Текст книги "Полвека с небом"

В послевоенной Германии

Мир не пришел внезапно, не свалился будто снег на голову. О нем думали, его ждали, к нему готовились. В победе, в окончательном и бесповоротном разгроме фашизма никто не сомневался.

И все же, когда гигантская военная машина, вобравшая многие миллионы людей и невообразимое количество различной техники, остановилась, кое-кто на первых порах растерялся, ощутил себя выбитым из колеи. Привычного дела, каким на долгие годы стал ратный труд, больше не было. Пушки смолкли. И надо было перестраиваться на мирный лад.

Сам я, честно говоря, проблем тут особых не видел. Рассуждал просто: война кончилась, но армия осталась. И, как командир, считал основной своей задачей сохранять на нужном уровне боеспособность частей.

Забот в этом смысле хватало с избытком. Причем самых прозаических.

Начать хотя бы с горючего. С одной стороны, его – хоть залейся. С другой – нечем заправить баки самолетов. Парадокс заключался в том, что высокооктановый бензин, на котором летали наши «яки», оказался вдруг в остром дефиците. А с низким октановым числом, которого хоть пруд пруди, не годился. Предстояло срочно искать выход из положения.

На совещании инженерно-технического состава, которое мы провели у себя в штабе, мнения специалистов резко разделились. Вопрос на повестке дня стоял, по существу, один: как и что надо сделать, чтобы двигатели смогли работать на низкосортном бензине? Кое-кто принял это предложение в штыки. Авиационный мотор, дескать, рассчитан на определенный вид горючего, и пытаться в кустарных условиях вносить изменения в его конструкцию просто смешно.

Скептики ожидаемой поддержки не нашли. А через несколько дней инженер Сурков доложил, что ему с группой техников удалось кое-чего добиться. Во всяком случае контрольный мотор после переделки уже опробован на земле: работает нормально, не перегревается.

– Так в чем же дело? – спросил я.

– Да тяга чуток подсела, товарищ генерал. Все ж таки у новой горючки не те калории…

– И как велик твой «чуток»?

– Расчеты показали: в пределах шести-семи процентов.

– Чего же тогда пугаешь! – отлегло у меня на сердце. – Для учебно-боевой подготовки скоростей вполне хватит. Нам же теперь не за «мессерами» гоняться!

– А за «спитфайрами»? – ухмыляясь напомнил Сурков.

Хаукер «Тайфун» и «спитфайры» были в те дни еще одной лишней заботой. И надо сказать, весьма неприятной.

Аэродром Кладов, где базировалась английская авиационная часть, находился по соседству с нашим аэродромом Дальгов, и тамошние летчики взяли за обыкновение навязывать нашим «якам», так сказать, учебно-воздушные бои. Только поднимется кто-нибудь с аэродрома, как англичанин уже тут как тут – норовит пристроиться в хвост. Наши, понятно, в долгу не оставались. А зеваки толпятся на обоих аэродромах, задрав головы к небу, переживают: кто, дескать, кого… Дело на первый взгляд вроде бы безобидное. Но если вдуматься, мало ли чем обернуться могло: самолеты-то боевые, истребители, а летчики, да еще фронтовики, народ горячий, не ровен час – и ЧП готово! Командование, во всяком случае, смотрело на такие забавы косо и не раз предупреждало, что помимо всего могут быть провокации. Пришлось мне собрать командиров, чтоб внушили людям: не ввязываться ни при каких обстоятельствах в учебные бои с английскими летчиками. Пусть, мол, крутятся вокруг тебя сколько хотят, а ты делай свое дело и – ноль внимания.

– Своих-то мы предупредили, а вот союзникам, видать, на это начхать. Чуть что, по-прежнему за свое, – заметил как бы вскользь Сурков и, сделав вид, будто посчитал вопрос закрытым, спросил: – Каковы будут дальнейшие распоряжения, товарищ генерал?

