Текст книги "На молитве. В тишине и в буре"

Любимая святыня

Нет большей отрады для человека верующего – последней отрады, которую может дать земля,  – как умереть под сенью любимой святыни.

Недавно в Петрограде произошел следующий случай, на котором не может не остановиться с внимательностью взор верующего.

На Моховой улице, близ угла Пантелеймоновской, помещается известная всему городу часовня во имя Иоанна Богослова, принадлежащая Череменецкому монастырю. Среди частых посетителей часовни был казначей Главного казначейства М. А. Оранский, человек уже старый – ему недавно минуло семьдесят два года. Жил он поблизости, на углу Кирочной и Литейной, в казенной квартире, в здании казначейства. По праздникам набожный старик любил сходить в часовню, поставить свечу к образу.

В сочельник Рождества Оранский, по своему обыкновению, зашел в часовню и стал молиться. Во время этой молитвы он почувствовал себя дурно и лишился сознания.

Тотчас послали за врачом, но помощь оказалась бессильной, и старец вскоре умер. Когда думаешь о такой кончине, хочется самому умереть когда-нибудь именно таким образом.

Человек наблюдательный мог заметить, что за церковными богослужениями люди особенно усердно крестятся, а некоторые и опускаются на колени при произнесении прошений ектении: «Прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати у Господа просим… Христианские кончины живота нашего – безболезненны, непостыдны, мирны и доброго ответа на Страшном Судищи Христове просим».

И вот над некоторыми людьми с какой-то поразительной точностью исполняются слова этого церковного прошения.

Честный исполнительный труженик, проведший свой век при невидной кропотливой обязанности, всю жизнь теплил в себе огонек усердия к Богу. Это усердие искало себе внешнего выражения – вот в этих свечах – теплой жертве от небольшого его содержания. Проходили годы «в мире и в покаянии», и смерть этому труженику не казалась страшна под осенением веры.

И пришла она, не пугая своим призраком, как это бывает при тяжкой болезни, и сбылись слова, которыми, конечно, молился старец о кончине «христианской, безболезненной, непостыдной, мирной…» В последний раз складываются пальцы руки во знамение креста, последний раз губы шепчут молитву, и нить жизни вдруг обрывается…

Как мирно, как безболезненно, как тихо и как по-христиански!

Часто думается: как отрадно пред концом, когда христианин ясно сознал, что уходит от жизни, что все счеты с миром покончены, не только не тоскует от этого сознания, но сияет радостью в предчувствии величайших тайн, какие откроются для его жаждущего всего Божественного духа,  – как в эти часы отрадно принять в последний раз в своем доме чтимую сердцем святыню!

И всегда меня удивляло, как очень, даже очень немногие это делают.

Слышно было: когда в Москве умирал апостол Сибири, окончивший дни свои на митрополии Московской Иннокентий, он попросил, чтоб пред смертью привезли к нему любимую, окруженную в Москве величайшим почитанием икону Богоматери Иверскую.

И сколько трогательного было в молитве старца-проповедника, старца-подвижника, человека великой веры и великого труда, сколько красоты, выражения и значения было в последнем преклонении его души перед заветной иконой!..

Вспоминается и другая кончина – гораздо менее известного, но тепло веровавшего и распалявшегося всю свою жизнь усердием к церкви человека.

Симбирский помещик Николай Александрович Мотовилов был исцелен старцем Серафимом от застарелой, несмотря на его молодые годы, тяжкой неизлечимой болезни, от которой он тщетно искал помощи у разных тогдашних врачей-знаменитостей.

Как это чудное исцеление, так и долгие беседы со старцем оставили в душе Мотовилова глубокий след, и он всю жизнь свою был человеком, глубоко преданным Церкви. Между прочим, был он великим почитателем икон, и когда он из своих имений приезжал в Дивеевскую общину, в участи которой принимал близкое и сердечное участие, его можно было видеть ходящим по храму – с седыми, длинными, развевающимися от быстрой ходьбы кудрями, с целым толстым пуком свечей, которые он расставлял пред иконами, переходя от одной к другой.

В Нижегородской епархии, в Оранской пустыни, есть чудотворная, чтимая по всей губернии и ближайшим уездам соседней губернии Оранская икона Божией Матери, которую развозят по городам и селам.

