Текст книги "Тайна рубинового креста"

5
Потом буквы стали сливаться…

Уснул и Стас. Он даже сам не понял, в какой момент это случилось.

Сначала буквы, выделенные аккуратным, похожим на учительский, почерком, начали рябить и менять очертания.

«Б» – римскими легионерами понесли на себе колья для частокола вокруг лагеря… «А» – щитами болтались за спинами уставших воинов… «К» – в имени римского мальчика замахивалась бичом на четверку коней… А бесконечно долгое слово «последовало» – на трех выточенных из бревен колесах прокатилось тяжелым, неповоротливым тараном…

Потом буквы стали сливаться в шеренги строк, шеренги – в когорту страницы… И вошедший маме осталось лишь поднять упавшую на пол тетрадь, укрыть Стаса одеялом и выключить свет.

6
– Васька, куда? Стой, оглашенный! Сто-ой!

– Да что же вы, ироды, делаете?

– И так закрыли, родимую, так и еще совсем порушить решили?

– Креста на вас нет!

– А зачем он нам? Посторонись, мамаша! Люди в космос вовсю летают, а ты до сих пор – крест… крест… Кстати, Иван Петрович, с крестом-то что делать будем?

– Как что? Зацепи его тросом, и – трактором!

– Трактором я могу, а на купол найди кого помоложе лезть. Вон – хотя б Капитона!

– Эй, Капито-о-он, иди-ка сюда!

– Ну чего еще?

– Кончай иконы рубить! Давай, лезь на купол!

– Сам лезь! Не видишь, я руку поранил?

– Еще не хватало, чтоб председатель колхоза пятками перед вами сверкал! Ну что, ни одного смелого, что ли, во всей Покровке нет?

– Есть, дядя Вань, есть!

– Васька, куда? Стой, оглашенный! Сто-ой!..

Скрипнула входная дверь, в палату пахнуло свежим ночным воздухом, и в полной темноте послышались чьи-то осторожные шаги.

– Кто здесь?

– Это я, отец Тихон, Валентина!

– А почему свет не включаешь?

– Вас не хотела будить. И потом, я ведь тут каждую вещь на ощупь знаю! Сейчас только таблетки возьму…

– Что шмыгаешь носом – маме?

– Нет, теперь уже мне! Маме больше никакие лекарства не помогут…

– Что… Пелагея Васильевна… Бабушка Поля – умерла?!

– Нет! Но… «Скорая» только что приезжала, и просили – больше не вызывать. Сказали, чтобы я дала умереть ей спокойно. А как это – спокойно, если она всё время священника из города просит привезти, а тот, как нарочно, в отъезде… Не могу больше смотреть на ее муки. Ну, я пошла!..

– Погоди… постой! А я тут зачем?

– Так вам ведь нельзя!

– Ну, это еще как сказать? Ты мне только…подняться помоги, а там уже Сам Бог нам поможет!

– Но, отец Тихон… отец Тихон!! Отец Тихон!!!

– Вот видишь, и встали… и идем!

– Вам не плохо? Не больно?

– Нет, всё хорошо. Всё хорошо будет! Воздух-то здесь какой, а? Соловьи поют… Вот и пришли… Вот и калиточка ваша… И дверка. А вот и бабушка Поля. Ну, здравствуйте, Пелагея Васильевна!..

– Васенька? Вася!!

– Мама, какой же это Вася? Это я тебе батюшку привела! Как ты просила… Сейчас он тебя исповедует, причастит! Не обращайте внимания, отец Тихон. Это у нее от лекарств…

– Отец… Тихон?

– Да, бабушка Поля, да… Ты готова?