– Распоряжение одно: ставьте опробованный мотор на самолет. Кто-нибудь из летчиков поопытнее налетает на нем часов пятьдесят – шестьдесят. А для контроля нужен такой же налет с немодернизированным мотором на прежнем горючем. Сравним, и, если все окажется, как задумали, буду докладывать командарму Руденко.

Я был убежден, что дело пойдет. Но одной уверенности мало, нужны факты. Их-то и предстояло как можно быстрее добыть. Впрочем, подгонять никого не пришлось. Летчики наперебой просились на самолет с доработанным двигателем; пришлось чуть ли не очередь устанавливать. Летали, меняя друг друга, все светлое время – с рассвета до сумерек. Но только над аэродромом. Чтобы, если что случится, если, скажем, заклинит двигатель, осуществлять вынужденную посадку в максимально благоприятных условиях.

Но все пока шло нормально. «Як» исправно сжигал низкосортное горючее, нанизывая один за другим в небе бессчетные круги.

А мне тем временем предстояло решать очередную, не менее неотложную задачу.

Ломать голову было над чем. Учебно-боевая подготовка включает, само собой понятно, стрельбы по мишеням. А где их взять? Во время войны недостатка в них не было: любой вражеский самолет для летчика-истребителя естественная цель. Причем такая, что требовала всего без остатка мастерства и искусства. Иначе сам станешь для врага мишенью. Теперь же стрельбы велись с прохладцей. И немудрено. Стреляли по матерчатым конусам, которые тащили за собой на тросах тихоходы По-2. Или, того хуже, по недвижным наземным макетам. Где уж тут вчерашнему фронтовику высечь из себя искру вдохновения?! А без душевного горения, без увлеченности подлинного летного мастерства нет. Одно ремесленничество.

Я и сейчас считаю и тогда считал: профессия летчика – профессия творческая. А раз так, то и относиться ко всему, что с ней связано, следует соответственно. И прежде всего требовалось позаботиться о подходящих мишенях. Давняя мысль о том, что характер учебно-боевой подготовки должен максимально приближаться к реальным боевым условиям, оказалась и теперь как нельзя более кстати. Только вот как ее воплотить в жизнь?

Пробовали искать старые полигоны фашистской люфтваффе. Не нашли. Зато отыскали карьеры заброшенных торфяных разработок. Возникла идея поднять в одном конце под узкоколейкой насыпь, создать уклон и гонять вагонетки – чем не подвижная мишень? Даже мотовоз разыскали, чтобы вагонетки на обратном пути в гору таскать.

Как и думал, первые же пробные стрельбы показали совсем иной против стрельб по неподвижным мишеням результат. Зато летчики на самих себя разобиделись: выходит, стрелять разучились! Возник здоровый азарт. В плановые таблицы стрельб старались теперь попасть всеми правдами и неправдами. Вагонеток на всех не хватало. Надумали метить краской пули: у одного зеленая, у другого красная. За рейс вагонетку стали атаковать уже два истребителя. А вагонетки вдобавок досками и фанерой обшили, раскрасили вдоль и поперек: сверху и не разглядишь сразу, что у тебя под крылом – то ли грузовик, то ли бронетранспортер…

Подошел черед и воздушных мишеней. От По-2 мы наотрез отказались. Попробовали буксировать конусы, крепя трос к боевым машинам. Скорость, понятно, резко возросла, но ткань, которой обтягивались конусы, таких скоростей не выдерживала, и мишень после одной-двух стрельб превращалась в клочья рваных тряпок. Пришлось искать более подходящий материал.

Всякий день, словом, нес с собой все новые хлопоты, заботы. Одну задачу решишь, две других вместо нее на очереди. И все же одна из очередных задач, которую вскоре пришлось решать, поставила меня на какое-то время в тупик, наглядно продемонстрировав, что мир есть мир и что специфика мирного времени способна подчас выдвинуть на первый план самые, казалось бы, неожиданные проблемы.

Помню, случилось это в конце недели, в пятницу, Месяц забыл, знаю только, что лето стояло и дожди беспрерывно шли, а вот что в пятницу все началось – запомнил. Вызвали меня с утра в Карлсхорст, к главнокомандующему Группой советских войск в Германии маршалу Жукову.

