Текст книги "Живи легко"

– Дальше сам увидишь. Немного осталось. Рептилоид скоро загрузит твою личность. Есть у них что-то вроде то ли облачного хранилища, то ли виртуальной реальности для умерших существ.

…

Работник морга взял папку и вышел из кабинета. Он осторожно проследовал по коридору, боясь оступиться. Алкоголь еще не выветрился. Голова была чумная и болела. В ушах стучало. «Полный вынос мозга», – определил он свое состояние, открывая дверь в небольшое помещение, стены которого выложены кафелем, потрескавшимся от времени. В углу стояла «труповозка» – тележка, накрытая белой плотной тканью. Под тканью угадывалось тело.

– Ну, здравствуй друг, – сказал работник морга, убрав покрывало и рассматривая застывшую улыбку на пожелтевшем лице. – Чему, ты, улыбаешься? А, я понял. Ты приехал домой.

Санитар открыл папку, но тут же захлопнул ее, произнеся:

– Давай без церемоний. Меня зовут Василием. Можно просто Вася. Тебя я знаю. Ты – Борис Олегович Гламуров. Сокращенно: БОГ. Правда, мертвый бог. Олигарх. Извини, у меня похмелье и поэтому слишком много болтаю, люблю, знаешь, пофилософствовать, а кроме того, это отвлекает от головной боли. Спросить можно? Спасибо, что не возражаешь. Так, вот. В чем высшая справедливость? Молчишь? Конечно. Ибо ты знаешь ответ. Высшая справедливость заключается в том, что я жив, а ты мертв. – Василий тяжело вздохнул. – Ладно, поехали в последний путь. За тобой пришли. Знаешь, кто-то позвонил. – Работник морга накинул простыню на тело. – Тебя надо доставить в крематорий. – Василий выкатил тележку в коридор. – Тебе повезло. Это соседний корпус. Ехать недолго. Сказали: сжечь, а прах смыть в унитаз. Да, я не шучу. Прямо в унитаз. Так и сказали. А у тебя раньше был унитаз? Золотой, наверно?

Василий резко оборвал монолог и, толкая перед собой тележку, замурлыкал под нос песню: «Цвет настроения синий».

…

Казалось, Ша не обращал внимания на Гламурова. Мудрец пробормотал себе под нос:

– Я познал много одиночеств, и вот было одно, самое глубокое, и я понял, оно навсегда.

– Какова моя судьба? Ну, не тела, конечно.

– Я же сказал. Ты будешь принадлежать рептилоидам.

– Да это невозможно.

Ша не ответил. Он лишь пожал плечами.

– Понятно, что рай мне не светит, – начал рассуждать вслух олигарх. – Следовательно, я окажусь в аду.

– Хм, больно ты кому-то там нужен. Твоя личность не того уровня. Ад еще надо заслужить. Я же сказал, к рептилоидам, значит, к рептилоидам. На большее не рассчитывай, – прозвучал холодно голос.

– А если бы их не было? Этих разумных ящериц?

– Тогда небытие.

– А что, там можно жить?

– Как сказать, – Ша смутился и замолчал ненадолго. – Это можно назвать существованием, но ты особой разницы не заметишь. Наверно. Как для человека, который ничего не добился в земной жизни, ты, возможно, просто не обратишь внимания.

Гламуров растворился в воздухе. Следом за ним исчез и мудрец.

…

Олигарх очнулся на каменном полу. Он вздрогнул от резкого голоса с грузинским акцентом:

– Встань! Иди работать!

Борис осторожно разлепил веки и посмотрел на человека. Его не узнать он не смог. Это был Сталин в запыленном военном френче. Лицо генсека было испачкано пылью.

– Иосиф Виссарионович? – удивленно выдохнул Борис.

– Да. Че вылупился?! – Сталин нахмурился. – Ты, кстати, вообще кто?

– Гламуров.

– Кто, блять?!

– Самый богатый человек мира. Был.

– Тот оно, на хуй, что и был. Тут все были.

– А я… Мне обещали небытие.

– Хм! – Генсек презрительно фыркнул в усы. – В каком-то смысле ты и находишься в небытие. Короче, держи. – Иосиф протянул Борису кирку. Только сейчас олигарх заметил, что собеседник держал по инструменту в каждой руке. Гламуров машинально взял кирку. – Пошли.

