Текст книги "Полвека с небом"

– Многие наши считают, что летчики «дикой дивизии» заранее продали свою жизнь за большие деньги в пользу близких родственников, – закончил рассказ пленный. – Мы их сразу распознаем в воздухе. У них на фюзеляжах возле мотора особая эмблема имеется – меч и звезда!

Слушаю, а сам думаю про себя: выходит, это нас немцы «дикой дивизией» окрестили! А опознавательный знак истребителей корпуса – стилизованное птичье крыло со звездой – в меч переиначили! Не зря говорят, у страха глаза велики…

Разубеждать пленного я не стал: пусть думают, что хотят. А вот насчет потерь решил все же уточнить.

– До половины эскадры за последние несколько недель выбито, – опустив голову, произнес немец. – Но хуже всего, что потери не уменьшаются.

«А уж это кому как!» – усмехнулся я, прекращая допрос.

А про себя подумалось: вроде бы разумный человек, не нацист, а на тебе – «дикая дивизия», камикадзе, продали жизнь… На все у них одно объяснение – деньги! Типичная философия наемника: из-за чего же, мол, если не из-за больших денег, на рожон лезть, собственной шкурой рисковать?.. Впрочем, откуда бы им иную философию взять? Завоеватели! Не за своим – за чужим пришли. Как же тут без бухгалтерии, без подсчета барышей обойтись?! Вот и не возьмут никак в толк, за что советские люди не щадя жизни сражаются, почему русский летчик не с парашютом, как этот ас с крестами на груди, выбросился, а таранить вражескую взлетно-посадочную полосу на подбитой машине пошел! Какие там камикадзе!.. Камикадзе – фанатики-одиночки. А против фашизма весь народ встал, все до единого!

Подобные мысли, как выяснилось, появились не у меня одного. Присутствовавший на допросе замполит 43-го истребительного авиационного полка майор С. С. Гулин заявил, что намерен использовать рассказ пленного в ближайшей политбеседе.

– Пусть летчики знают, какой кашей у фашистов мозги забиты! – пояснил он. – Психология противника – тоже оружие. Ее знать надо.

Крылатые комиссары, как называли в корпусе политработников, знали психологию противника не понаслышке. Тот же Гулин, к примеру, был блестящим летчиком и никогда не упускал возможности принять участие в боевых вылетах. За честь считалось среди летчиков идти на боевое задание и с капитаном Пасынком, заместителем командира по политчасти 812-го полка майора Еремина. Каждый боевой вылет в «комиссарской», как они говорили, группе приносил опыта больше, чем любой другой. И в самом деле, Пасынок воевал не шаблонно, стремился не только выполнить задание, но и максимально использовать при этом все возможности своих ведомых, чтобы добиться успеха с наименьшими потерями и наибольшим уроном для врага. А летчиков своих, сильные и слабые их стороны знал наизусть. Да и что удивительного, если он старался не разлучаться с ними ни в небе, ни на земле. Огромное значение Пасынок да и другие политработники придавали распространению передового боевого опыта, повседневной учебе на примерах тех, кто использует в бою нестандартные приемы и методы.

– Не всякий знает свои возможности, – не уставал повторять Пасынок. – У каждого в запасе есть неиспользованные резервы, о чем человек порой и не подозревает. Помочь обнаружить их, научить пускать в ход – святое дело!

Такой же точки зрения придерживался, к слову сказать, и мой помощник по воздушно-стрелковой подготовке майор А. И. Новиков. Однажды, побывав по моему поручению в одном из полков, летный состав которого нес в последние дни неоправданно большие потери, Новиков закончил доклад неожиданной просьбой:

– Разрешите, товарищ генерал, провести учебно-показательный бой. Потенциальные возможности, чтобы поправить дело, у летчиков есть, а вот пустить в ход их пока не умеют. Наглядный пример нужен.