– Конечно, сынок! Уж столько ждала… Конечно…

Валентина тихонько вышла из комнаты и вошла, когда ее мать, уже счастливая и умиротворенная, лежала после исповеди и святого причастия…

Отец Тихон сидел рядом с ней, гладя ее руку…

Они о чем-то разговаривали и, увидев вошедшую, быстро закончили свой разговор. Собственно, прерывисто и едва слышно говорила одна бабушка Поля:

– Это хорошо, что ты не успел сказать всего Капитону… И другим открываться не стоит… пока! Тебе надо, чтобы люди и поверили и доверили тебе сделать то, ради чего ты приехал. А узнают, кем ты был, не поверят даже тому, кем стал. Не все, конечно… Но есть еще такие, которые опять станут мутить народ…

– Всё хорошо… все хорошо будет, баба Поля! И храм в Покровке поднимем. И службу снова начнем!

– Дай-то Бог! Моя мама ведь за него жизнь положила… Поехала в город просить, чтобы храм не закрывали, а ее вместе с батюшкой нашим, отцом Григорием, за это…

– Знаю, бабушка, помню – расстреляли…. Но теперь они – святые, молятся за нас, и нам нужно только радоваться этому!

– Вот я и радуюсь… Гляжу на тебя – и совсем умирать не страшно… Жив Господь!

– Ну, может, и ты еще поживешь!

– Нет, мне уже уходить!.. Пора… И теперь слушай самое главное… ради чего, может, Он дал мне дожить до этого дня… Когда всё будет готово, Валя – слышь, дочка? – откроет тебе дверь в комнату… куда не входила ни одна живая душа, после того как её закрыл отец Григорий… Но – только когда всё будет готово, и ни днем раньше! Это его последний наказ… Там ты найдешь всё, что тебе будет нужно. А теперь всё, ступай!.. Иди… Не знаю, и чего я такого хорошего… сделала в жизни, что Господь… так утешил меня… в самом её конце?..

Глава шестая

1
– Ванька! – ахнул Стас, бросаясь к окну…

Стас, проснувшись, приоткрыл один глаз и тут же зажмурился. Солнечный луч, который все утро досаждал ему, норовя пролезть под ресницы, сделал свое дело. Спать больше не хотелось.

Он зевнул, сладко потянулся и замер, силясь припомнить, как это бывает иногда в первые мгновения после сна, где он и что ожидает его сегодня. Помнится, что-то важное! Но – хорошее или плохое?..

Стас обвел взглядом голые, без привычных плакатов с футболистами и певцами, стены… услышал кудахтанье кур, полаивание собак…

Ах да – он в деревне!

Набежавшая на солнце тучка проглотила озорной луч.

Так что же все-таки: плохое или хорошее?

В соседней комнате негромко переговаривались родители.

Стас прислушался.

– Хоронить-то когда теперь будут? – спрашивал мамин голос.

Бесцветный от усталости папин отвечал:

– Как и положено, по обычаю, на третий день.

– Значит, в воскресенье?

Стас насторожился: неужели, отец Тихон уже умер?!

Но нет, речь шла о какой-то Пелагее. А после – и вовсе о нем:

– Что наш?

– Спит! Жалко его… Может, выпустим сегодня?

– Пусть сидит дома, ума-разума набирается!

«Вот оно – наказание!» – вспомнил наконец Стас.

Луч, вырвавшийся на свободу, словно утешая его, теплым солнечным зайчиком стал тереться о щеку. Но вскоре и он оставил его. Солнце закрыла большая, под стать настроению, туча.

Стас понуро встал и не спеша – куда, собственно, теперь торопиться? – стал одеваться. Но не успел он застегнуть рубашку, как в стекло осторожно постучали и послышался знакомый голос:

– Стаси-и-ик!..

– Ванька! – ахнул Стас, бросаясь к окну. – Хорошо, что ты пришел!

Но Ваня почему-то не разделял его радости. Глаза у друга были покрасневшими. Он беспрестанно шмыгал носом.

– Ты что, заболел?

– Нет, у нас горе! – Ваня неожиданно всхлипнул и трудно, будто губы у него были из камня, выдавил: – Баба Поля умерла!..

«Еще одна смерть! Да что же это делается?!» – простонал про себя Стас, но вслух, как это бывает принято в подобных случаях, сказал:

– Ты это… как его… не переживай!