– Куда?

– На рудник ебашить! Камень для Вавилонской башни добывать! – Эти слова генсек произнес, не оборачиваясь.

Борис встал и, стараясь не выпускать из вида широкую спину Иосифа, последовал за ним.

Игра в бинго

Неудивительно встретить в глухих горных местах разбойничьи шайки. Хайнца Вебера это бы не насторожило. Но что означает: встретить? То, что случилось недавно, встречей он не назвал бы. Это была стычка, в которой тайная экспедиция Аненербе «Хрустальный огонь» за секретными знаниями и сверхоружием в загадочную Шамбалу потерпела поражение.

О, это странное и стремительное столкновение.

До сих пор перед глазами Хайнца стоит картина. Забыть ее невозможно.

Нацисты увидели разбойников и на мгновение усомнились в собственной вменяемости, потому что перед ними возникла группа людей, которые были одеты как чумные доктора Средневековья. Единственное отличие мрачных и молчаливых фигур без оружия от древних служителей в том, что на головах не широкополые шляпы, а капюшоны. Хайнц успел рассмотреть рослые худые силуэты, плотно закутанные в теплые плащи. На лицах были длинноносые маски, как и положено, а на руки натянуты перчатки из грубой кожи. Удивительно то, что тесная одежда не стесняла движения незнакомцев. Движения их были порывистыми, полы плаща хлопали как крылья птиц.

Разбойники (не стоило исключать, что и фанатики какой-нибудь религиозной секты) молчаливой толпой двинулись на экспедицию. Откуда возникли чумные доктора, неизвестно. Они не предъявили никаких требований, они вообще не произнесли ни слова. Офицеры Аненербе не дрогнули, потому что незнакомцы оказались не вооружены. Однако несколько выстрелов в воздух ничего не изменили в намерении шайки. Она быстро двигалась, уверенная в своей силе. Стали стрелять в разбойников. Тогда и произошла первая странность: пули не долетали до них, они будто врезались в невидимую стену, оставляя в воздухе холодный электрический след, похожий на коронный разряд. Началась паника. Раса господ превратилась в расу рабов страха.

Битва длилась недолго: всего несколько минут – и тишина вновь воцарилась над снегами. Группа чумных докторов окружила Хайнца. Хайнц обреченно бросил шмайссер на снег. Снег зашипел от соприкосновения с перегретым металлом оружия. Вебер снял утепленные перчатки и судорожно запихнул их в карманы меховой куртки. Для чего он это сделал, до сих пор не знал. Может, нервное? Возможно, инстинктивное желание совершить какое-либо действие в безвыходной ситуации.

Тогда случилась вторая странность: один из разбойников выступил уверенно вперед, но затем помедлил. Они не хотели убивать его. Осталось немного – пара шагов. Страх смерти сильнее физической боли. Она длится недолго, а страх может быть долгим.

Хайнц видел, как чумные доктора взмахом руки ударяли стрелявших офицеров, и они падали замертво. Они не могли больше встать. Крови не было, но ясно, что жизнь покинула тела.

Разбойник замахнулся рукой. «Левой», – рефлекторно заметил нацист, и его сознание погрузилось во тьму. Последнее, что он запомнил: рука в кожаной перчатке, пальцы неестественно тонки, длинны и заострены, широкий рукав плаща тяжело поднялся в воздух, обнажая руку, но и там имелась грубая кожа. Видимо, манжета перчатки доходила до плеча.

Очнулся Хайнц там же, где потерял сознание. Рядом лежал шмайссер, припорошенный снегом. Чумных докторов не было. Трупы нацистов на прежних местах. Они тоже покрыты снегом.

Третья странность: на его правой руке, на среднем пальце он обнаружил перстень.

Это убивало всякую логику и переходило все пределы разумного. Вебер представил себе картину, в которой чумные доктора уничтожают экспедицию «Хрустальный огонь» лишь ради того, чтобы оставить одного офицера в живых и надеть на его палец украшение.