– Мне доложили, будто у вас пассажирский самолет есть. Причем пригодный для полетов в сложных метеорологических условиях. Верно это? – спросил маршал, бросив быстрый взгляд в сторону окон. По стеклам стекали ручейками дождевые капли.

– Так точно, товарищ маршал! Трофейный, от немцев достался.

– Необходимо срочно доставить в Прагу к маршалу Коневу пассажира. Предупреждаю: задание срочное, ответственное. Справитесь?

– Погода, сами видите, нелетная, товарищ маршал. По сведениям синоптиков, то же самое и в Праге, и по всему маршруту, – ответил я. – Так что стопроцентной безопасности полета гарантировать не могу.

– Ста процентов гарантии в нашем военном деле, как мы оба знаем, не бывает. Велик ли, по-вашему, риск?

– Риск есть. Но, думаю, обойдется.

– Сами полетите?

– Так точно, товарищ маршал. Сам…

Самому лететь, конечно, было необязательно. Командир корпуса – не воздушный извозчик и не пилот транспортной авиации; у него иные функции и обязанности. Но суть заключалась в том, что, кроме меня да, пожалуй, еще майора Новикова, выполнять задание маршала Жукова было некому. Трофейный пассажирский самолет, о котором шла речь, был в отличие от истребителей оборудован двумя авиагоризонтами, радиокомпасом, некоторыми другими необходимыми приборами, но летали на нем только мы с Новиковым. Меня этот самолет заинтересовал, главным образом, потому, что на нем можно было освоить пилотаж по приборам – вне видимости земли. Дело это по тем временам считалось новое, никто в истребительной или штурмовой авиации им не занимался, потому и увлекся им, как только предоставилась возможность. Самолет был небольшой – на десять пассажиров. Левое кресло – для командира, правое – для второго пилота, исполнявшего заодно и обязанности штурмана. Обычно в полет я брал с собой лейтенанта Гладкова, отличного по своей квалификации техника, который обслуживал самолет на земле и хорошо его изучил. Летали мы с ним и ночью, и в сплошной облачности, словом, овладели машиной вполне прилично, но практики продолжительного полета по приборам накопить не успели. Ни времени, ни особой нужды в этом не было. А сейчас предстоял именно такой полет – в сложных метеорологических условиях на большое расстояние.

Задуматься, короче, было над чем.

Вернувшись в Дальгов, я тотчас вызвал к себе майора Новикова, лейтенанта Гладкова и начальника метеослужбы. Заодно решил связаться с Прагой, узнать, смогут ли там обеспечить ночную посадку. Из Праги ответили, что аэродром их ночью практически не работает, но они уже получили соответствующие указания и готовят все необходимое, чтобы меня принять: два прожектора для освещения взлетно-посадочной полосы, плошки, которые зажгут, чтобы ее обозначить.

Начальник метеослужбы подтвердил утреннее сообщение:

– Сплошная облачность, дожди, грозы по всему маршруту. В ближайшие день-два изменения характера погоды не ожидается.

– И на том спасибо! По крайней мере полная ясность, – усмехнулся в ответ Новиков и тихо добавил как бы про себя: – Любопытно, что это за птица, которой так срочно в Прагу понадобилось?

– Отставить разговоры! – распорядился я. – Времени у нас в обрез. А задание, повторяю, и срочное, и ответственное.

И вот вместе с Новиковым и Гладковым проложили маршрут, тщательно проверили самолет, опробовали моторы. Едва закончили – на аэродроме появились две легковые машины. Первым подкатил к самолету бронированный трофейный «хорьх», на котором, как мы знали, ездил Жуков. Вслед за ним шла вторая штабная машина.

Из «хорьха» вышел молодой человек – рослый, стройный, из тех, про кого говорят: ладно скроен, но еще крепче сшит. Одет он был в штатское: просто, но не без доли едва уловимой на глаз элегантности.

– Вы должны с нами лететь? – спросил незнакомца.