– Так ведь – бабушка! Знаешь, какая она добрая… была?

Ваня с таким трудом выговорил слово «была», что Стасу действительно стало жаль его. Пытаясь отвлечь друга, он спросил:

– А Ленка где?

– Дома. Забилась в дальний угол и плачет…

– По бабушке?

– Нет – по себе!

– Как это? – не понял Стас.

– А она только сейчас узнала, что тоже когда-то умрет!

Ваня еще немного постоял под окном и заторопился:

– Я ведь на минутку! Мамка послала к плотникам – гроб заказать. Вот здесь все размеры! – показал он сжатый в кулаке листок.

Стас испуганно отшатнулся, а невысокий крепыш Ваня продолжал:

– Представляешь, человек, после того как умирает, вытягивается на десять сантиметров. А некоторые – даже на пятнадцать! Вот бы при жизни так было!..

Забыв про поручение, он принялся рассказывать о предсмертных словах бабы Поли и как она умирала, от чего Стасу вконец стало не по себе. Насколько он рад был приходу друга, настолько теперь хотел, чтобы тот поскорее ушел. И когда Ваня наконец скрылся за поворотом, не вникая в смысл сказанного, – так он обычно приговаривал, освобождаясь от тяжестей – выдохнул:

– Слава Богу!

Выдохнул и… не почувствовал облегчения!

Хуже того, представил Лену и вспомнил, как сам первый раз в жизни узнал о смерти. Не той, что по телевизору, в газетах или когда хоронят на улице, а собственной, неминуемой, вместе с которой, умирая, навсегда исчезает самое дорогое и ценное, что только есть в жизни – родное, собственное «я»…

2
И тогда тихо-тихо, едва слыша самого себя, он спросил…

Это случилось шесть… нет – семь лет назад. Он еще не ходил в школу, и у них тогда жил серый пушистый котенок Марсик.

В тот день мама принесла из магазина несколько мелких рыбешек. Схватив одну, он сразу же кинулся кормить своего любимца. Мама, как назло, велела ему хорошенько закрыть входную дверь. Он так спешил, а та никак не закрывалась! Мешало что-то упругое, мягкое – как выяснилось вскоре… сам Марсик.

Бедный котенок с придушенным хрипом вдруг выскочил из-под двери и, извиваясь, стал биться о пол, словно резиновый мячик.

Они с мамой так и застыли на месте.

Постепенно Марсик успокоился и затих.

– Всё! – вздохнула мама. – Отмучился бедняга…

Он начал горько плакать, жалея котенка.

– Не плачь! – сказала мама.

– Но ведь ему же больно! – сквозь слезы возразил он и услышал:

– Нет, он уже ничего не чувствует, никого не видит и не слышит, он – умер!

Стас вспомнил, как обошел тогда вокруг котенка, не понимая, как это он не видит и не слышит его, и недоуменно спросил:

– Ничего-ничего?

– Да, – подтвердила мама. – Как бы тебе это объяснить… Его больше нет!

– И не будет? – не поверил он.

– Ну да же!

– Никогда-никогда?!

…Потом они сидели вдвоем на балконе.

Папа, как обычно, задерживался в клинике и ничего не знал о случившемся. Небо быстро темнело, обсыпаясь звездами, и начинали летать ночные бабочки. Они подлетали к пахучим маминым петуньям, но, заметив людей, испуганно удалялись. Было очень-очень грустно.

– Мама! – осторожно позвал он. – А бабочки тоже умрут?

– Да! – думая о чем-то своем, рассеянно кивнула мама.

Через двор пролетала вспугнутая кем-то ворона.

– И птицы?

– И птицы!

Залаяла собака.

– И звери?

– Конечно!

– А… люди? – после долгого молчания, тихо спросил он и услышал:

– И люди тоже!

– Все-все? И папа?!

– Да… – печально отозвалась мама.

– И ты?!

– И я.

И тогда тихо-тихо, едва слыша самого себя, он спросил:

– И я?..

