранину, конину и творог – своеобразные монгольские консервы. Кроме того, у каждого имелся глиняный сосуд для варки пищи и кожаный бурдюк-бортохо, наполненный несколькими литрами айрага.

Некоторым нукерам перед походом удалось запастись драгоценным мясом птицы-улара, обитающей высоко в горах, отчего добыть её было делом непростым. Считалось, что мясо улара способно чудодейственным образом заживлять раны пребывающего в немощи человека, а также оберегать от недобрых сущностей из нижнего мира не только всех, чья плоть слаба, но и путников, испытывающих недостаток в воде и пище.

Хотя степные орды Чингиса не впервые пересекали раскалённую пустыню Гоби, от этого их маршрут не сделался менее опасным и изматывающим. Вдобавок огромный неповоротливый обоз замедлял движение. Дни и ночи сменяли друг друга, а мертвенный пейзаж всё не заканчивался. Они двигались на юг под выцветшим от жары необъятным небом, которое, казалось, раз и навсегда высосало влагу из облаков. Далёкий горизонт зыбился и дрожал в горячем воздухе, словно злокозненные духи пустыни старались сбить с пути войско и увести его в сторону, на верную погибель. Над раскалёнными камнями и песком, над покрытыми трещинами полосами бурой земли обманчивое прозрачное марево рождало миражи. А по ночам издалека доносился зловещий вой красных волков8080
  Красный волк – до конца ХХ века водился в Монголии и Китае, обитая на окраинах пустыни Гоби. Ныне уничтожен.


[Закрыть].

– Небо являет нам хороший знак, – объявил Чингис-хан во всеуслышание, дабы пресечь в зародыше упаднические настроения. – Этот вой предсказывают победу тому, кто принадлежит к волчьему роду.

…И они перешли пустыню.

И вновь обрушились на тангутское царство.

***

Императора Ань Цюаня не застигло врасплох новое вторжение монголов.

От степи давно веяло угрозой, но в последние годы она возросла гораздо более прежнего. Каждый год можно было ждать очередного набега варваров, потому соглядатаи, коих имелось немало среди тангутских купцов, внимательно отслеживали обстановку на северных границах Си Ся и регулярно докладывали в Чжунсин о текущем положении дел. Таким образом, военные приготовления Чингис-хана не остались втайне для императора.

– Когда огород велик, трудно выгнать из него курицу, оттого идти в степь не вижу смысла, – говорил Ань Цюань. – Но все знают, что моя держава богата, и здесь есть на что позариться. Пусть кочевники придут в наши пределы, тогда мы их раздавим.

Он успел собрать пятидесятитысячное войско, ударной силой которого были закованные в доспехи всадники – «железные коршуны». Командование Ань Цюань доверил своему сыну Чен Джэню, а в помощь наследнику престола определил одержавшего в прошлом немало славных побед старого полководца Гао-лингуна. Это войско выступило из столицы и двинулось навстречу неприятелю. А степные орды между тем снова подошли к Валохаю. С налёта, как в прошлый раз, овладеть городом монголы не смогли: его жители вместе с небольшим воинским гарнизоном оказали яростное сопротивление свирепым пришельцам, от которых – они убедились на собственном горьком опыте – ждать милости не приходилось. Однако силы были слишком неравны. К тому же монгольские воины, сумевшие в очередной раз преодолеть гибельные просторы Большой пустыни (так они называли Гоби), теперь ощущали небывалый подъём духа и прилив всесокрушительной энергии. Словно незримая птица победы уже расправляла над ними свои могучие крылья… В скором времени Валохай взяли штурмом, и военачальника Сиби, командовавшего непокорным гарнизоном, притащили к Чингису на аркане.

– Зачем он мне? – поднял брови грозный степной владыка, даже не взглянув на пленника. – Этот тангутский нойон был нужен до тех пор, пока владел городом. А теперь, хоть он и не пожелал открыть мне ворота Валохая, его городом владею я.

– Как прикажешь с ним поступить, великий хан?

– Поступайте как хотите. Он теперь – мусор, летящий по ветру.

И несчастного Сиби уволокли на расправу.

Из Валохая отряды монгольских конников помчались в разные стороны, чтобы пополнить запасы продовольствия. А заодно – чтобы убивать, жечь и обращать в руины крестьянские селения.

***

Чингис-хан учёл опыт прежних походов в тангутские пределы – и теперь, осаждая хорошо укреплённые города, он прибегал к множеству разнообразных хитростей. Нередко после недолгого штурма городских стен его нукеры обращались в притворное бегство, чтобы выманить гарнизон в открытое поле. Иногда это удавалось: тангуты открывали ворота и бросались преследовать улепётывающего противника, желая окончательно разгромить пришельцев-степняков. Тогда Чингис-хан провозглашал:

– Да помогут нам Вечное Синее Небо и мать-земля Этуген!

И кивал стоявшим наготове лучникам.

Тотчас с пронзительным свистом устремлялись ввысь сигнальные стрелы с просверленными в наконечниках отверстиями – и выскакивали из засады отборные отряды монгольских всадников. На поле боя конница Чингис-хана маневрировала «в немую» – то есть не по командам, а по условным знакам, подаваемым флагами начальников. В ночных сражениях флаги заменялись цветными фонарями… Ошеломлённый неприятель не успевал отступить под спасительную сень крепостных стен; его окружали со всех сторон и предавали безжалостному уничтожению. После этого взять обескровленный, лишённый своих защитников город не представляло большого труда.