Когда Мотовилов умер у себя в имении, его повезли хоронить в любимый его Дивеев. Когда печальный поезд подъезжал к Дивееву, ему навстречу показалась бывшая в то время в окрестностях Оранская икона.

«Совпадение» – скажут маловерующие люди, а верующие сердцем увидят в этом посмертную милость Богоматери к Своему чтителю, выраженную через любимую этим человеком святыню.

И вот думаешь: как отрадно избрать себе в жизни, для того чтобы жизнь была полней и теплей, какую-нибудь святыню и к ней душой прилепиться.

Во всяком почти городе есть многочтимые иконы или мощи святых, и для человека верующего эти святыни суть живые… С тем чувством, с каким работающий человек посещал бы ежедневно, хотя бы на самое короткое время, свою мать,  – с тем же чувством верующий ежедневно заходит к некоторым иконам Богоматери, ежедневно ставя перед ними свою усердную свечку.

И икона такая как бы сживается со всей жизнью человека, становясь свидетельницей и участницей его скорби и радости.

Вспоминаю, как в том заведении, где я учился, всегда привозили пред началом экзаменов Иверскую, и по прекрасной лестнице здания медленно поднималась икона на руках старших воспитанников.

Не было ни одного ни гимназического, ни студенческого экзамена, пред которым я не побывал бы у Иверской. Не было ни одного отъезда из Москвы, ни приезда после долгого отсутствия, когда бы я не стоял пред этой иконой.

И как хотелось бы мне видеть заветную святыню в последний день моей жизни и даже умереть пред ней – так, чтобы утешительный лик, столько раз светивший мне, был последнее, что я бы увидел здесь, на земле, пред тем как, Бог даст, увижу я Саму Пречистую, светлую мечту мою, святейшее мое желание там, в вечных обителях, которые так часто покидает Она, чтобы ходить среди нас, на земле, утешая скорби, утирая слезы плачущих…

Теперь, когда в нашем быту так обострилась борьба за существование, когда при удорожании жизни приходится или напрягать все свои силы и изыскивать всяческие способы для того, чтобы иметь достаточно для прожития, или всячески съеживаться и терпеть всевозможные лишения, теперь, когда так часто чувство отчаяния овладевает душой, как важно надежное и постоянное себе прибежище!

И как мудры, и как достойны подражания люди, которые умели устроить себе такие прибежища.

Долгие месяцы может поддерживать вас во всевозможных житейских осложнениях и иснытаниях, при непосильной, почти напряженной работе одна лишь счастливая мысль: «Ничего, через несколько месяцев поеду в тихую Оптину, к могиле старца Амвросия, буду часами стоять за длинными службами, под громкое пение монахов; буду подолгу следить за миганием огоньков в лампадах на могилах Оптинских старцев, буду твердить, не переставая, кроткому, все слышащему старцу Амвросию: “Старец Амвросий, не забывай меня; старец Амвросий, стой предо мной, старец Амвросий, помни меня”».

Или будете вы мечтать, что вот в свободное время собираетесь вы в Саров, куда теперь из Москвы, из Петрограда или других городов такой простой путь…

Сядете вы в Арзамасе в сани с двумя лошадьми гусем, с длинными постромками, или в троечный тарантас и, проехавши величественные арзамасские церкви, очутитесь в тишине убегающего от вас вдаль проселка. И станет вам опять и опять вспоминаться эта удивительная жизнь, и как живой из этих воспоминаний выйдет к вашей душе, прежде чем вы очутитесь в его месте, Дивееве или Сарове, чудный старец, и скажет он этой душе: «Ничего не бойся в мире, моя радость; будь весел и спокоен: все те спасутся, которые призывают имя мое…»

Или скажете вы себе: «Давно не был я на богомолье у преподобного Сергия Радонежского, пойду к нему».

И в весенний день, когда тепло только радует, а жара еще не палит, вы по широкому Троицкому шоссе выйдете из Москвы, присоединяясь то к одной, то к другой кучке богомольцев, которые, как и вы, будут покойны и радостны в своем сознании, что они не одни и что в жизни их сияют им свыше дивные помощники…

Как хорошо выбрать в жизни своей святыню и весь земной свой век оставаться ей верным!