– И ты тоже, сынок… Никто не вечен!

– Но я не хочу… не могу… это нечестно! – умоляюще заглянул он в глаза маме.

– Ой, что это я! – вдруг спохватилась она…

Сколько времени прошло, а до сих пор помнится, как мама успокаивала его, уверяя, что врачи, конечно, придумают таблетки, которые позволят им дожить до тех пор, пока ученые найдут способ победить смерть.

– Но – ох уж эта мама! – в глазах у неё было столько грусти, а в голосе – неуверенности, что, как она ни старалась, Стас так и не мог до конца поверить ей, хоть жаждал этого больше всего на свете.

Потом, года через три, у него начались панические, ни с чем не сравнимые приступы страха.

Таясь от родителей, он до боли зажимал уши и метался по комнате, чтобы заглушить, отогнать мысли о будущей смерти, которая неодолимой громадой надвигалась на него.

Затем это само собой притупилось, исчезло и вот, кажется, начиналось опять.

«Все что угодно, только не это!» – не на шутку испугался Стас.

Нужно было скорее уходить из комнаты, чтобы не остаться наедине с самим собой, и он торопливо взялся за ручку двери.

3
– Сережа, зачем ты так?! – ахнула мама

На завтрак была манная каша и пышный, с румяной коркой, омлет.

Мама с папой на повышенных тонах разговаривали о чем-то своем, взрослом.

– Фу-у! – скривился Стас, увидев самые нелюбимые кушанья, которые и в городе вставали ему поперек горла.

Отец молча пододвинул к нему тарелку и, не обращая внимания на сына, продолжал беседу.

Стас покорно съел одну ложку, затем, удивленно взглянув на маму, – вторую, третью… и быстро-быстро опустошил тарелку.

– Вку-усно! – искренно, а не для того, чтобы подлизаться к родителям, похвалил он. – Еще есть?

Теперь уже мама молча, но явно не подчеркивая, что он наказан, положила ему добавки.

«Поругались они, что ли?» – не понял Стас и прислушался.

Оказалось, родители были огорчены тем, что вместо этого дома они могли за бесценок купить дом умершей Пелагеи.

– Па! А эта деревня что – вымирающая? – встрял в беседу Стас.

– С чего это ты взял? – удивился отец.

– Так если в ней по два человека в день умирает, то это же… – Стас зашевелил губами и быстро подсчитал в уме: – К осени здесь никого не останется!

– Во-первых, такое бывает не ежедневно! – поправил отец. – А во-вторых, – он недоуменно взглянул на сына: – Почему два?

– Так ведь Пелагея и баба Поля!

– Какая еще баба Поля?

– Ну – Ванина бабушка!

– Фу ты, напугал… Я уж подумал, еще кто умер… – с облегчением выдохнул отец и с улыбкой пояснил: – Пелагея – это и есть баба Поля. Как, например, ты – Станислав и Стасик!

Стаса покоробило, что его сравнили с покойницей.

А мама еще:

– Отчего она умерла?

И папа туда же:

– Трудно сказать. Работы тяжелой, наверное, было много. Но и так – почти до восьмидесяти лет дожила!

– Ну, конечно! – с завистью сказала мама. – Она на всем натуральном жила. А нам хоть бы до шестидесяти дотянуть. О детях и думать страшно – что они теперь видят: колодезную воду в бутылках? Кисель со вкусом малины?.. – с жалостью посмотрела она на сына.

«Эх, мама, мама! – с горечью подумалось Стасу. – Да разве это главное?»

Его волновало не то, что он проживет на тридцать лет больше или на двадцать меньше, а что это все равно когда-нибудь кончится… навеки, навсегда… И он задал вопрос, который не решался задать с того, памятного ему с мамой, разговора – слишком уж велика была цена ответа на него:

– Па! А когда изобретут лекарство, чтобы жить вечно?

– Какое еще лекарство?