– Если в Прагу, то я, – доброжелательно улыбнулся он в ответ на вопрос.

Из другой машины вышли двое военных, в одном из них я тотчас узнал офицера – порученца главнокомандующего. Он подтвердил, что молодой человек именно тот, кого приказали срочно доставить в распоряжение маршала Конева.

Через несколько минут самолет, а вместе с ним и загадочный пассажир с двумя сопровождающими его офицерами, был в воздухе. А точнее сказать, в сплошной, на редкость плотной для летнего времени облачности.

Так начался полет, о котором и сейчас, по прошествии столь длительного времени, я не могу вспоминать без изрядной доли душевного волнения. Случались и до него, и позже полеты, пожалуй, и более сложные, и более опасные, но тот почему-то запомнился мне особенно. Не берусь сказать – почему. Знаю только, что острота пережитого так до конца и не сгладилась.

Весь маршрут – от взлета до посадки – шли вслепую, по одним приборам. За бортом самолета – густая серая мгла, собственного крыла не разглядишь. На половине маршрута прошли совсем близко от грозового фронта. А при подходе к Татрам попали в чудовищную болтанку. Мощные восходящие потоки, рождавшиеся возле склонов гор, швыряли самолет точно игрушку. Удерживать машину на курсе с каждой минутой становилось труднее. А тут еще, кроме освещенной приборной доски, ровно ничего не видно. Трясет тебя где-то в середине неба, будто в консервной банке, а где именно – не знаешь. Одна надежда, что стрелки приборов не врут.

– Кого же это мы все-таки везем? – не утерпел в конце концов Новиков, вновь принимаясь за свое. Мы с ним пилотировали машину по очереди, но сейчас машину вел я. – Не иначе какая-то архиважная персона… Ради простого смертного в такую муру не пошлют.

– Как минимум стратегический разведчик, – высказал свою догадку Гладков. – По фигуре видно: насквозь спортивная.

Мне было не до разговоров. Стрелки на приборах метались как сумасшедшие. А за бортом уже была ночь.

– Скажите лучше, как садиться будем, если и над Прагой такая же облачность? – задал я через несколько минут, когда болтанка стала ослабевать, чисто риторический вопрос. – А кого везем – дело десятое…

Но в глубине души мне и самому хотелось узнать, кого сопровождали два офицера из штаба главнокомандующего. Поинтересоваться перед взлетом я посчитал нескромным. Да и не принято это в военной среде. Праздное любопытство – привилегия штатских, у них в этом смысле жизнь куда проще.

В Праге нам повезло. Над городом оказался разрыв в облачности. И если бы не это «окно», честно скажу, не знаю, что бы я делал: разыскать в незнакомом городе аэродром при нижней кромке облаков в двести – триста метров – а именно с этим нам и пришлось бы столкнуться, если бы не разрыв в облаках, – задача трудноразрешимая. Особенно если учесть, что радиообмен с Прагой наладить мы так и не смогли, хотя и позывные свои, и частоты перед вылетом я сообщил. До сих пор не знаю, что у них там в тот раз не сработало. Но факт оставался фактом: выводить нас на посадку было некому.

Аэродром мы обнаружили на удивление быстро. Засекли по горящим плошкам. Плошками, кстати, в авиации называют металлические корытца с пропитанной керосином ветошью. Сделав над аэродромом круг, я определил по отклонению дыма направление ветра.

– Курс сто шестьдесят два! – подтвердил мои расчеты Новиков. – Можно идти на посадку.

Курс этот запомнился потому, что, когда я заходил на посадку, слева от крыла неожиданно промелькнула тень металлической мачты – чуть в сторону, и мы бы в нее непременно врезались. А полосу помимо плошек уже высветили прожектора. Теперь и захочешь – не промахнешься, подумалось мне в последние мгновения.

Сели. Огляделся – нигде ни единой души. Говорю Новикову:

– Куда рулить?

– Рулите назад, раз больше некуда.