Хайнц попытался снять перстень – ничего не получилось. Перстень сидел как влитой. Мелькнула мысль отрезать фалангу, но он тут же отбросил эту идею, спросив сам себя: «А зачем? И для чего?». Вебер рассмотрел перстень. Он был из желтого металла, возможно, из золота, а вот камень явно дешевый. Он темно-серый, красивый и тщательно отполированный. Пусть и сделан с большим старанием, но это не смогло скрыть его вулканического происхождения. Камень перстня оказался ограненным куском базальта.

Хайнц надел перчатки и перестал думать о перстне. Сейчас это не так важно. Важнее – выжить. Он остался один. Хоть еды и достаточно, но нельзя же забрать всю. Крупные вьючные животные в этом районе бесполезны, поэтому они таскали рюкзаки на себе. Интересно, а как чумные доктора проникли сюда? И в это мгновение Вебер понял, что это были не разбойники. Разбойники забирают жизни и материальные ценности, а они забрали только жизни, побрезговав провизией. Он убедился в этом, обходя трупы и проверяя вещи.

Согласно карте, нужно перейти горный перевал, чтобы оказаться в более благоприятном районе. Осмотревшись, Вебер заметил, что погода портиться и в ближайшее время ожидается снежная буря. Хайнц понял: он обречен. Сможет ли он пережить бурю? Зачем он остался в живых? Но нацист двинулся в сторону перевала. Поднялся ветер. Офицер заметил в горном перевале нишу. Удивился. Достал из рюкзака карту и просмотрел сведения об этом районе. Конечно, ни о какой пещере там не говорилось. План прост: добраться до ниши и переждать непогоду в ней. Он стал карабкаться, один раз чуть не сорвался, но все-таки достиг цели. Уже обессиленный Вебер буквально ввалился в пещеру.

Да, это была неглубокая пещера. Встать в ней в полный рост проблемно, но вот переждать снежную бурю, можно. Хайнц стянул с плеч рюкзак, закутался потеплей и спрятался вглубь. Уже начал идти снег, весь мир исчез, превратившись в шевелящуюся белую кашу. Вебер, рассматривая ее, не заметил, как задремал, и сквозь сон слышал завывание ветра, какой-то вкрадчивый хруст, но вскоре чудесным образом какофония природных звуков плавно перетекла в гомон человеческих голосов. Много людей говорило по-немецки.

…

Хайнц Вебер видел сон. Он был его участником. Торжественный вечер посвящен пятидесятилетию фюрера. О, это приятная уху музыка жизни: звон бокалов, речи, тосты. Хайнц Вебер встает из-за стола и произносит тост за великую Германию и добавляет в конце:

– Мой фюрер, я только что вернулся из длительного путешествия по нашей прародине – родине арийцев и позвольте мне вручить вам скромный, на первый взгляд, но весьма важный подарок.

Хайнц берет коробочку со стола. В правой руке у него бокал с шампанским, в другой руке – коробочка. Она небольшая, темного бархата, на крышке свастика. Он протягивает подарок Гитлеру. Тот, взяв его, кладет на стол и произносит:

– Во-первых, мой друг, прими слова благодарности. – Они чокаются и выпивают. – Во-вторых, я знаю, да и все, присутствующие здесь знают, какой огромный вклад в величие истинной Германии делает Аненербе.

Фюрер, поставив бокал на стол, берет коробочку и открывает ее. На коричневом бархате лежит золотой перстень с темно-серым камнем. Гитлер, улыбнувшись, провозглашает тост за Германию. Все встают, радостно восклицают и пьют. Фюрер надевает перстень на средний палец и садится.

– Безусловно, – продолжает говорить он, – я понимаю символизм подарка. – Все замолкают и обращают взоры на господина. – Я узнал этот перстень. По легенде он дарует долголетие и бессмертную славу. В наш век прогресса и просвещения, казалось бы, глупо верить в чудеса, но не прекращает ли человек быть человеком, если он перестает в это верить? Но я хочу верить. Я верю в то, что наш путь не будет усеян розами, но этот путь будет дорогой величия, и она начинается сегодня, здесь, в этот вечер. Я это обещаю вам. – Гитлер, впав в диктаторскую сентиментальность, продолжил: – Жаль, что я не доживу до тех светлых дней, когда наша страна станет беспредельной. От США до Владивостока, от Ледовитого океана до Южного полюса. Это будет великая раса, над которой никогда не заходит солнце. Иногда вечерами я развлекаю и утешаю себя подобными мыслями. Мыслями о золотом тысячелетии Великого Рейха. За величие Германии, друзья! За мировое господство! Зиг!