– Ну – мама говорила!.. – Стас умоляюще посмотрел на отца. – Пусть это будут самые горькие таблетки, самые болючие уколы, я…

Отец с нескрываемым укором взглянул на маму, потом – сочувственно на сына и отрицательно покачал головой:

– Нет, сынок, такого лекарства…

Мама умоляюще дернула его за рукав.

Стас затаил дыхание в ожидании ответа.

– … Нет, и никогда не будет! – безжалостно докончил отец.

Словно сто туч наползло на последний и единственный луч надежды в сердце Стаса. Как ни хорош был деревенский завтрак, он швырнул вилку и выскочил из-за стола.

– Сережа, зачем ты так?! – ахнула мама, и, уже убегая в комнату, он услышал, как отец, то ли оправдываясь, то ли настаивая на своем, ответил:

– А что, твои сказочки, думаешь, лучше? Пусть уж будет горькая правда, чем сладкая ложь!

4
Марцелл вдруг осекся на полуслове и замер…

…Крисп спал так долго и крепко, что даже не слышал, как они прибыли в порт. Проснулся он оттого, что повозка стояла. Рядом не было ни отца, ни спавшего всю дорогу толстого курьера. Выглянув из-под полога, он увидел не холмы с деревьями, а море и паруса кораблей.

– А где отец? – крикнул он проходившему мимо кучеру.

– Господа курьеры у начальника порта! – откликнулся тот и подмигнул: – Пошли узнать, кому на каком судне плыть!

Крисп торопливо выбрался из повозки, с любопытством огляделся вокруг и стал смотреть на корабли, пытаясь угадать, на котором из них поплывут они.

– Хорошо бы во-он на том! – мечтал он, любуясь самым большим и красивым, с деревянным кентавром на носу. – Или вот! – уже нравился ему другой, военный. – Нет – на этом!!

На его плечо неожиданно легла тяжелая ладонь. Крисп испуганно вздрогнул, но, оглянувшись, увидел отца.

– Проснулся? – приветливо, словно и не было ночного разговора, улыбнулся тот: – Идем!

Вместе с двумя курьерами и важным господином, как понял Крисп – начальником порта, в сопровождении охранников, они направились к причалу.

Путь их пролегал через выложенную каменными плитами площадь. Несмотря на огромные размеры, переполненная суетящимися людьми, заставленная тележками, бочками, тюками, да еще и превращенная в рынок, она была похожа на растревоженный муравейник. Только и слышалось:

– Дешево вожу грузы!

– Колбасы! Горячие колбасы!

– Подайте потерпевшему кораблекрушение!..

– Держите вора!

– Антоний! Кто видел Антония из Селевкии?..

Начальник порта явно чувствовал себя в этой давке как рыба в воде, уверенно держась выбранного направления. Курьеры едва поспевали за ним. Маррелл с Криспом замыкали шествие, и им было труднее всех. Если бы не локти отца, защищавшие его от толчков, ему бы пришлось совсем туго. Помятый, оглушенный, он уже не чаял выбраться с площади.

Наконец они дошли до причала, куда пропускали не всех. Здесь каменные плиты круто обрывались, и между ними и стоявшими на якорях кораблями плескалась вода.

– Этот наш? – нетерпеливо спросил Крисп, когда они остановились у «Кентавра». Но не успел отец ответить, как к трапу направился курьер, ехавший всю дорогу верхом.

– Тогда тот? – указал Крисп на стоявший за небольшим судном «Тень молнии» могучий военный корабль.

Каково же было его разочарование, когда отец стал прощаться с начальником порта именно у этой «Тени молнии»!

– Не гляди, что он с виду меньше других! – посоветовал отец, когда они поднимались по ускользавшим из-под ног ступенькам трапа. – Это один из самых быстроходных кораблей римского флота! Правда, капитан у него на редкость жадный и мстительный человек, но если с ним не связываться, то наше плавание может стать прекрасным морским путешествием!

– Ага-а!.. – пропуская мимо ушей это замечение, с завистью покосился на возвышавшегося рядом «Громовержца» Крисп. – Другим курьерам – военные дали!