Новиков угадал. В конце полосы, откуда мы зашли на посадку, стоял автомобиль с включенными фарами. За ним – с потушенными огнями еще два.

Я выключил моторы, смотрю вопросительно на Гладкова; тот, судя по всему, дверцу фюзеляжа открывать не торопится – береженого, дескать, бог бережет.

– Открывай, – говорю ему. – Открывай, раз приехали.

Вышли из самолета, спрашиваю:

– Есть здесь представитель от маршала Конева? Из группы встречающих офицеров вперед выдвинулся пожилой полковник:

– Я его порученец, приехал забрать пассажира.

Хлопнула дверца, фыркнул мотор, и машина, мигнув на прощание фарами, растворилась в ночной темноте. А вместе с ней – и наш загадочный пассажир, ни имени, ни должности которого мы так и не узнали, но ради которого рисковали жизнью.

– Ей-ей, важная шишка! – буркнул себе под нос шагавший вслед за мной Новиков.

– Не иначе разведчик! – в тон ему тихо повторил свое и Гладков.

Когда нас привезли на место, где нам предстояло переночевать, связисты по моей просьбе соединили меня с маршалом Коневым.

– Товарищ маршал, задание выполнено, пассажиры доставлены в Прагу. Разрешите завтра в девять ноль-ноль вылетать обратно.

– Завтра будем смотреть футбол! Играют наш ЦДКА и один из лучших клубов Англии. А пока отдыхайте. Завтра за вами заедут.

Я растерянно опустил трубку: уж не ослышался ли я? При чем тут футбол? В тот момент мне и в голову не могло прийти, каким вскоре будет ответ на все мои недоуменные вопросы.

Утром за нами пришла машина. Поехали в город, посмотрели Прагу – улицы и площади оказались уже расчищенными, завалов почти нигде не было. К полудню нас доставили на стадион, где поджидавший офицер провел всех троих в ложу маршала Конева. Конев поздоровался, кивнул на свободные места и сказал:

– Обязательно надо, чтобы наши выиграли!

Началась игра. Армейцы с первых секунд ринулись в атаку. Но меня почему-то сразу заинтересовал их вратарь. Всмотрелся как следует и чуть не ахнул. Толкаю осторожно плечом Гладкова, а сам чуть не давлюсь про себя от смеха.

– Взгляни, – говорю, – повнимательнее на ворота, там твой стратегический разведчик стоит!..

– Точно, товарищ генерал, он самый! – шепчет в ответ Гладков, а глаза у самого совершенно обалдевшие.

– О чем разговор? – услышал наше перешептывание Конев.

– Боюсь ошибиться, товарищ маршал, – отвечаю я. – Показалось, будто своего ночного пассажира признал.

– Все правильно. Молодец, что доставил вовремя. А то ведь что получалось: команда есть, а вратарь отсутствует. Какая же игра без вратаря! А нам непременно выиграть нужно… И чтобы союзники нос не задирали. И в общем, так сказать, плане… Футбол – это тоже почти политика.

Ту игру у англичан мы выиграли. Причем, помнится, с большим счетом. Вратарь тоже свою лепту внес – пропустил всего один гол. Да и тот, говорили, какой-то крученый. В общем, не зря вроде пассажира везли. Но я почему-то особой радости не испытывал. Скорее наоборот – разочарование. Будто над нами кто-то незаслуженно и обидно пошутил. Обманул надежды. И дело было вовсе не в том, что полет оказался на редкость тяжелым и все мы рисковали жизнью; на фронте любому из нас довелось побывать и не в таких переплетах. Но фронт – это понятно, а теперь, когда война кончилась… Ради чего? Ради какого-то футбольного матча?.. Ладно бы что-то действительно серьезное, а то вратарь!

Футбол – «почти политика». Перебирал я в памяти слова маршала Конева и не мог понять: почему? Парадокс какой-то, головоломка. Но постепенно я начал осознавать, что никакого парадокса тут не было и нет, что камень преткновения скрывался во мне самом. Уж больно солоно дался нам тот полет, слишком остро я его переживал. И личное мешало, тянуло вниз, не давая приподняться над фактом, разглядеть за частностями общее.