– Не пойму, о чем разговор? – удивился я. – Какое вам особое разрешение требуется? Хотите провести учебный бой, так проведите его. Выбирайте, кого считаете нужным, себе в «противники», ну, и покрутитесь над аэродромом сколько требуется.

– Так-то оно так, товарищ генерал, – мнется Новиков. – Только вот покрутиться мы решили не над своим аэродромом, а вместе с немцами.

– Ничего не понимаю! Объясните толком.

– Обычный учебный бой, товарищ генерал, в этом случае мало что даст. Летчики хотя и из пополнения, хотя и молодые, но летают неплохо, даже здорово, можно сказать, летают. Поэтому демонстрировать им свою личную технику пилотирования, думаю, ни к чему. Другое дело, если в бою с настоящим противником. Как лучше атаковать, с какой дистанции открывать огонь, ну, и все прочее… Разрешите, словом, слетать с группой на боевое задание, а там и провести «учебно-показательный» бой. Куда нагляднее получится.

Предложение Новикова поначалу меня озадачило. Война, конечно, школа, но не до такой же степени… Да и выйдет ли что из затеи Новикова? Надо же такое придумать: врага в помощники по передаче боевого опыта взять!

– А какая разница, товарищ генерал?! – возразил Новиков. – Со зрителями ли фашиста на тот свет отправить или без них. Да и подопечные мои не в креслах партера будут сидеть, а в кабинах «яков» – выручат, если что…

Короче, уговорил меня Новиков.

Решили, что он возьмет с собой восьмерку молодых летчиков, задача которых не ввязываться в бой без приказа ведущего, а внимательно наблюдать за его действиями.

Поднялись в воздух. По указанию наземного пункта наведения сразу же вышли на колонну «юнкерсов» – противника в те дни искать не приходилось, небо кишело вражескими самолетами. Двенадцать вражеских пикирующих бомбардировщиков шли, как обычно, плотным строем; воздушным стрелкам так легче организовать заградительный огонь от нападения истребителей. Правда, один «юнкерс» почему-то держался на отшибе, то ли отстал, то ли еще что… Словом, лучшей мишени для атаки не придумаешь. Но Новиков поступил иначе. Бой, решил он, должен стать показательным на все сто процентов.

– Атакую флагмана! – передал по радио Новиков.

Разогнав машину и используя преимущество в высоте, он спикировал на ведущего колонны бомбардировщиков. Маневр оказался настолько стремительным и точно рассчитанным, что воздушные стрелки с соседних машин открыли беспорядочный огонь лишь в тот момент, когда «як» прошел почти рядом с флагманом «юнкерсов». Казалось, еще секунда, и самолеты столкнутся в воздухе, но трасса уже полоснула по кабине немецкого бомбардировщика, и тот, отброшенный в сторону и окутанный клубами черного дыма, заваливался на крыло. А Новиков, выйдя из атаки и сблизясь со своими подопечными, отдал команду:

– Делать, как я!

Восьмерка его тотчас превратилась из наблюдателей в активных участников схватки. Воодушевленные примером своего ведущего, «яки» быстро вынудили противника спасаться бегством.

После приземления Новиков тут же – как говорится, по горячим следам – устроил разбор «учебно-показательного» боя, подробно объяснив, что именно привело к быстрому успеху.

– Если бы я ударил не по флагману, а по отставшему «лаптежнику», немецкие воздушные стрелки успели бы поставить заградительный огонь. Это во-первых. Во-вторых, атаковать «юнкерсы» надо с ходу и на максимальной скорости, стрелок в таком случае либо не успеет открыть огонь, либо не сможет вести его прицельно, – стоя у доски с наскоро набросанной мелом схемой боя, загибал пальцы Новиков. – И в-третьих, бить надо с короткой дистанции, но так, чтобы не попасть в зону взрыва, если снаряды угодят в бомбовый груз… Ну а остальное все сами видели. Вопросы есть?