– Хайл! – подхватили гости.

Все рьяно пьют, слышен звон разбитых бокалов и тихие, но легко различимые слова: «за Германию».

У Хайнца заболела голова. Кажется, он выпил немного, но, видимо, это просто опьянение от будущих побед, от торжественных маршей по мировым столицам двух Америк, Европы и СССР.

Начались танцы. Откуда-то появились дамы, хотя за столами их не было, а были только мужчины в военной форме и штатском. Вебер тоже танцевал. В перерыве между танцами он присел ненадолго на свое место и окинул взором танцующих людей. В пестрой и красивой толпе из военных мундиров и женских платьев он заметил Гитлера под руку с Евой Браун. Они тоже кружились в вальсе. Какая же это красивая пара, как чудесно и легко она танцевала, она затмила всё вокруг, и ничего, кроме них, Хайнц не видел. Он почувствовал, как комок подкатил к горлу, но он сдержал слезы радости. Настоящие мужчины не плачут. И все-таки, какое это было прекрасное и торжественное мгновение в бесконечном потоке времени. Вебер даже сказал бы «мистическое сияние», а не «торжественное мгновение».

Вот он, вот центр мира! Люди стран живут и не ведают о том, что сейчас в этом месте вершится история, совершается великая мистерия человеческих судеб, людей ожидает несказанное счастье быть под дланью Великой Германии. Мы, великая раса арийцев, раса господ, несем в мир просвещение и радость.

Вебер все же не сдержался и заплакал. Горячие слезы потекли по щекам.

И он проснулся.

…

На щеках Хайнца остались слезы. Он машинально смахнул их перчаткой и посмотрел в сторону выхода. Снежная буря закончилась, но выбираться наружу не имело смысла: спустились сумерки. Вебер, очистив проход от снега, выглянул наружу. Небо оказалось звездным и предвещало хорошую погоду утром. Он вернулся на место и достал фонарь. К счастью аккумулятор не сел. Фонарь светил тускло, но его света оказалось вполне достаточно, чтобы разогнать полумрак пещеры. Нацист немного перекусил и вновь осмотрелся. Он, удивившись, заметил черное пятно на стене неглубокой пещеры. Вебер поднял фонарь и поводил им в воздухе, словно сигнализируя кому-то. Это не пятно, а углубление в стене, поскольку что-то внутри отбрасывало блики. Хайнц приблизился с фонарем и удивился еще больше. Он сидел в растерянности в начале лестничного марша, который уходил вглубь под пологим углом. Он ясно рассмотрел внизу ступени. Это сделала не природа, а разумное существо. Ступени выдолблены в скальной породе. Выполнены они грубо, да и проход вниз неширок, но это было великое открытие – не имелось сведений о наличии пещеры в этом горном перевале. Вебер оказался первооткрывателем волей случая. Если бы не снежная буря, он вряд ли обратил внимание на пещеру.

Хайнц вернулся за рюкзаком, накинул его на одно плечо и решил спуститься. Подгибая колени и сгибая спину, он направился вниз, держа перед собой фонарь. Затем остановился и погасил фонарь. Сел на ступени. Дышать было легко. Он почувствовал даже еле заметный холодный ветерок, касающийся кожи лица. Значит, с вентиляцией здесь все в порядке и, возможно, этот лаз имеет выход с другой стороны. Тратить заряд аккумулятора не хотелось. Если шахта проходит насквозь горную породу под небольшим углом, то заряда не хватит. Расходовать непромокаемые спички на освещение – безрассудство.

Вебер включил фонарь и всмотрелся в сумрак. Шахта шла прямо. Пока он шел, не заметил ответвлений. Включить бы керосиновый фонарь, но топливо кончилось. Хайнц, вновь выключив фонарь, прицепил его за ремешок рюкзака, уперся ладонями в стены прохода и решил спускаться в полной темноте, ощупывая камень на наличие ниш.