И вдруг мне пришла в голову до смешного очевидная мысль, что мир – это не просто конец войны. Мир – это значительно больше, несравненно больше. После такой долгой и страшной войны людям мало знать, что она кончилась. Мир для них – перелом жизни, ее второе рождение. И они хотят потрогать, пощупать мир собственными руками, торопятся уверовать в мир не только умом, но и сердцем. Футбол, как, скажем, и тележки мороженщиц на улицах, и газировка в киосках, и афиши цирка, расклеенные на заборах, – это осязаемая примета мирного времени. Сегодня в Праге состоялся футбольный матч, завтра в Москве откроют Третьяковку, а в Ленинграде – Эрмитаж, послезавтра по всей стране отменят хлебные карточки. И людям, которым предстоит поднимать родную землю из руин, у которых впереди непочатый край огромной тяжкой работы, просто необходимо обо всем этом знать, в том числе и о футбольном матче, который ЦДКА выиграл у английского клуба…

Не знаю, так ли рассуждал маршал Конев; не знаю, что имел в виду маршал Жуков, определяя задание наше как срочное и ответственное; скорее всего, ими руководили еще и другие, какие-то более глубокие, более масштабные соображения, о которых я мог только догадываться. Но все это уже не имело для меня особого значения.

К вечеру того же дня дождь стал стихать.

На следующее утро погода разгулялась, и через несколько часов мы благополучно приземлились на аэродроме Дальгов. Там меня поджидала приятная новость. Сурков за время моего отсутствия успел сравнить моторы с обоих «яков»: тот, который работал на низкосортном горючем, оказался в лучшем состоянии, чем контрольный. Теперь можно было идти к командующему армией генерал-полковнику Руденко.

Руденко, человек огромного опыта, осторожный в своих суждениях, скоропалительных решений не любил. Когда я ему доложил о результатах нашего эксперимента, он надолго задумался и наконец лицо его как-то разом просветлело, он широко улыбнулся и сказал:

– А ведь молодец! У меня из-за этой треклятой горючки вся авиация сидит! А теперь залетает. Как думаешь, залетает?

И слова, и тон, которым начал разговор командующий, подтолкнули меня на то, что надо ковать железо, пока горячо.

– Так точно, товарищ генерал, вполне можно летать на новом горючем. Хоть с завтрашнего дня.

– Ну ты не горячись! – охладил меня Руденко. – Дело, сам должен понимать, нешуточное. Доложим в Москву. И если там санкционируют…

– Да какие же еще санкции нужны? – не удержался я. – И так ясно. Все тщательно проверено. И налет нужный есть.

– А перелопачивать двигатели у сотен боевых самолетов, не поставив в известность соответствующие инстанции – это, по-твоему, как? Тут тебе тоже все ясно? Не горячись, говорю. Да и волнуешься зря: проволочек с этим делом, убежден, не будет.

– Разрешите в таком случае перевести на новое горючее хотя бы по одной-две эскадрильи в каждом полку, – взмолился я, чувствуя, как почва уходит из-под моих ног. – У меня же учебно-боевая подготовка горит! Летать не на чем…

– Хорошо, что напомнил. Что у тебя там за фокусы завелись? Вагонетки какие-то… Буксировочные концы, говорят, к боевым машинам за что попало цепляешь…

– Кольца троса крепим к бомбодержателю, – счел необходимым уточнить я. – Отстрелялись по конусам, буксировщик их, наподобие бомбы, вместе с тросом на землю сбрасывает. Никакого риска.

– Это я сам посмотрю! Жди в гости, – хмуря брови, пообещал Руденко. – Что касается твоей просьбы, пока по одной эскадрилье на полк разрешаю. Пока. А там поживем – увидим.

От командующего я вышел в приподнятом настроении. Могло и хуже обернуться. А тут как-никак дело с мертвой точки сдвинулось. Будет на чем первое время летать.

