Текст книги "Полвека с небом"

Пришлось до весны зимовать в палатках.

А с наступлением весны развернули строительные работы. Строились основательно. Именно там и так, как и предсказывал при первой встрече комдив Фроловский– и клуб, и дома для командного состава, и казармы для красноармейцев. А летное поле привели в порядок еще зимой… Только вот пожить во вновь отстроенном военном городке довелось совсем недолго. Меня вскоре назначили командиром 61-го отдельного отряда особого назначения.

Мне только что исполнилось двадцать шесть лет, и назначение на новую должность, казалось, было своеобразным подарком судьбы если и не ко дню рождения, то к поре наступавшей зрелости. Кто в таком возрасте не мечтает о самостоятельности и связанном с нею чувстве ответственности – признаках того, что ты стал мужчиной и, следовательно, тебе можно доверить серьезное дело?! И хотя зрелость в те времена приходила куда раньше, чем в нынешние, все же должность командира отряда, да еще особого назначения, означала многое. И прежде всего то, что в меня верят. А раз так, то доверие это я просто не могу, не имею права не оправдать.

Однако трудности, поджидавшие меня, оказались не из тех, к которым я себя готовил. И если бы не помощь старших товарищей, таких, как комиссар отряда Степанов и заместитель по тылу П. И. Игнатов, не знаю, удалось ли мне бы с ними справиться.

Отряд стоял на впадающей в Амур таежной реке, и представлял собой самостоятельную воинскую часть. На вооружении его имелось сразу несколько типов самолетов, четырьмя из которых мне предстояло овладеть заново. Но не это меня страшило. Как летчик я чувствовал себя уверенно и знал, что в самые ближайшие сроки буду летать на любой имеющейся в отряде боевой машине. Меня тревожило совсем другое. Командир обязан отвечать за все. А значит, помимо профессиональной боеготовности летного состава на меня ложилась и куча малознакомых, а то и вовсе выпадавших из накопленного прежде опыта хозяйственных работ. Горючее, боеприпасы, жилье, питание, организация досуга и культурные мероприятия… Как и за что в первую очередь браться? Голова на первых порах у меня шла кругом…

Тут-то и пришли на помощь комиссар и мой зам по тылу. Особенно ценным для меня оказался опыт Игнатова. Петру Ивановичу было под сорок, опыт тыловой работы успел накопить солидный, и порой складывалось впечатление, будто для Игнатова просто не существует безвыходных положений.

– С жильем у нас все в порядке, – утешал он меня. – А остальное пустяки, справимся. Главное при здешних морозах – добротное жилье.

Насчет жилья Игнатов говорил сущую правду. Зимы здесь стояли суровые, и воспоминания о том, как мы жили первое время по прибытии на Дальний Восток в палатках, лучшим образом подтверждали справедливость, его слов.

Брезентовые палатки, на которые мы наращивали, обливая их водой, полуметровый слой льда, спасали нас от трескучих морозов лишь в том случае, если в чугунных печках-«буржуйках» круглосуточно горел огонь. В каждой палатке жили по четыре человека. Трое спят, а четвертый подкладывает всю ночь поленья. А ведь полеты на другое утро никто не отменит независимо от того, выспался ты или не выспался. Приходилось заниматься изобретательством. Сконструировал, помню, нехитрое устройство: приладил метровый кусок алюминиевой проволоки одним концом к стенке печки, а другой прикреплял к куску парашютной стропы, а ее – бельевой прищепкой к мочке собственного уха. У алюминия, как известно, велик коэффициент теплового расширениями, едва дрова прогорят, проволока остывала и, сокращаясь в длину, тянула спящего за ухо в сторону печки. Мигом проснешься! Мы потом этот «прибор», когда он получил широкое распространение, окрестили соответствующей абревиатурой: «СБЛ» – связь «буржуйки» с летчиком…

Здесь, по счастью, большой нужды в нем не было. На берегу стояли бревенчатые бараки, стены которых надежно удерживали тепло сами по себе, без каких бы то ни было доморощенных ухищрений.