Он шагал долго, и ему показалось, что каменный коридор был прям как струна, а стены чересчур гладки. Интересно, зачем они так тщательно их обработали. Хайнц опустил правую ногу на очередную ступеньку и, замерев, покрылся холодным потом. Ужас захлестнул душу. Они? Вебер впервые подумал о них, причем машинально. Поток мыслей как бы сам свернул на тему о пришельцах. Нацист верил в разумную жизнь за пределами солнечной системы, верил в гипотезу о палеоконтактах, поэтому для него это была не гипотеза, а реальность. Подозрительно гладкая стена и натолкнула его на эти мысли. Он всерьез увлекался палеоконтактом, даже верил в то, что легендарная арийская раса имела внеземное происхождение.

Хайнц тяжело выдохнул и опять включил на короткое время фонарь: можно идти только прямо – ответвлений нет. И он пошел.

Впереди появилось белесое пятно. Неужели выход? А чему удивляться? Он так долго здесь, что давно пора ему оказаться на другой стороне горного перевала. Он, выключив фонарь, зашагал смелее и очутился в странном месте.

Это оказался хорошо освещенный холодным светом небольшой по площади зал с высоким потолком. Зал выдолблен в скале. На сводчатом потолке висели странные фонари. Они напоминали светящиеся панели. Хайнц подумал о раскаленном добела железе, но никакого тепла панели не излучали. Стены помещения завешаны шпалерами. На них изображались непонятные знаки. То ли они были красивой вязью, не несущей никакой информации, то ли смысл имелся. Нацист в некоторых признал знакомые руны и символы.

На полу, скрывая неровности, лежал толстый потертый ковер. Его края украшала арабская вязь, но ковер не был арабским. Ислам запрещает изображения животных и людей, а тут в центре находилась голова рептилии, которая в упор смотрела на зрителя пристальным взглядом. Концентрические круги с замысловатыми рисунками окружали зеленую голову и, казалось, что животное напялило на свою шею вычурный раф.

На ковре стоял приземистый столик на толстых ногах. Он располагался так, будто украшал голову зеленого существа, напоминая странную корону. Сидеть за таким столиком можно было только, расположившись на полу. Столик покрывала холстина.

Хайнц посмотрел на противоположную от входа сторону. «А вот и второй проход», – сделал вывод офицер и собрался идти туда, но из прохода появился рептилоид. Вебер застыл в изумлении. Существо было одето в альпинистское снаряжение. В руке оно держало рюкзак. Подойдя к столику, существо бросило ношу рядом и сказало:

– Здравствуйте, э… мистер? Господин? Да, приветствую вас, господин Вебер.

– А… Да, здравствуйте. – И Хайнц ничего лучше не нашелся, как спросить: – А вы кто?

– Не в вашем положении задавать вопросы.

– И все ж…

– Прошу. – Рептилоид указал на столик и сел за него по-турецки. – Хотя вы знаете ответ на данный вопрос. Ведь так? – Нацист сел напротив. – Мы знаем о том, что конкретно вы исповедуете идею палеоконтакта. Я – подтверждение всех ваших догадок.

– Неужели?

– Точно.

– Но что вы здесь делаете?

– Наблюдаем за Землей.

– Для чего?

– Вы говорите о целях? – Морда рептилии ехидно и в тоже время с намеком на деланое удивление улыбнулась. Это выглядело жутко, если знать, что настоящие пресмыкающиеся не обладают богатой мимикой, а уж тем более такой тонкой и глубокой.

– Да. Ваши цели?

– Я расскажу вам, зачем мы здесь, но с одним условием. Нет, нет. Два условия.

– Какие? – настороженно спросил офицер.

– Я бы даже сказал… Три условия. Во-первых, ответьте на вопрос: каковы цели Великого Рейха?

– Чтобы процветала великая Германия. Чтобы на Земле осталась только великая раса.

– А все низшие исчезли?

– Да.

– Все это очень странно. Не думаете ли вы, что вам это удастся? Дело в том, что вы столкнетесь с множеством воль. Какие-то вы сможете сломить, какие-то нет. Кроме того, ваше учение имеет изъян.

– Вы говорите о либеральных ценностях? Думаете, мы – угроза для демократии? Для свободы?