К переделке двигателей мы приступили не мешкая. Сурков со своими техниками, что называется, с места взял нужный темп. Да и опыт пусть небольшой, но уже был. В полках у меня люди ожили. И было от чего. Если прежде буквально по крохам наскребали горючее, чтобы заправить баки одного-двух истребителей, то теперь появилась реальная перспектива регулярных полетов.

А вскоре мне вновь довелось убедиться в дальновидности и прозорливости своего командующего.

Не прошло и недели после нашего разговора, как из штаба армии поступила телефонограмма за подписью Руденко, в которой сообщалось, что наши материалы рассмотрены в Москве и одобрены. Подобной оперативности я не ожидал. Она, с моей точки зрения, лишний раз подтвердила своевременность того, что мы затеяли, и мы с Сурковым немедля приступили к переводу на новое горючее всего корпуса.

Руденко, кстати сказать, не забыл и о другом своем обещании. Когда тренировочные полеты были развернуты в полном масштабе, командующий в одно, как говорится, прекрасное утро самолично прибыл на полигон. Приехал внезапно, без предупреждения, видно, рассчитывал застать врасплох. Но я был даже рад этому: скрывать нам нечего. Тем более что стрельбы по наземным и воздушным мишеням мы давно отладили, и проходили они теперь без сучка без задоринки.

Руденко ни о чем не расспрашивал. Смотрел, сопоставлял, делал выводы. Да и что объяснять – все и так на виду. А глаз у командующего цепкий, ни единой мелочи не упустит. И как бы в подтверждение тому Руденко, наблюдая за маневрами, после того как два «яка» отстрелялись по мишеням, которые тащил истребитель-буксировщик, сказал именно то, чего я от него втайне ждал.

– А почему у тебя конуса не рвутся? При таких скоростях должны бы. Материал-то на них, знаю, жиденький – из такой не мишени, а балерин обшивать.

– Они и рвались, товарищ генерал, – подтвердил я. – Так и думал, что заметите. А теперь не рвутся, переодели мы наши конусы: такую ткань для них на старых немецких складах разыскали – износу нет! Сами же немцы и помогли.

– Вот что я тебе скажу, Савицкий! – отпустив взглядом пошедший на посадку буксировщик, повернулся ко мне Руденко. – Устроим-ка мы у тебя на полигоне показательные занятия. Соберем командиров корпусов, дивизий. В порядке, так сказать, обмена опытом. Не возражаешь?..

Я бы, может, и возражал, да должность не позволяла. Совесть вроде бы – тоже. Хотя, честно говоря, нетрудно было догадаться, чем такие показательные занятия могут кончиться. Делиться придется не столько опытом, сколько самим полигоном. Бесхозные торфяные разработки на каждом шагу не попадаются…

Так оно все и получилось.

Гости себя ждать не заставили. В один из погожих осенних дней на полигон к нам нагрянула чуть ли не вся 16-я воздушная армия. Во всяком случае, командиры ее корпусов и дивизий прибыли все до единого.

Приехал и командующий. А дальше все пошло, как я и предполагал. Буксировку конусов истребителями все приняли спокойно. Тканью, правда, заинтересовались – где взял? Окраска пуль эмоций тоже не вызвала – и сами умеем, было бы во что стрелять! Зато узкоколейка с несущимися по рельсам вагонетками стала поводом для бурной дискуссии – придумали, дескать, здорово, слов нет! Только, где ж таких узкоколеек на всех напастись?..

Заключительное слово сказал Руденко:

– Значит, сделаем так. Готовь документацию по методике буксировки воздушных мишеней – раз. Инструкции по использованию наземных движущихся целей – два. Ну и сам понимаешь, график совместной работы на полигоне. Полигон такой пока один, а стрельбы проводить надо всем. Вопросы есть?

Вопросов у меня не было. Я и сам понимал, что решение справедливое. В армии не существует понятий «твое» и «мое», есть понятие – «наше». Не говорят также «мое право», говорят «мой долг», «моя обязанность». И я в данных обстоятельствах видел свой долг и свою обязанность именно такими, какими их сформулировал командующий. Хотя, конечно, с полигоном, точнее, с монопольным владением на него расставаться было немного жаль.