Сильнее жизни

И они стояли у одра, на котором Пречистая смежила очи последним сном.

Стояли неподвижно, созерцая душой уже угасшее для глаз их чудное видение… Какой-то светлый след в воздухе оставался там, где только что прошел вновь воочию явившийся им Христос, Который бережно принял на руки душу Преблагословенной Матери Своей Девы Марии и тихо вознесся с Ней в горние обители, окруженный ополчениями ангелов, воспевавших тихие песни незаходимой немеркнущей небесной славы…

Тот лик Богоматери, увидеть который было часто достаточно для того, чтобы уверовать во Христа, был теперь пред ними недвижим. Не раскроются больше эти очи, изливавшие благодать в их сердца. Не заговорят эти всегда молчаливые уста, источавшие редкие, но великие слова мудрости, отрады и утешения.

Улыбка застыла на скорбном, благостном лике, запечатленном в самой старости Пресвятой Девы каким-то невыразимым торжеством красоты. И эта улыбка говорила о каких-то неизъяснимо счастливых созерцаниях, о блаженстве без конца и без края, столь великом и углубленном, что в нем было выражение некоторой строгости, о безмятежном покое, об овладении какими-то верховными тайнами.

И глядя на этот лик, поняв из бывшего им откровения ту исключительную высокую судьбу, в которую перешла Матерь Христа, ученики все же скорбели своим человеческим сердцем.

Мариам нет с ними, Мариам от них отошла.

А в дальних странствиях, в суровых странах, где они проповедовали Христа и откуда всякий из них был чудесно перенесен к одру отходящей от мира Богоматери, как часто в минуты невыносимых трудностей, в минуты сомнения в их верующей, облагодатствованной, но все же немощной человеческой душе,  – как часто вспоминалась им Пречистая, Ее немногие слова, полные исцеляющей благодати, тихий взор Ее очей.

И мысль о Ней, столько за Христа претерпевшей, родившей Его в холодную ночь в вертепе для скота, бежавшей с Ним в Египет, воспитавшей Его в бедности в презираемом Назарете, оставленной Им для проповеди и вновь ставшей при Нем в часы Его позорной муки и казни, взиравшей у Его креста на Него, распятого,  – мысль о Ней, о ее материнской душе, «пройденной оружием», вливала в их душу новую силу… Разве их страдания и лишения, принимаемые ради Христа, могут сравниться с теми, что без ропота приняла и понесла Она, чистейшая из людей с тягчайшей судьбой?

И жить им было легко, потому что в далеком Иерусалиме, в доме избранного ученика Иоанна, жила Матерь Иисусова, и, возвращаясь с проповеди в Иерусалим, они знали, что увидят Ее и пред этим чудом христианства и живой связью с вознесшимся Господом переживут что-то близкое к тем невозвратимым дням, когда ходили по дорогам Палестины за Христом…

О Мариам, Мариам! Ты отошла. И кто заменит Тебя? Чей врачующий взор заглянет теперь в измученную, израненную, смердящую душу человеческую? К кому кинутся тогда, когда скорби сжали грудь, когда нечем дышать, когда нужна помощь тут же, сейчас, когда мать должна принять на свои руки безумно страдающего ребенка…

О Мариам!..

… И вот уже тело Пречистой положено в саду Гефсиманском, в пещере, где схоронены были Ее отец, Иоаким, и мать Ее, Анна. И ко входу в пещеру привален тяжелый камень.

Совсем безвозвратно!

Через несколько дней очутился в Иерусалиме апостол Фома, некогда пожелавший осязать язвы Христовы. Он хотел поклониться телу Богоматери, и гроб Ее был открыт. Но тела Пречистой во гробе не оказалось.

Раньше общего воскресения Божественный Сын воскресил тело Своей Матери и вознес его на небо. И там, пред вековечным Престолом, пред светлыми полчищами сил бесплотных, в страхе склоняющих свои взоры пред блистанием Божественной славы, Христос короновал на Царство Небесное Пречистую Деву.

Вот чем завершилось земное страдание, земное уничижение, земное томление Богоматери.