Вопросов не оказалось. Зрители и одновременно участники разбираемого боя смотрели на своего наставника с восхищением: Герой Советского Союза майор Новиков провел на их глазах один из самых убедительных и доходчивых уроков, какой только можно было себе представить.

Помимо оригинального метода передачи боевого опыта, с таким блеском продемонстрированного Новиковым, существовал и более простой, хотя, конечно, не столь результативный по массовости своего охвата способ, когда более опытный летчик летел парой с недостаточно обстрелянным новичком. Хотя, конечно, пара, чтобы стать максимально эффективной, должна быть хорошо слетанной. Но ведь и новичков учить тоже кому-то нужно…

Я обычно брал с собой всякий раз нового ведомого.

После взятия станицы Крымская наши войска готовились к прорыву так называемой Голубой линии – основного оборонительного рубежа противника, где враг оказал упорное сопротивление. Основная роль в операции отводилась частям 37-й армии. Им предстояло нанести удар севернее станицы. С юга их прикрывала 56-я армия. Намеченный прорыв Голубой линии представлял возможность разгромить группировку противника и освободить от захватчиков Таманский полуостров.

Наступление началось 26 мая, и уже к середине дня наши войска, захватив первую и вторую позиции вражеской обороны, продвинулись на участке прорыва на глубину 3 – 5 километров. Стремясь сбить темп наступления и остановить дальнейшее продвижение советских войск, противник к исходу дня перебросил в район боев с аэродромов юга Украины большое количество бомбардировщиков, в результате чего немецкому командованию удалось сосредоточить против войск Северо-Кавказского фронта, вместе с имевшейся в его распоряжении авиацией, около 1400 самолетов[6]6
  См.: Советские Военно-воздушные силы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг. С. 168.


[Закрыть]. Так началось третье, и последнее, на Кубани воздушное сражение, которое, не ослабевая ни на один день, длилось без малого две недели, вплоть до 7 июня.

Наряду с выполнением главной задачи прикрывать войска с воздуха, не давая вражеским бомбардировщикам и штурмовикам активизировать свои действия в районе боев, наша авиация осуществила серию ударов по аэродромам противника. В штурмовке аэродромов принимали активное участие и истребители 3 иак.

Командующий 4-й воздушной армией генерал К. А. Вершинин высоко оценивал предпринятые усилия истребителей корпуса. Впоследствии в книге своих воспоминаний он писал:

«Для того чтобы снизить активность вражеской авиации, мы организовывали налеты наших ночников на немецкие аэродромы и дополняли их на рассвете ударами штурмовиков и истребителей… Генерал (речь идет обо мне. – Е. С.) так распределил обязанности своих ведомых: восьмерка атакует самолеты на стоянках и на взлетной полосе, три экипажа подавляют огонь зенитной артиллерии, пара во главе с командиром корпуса прикрывает всю группу, управляет ее действиями и после штурмовки контролирует результаты ударов».

План налета на аэродром Анапы, о котором шла речь в воспоминаниях командарма, мы разработали в штабе корпуса особенно тщательно, с детальным учетом возможного хода событий. В группу из десяти Як-7б, способных нести бомбы и реактивные снаряды, отобрали летчиков, обладавших навыками ночных полетов. Взлетать решили затемно, чтобы оказаться над целью сразу же, как только займется рассвет. Таким образом, основная часть маршрута приходилась на предутреннее время суток, что давало возможность застать противника врасплох и не дать ему поднять самолеты в воздух. Подробно разработана была и сама штурмовка. В домашнем архиве у меня сохранилась копия схемы, где размечены не только цели и подходы к ним, но и последовательность ударов по объектам в процессе первой и второй атак истребителей.

Надо сказать, что аэродром Анапы досаждал нам уже давно. Близко расположенный к зоне боевых действий, он позволял врагу быстро наращивать силы, когда того требовала обстановка в воздухе. Обнаружить же и предупредить наши истребители о подходе подкреплений противника с этого аэродрома обычно не удавалось из-за недостатка времени. Поэтому летчики, которых я отобрал в группу штурмовки, заранее предвкушали возможность разделаться с врагом в его же логове.