– Ой, вот не надо! – Рептилоид махнул чешуйчатой лапой. Хайнц заметил, что она пятипалая. – Свобода? Дело не свободе, а в длине поводка. Я понимаю, господин Вебер, вы намекаете на США, но речь не о них, а о вас. Мы, то есть дрейки, читали книгу вашего фюрера «Моя борьба» и знаете, Гитлер безграмотен. Он назвал евреев паразитирующей расой. В то время как евреи – это нация, а германцы и евреи, по сути, принадлежат одной расе – европеоидной. Есть нюансы, но… Теперь поговорим о втором условии. – Рептилоид аккуратно снял холстину со стола. На нем лежали две каточки от бинго. – Вот оно.

– Игра?

– Да. Сыграйте со мной в бинго. Кстати, вы в какое предпочитаете играть? В британское? Или американское?

– Без разницы. Вы что, специально меня ждали для этого?

– Да. – Рептилоид достал из своего рюкзака два мешочка. В одном лежали шары с номерами, а в другом – жетончики. – Начнем?

– А третье условие?

– Ах, да. По окончании игры, неважно кто победит, я сыграю вам на флейте.

– На флейте?

– Вы удивляетесь? Не знаете, что такое флейта? Это такой лабиальный музыкальный инструмент. Слово происходит от латинского flatus, что значит «дуновение», а лабиальный от labium. Губа. Инструмент очень древний. Его прародителем является свисток…

– Да знаю я, знаю, – нетерпеливо прервал объяснение Хайнц, скинув рюкзак с плеча. – Мы будем играть, или нет?

– Игра началась! – радостно воскликнул рептилоид и ослабил завязки на двух мешочках.

…

В начале двадцатых чисел апреля (точнее она не помнила) Ева Браун в последний раз вышла из бункера. В последний раз девушка увидела берлинское небо, в последний раз вдохнула свежий воздух. Вот только воздух не был свежим, а небо светлым. Воздух пропах смертью, а свет казался серым и унылым, потому что Ева не могла не понимать близости конца. В перерывах между бомбежками Берлина девушка выгуливала только что ощенившуюся собаку по кличке Блонди. Но настало время, и пришлось навсегда уйти в мрачное подземелье.

Не развеял сумрачного настроения даже день рождения Адольфа. Да еще Гебельс омрачил мгновение просьбой-приказом-мольбой:

– Я прошу вас, уезжайте. Умоляю. Приказываю. Как хотите, так и понимайте. Не только вы, но и фюрер. Это будет лучше для всех. Фрау Ева, вы обязаны уговорить его уехать, пока имеется возможность.

– Уехать? Уговорить? – будто удивляясь, произнесла Ева. – Извините, но я не могу говорить с ним на столь щепетильные темы. Вы же должны понимать, господин Гебельс, что в таких вопросах я не советчик. Адольф сам принимает решения.

Гитлер и не собирался уезжать независимо от исхода войны, хотя исход и так был ясен. Последняя радиограмма, что пришла в ночь на тридцатое апреля, убивала все надежды на Великую Германию. Уже ничего не исправить и не изменить.

Утром тридцатого апреля Гитлер спросил подчиненных:

– Что будем делать?

Никто не ответил.

Стояло тяжкое молчание, которое невозможно ничем стереть. Фюрер осмотрел усталым взглядом присутствующую элиту Рейха, хотя здесь были не только они. Чета Гебельсов явилась почему-то с детьми. Гитлер опустил взгляд на детей, но ничего не сказал. Ева за молчаливой сценой наблюдала со стороны, потому как вопрос, безусловно, относился не к ней.

Гитлер за последние несколько дней сильно сдал. Он был похож на старую развалину. Вялое спокойствие, что владело им – обман. Внутри него всё кипело, но он сдерживал себя, зная, что ничего не изменить.

– Что же будем делать? – произнес фюрер вновь, придавая голосу бодрости.