– И что хорошего? – усмехнулся отец. – Поплывут простыми чиновниками при строгих легатах. А мы – хозяевами!

Действительно, капитан корабля поприветствовал отца римским салютом, как боевого командира, и отдал ему рапорт.

Мальчишки всегда мальчишки, а море есть море. «Тень молнии» так увлекла Криспа, что вскоре он позабыл даже про эдикт императора Деция…

За два часа из трех, оставшихся до отплытия, он обежал корабль несколько раз от носа до кормы и все равно находил еще что-нибудь новое. Он узнал, что малый передний парус называется долоном, а нос корабля с украшением – акростолием, познакомился с экипажем, успел даже подержаться за весла, поразившие его своей неповоротливой тяжестью.

В конце концов он выбрался на капитанский помост и огляделся вокруг. Какой смешной и жалкой казалось теперь портовая площадь! Лишь возвышавшаяся над ней статуя Нептуна с трезубцем привлекла его внание, да и то ненадолго. Увидев, что наверху разглядывать больше нечего, Крисп быстро нырнул в трюм.

Тем временем к Марцеллу подошел капитан – чернобородый испанец, по имени Гилар. Легкой, бесшумной походкой, быстрыми движениями глаз он удивительно соответствовал названию своего судна. Вот и сейчас Марцелл даже не заметил, как тот оказался за его спиной. Только увидел присоединившуюся к своей приземистой – долговязую тень и услышал просительный, с заметным акцентом голос:

– Есть выгодные попутчики, Фортунат! Как ты смотришь на то, чтобы принять их на борт?

– На курьерском судне это запрещено! – строго напомнил Марцелл. – К тому же у меня секретный эдикт.

– Но… они обещают неплохо заплатить! Выручку – как всегда, пополам!..

Марцелл отрицательно покачал головой.

– Нет?! Что это сегодня с тобой? – с досадой посмотрел на него Гилар. – Ты же всегда шел на это!

– Потому что до этого плавал один! – отрезал Марцелл. – А теперь со мной сын, и я не могу рисковать собой, будь этот попутчик богаче самого Креза![4]4
  Легендарный царь Крез считался богатейшим человеком времен античности.


[Закрыть]

Марцелл вдруг осекся и замер на полуслове. Взгляд его, равнодушно блуждавший во время разговора по пристани, остановился на невысоком седом человеке в темном строгом плаще, который что-то спрашивал у матросов «Кентавра».

Марцелл несколько мгновений ошеломленно молчал и, вновь обретя дар речи, быстрым движением руки, на которое не был способен даже Гилар, указал на него:

– Узнай… куда нужно этому старику?

– Хорошо… – недоуменно пожал плечами капитан, подозвал помощника и передал указание курьера.

С высоты борта Фортунату было хорошо видно, как моряк вразвалку подошел к человеку в плаще и стал расспрашивать его. Как тот, отвечая, показал рукой в море, на юг…

Медленно, ох, как медленно посланный возвратился к «Тени молнии» и прокричал:

– В Селевкию на Оронте!

Это было им более чем по пути!

– Послушай, Гилар! – облизнул пересохшие губы Марцелл и, забывая все, что только что говорил капитану, сказал: – Возьми этого старика. Даже если у него нет денег!

– А что же тогда остальные? – вкрадчиво спросил Гилар. – Они ведь могут из зависти, что мы взяли только его, донести на нас!

– Так, значит, возьми и их!.. Но чтобы этот старик непременно был на нашем судне! Слышишь? Сейчас! Немедленно!!

…В трюме Криспу было не менее интересно, чем наверху. Он узнал, что комната, в которой они будут жить с отцом, называется каютой, а весь корабль обшит свинцовыми пластинами.

– Отец! Знаешь, что я там уви… – закричал он, выскакивая на палубу, и так же, как Фортунат несколькими минутами раньше, застыл, не в силах произнести ни слова. По ступенькам трапа, придерживая рукой полу длинного плаща, на их корабль поднимался… отец Нектарий!