И все же без изобретательства не обошлось и тут. Правда, оно имело отношение к куда более серьезным вещам, чем неурядицы быта. В программу боевой подготовки летного состава отряда входили, естественно, полигонные стрельбы. Стреляли по силуэтам самолетов, намалеванных прямо на земле. Толку от таких стрельб, как я считал, было немного. А рядом с аэродромом находилось довольно большое озеро. И вот весной, когда сошел снег, я раздобыл старенький моторный катер и полторы тысячи метров троса, который мы связали воедино из множества кусков. К тросу прицепили плот, а на нем соорудили из досок макет автомашины – и движущаяся мишень готова. Катер буксировал плот, а я на И-16 проводил по нему стрельбы. Сперва, решил, научусь сам, а уж потом буду учить остальных…

Но затея моя получила огласку, и прибывший к нам с целью инспекции бригадный комиссар Шуляк принял почему-то ее в штыки. То ли перестраховывался, не желая брать на себя ответственность, то ли еще что, но, обвинив меня в воздушном хулиганстве, Шуляк предложил разобрать мое персональное дело в партийном порядке, на собрании коммунистов отряда. Сколько я ни пытался ему объяснить смысл задуманного, как ни убеждал в необходимости усложнить стрельбы, приблизив их к реальным боевым условиям, не помогло… Самоуправство, воздушное хулиганство – и все тут!

Сижу, слушаю обвинения, а сам думаю про себя: дожил! Молодой коммунист, командир отряда – и на тебе, в воздушные хулиганы попал! А подпевалы у начальства везде найдутся. Вслед за Шуляком слово взял командир взвода охраны: все те же оценки, те же обвинения по моему адресу, будто сговорились наперед с Шуляком.

Меня уж сомнения начали одолевать: может, не понимаю чего?! может, и впрямь не то делаю?! Не тот пример людям подаю?!

А дело, вижу, совсем худо оборачивается. Выступавший комвзвода принятия мер требует:

– Предлагаю объявить коммунисту Савицкому выговор!

Совсем было я духом упал. И вдруг слышу громкий шепот комиссара отряда Степанова:

– Ничего не выйдет! Этот номер не пройдет.

Взял он слово. За ним стали выступать летчики. Говорили о том, что стрельбы по движущейся мишени необходимы не одному командиру, а всему летному составу отряда, что боевая подготовка от этого только выиграет, что не выговор нужно объявлять, а спасибо за полезную инициативу сказать… Ну и так далее…

Короче, партийное собрание, вопреки настояниям Шуляка, приняло решение одобрить мою идею, признав необходимым обучение по новому методу летчиков отряда. С души моей будто тяжелый камень свалился. Но главное, слушая выступления летчиков в поддержку моей инициативы, я всем существом сознавал силу сплоченности коммунистов отряда, их твердость и мужество в отстаивании интересов дела.

Вскоре молва о новшестве разошлась по всей округе. За опытом стрельб по движущимся мишеням стали приезжать командиры полков и отрядов. Там, где поблизости от аэродромов имелись подходящие водоемы, оборудовали такие же катера с макетами из досок и фанеры.

Уровень боевой подготовки в отряде повысился. Во-первых, возрос интерес к стрельбам; во-вторых, стрелять летчики стали более метко. И в-третьих, условия учебы приобрели характер, сближающий их с теми, что типичны для боевой обстановки – в воздушном бою цель, понятно, на месте не стоит…

После 61-го отдельного отряда особого назначения меня перевели в 29-й истребительный полк на должность заместителя командира. Командовал в то время полком майор В. М. Шалимов, а полк славился на весь Дальний Восток своим боевым прошлым и героической историей. В летописи полка можно было встретить такие громкие в авиации имена, как П. Н. Нестеров и В. П. Чкалов. Вооружен он был самолетами И-153, теми самыми «Чайками», на одной из которых летал незадолго до того знаменитый Чкалов.