Секунду спустя, артиллерийский снаряд Советской Красной армии вгрызся в землю, разбрасывая в сторону грязь. Бункер он не смог повредить. До не него лишь докатилась волна, которая глухо и отрывисто постучала в убежище: «Бу!». Дрогнул потолок, осыпалась пыль. Часть ее припорошила плечо Адольфа. Он машинально стряхнул пыль и, посмотрев вверх, рассеяно вымолвил:

– Снег пошел. Странно. В апреле снег? В Берлине? В феврале снег и то редкость. – Он окинул взглядом людей, преданных фюреру. – Так я отвлекся. Что мы будем делать? Я не говорю о войне, я говорю о сиюминутном.

Они молчали.

Неловкую паузу спас ребенок:

– Если нечего делать, можно сыграть в бинго.

– В бинго? – удивился фюрер.

– Да.

– Знаешь, я никогда не играл в бинго. Просто мне было некогда. Столько работы. А теперь… – Адольф впал в задумчивость. Казалось, он посмотрел ненадолго внутрь себя и вернулся к реальности: – А теперь появилось свободное время. Что ж, хоть я и не люблю азартные игры, а бинго, я уверен, азартна, можно сыграть. Знаешь, – обратился он к ребенку, – азартные игры вредны для здоровья.

Гитлер, многозначительно замолчав, улыбнулся. У кого-то мелькнуло дикая мысль: «Уж не считает ли он войну с Советами азартной игрой?».

– Почему? – удивился ребенок, стараясь не обращать внимания на странную улыбку.

– Очень даже вредно для здоровья, – подтвердил фюрер. – Однажды Ева со своими подругами и сестрой… – Адольф посмотрел на девушку. – Играли в карты. Не помню, что это была за игра, но ее правила я знал. А еще они закурили, пока меня не было. А я не переношу запах табака. Это яд. Я покинул игроков, но вскоре вернулся. Во время моего отсутствия они и успели закурить, а поскольку я возвратился неожиданно, они решили избавиться от раскуренной сигареты и ничего не нашли лучше, как сесть на нее.

Ребенок засмеялся.

– Я говорю чистую правду. Одна из девушек бросила окурок в пепельницу, а чтобы не пахло, села на пепельницу, когда я вошел. Я решил подождать, чем это все закончится, поэтому стал, никуда не торопясь, объяснять правила игры в карты. Потом покинул их, а наследующий день поинтересовался у Евы насчет ожогов на девичьей попе.

Ребенок опять рассмеялся и уточнил:

– Но мы не будем курить?

– Конечно, нет. Зачем? Мы не раскурим ни одной сигареты, я тебе обещаю. Ну как, играем в бинго?

Ребенок, ничего не ответив, покинул взрослых и вернулся вскоре с пачкой карточек и двумя мешочками. В одном из них были шары с номерами, а в другом – жетончики. Пока ребенок отсутствовал, Гитлер успел занять стол и задумчиво вертел на среднем пальце правой руки перстень с темно-серым базальтовым камнем. Присутствующие с удивлением и растерянностью разглядывали фюрера. Вначале они решили, что он пошутил насчет бинго, но нет, глава Германии действительно собирался играть в бинго.

– В чем дело господа? – спросил он стоявших людей. – Берите стулья, садитесь за стол.

За большим столом с удобством разместились посолонь Адольф Гитлер, Ева Браун, дети Гебельса, чета Гебельсов, глава нацистских младогвардейцев Аксман, Борман, слуга Хайнц Линге и личный адъютант фюрера Отто Гюнше. Причем Отто замыкал этот круг.

Дети раздали карточки. Они стали ведущими. Но прежде чем начать игру, один из них произнес:

– Играть в бинго, дядя Адольф, просто. В клеточках числа. Мы будем доставать шарики с номерами и громко произносить номера. Тот, кто первый заполнит столбец, строку или диагональ, тот кричит: «бинго!» Он закончил игру. Последний, кто кричит – проигравший.

– Так, так, так, – задумчиво произнес фюрер, растягивая слова. – Я вижу, правила просты. Давайте же начнем.

– Дядя Адольф, а что у вас за кольцо на пальце? – спросил вдруг ребенок.

– Это не кольцо. Правильно называть это перстнем, поскольку это кольцо с камнем. Камень простой. Базальт. Он дешевый, но важен сам подарок. Его мне подарила Аненербе. И это не только украшение. Это чтец мыслей.

– Он читает мысли? Врете!