Если хитрость с ложным отступлением не срабатывала, то приступал к делу даругачи Аньмухай со своим стенобитным отрядом: теперь его катапульты были мощнее, чем во время прошлого похода, и размер валунов, запускаемых ими в воздух, значительно увеличился… А с другой стороны к осаждённым тангутским твердыням монгольские воины подвозили тараны в крытых повозках, защищавших их сверху от обстрела – и принимались долбить стены, стараясь пробить в них бреши.

Когда и эти средства не приводили к успеху, нукеры Чингис-хана, прекратив штурм, разъезжались по окрестностям. Они сгоняли под городские стены местное население и собирали таким образом осадную толпу, которую затем гнали на приступ. И зачастую тангуты прекращали сопротивление, не решаясь стрелять в карабкавшихся на стены соотечественников, среди которых было немало женщин, стариков и детей. Если же осадная толпа, встретив отпор, откатывалась назад, то всех пленных монголы убивали.

Последней преградой на пути к Чжунсину был Алашаньский хребет, узкий проход в котором закрывала крепость Имынь. Тангуты считали её неприступной. Но здесь Чингис-хан их легко перехитрил одним из вышеперечисленных способов: его нукеры пошли на штурм горной цитадели, а затем бросились в притворное бегство. Противник в опьянении победой пустился преследовать монголов и, угодив в засаду, был уничтожен. После этого Чингис-хан без труда занял практически обезлюдевшую крепость.

Однако тут на его пути к столице Великого Ся возникло новое препятствие: подоспел сын Ань Цюаня со своей пятидесятитысячной армией и блокировал дальнейшее продвижение монголов.

– Не будем торопиться, – осадил хан рвавшихся в бой нойонов. – Соберём все наши отряды, рассеявшиеся по тангутским землям, и тогда нанесём удар. Мы должны в первом же сражении так устрашить врага, чтобы впредь, едва заслышав стук копыт наших коней, он бежал без оглядки.

Он сказал это, а потом, запрокинув голову, уставился из-под ладони в прозрачную синеву неба – туда, где распластал крылья, зорко высматривая добычу, чёрный беркут. Воплощённое терпение, пернатый хищник, казалось, не имел веса и мог парить вот так, неподвижно, целую вечность. Не было сомнения, что беркут дождётся момента, когда в поле его зрения появится будущая жертва – и он не останется без добычи… Терпеливый и упорный всегда добивается своего. Такую мысль мог бы высказать Чингис своим присным – однако в этом не было необходимости: нойоны без труда угадали её, проследив за взглядом великого хана.

***

Сколь бы ни был враг силён и многочислен, всё равно несокрушимых не существует.

Два месяца хан ханов стягивал к проходу Имынь свои рассредоточенные отряды. А затем псы Вечного Неба ринулись в сражение. Расчёт Чингис-хана оправдался: тангутская армия, не выдержав бешеного натиска превосходящих сил монгольского войска, быстро покатилась вспять – и вскоре была разбита, рассеяна, перемолота в прах. Наследному принцу Чен Джэню с жалкой горсткой «железных коршунов» едва удалось спастись бегством, а убелённый сединами полководец Гао-лингун угодил в плен.

Только теперь император Ань Цюань по-настоящему устрашился. Никогда прежде грозные тангутские армии не знали столь жестоких поражений от диких кочевников. Явившиеся с севера монголы казались непобедимыми; их натиск со временем нисколько не ослабевал. Неужели никакая сила не способна остановить их в неукротимом стремлении к разрушению и грабежу?

– Это неподвластно моему пониманию, – сокрушался Ань Цюань. – При прежних государях степняки тоже совершали набеги на наши земли, но они разоряли только мелкие селения, и ни разу им не удалось взять ни одного хорошо укреплённого места. Ведь удел кочевников – находиться в вечном движении: сегодня явились, захватили что удалось, а завтра уже мчатся вслед за ветром, спасаясь от мести тангутского войска. Так у них было заведено всегда, почему же теперь их повадки изменились? И почему это случилось именно при моём правлении? Какие боги помогают варварам? Поля повсюду вытоптаны конницей этих разбойников, пастбища опустошены, моему народу нет покоя от насилия и грабежей. Доколе будет продолжаться бесчинство? Живорезы сметают одну крепость за другой, как будто это возведённые детской рукой дворцы из песка!

Императору было трудно поверить в позорное поражение своих войск; никак не ждал он подобного оборота событий. Положение ещё не казалось безвыходным, однако суровая действительность вынуждала принять горькую правду: монголы оказались куда более опасным противником, чем он предполагал.

Если верить рассказам уцелевших тангутских военачальников, степные пришельцы никогда не показывали свои спины врагу, будто не ведали чувства страха. Впрочем, это объяснялось очень просто. Во-первых, в отличие от тангутов, никакого жалования на войне монголы не получали – наградой были богатства, добытые в захваченных городах и селениях, что являлось изрядным стимулом в их стремлении к победе. Во-вторых, по обнародованному недавно своду законов – Великой Ясе Чингис-хана – в монгольском войске установился суровый порядок: бежавшему с поля боя полагалась смерть, а вместе с ним – и всему его подразделению, десятке, в которой состоял малодушный. Если же в бегство обращались десять воинов, то казни предавалась сотня нукеров…

Кроме того в Великой Ясе содержалось немало других положений, способствовавших поддержанию жёсткой дисциплины и боевого духа в монгольском войске. Вот некоторые из них:

…Если кто-нибудь в битве обронит что-то из своей клади, следующий за ним должен возвратить упавшее владельцу. Иначе – смертная казнь.

…Даже самый старший военачальник должен подчиниться простому солдату, посланному повелителем, и исполнять все его приказания, даже если они лишают его жизни.