Но и тут я долго не задержался. Меня неожиданно назначили на должность командира 3-го истребительного полка, стоявшего в тех самых местах, куда я всего каких-то два года назад прибыл командовать отрядом. Отрядом… А теперь полк! От такого, столь стремительного продвижения по службе хоть у кого голова закружится… И когда пришел приказ Наркома обороны о моем назначении, я, честно говоря, не знал, что и думать. Правда, 3-й истребительный считался далеко не лучшим на Дальнем Востоке полком. И теперь именно мне предстояло исправить дело.

Командир дивизии, в состав которой входил 3-й истребительный, полковник С. И. Руденко пожелал мне успеха и добавил в виде напутствия:

– Запомните хорошенько, Савицкий! С той самой минуты, как только в ваших руках окажется командирский жезл, каждый поступок ваш, каждое слово будут на прицеле у подчиненных. Командовать полком – служба тяжелая, но в армии одна из самых почетных.

Тщательно продумав и взвесив наперед то, что буду говорить перед полком, я не спал почти всю ночь, стараясь представить встречу с подчиненными. А речь свою затвердил наизусть.

Но утром, едва начал обход строя, понял, что все вылетело из головы. Ни единого, заготовленного с вечера слова не осталось. Может, и к лучшему, подумалось вдруг мне. Что толку от слов? Тут что-то посущественнее, чем слова, требуется… И я решил довериться своей интуиции. Вместо речи приказал подготовить самолет к вылету.

Взлетел. Под крылом вижу поле аэродрома, где выстроился самый аварийный в здешних краях полк, который – как я твердо решил – должен вскоре стать самым безаварийным, самым благополучным полком на свете! А про себя думаю: сейчас я вам покажу кузькину мать, запалю благородным соревновательным огнем ваши очерствевшие души… Надо же до такой жизни дойти! Ни самих себя, ни честь родного полка в грош не ставить!

Перед строем, понятно, таких слов не произнесешь. Вот и решил без них высказать, что было на душе: летчики же все-таки они, должны понять!

И я выложился до конца: показал, как надо летать. А что оставалось делать?! В полет тот вложил буквально все, что успел накопить. Будто самый важный, самый главный экзамен в жизни сдавал. А когда почувствовал, что хватит, – отошел в сторону и, набрав на пикировании скорость, перевернул машину над самой землей и так – вверх шасси – пронесся над летным полем и задранными головами своих подчиненных.

А когда приземлился и вылез из машины, только и сказал:

– Вот так и будем летать…

Не знаю, может, и не следовало всего этого делать. Но летчики меня поняли.

Задеть за живое, разбередить самолюбие – способ, в общем-то, всегда действенный. Но я понимал, что на одном этом далеко не уедешь. Ошарашить человека можно раз, ну, два… Кому-то и этого достаточно. Оглянется на себя, спросит: а я что, хуже? из другого теста сделан? Глядишь, и вырвался из застоя, переломил инерцию. Ему и самому давно надоело дурака валять – внешний повод, толчок требовался… А дальше уж само пошло.

Но немало и таких, кто и загорается не вдруг, и горит медленно… Хотя среди летчиков, убежден, лодыри если и встречаются, то крайне редко. Не та профессия. И потому работой можно увлечь практически любого. Надо, чтоб только настоящая была работа. И убеждать – не наскоком да разносами, а живым делом.

Решил для начала попробовать повысить роль командиров звеньев, экипажей, других мелких подразделений. Работа не на один день, кропотливая, требующая настойчивости. Можно расшевелить постепенно весь полк, увлечь людей перспективой, втянуть в дело. И чувство личной ответственности, у кого оно поослабло, заново укрепить. Одновременно взялся и за дисциплину. Причем пример во всем старался подавать первым сам. Чем жестче требовательность к себе, тем легче требовать с подчиненных. Командир обязан отдавать все: свои знания, опыт, а если нужно, то и жертвовать чем-то личным. Полк для командира – все равно как семья, где у всех одна общая жизнь, одни интересы. Потому, видно, и говорил Руденко о том, что командовать полком тяжело, но почетно. Именно сочетание постоянной заботы о подчиненных с неуклонной требовательностью воспитывает у них чувство личной ответственности, ощущение причастности ко всему, чем живет коллектив. А вместе с тем и интерес к делу.