– Фюрер никогда не врет. Правда, для того чтобы прочитать мысли нужно пожать руку того, с кем ты разговариваешь. Тогда ты узнаешь правду.

Ребенок задумался. Неизвестно, поверил ли он в сказанное Гитлером.

– Сейчас мы раздали карточки, – деловито начал ребенок. – Я достаю первое число…

Так началась игра в бинго.

Все, казалось, втянулись в нее и забыли обо всем. Они не обращали внимания на то, что порой потолок сотрясался от ударов снарядов. Мир снаружи перестал существовать. Он исчез. Существовала только маленькая Германия под землей в бункере, а жизни наверху не было. Она истончилась и растворилась в сером берлинском воздухе. Там нет людей, нет военной техники, нет звуков, ну, а потолок… Его судороги можно объяснить природным явлением – снегопад.

Гитлер проиграл в бинго. Он оказался последним, кто закрыл жетончиками пять чисел. Фюрер четко и громко произнес:

– Бинго. – И посмотрел на детей. Он понял, что медлить нет смысла. – Большое спасибо. В первый раз я играл в такую замечательную игру. Это интересно. Жаль, проиграл.

Гитлер сделал быстрое и незаметное движение пальцами Гебельсу. Гебельс встал из-за стола и проговорил как можно естественнее:

– Дети, а теперь возвращайтесь в свои комнаты. Магда, забери их.

Супруга с детьми покинула людей, сидевших за столом.

Гитлер встал и в сопровождении Евы Браун направился в свои апартаменты, но вдруг остановился, развернулся и, окинув взглядом всех, спросил:

– Господа, как вы думаете, почему я проиграл? – Гебельс пожал плечами. Он был в растерянности. – Не потому ли, что я играл впервые?

– Человек всегда что-то делает впервые, – ответил Аксман и стушевался. Он подумал, будет ли уместен такой ответ.

Однако фюрер никак не отреагировал. Показалось на секунду, что он даже по растерянности пропустил мимо ушей ответ, но глава Рейха кивнул медленно головой и произнес:

– О, да. Что-нибудь и когда-нибудь человек делает впервые, так что винить его за результат не имеет смысла. Ведь в данном случае он оказался первопроходцем.

Адольф задумался. Какая-то мысль шевелилась в нем. Это видно было по глазам. Зрачки теперь оказались не потухшими огоньками, в них зародилась идея. Мысль. Впервые за столько дней глава уже побежденной Германии почувствовал себя лучше, жизнь затеплилась в умирающем теле.

– Поражение в войне с Советами мне не кажется такой трагедией, как проигрыш в бинго, – произнес фюрер и, повернувшись, покинул комнату под руку с Евой Браун.

Стало ясно, что он тянул время, продлевал агонию, которая заканчивается смертью. Последние части Вермахта гибли на улицах Берлина, давая возможность добровольно уйти из жизни Гитлеру. Смерть немецких солдат не имела смысла, но хоть несколько часов, минут, секунд нацистский режим мог просуществовать.

Выстрел.

Гебельс будто очнулся и посмотрел на часы. Была половина четвертого. Сколько прошло времени с того момента как фюрер с Евой покинули комнату и до выстрела, он не знал. Он не следил за временем. Тем более, за игрой в бинго он потерял счет минутам.

Люди вышли из комнаты. Зайдя в кабинет Гитлера, они остановились на пороге, разглядывая два трупа на диване. Ева Браун полулежала без видимых признаков насильственной смерти. Фюрер сидел, чуть накренившись на подлокотник. Височная часть его головы была сильно запачкана кровью. Он выстрелил себе в голову. Об этом говорил пистолет, зажатый в руке.

Пять человек стояли на пороге кабинета: Хайнц Линге, Отто Гюнше, Гебельс, Борман и Аксман.

– Что ж, – вдруг проговорил не к месту Гебельс. – Фюрер застрелился, потому что не смог пережить проигрыша в бинго. – И продолжил тем же тоном: – Надо проверить все ли бумаги он сжег. Отто, займитесь этим. Хайнц, приберитесь потом. А мы, господа, забираем тела.

Мертвых завернули в одеяло и вынесли. Их уже ждала пара канистр с бензином.