Бедная лачуга Назарета, стояние у креста Сына, казнимого позорнейшей казнью,  – и Царица Небесная; какая разительность судьбы!

И расширилась ли, сузилась ли теперь, в этом новом виде бытия Пречистой Девы, Ее земная деятельность? Стала ли Она от людей дальше, чем когда жила в Иерусалиме, в тихом доме апостола Иоанна Богослова?

Ответом на то будут те бесчисленные иконы Богоматери, окруженные народным почитанием, озаренные неугасаемо теплимыми пред ними огнями, что долгими веками служат прибежищем людей в страшных несчастиях, в горе и в болезни.

Ответом будут те храмы, которые по лицу христианского мира воздвигнуты во славу тихой Девы Назарета, Вифлеема, Египта и Голгофы.

Ответом будет и тот неперестающий вопль, который несется столько веков от человечества туда, в царство Девы Марии, к Ее всепостигающему, и всеобнимающему, и всеразрешающему сердцу…

Она живет жизнью напряженнейшей в эти века Своего небесного заступничества за род людской, исполняя завет, данный Ей Сыном в тот страшный час Голгофы, даря роду людскому материнскую ласку, любовь и заботу.

И через успение Ее жизнь Ее стала еще могущественнее, сильнее, всеохватнее.

Не оставила Она в успении Своем род людской. Но милостями Своими в мрак нашей грозной могилы – земли – светит лучами немерцающей небесной отрады, счастья, воскресения!

Сила печатного слова

Казалось бы, что такое слово?.. Несколько звуков, произнесенных языком человеческим и сейчас же растаявших и исчезнувших в окружающем воздухе.

Трудно представить себе что-нибудь слабее, мимолетнее слова человеческого. А в то же время это неизмеримо слабое, преходящее явление человеческого организма порой поражает своей силой. Непреходящая безграничная сила творческая заключена в чудотворящем слове Господнем: «Той рече и быша. Той повеле – и создашася».

Слово Господне есть уже дело Господне. И какая величественная картина сложения мироздания соединялась со словом, излетевшим из уст Творца!

Из хаоса поднимались бесформенные массы, в которых земляне была еще отделена от воды, где роились зачатки всевозможных жизней – от будущего цветка до царственно распустившего крылья свои орла и от безмолвных камней до сладкогласных птиц. И по слову Господню воды отделялись от земли, и земля оседала и принимала определенные формы, и из земли, по слову Господню, пробивались растения, вставали дивные красотой свежие рощи, неизъяснимо прекрасные в торжестве рождения своего. И ручьи, потекшие по каменистому ложу, впервые звучали музыкой своих светлых струй, и тиховейный ветер впервые ласкал чашечки только что распустившихся цветов. Птицы впервые прорезали благовонный воздух полетом крыльев своих, и впервые возносила к Богу хвалу сотворенная и радующаяся о бытии своем тварь…

Так было со словом, раздавшимся из уст Творца. Но и из уст человеческих в подражание того слова, вызвавшего к жизни мир, сколько раз раздавалось творческое слово человеческое.

Когда вы стоите под какими-нибудь каменными громадами, в размерах и формах своих выражающими идею бесконечного,  – вступаете ли вы с некоторым трепетом под темные таинственные своды Петроградского гигантского Исаакия или стоите смущенно под стрельчатыми готическими сводами, выражающими стремление в высоту, Кельнского собора,  – подумайте тогда, сколько слов зодчих раздавалось тут для возведения этой громады, от того дня, когда, начертав первоначальный план собора, он описывал его тому лицу, от которого зависело разрешение начать постройку, до того последнего дня, когда высекали в стене последние каменные украшения и наконец воздвигали крест на высокой стрельчатой крыше собора-великана.

Словом основывается семья, когда человек говорит избранной им девушке о своей любви к ней и когда торжественно и всенародно – одинаково в христианстве, в язычестве и магометанстве – объявляет свою решимость стать ее мужем и ввести ее в дом свой.