Ночь на 4 июня выдалась темной, небо затянуло облачностью, но дождя не было. Едва оторвавшись от земли и взяв курс на Анапу, мы выключили аэронавигационные огни и практически растворились во тьме предрассветного неба. В ударную группу вошли истребители 43-го полка, которым командовал майор А. А. Дорошенков. Он и вел восьмерку. Мы с ведомым лейтенантом С. П. Калугиным шли выше. Наша пара должна была прикрывать основную группу, если бы немецкие истребители все же успели подняться в воздух.

Но они не успели.

К аэродрому мы подошли в тот момент, когда рассвет едва только забрезжил. В серых сумерках размыто обозначилась взлетная полоса, в стороне от которой проглядывались стоянки с «мессерами» – их тонкие, как бы вытянутые силуэты ни с чем не спутаешь. Тут же – капониры с бомбардировщиками…

Восьмерка Дорошенкова с ходу перешла в пикирование. Почти одновременно со взрывами на аэродроме открыли огонь и вражеские зенитки. Но часть бомбардировщиков уже горит, а «яки», выходя боевым разворотом в сторону моря, готовятся к повторной атаке. Мы с Калугиным фотографируем полосу и горящие в капонирах «юнкерсы». А Дорошенков продолжает делать свое дело. Вторая атака. Три машины пикируют на зенитные батареи, остальные пять «яков» повторяют удар по аэродрому. Внизу не меньше десятка костров, в нашей группе потерь нет…

Перевожу в пикирование и свою машину: у нас с Калугиным, в отличие от восьмерки Дорошенкова, боезапас еще в полном комплекте. Не назад же везти… Земля стремительно приближается, а вместе с ней и целехонький пока «юнкерс». Жму на гашетку… Там, где только что стоял бомбардировщик, – клубы багрового пламени. Калугин поджигает еще один… Теперь все. Пора возвращаться…

В налетах на вражеские аэродромы истребители корпуса принимали участие довольно часто. Таким образом, «яки» наши освоили в небе Кубани новую для себя профессию – штурмовку наземных целей.

Продолжали бить фашистских стервятников и в воздухе. За период с 25 мая по 7 июня силами 4-й воздушной армии было уничтожено 315 вражеских самолетов. А всего с 17 апреля по 7 июня противник потерял 1100 самолетов[7]7
  См.: Советские Военно-воздушные силы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг. С. 170, 171.


[Закрыть].

В ожесточенных боях наша авиация не только сумела завоевать и удерживать господство в воздухе, но и нанесла противнику значительный урон.

«В результате воздушных сражений, – отмечалось в приказе Военного совета Северо-Кавказского фронта от 21 июня 1943 года, – победа бесспорно осталась на нашей стороне. Противник не добился своей цели. Наша авиация не только успешно противодействовала врагу, но одновременно вынудила немцев прекратить воздушные бои и убрать свою авиацию».

Кубань, помимо всего, стала хорошей школой боевого мастерства для летчиков нашего корпуса. Вместе с воздушными бойцами 4-й воздушной армии они совершенствовали приемы боя и тактику воздушных сражений. Именно в эти дни возник, а затем и получил широкое распространение метод эшелонирования групп истребителей по фронту и по высотам, который получил название «кубанская этажерка». Сейчас трудно сказать, кому принадлежит «авторство» тактического новшества, применение которого давало нашим истребителям ряд преимуществ в маневрировании силами. Хочу лишь отметить в этой связи командира 265-й истребительной дивизии полковника А. А. Корягина, который наряду с другими высказал мысль о целесообразности подобного построения боевых порядков и настойчиво проводил ее в жизнь, пока она не получила всеобщего признания.