Повезло нам на командира дивизии. В целях совершенствования программы боевой подготовки Семен Игнатьевич Руденко постоянно проявлял личную инициативу, разрабатывая и осуществляя на практике различные новые формы. Всего сейчас не перечислишь и не назовешь. Расскажу для примера о том, что ярче всего запомнилось, сохранилось в памяти.

Хорошо помню, как проводились тогда стрельбы и бомбометание способом «через голову своих войск» – так мы его называли. Делалось это так. Во время учения две общевойсковые дивизии завязывают между собой встречный бой. В определенный момент руководство учений приостанавливает боевые действия, оставшаяся техника и люди одной из дивизий выводятся из боя, а на их место устанавливаются макеты именно так и в таком порядке, в каком дислоцировались на момент приостановки учений уцелевшие части и техника выведенной дивизии. Другая дивизия остается на исходных позициях, чтобы перейти в наступление сразу же после артиллерийской и авиационной подготовки. В назначенный час артиллерия наносит огневой удар по макетам, а вслед за этим вступает в дело авиация. Наша задача провести штурмовку переднего края условного противника через голову своих войск, расположенных на расстоянии 200 – 300 метров от передовой. Стоит ли говорить о чувстве ответственности, которое в подобных условиях ложилось на наших летчиков, когда они бомбили макеты «противника», вели по ним пушечно-пулеметный огонь. От них требовалась не только особая точность, но и высокое летное мастерство. Никто ни на секунду не упускал из виду, что под крылом атакующего цель самолета – не только макеты. Где-то совсем рядом расположена настоящая боевая техника, а в окопах поблизости залегли живые люди…

После штурмовки макеты осматривались, и та часть из них, которая оказалась поврежденной взрывами снарядов, бомб и пушечно-пулеметным огнем, убиралась, а на поле боя взамен выводилась только та техника и то количество живой силы условного противника, что уцелели после артобстрела и штурмовки авиации. После этого учения продолжались, а их исход позволял наглядно судить об эффективности применения артиллерии и авиации.

Стрельбы такие проводились часто, и наш полк в них регулярно участвовал, что давало возможность летчикам совершенствовать свое боевое мастерство в условиях, максимально приближенных к боевой обстановке.

В состав полка тогда входил 61 самолет. В основном это были И-16 и И-16бис. Радиосвязи эти машины не имели, а следовательно, поддерживать между собой контакт в воздухе не могли. Но верно говорится, нет худа без добра. Трудности, которые приходилось преодолевать летчикам во время полетов из-за невозможности радиообмена, шлифовали и оттачивали их летные навыки как нельзя лучше. Несложно представить себе, какое искусство требовалось от летчиков, когда ночью с двух аэродромов поднимались одновременно все машины, собирались по заранее разработанному плану поэскадрильно и шли по замкнутому маршруту до полной выработки горючего в баках.

Осуществлялись и бреющие полеты, когда на высоте 20 – 30 метров эскадрильи шли не вдоль железнодорожной линии, которая могла бы служить ориентиром, а над глухой, никем не меренной и никем не хоженной тайгой – в районах, отмеченных на картах белыми пятнами. Причем надо учесть, что в подобных полетах использовался обыкновенный магнитный компас. Идешь маршрутом по треугольнику, а про себя думаешь: вдруг где-нибудь под тобой в тайге рудные залежи, о которых не только ты, но и ни один геолог слыхом не слыхивал! Компас и без того погрешности в показаниях дает, а если к тому же и магнитная аномалия… Но от аномалий нас, как говорится, бог миловал, а естественные погрешности компаса мы научились учитывать. Словом, летали и ночью, и днем на бреющем, и с ориентирами, и без них – прямо над матушкой-тайгой; летали и совершенствовали мастерство, учились боевой работе в любой, самой сложной, подчас непредвиденно складывающейся обстановке. А время между тем шло…

И вот однажды после очередной инспекции наш 3-й истребительный получил отличную оценку по всем разделам учебно-боевой и политической подготовки.