Словом рушатся царства. Слово полководца одинаково воспламеняет солдат – от тех первоначальных времен, когда армия считалась горстями воинов и военачальник лично знал каждого из них в лицо, и до новейших времен с их бесчисленными армиями. Одинаково – перед сражением, через живое слово или через исходящий от него приказ, читаемый в отдельных частях, полководец обращается к солдатам, воспламеняя их мужество, и вовремя сказанное проникновенное слово заставляет иногда солдат выиграть, казалось бы, самое безнадежное сражение.

Значение слова так необъятно, так высоко, так значительно, что, когда Бог сошел на землю во плоти, в образе человеческом, Он назван был Словом: «И Слово плоть бысть и вселисяв ны, и видехом славу Его».

Сила слова выразилась во всем блеске своем, когда оно полилось из уст Христовых.

Одного слова Христова было достаточно для того, чтобы люди бросали все и шли за Ним… «Следуй за Мной» – и апостолы-рыбаки спокойно бросали сети, над которыми всю свою жизнь работали, и шли за дивным Учителем.

В чудный день Пятидесятницы Дух Святой, нисшедший на апостолов в виде огненных языков, послал силу и благодать тому их слову о Христе, которое они разносили по всему миру. И вдохновляя апостолов того времени, Дух Святой предопределил низвесть эту благодать и на тех будущих апостолов – преемников апостолов, избранных Христом,  – которые в будущих веках и тысячелетиях должны были бы говорить народу о Христе. И с силой этого слова безвестные рыбаки обходили вселенную, превращая ад земной в чудное предчувствие вечного рая.

Это слово Христово несло отраду и надежду бесправным рабам, стонущим в цепях, унижениях и муках, и несло смирение и святую тоску торжествующим владыкам вселенной. Оно несло изменение жизни, изменение всех дотоле незыблемо властвовавших в уме человеческом понятий. Оно превращало для избранных и мудрейших людей в муку гордое и обособленное счастье, земные утехи – в ничто и земной позор – в славу и в счастье.

Но что было бы со словом, как была бы умалена его великая, его непреоборимая, его чудотворная сила, если бы это чудное слово не могло быть заключено навек в какой-нибудь непреходящий, неизменяющийся образ?

Что было бы, если бы слова Христовы остались бы запечатлены только в уме и в душе тех людей, которые их непосредственно слышали или которые слышали их в передаче Христовых апостолов? Как умалялась бы сила, как искажался бы смысл этих слов при устной передаче от человека к человеку, от поколения к поколению, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие!

И какое счастье, какая благодать в том, что все ценное в мире – и мысли и чувства, все те слова, которые потрясли человеческие сердца, изменили времена, указали людям новые пути, дали отдых сердцам измученным, влили свет в темноту кромешную; все слова, льющие людям счастье и мир, возносящие их от земли к небу; все эти слова вечные, золотые, значительные – запечатлены в письменах и передаются совершенно неизменными из века в век, через неисчислимые времена.

Теряется во тьме веков то первоначальное движение человеческой мысли, которое склонило воспроизводить язык человеческий известными знаками. Но жизнь давно прошедших поколений, жизнь давно обрушившихся государств, жизнь тех городов, на месте существования которых теперь ветер переносит сыпучие пески,  – вся эта тогда процветавшая и, казалось бы, бесследно рухнувшая жизнь встает теперь во всевозможных записях, находимых в древних могилах, в отрываемых из-под земли памятниках тех древних времен.

Прошлое встает в словах прошлых времен. Встает часто ярким, красочным, солнечным то, что было в забвении веками и тысячелетиями.

Немногие специалисты интересуются теми данными, которые выходят наружу, которые озаряют яркими вспышками дальние века египетской, ассирийской, индийской жизни исчезнувших народов.

Но как драгоценно то, что ближе к нашей современной европейской культуре, из чего мы сами отчасти родились духом, чего некоторое духовное наследие носим в себе сами, как, например, мысли и чувства греко-римского мира…

Но всего драгоценнее для современного христианства то, что письменность сохранила нам главнейшие черты Христовой жизни на земле, многие из тех бесчисленных дел, полное описание которых, по выражению апостола, заняло бы столько книг, что их не вместит мир, часть бесед Христовых с людьми и все последующее развитие Христова дела на земле… Евангелие является столь драгоценной книгой, что один из русских великих святых, дивный старец Серафим Саровский, никогда с ним не расставался и имел его постоянно при себе поверх котомки, набитой каменьями, носимой им бессменно для умерщвления плоти.