В архивах корпуса сохранилась составленная в конце апреля начальником оперативного отдела полковником И. В. Обойщиковым схема «Организация прикрытия войск 3 иак в районе Новороссийск, Мысхако». Она явилась результатом большой совместной работы офицеров штаба, решавших задачу как можно надежнее прикрыть плацдарм от налетов вражеской авиации. Именно в ней, в этой схеме, получил впервые свое документальное выражение принцип новой тактики – рассредоточение барражирующих групп истребителей по высотам до пяти тысяч метров. Смысл подобного построения сводился первоначально к тому, чтобы получить эффективную возможность усиливать ведущую бой группу истребителей за счет самолетов, находившихся этажом выше. Используя запас в высоте и быстро набирая на пикировании максимальную скорость, они, таким образом, оказывались в наиболее выгодном положении для неожиданной и стремительной атаки. Именно такой боевой порядок и стал с легкой руки командарма Вершинина, первым пустившего в оборот этот термин, впоследствии называться «кубанской этажеркой». А уж в ходе дальнейшего его применения в условиях постоянно менявшейся боевой обстановки постепенно выявлялись все новые преимущества, которыми он потенциально обладал.

Наряду с «кубанской этажеркой» применялось рассредоточение по фронту с одновременным эшелонированием по высоте и для подразделений типа авиационной эскадрильи. Этот метод возник и получил распространение тоже в дни кубанских сражений. Но при внешнем сходстве он во многом отличался от «этажерки». Боевой порядок подразделения строился в интересах тактической и огневой связи, что не позволяло разнести на значительную высоту и в несколько ярусов не только звенья самолетов, но даже отдельные пары. Кроме того, подразделение обычно выполняло какую-то одну задачу, которой и определялся боевой порядок. «Этажерка» же, включавшая в себя сразу несколько групп истребителей, предназначалась для решения многоцелевых задач, и любая из ее групп была в любой момент готова и к перехвату бомбардировщиков, и к отражению налета штурмовиков, и к борьбе с истребителями противника. Именно поэтому рассредоточение на относительно большие дистанции и интервалы, а также многоярусное эшелонирование по высотам преследовало в ней совершенно иные цели и становилось возможным только тогда, когда в воздухе имелось по крайней мере несколько эскадрилий или групп истребителей.

Отрабатывались в небе Кубани и другие прогрессивные по тем временам методы воздушного боя. Среди них, к примеру, можно назвать вертикальный маневр, который постепенно становился основным оружием летчиков. Окончательно подтвердилась и ведущая роль пары как боевой тактической единицы. Применявшиеся прежде сомкнутые боевые порядки, где господствовала зрительная, или, как ее еще называли, локтевая, связь, не позволяли проявить во всей полноте боевые качества новых скоростных истребителей, сковывали свободу маневра и инициативу летчиков. Отчасти это стало ясно еще в ходе Сталинградской битвы, когда в качестве тактической единицы рекомендовалось применение пары истребителей. Практика воздушных боев на Кубани окончательно подтвердила эту истину. Специальным приказом командования 4-й воздушной армии были узаконены основные тактические принципы, накопленные и многократно подтвержденные в ходе сражений: шире использовать во время боевых действий истребителей свободную охоту, считать основой боевого порядка свободно маневрирующую пару, предоставлять ей максимум самостоятельности и инициативы в процессе боевых действий… Подбор пар, слетанность ведущего и ведомого, практика взаимодействия в бою между парами в группе стали основой работы командиров по обучению летного состава. Один за другим отпадали уже изжившие себя шаблоны и стереотипы, сковывавшие боевые возможности новых истребителей. Ведь дело порой доходило до того, что летчикам определяли в штабах не только районы барражирования, но и высоты, скорости истребителей, а при составлении пар чуть ли не перед каждым новым вылетом заново комплектовали их состав, меняя в них ведущего или ведомого… Но все эти нелепицы, повторяю, изживала сама жизнь.

Опыт боевых действий на Кубани наглядно показал, что воевать по старинке больше нельзя; и наша авиация на деле доказала, что способна быстро и эффективно перестроиться. Внесли свой весомый вклад в этот непростой процесс и летчики 3-го истребительного авиационного корпуса.