Честно говоря, для меня это оказалось как гром с ясного неба. Я, конечно, хорошо отдавал себе отчет в том, что полк давно стал не тем, чем был когда-то. Время даром для нас не прошло. От прежней неразберихи и безответственности практически ничего не осталось. А что касается аварий, то мы о них и думать забыли… Честь полка для большинства летчиков стала святым делом. И все же первое место, а вместе с ним и переходящее Красное знамя Военного совета 2-й Отдельной Краснознаменной армии, которое нам вручили, – все это оказалось для нас хотя и чрезвычайно приятной, но неожиданностью. Не сразу поверилось, что заслужили.

Вполне соответствовало высокой награде и материальное поощрение. Комиссар полка, начальник штаба и командиры эскадрилий получили дорогие подарки, а мне вручили автомобиль – знаменитую по довоенным временам эмку. Помимо того мне вручили для награждения личного состава полка изрядную сумму – сто пятьдесят тысяч рублей; на них мы после недолгих размышлений купили с комиссаром Федоровым золотые наручные часы – каждому летчику полка, и карманные серебряные – для техников самолетов.

Однако как показало ближайшее же время, изобильный рог милостей судьбы на этом не оскудел. Мне вскоре предложили, присвоив очередное воинское звание, принять командование 31-й истребительной дивизией. Должен сказать, что в 28 лет подобным назначением может похвастать далеко не каждый. Но мне было не до хвастовства. Дивизия насчитывала пять полков, и все это огромное, сложное хозяйство свалилось внезапно на мои плечи. Какое уж тут хвастовство, тем более что оно вообще несвойственно моему характеру… В пору за голову хвататься. Шутка ли, целая дивизия! Справлюсь ли? Вот вопрос, который волновал меня тогда больше всего. Все остальное отступило на второй план. Да какое там на второй – на десятый! Почивать на лаврах я никогда не умел. Да и не того от меня ждали! Ну удалось поднять полк, вернуть ему доброе имя… А дальше? Повторять пройденное? Но во-первых, не один я вызволял из рутины и запустения полк. Сколько у меня там было единомышленников, оказавших в наиболее трудное время поддержку, – всех не перечислишь и не назовешь! А во-вторых, полк не дивизия: и масштабы совсем иные, и стиль работы придется менять… Хватит ли на все сил, знаний и опыта?

А в довершение всего я был не просто до неприличия молод для новой должности, но и по званию оказался куда ниже иных своих подчиненных. В петлицах у меня красовалась одиа-единственная шпала, а комиссар дивизии носил ромб, начальник политотдела – четыре шпалы. Входит кто-нибудь из них ко мне в кабинет, а я, как младший по званию, вскакиваю, чтобы стоя приветствовать старшего. Годами отработанная привычка срабатывала помимо воли, автоматически. Жизнь мою, понятно, это не упрощало. Правда, надо отдать должное той чуткости и деликатности, с которой старшие и по званию, и по возрасту подчиненные – скажем, тот же комиссар или начальник штаба – помогали мне на первых порах эту разницу сглаживать. Потом, конечно, и сам привык, отношения установились нормальные…

Выручала, как всегда, работа. Ее вскоре навалилось сверх головы. Дивизия перевооружалась. Ранней весной 1941 года в полки стали поступать новые истребители ЛаГГ-3. В ту пору это был самолет экстра-класса. На нем стояло мощное современное вооружение, значительно превосходящее то, что имелось на истребителях И-16. А скорость достигала 549 километров в час, тогда как И-16 развивал 462 километра в час.

Большинство из нас восхищались возможностями новой боевой машины, но часть летчиков считала ее несколько тяжеловатой и менее маневренной, чем И-16. Да и в управлении она была сложнее. Когда я, собрав на Центральном аэродроме командиров полков и эскадрилий дивизии, выполнил на ЛаГГ-3 все фигуры высшего пилотажа, один из командиров полка Печенко сказал:

– Фигуры красивые, а все-таки И-16 ему хвоста надерет!