Чудотворная сила заключена в этих евангельских строках. Яркие, прекрасные, священные, спасающие нас образы встают над этими евангельскими страницами, благодать волной льется от них в человеческую душу.

Когда любящая душа дает любимой душе в важную минуту жизни Евангелие, ее озаряет надежда, что в этой книге тот человек найдет верный путь, в котором не будет ошибок, и как бы ни сложилась его жизнь, всегда в мыслях и словах этой книги найдет себе утешение и покой.

 
Пусть эта книга священная
Спутница вам неизменная
Будет везде и всегда.
 
 
Пусть эта книга спасения
Вам подает утешение
В годы борьбы и труда.
 
 
Эти глаголы чудесные,
Как отголоски небесные,
В грустной юдоли земной
 
 
Пусть в ваше сердце являются
И небеса сочетаются
С чистою вашей душой.
 

Значение книгопечатания заключаетсяв том, что оно вводит нас в общение с величайшими умами всех времен, что оно бросает нас в поток пламенеющей мысли человеческой и высочайших чувств, какие волновали когда-либо человеческое сердце.

Книга передаст человеку, чуткому к религии, и вдохновенные мечты о пришествии Христа древних пророков, и исполнение этих пророчеств, нарисует трогательный, царствующий над миром белолилейный образ Приснодевы и опишет с бесконечной и высочайшей простотой сошествие в мир Младенца Христа. Она отразит стопы Христовы на земле и расскажет нам в незабываемых словах о том, как любил Христос человечество, как пожил среди него и что для него сделал, взойдя на крест и приняв смерть.

Она передаст нам весь пыл и веру проповедников Христа и мучеников за Него. И через некрасивые черные буквы мы увидим эти золотые века христианства, когда вдохновенное слово зажигало сердца лучших людей, когда юные девы и знатная молодежь рвалась ценой лишений, мук, пыток и уничижения исповедовать всенародно Христа, где часто зрители страдания мучеников на арене, готовые сами пытать их, вдруг громко кричали: «Я верую, я христианин», и тут же приобщались к мучениям казнимых христиан и радостно входили в чертог ожидающего их Бога.

По черным тропинкам печатного листа мы пойдем в знойную пустыню Египетскую, в дикие пещеры, в уединенный приют под тенью пальм, в те «расселины и пропасти земныя», о которых говорит апостол, где укрывались одержимые Богом люди, для того чтобы вне суеты мирской, ничем не развлекаемые, созерцать Его и творить Ему никогда не престающую хвалу.

В листах духовной книги поет нам и та «пастырская свирель богословия» великого Григория, которой он, по чудному выражению церковной песни, «риторов победил трубы», то гремит небесным громом обличения великий Златоуст, то веет нежным благоуханием, рисуя нам счастье жизни в Боге и для Бога.

И с той поры, как отпечатан в Москве диаконом Федоровым Апостол – первая книга русского издания,  – русские книги стали рассказывать русским людям о тайнах русского благочестия.

Рассказала книга и о томлении духа великого равноапостольного князя Владимира, и о поисках им веры, и о занявшейся над киевскими высотами заре русского православия, и о золотых днях монашества в монастыре Киево-Печерском, и о многих святых князьях и русских святителях и воинах Христовых, преподобных.

Все, что нужно для души,  – все заключено в книги. И праздник книгопечатания есть в то же время великий праздник духа: когда-то только богатые люди могли наслаждаться книгами; десятки переписчиков медленно трудились, переписывая разом под диктовку произведения тогдашних писателей. Книги, состоявшие из тяжелых, неудобных для чтения, трудно сохраняемых кожаных свитков, ценились почти на вес золота.

Итак, расцвела человеческая мысль, когда книга проникла в самые бедные жилища.

Слава изобретателю книгопечатания, великому немцу Гутенбергу! Слава неведомым людям, открывшим тайну письма! Слава первому русскому книгопечатнику диакону Федорову! Слава всем, кто во славу Божию является глашатаем и распространителем веры и мудрости духовной через книги, гласящие человечеству о Боге и о Его правде…