Освобождая Родину

После Кубани 3 иак, пополненный людьми и техникой, был переброшен на Южный фронт в оперативное подчинение 8-й воздушной армии.

К концу августа войска Южного фронта, взломав сильно укрепленную оборону противника на реке Миус и продвинувшись в западном направлении на 50 километров, выбили немцев из Таганрога. Разгром таганрогской группировки врага ускорил отступление фашистских захватчиков из Донбасса. В сентябре войска фронта, преследуя противника и пройдя с боями весь Донбасс, вышли к реке Молочная.

– Задача фронта прорвать вражескую оборону на рубеже реки Молочная, отрезать немцев в Крыму, выйти на нижнее течение Днепра и форсировать его, – кратко обрисовал обстановку командующий 8-й воздушной армией генерал Т. Т. Хрюкин, когда я прибыл в штаб армии. – Вашему корпусу предстоит прикрывать с воздуха войска 5-й ударной армии генерала Цветаева и 2-й гвардейской генерала Захарова. А также обеспечивать боевые действия конно-механизированной группы генерала Кириченко, когда ее введут в прорыв.

26 сентября войска Южного фронта возобновили наступление. Главный удар на оборонительном рубеже реки Молочная наносился частями 5-й ударной, 44-й и 2-й гвардейской армий.

Надо сказать, что река Молочная, вопреки присловью, берега имела отнюдь не кисельные. Особенно если иметь в виду обрывистый западный берег, по кручам которого проходил передний край противника. Рубеж этот являлся частью пресловутого Днепровского вала, прикрывавшего мелитопольско-каховский плацдарм и лежавший за ним кратчайший путь к Крымскому полуострову. За ним немцы намеревались отсидеться в течение зимы, чтобы тщательно подготовиться к планируемому ими весеннему наступлению. Как весь Днепровский вал, пересекавший с севера на юг запорожские степи, так и его южная оконечность, проходившая по западному берегу реки Молочная, могли служить образцом немецкого военно-инженерного искусства. Оборона здесь, на Молочной, была у противника мощная и хорошо развитая. От добротно построенных, зарытых в землю бункеров, охранявшихся на поверхности танками и самоходными штурмовыми орудиями, тянулись к густой сети траншей и окопов многочисленные ходы сообщения. Словом, нашим войскам предстояла тяжелая работа, что, в свою очередь, накладывало особую ответственность на летчиков корпуса, главной задачей которого являлось надежное прикрытие с воздуха наступавших частей.

И мы делали все, что могли. Перехватывали на подходах вражеские бомбардировщики, сопровождали свои, штурмовали наземные цели сами, прикрывали от истребителей работу нашей штурмовой авиации, вели разведку… И все же меня, честно говоря, в те дни больше всего беспокоили конники генерала Н. Я. Кириченко. Взаимодействовать с кавалерией, которой предстояло действовать в тылу врага, мне прежде не приходилось.

Надо сказать, что прикрытие кавалерийских частей с воздуха – задача крайне нелегкая. Коня ни в щель, ни в укрытие не спрячешь. Всадник во время налета вражеской авиации укроется, переждет. А лошадь вся на виду, причем достаточно даже легкого пулевого ранения или попадания осколка, чтобы вывести ее из строя. Поэтому кавалерия была весьма уязвима для атак с воздуха и несла большие потери. К тому же истребителям, прикрывавшим ее, приходилось летать с аэродромов, значительно удаленных от места боевых действий. Возникала проблема с горючим – в тылу у противника баки не заправишь. Не говоря уж о том, что при необходимости на вынужденную придется идти на вражеской территории…

И все же, забегая вперед, берусь утверждать, что летчики корпуса с честью справлялись с подобного рода заданиями. Кавалерийские части, с которыми нам приходилось взаимодействовать не только на Украине, но и позже, в Крыму, а затем в Белоруссии, если и несли временами потери от налетов вражеской авиации, то относительно небольшие. Прикрывать их с воздуха наши летчики научились вполне надежно.