На переживания, впрочем, времени не оставалось. Эффективность стрельб, как и ожидалось, пошла в гору, но одним этим, понятно, дело не исчерпывалось. Сложный, многоплановый процесс учебно-боевой подготовки, включавший в себя самые различные аспекты, по-прежнему требовал к себе неослабного внимания. Приходилось во многом полагаться на собственные силы и здравый смысл.

И вот вскоре состоялась военно-научная конференция по результатам Висло-Одерской и Берлинской операций, которая многим из нас дала новый заряд сил, свежие импульсы.

Конференция длилась несколько дней. Со вступительным докладом выступил генерал М. С. Малинин – задал основной тон. Вслед за ним на трибуну поднимались командующие армиями, командиры корпусов и дивизий, военные специалисты различных родов войск. Довелось поделиться своими мыслями и мне. Я делился опытом прикрытия танковых армий, вводимых в прорыв, рассказывал, как обеспечивалось базирование корпуса вместе с танковыми частями далеко от наступающих вслед наземных войск.

– А танкисты охраняли вас на аэродромах? – спросил сидевший в президиуме Жуков.

– Да, – ответил я. – Очень надежно.

Многие доклады и рефераты той памятной военно-научной конференции вызвали оживленные обсуждения, плодотворные дискуссии. Конференция во многом углубила и обогатила наше мышление, наметила перспективы, выдвинула новые задачи.

Спустя годы этому памятному мероприятию один военный журнал посвятил специальный выпуск – к 40-летию Великой Победы. А тогда, вернувшись в корпус, я провел совещание с командным составом соединения, на котором мы обсудили планы ближайшей работы. Совещание оказалось плодотворным. На нем было высказано немало дельных предложений. Предложил кое-что новое и я. В основном мои планы касались процесса дальнейшего совершенствования учебно-боевой подготовки летного состава. Но сбыться им предстояло уже без меня.

В судьбу мою – в который раз! – властно вторгся его величество случай.

Не помню зачем, но мне понадобилось в то утро срочно вылететь в Бранденбург. Мой Як-3, на котором я прежде воевал, а теперь летал в служебные командировки, стоял с заправленными баками на аэродроме Дальгов. Взлетел и вижу: летит мне наперерез английский истребитель. Я насторожился. Жду, что будет делать. А он покачал крыльями – и в атаку!

Не знаю, как это произошло, но терпение мое внезапно лопнуло. И предупреждения командования, и собственный мой инструктаж, ради которого совсем недавно собирал командиров частей, – все вылетело из головы. «Не мальчик же я ему, в конце концов, в игрушки играть! – мелькнула краем сознания мысль. – Хочешь драки – тогда гляди, как это делается!..»

Через минуту уже не он, а я сидел у него на хвосте и, по выражению летчиков, «не вылазил пока не надоело»; что он ни делал, как ни пытался оторваться и уйти – я не отпускал его, повторяя за ним все его маневры. Если бы тот бой был не учебный, пушки моего «яка» давно бы превратили английский истребитель в горящее решето…

Наконец я отпустил его и, сделав разворот, демонстративно отошел в сторону, как бы спрашивая: хватит или еще? Вижу, заклинилось у него самолюбие – опять лезет. Ладно, думаю, покажу тебе еще раз, на что наши «яки» способны. Маневренность у меня выше, скороподъемность тоже: уйдя глубоким виражом из-под атаки «противника», я разогнал машину и пошел в набор высоты. «Противник» занялся тем же самым, но тяги ему явно не хватает – у меня превышение. Несколько точных маневров – и я снова у него на хвосте. Англичанин попытался уйти на пикировании, но и тут не вышло. Сижу у него на хвосте как приклеенный. А земля все ближе… В последней попытке оторваться он сделал переворот на малой высоте и едва не разбился. А мой «як», повторяв вслед за ним маневр, вышел за счет меньшего радиуса из переворота вполне нормально.