После прорыва рубежа на реке Молочная конно-механизированная группа, в состав которой входили 4-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Н. Я. Кириченко и 4-й гвардейский мехкорпус генерала Т. И. Танасчишина, ушла в тыл противника – голые, выжженные солнцем степи, где не только редкие по здешним местам перелески, но даже сады немцы вырубили под корень. Укрыться при всем желании негде. В связи с этим и кавалерия, и танки действовали рассредоточенно, нанося быстрые, внезапные удары по противнику, чаще всего под прикрытием темноты. А в светлое время суток истребители корпуса брали их под свою защиту. Прикрытие осуществлялось комбинированно. В ход шли все способы. Надежно действовала отработанная на Кубани «этажерка», верхний ярус которой мы поднимали порой до 6000 метров, где истребители барражировали на экономичной с точки зрения расхода горючего скорости и могли за счет высоты обнаружить приближавшегося противника еще издали. Применялась свободная охота, когда вражеские самолеты перехватывались на дальних подступах. Блокировали или штурмовали аэродромы…

И все же полностью оградить кавалерию от налетов вражеской авиации не удавалось. Потерь от налетов с воздуха у кавалеристов было немного, но свести их на нет наша истребительная авиация, понятно, не могла. И случись же такое! Группа «юнкерсов» прорвалась в район действия одной из кавалерийских частей, которую прикрывал полк Николаенкова в тот самый час, когда в полку присутствовало высокое начальство. Николаенков, спеша прийти на помощь конникам, допустил второпях ошибку: поднял группу истребителей и отдал по радио приказ атаковать с ходу, когда у «яков» не было еще ни высоты, ни скорости. «Мессершмитты» прикрытия воспользовались этой оплошностью и сбили два наших истребителя.

На другой день по распоряжению начальства в полк приехали два следователя из военного трибунала. Приговор оказался жестким: командиру полка за неграмотное руководство воздушным боем – двенадцать лет лишения свободы; ведущему группы – восемь лет «за проявленную трусость». Наказание надлежало отбывать после окончания войны, а пока оба летчика переводились в штрафные роты.

Дивизией, в состав которой входил полк Николаенкова, в то время командовал полковник Корягин. Он еще в период кубанских боев сменил прежде занимавшего эту должность полковника Коробкова. А немного позже произошла замена и в другой дивизии корпуса: комдивом там вместо Лисина стал Орлов. Но и Корягин и Орлов, воевавшие в корпусе с первых дней его формирования, хорошо знали своих людей, и тот и другой готовы были за них, как говорится, в огонь и в воду. Корягин, короче, с приговором не смирился.

– Комэск Федоров – трус! Комполка Николаенков – партач, не разбирающийся в летном деле! Да что они знают о наших людях, эти следователи?! – громогласно возмущался комдив. – А видели они, как тот же Федоров недавно шестеркой против сорока «юнкерсов» дрался?! Как «мессер» из прикрытия срезал?! Как пять фашистских бомберов его группа в тот раз угробила?! Да и Николаенков тоже. И боец отважный, и командир опытный. Ну, погорячился, ну, поспешил… С кем не бывает. А тут – сразу в штрафбат! А летать, фрицев бить кто будет?! Эти следователи, что ли?!

Я отлично понимал, что Корягин ждет от меня вмешательства. Впрочем, я и сам считал, что с Николаенковым и Федоровым обошлись незаслуженно круто. Да и позиция комдива мне импонировала: если не командир, так кто же тогда будет защищать своих подчиненных?! Да, Николаенков допустил ошибку, рассуждал я. Но ошибку совершили и следователи. Их выводы скоропалительны и основаны лишь на формальной стороне дела, без учета личности тех, кого они столь поспешно решили осудить. Корягина необходимо поддержать.

Но следователей переубеждать было уже поздно: приговор вынесен. И я отправился к командарму Хрюкину. Вместе с ним нам в конце концов удалось добиться, чтобы осужденных летчиков оставили в корпусе, предоставив им возможность в боях искупить свою вину. Надо сказать, что оба они достойно сражались и били врага в воздухе до последнего дня войны. А после войны необходимость в исполнении приговора отпала сама собой: и Николаенков, и Федоров многократно доказали свою преданность Родине, проявив при ее защите от фашистских захватчиков и личное мужество в боях, и высокое летное мастерство…

А боевые действия между тем продолжались. И с Федоровым вскоре мне довелось участвовать в одном из боевых вылетов, весьма характерных для боевой работы тех дней.

Однажды летчики А. Т. Тищенко и И. В. Федоров обнаружили сразу два вражеских аэродрома, на которых скопилось множество техники. О своем решении штурмовать их я доложил Хрюкину.

– Добро! – согласился он. – Но пусть обе группы ведут на штурмовку наиболее опытные летчики. Противовоздушная оборона там наверняка мощная.

Командарм оказался прав. Едва я вывел группу на аэродром, немцы открыли сильнейший заградительный огонь из зениток. Пары «яков» одна за другой пикировали на летное поле, сбрасывая бомбы и поливая его из пушек. На аэродроме возникли пожары. Вражеские самолеты горели и на стоянках, и на взлетной полосе…

Внезапно в воздухе появились откуда-то «мессершмитты». Моя четверка прикрытия тут же связала их боем, чтобы не дать немцам помешать продолжавшей штурмовку ударной группе. Часть «эрликонов» к тому моменту уже была подавлена, а остальные прекратили огонь, опасаясь попасть в своих. Воздушная схватка оказалась недолгой. Немцы, потеряв две машины, видимо, решили, что с них достаточно, и вышли из боя.

Нам тоже было пора. Ударная группа успела выполнить свою задачу, и я отдал приказ возвращаться домой.

Когда мы взяли курс к себе на аэродром, кто-то из летчиков заметил дыру на плоскости моего «яка», – атакуя «мессера», я проскочил вперед и попал под стволы его ведомого. Повреждения, как мне показалось, были незначительными, и я продолжал вести бой до конца.

– У «Дракона» пробито крыло и отбит элерон! – услышал я теперь в наушниках шлемофона. И тут же голос Тищенко:

– «Дракон»! Держаться можете?

– Все в порядке. До аэродрома дотяну, – отозвался я.

– Если что, идите на вынужденную. Вывезем!

Я видел, как перестроились истребители, и два «яка» зашли один слева, другой справа от моей машины. Так и не спускали с меня глаз, пока летели до аэродрома.

Когда я приземлился и зарулил самолет на стоянку, выяснилось, что покалечили мой «як» довольно основательно. Просто чудо, что обошлось без вынужденной.

Летчиков я за заботу поблагодарил. А самому досталось от командарма.

– Вас на командном пункте разыскивают! А вы где-то там, над территорией противника, аэродром штурмуете, – узнав о случившемся, принялся распекать меня Хрюкин. – Вы же командир корпуса!

– Выходит, товарищ генерал, комкора вы и за летчика не считаете? Во всяком случае, за хорошего летчика?

– Не понял! – удивился Хрюкин. – Что вы имеете в виду?

– Ваши собственные слова, товарищ генерал. Вы же сами перед вылетом распорядились, чтобы штурмовку аэродромов возглавили наиболее опытные летчики.

Хрюкин рассмеялся:

– Ладно, Савицкий! Считай, поймал на слове. Только ты все же поосторожнее как-нибудь в следующий раз…

Командарм, конечно, понимал, что призывы к осторожности во время боевых вылетов звучат, мягко говоря, чисто риторически, но и в его положение тоже надо было войти. С одной стороны, он не желал рисковать жизнью одного из своих помощников, а с другой – не хотел запрещать мне летать.