Оглядев лица летчиков – многие из них в душе были согласны с мнением Печенко, – я понял, что не остается ничего другого, как доказать преимущества нового истребителя делом. И чтобы разом покончить со спорами, предложил подготовить к полету И-16 и провести над аэродромом учебный бой. Противником моим, естественно, вызвался стать Печенко.

Взлетели. Сходимся на встречных курсах, делаю горку – и И-16 сразу же оказывается подо мной: скороподъемность ЛаГГ-3 куда выше. После переворота захожу «противнику» в хвост. Но Печенко не успокаивается. Считает, видимо, что ему просто не повезло. Расходимся по-джентльменски в стороны. Но через несколько минут я вновь у него на хвосте. Что только Печенко не делал, результат неизменно оставался тот же!

Когда сели, по лицам вижу – настроение у летчиков изменилось. Только Горлов, еще один командир полка, нетерпеливо переминается с ноги на ногу, поглядывая в сторону И-16. Чтобы не оставлять ни малейших сомнений, предлагаю попробовать и ему. Горлов охотно соглашается: по всему видно, только этого и ждал. Не знаю, что им руководит, на что надеется, но понимаю: в споре необходима последняя точка.

А в воздухе все повторяется. Разница в скорости дает о себе знать. И не только в скорости. Преимущества нового истребителя бесспорны и в других отношениях. Горлов делает все, что в его силах, но ЛаГГ-3 для него неуязвим. Раз за разом я неизменно заканчиваю тем, что намертво вцепляюсь противнику в хвост.

Вопрос, как говорится, окончательно исчерпан.

После приземления летчиков интересует лишь одно: когда «лаги» поступят в остальные полки?

Вслед за истребителями конструкции Лавочкина мы стали получать и модернизированные самолеты И-153 с ракетным вооружением. Скорость у этого биплана с убиравшимся в полете шасси была поменьше – около 440 километров в час, зато ракетные снаряды зарекомендовали себя поистине грозным оружием. Под каждой плоскостью подвешивалось по четыре эрэса, которые, когда попадали в цель, оставляли от нее одни лишь воспоминания. Но попадать они стали далеко не сразу.

Первые стрельбы по наземным целям дали плачевный результат: все реактивные снаряды с завидным постоянством шли мимо. Подключив к делу инженера по вооружениям Лившица, мы вскоре пришли к выводу, что прицел, поставленный в расчете на стрельбу из пулеметов, не годится. Или, точнее, требует доработки. Ответа на посланный в связи с этим запрос в Москву ждать не стали. Путем подбора определили точки, которые накладывались на прицел в соответствии с расстоянием до мишени, и после этого провели повторные стрельбы. Успех превзошел все ожидания. Ракетные снаряды теперь точно поражали цель.

Позже в дивизии появился первый отечественный радиолокатор конструкции Слепушкина РУС-1, или, как называли его между собой приехавшие из Москвы инженеры, «Редут-1». Вообще говоря, радиолокаторы входили в состав артиллерии Дальневосточного фронта. Но командующий фронтом переподчинил их мне. «Редут» этот оказался довольно громоздким и размещался на четырех автомашинах, но зато имел довольно большую для того времени антенну, что увеличивало радиус действия. С его помощью можно было определить курс летящего самолета и расстояние от радиолокатора; высота полета тогда еще не определялась.

Техника оказалась не только громоздкой, но и довольно сложной в обращении. Основная трудность для нас заключалась в том, чтобы научиться различать на экране радиолокатора траекторию летящего самолета. У инженеров-москвичей это получалось сразу. А я, к примеру, сколько ни глядел на экран, кроме мелькания множества светящихся точек и черточек, ничего разглядеть не мог. А ведь с помощью радиолокатора предстояло управлять самолетами в воздухе…

Сперва мне даже показалось, что москвичи морочат мне голову: ведь смотрим-то мы на один и тот же экран, они что-то там видят, а я – нет. И как ни нелепо выглядело в моих глазах подобное предположение, однако я не удержался от того, чтобы его проверить. Поднимается, скажем, самолет в воздух, и москвичи тут же называют его курс и дальность от радиолокатора, а я по-прежнему ничего не вижу. В следующий раз распорядился, чтобы самолет выполнял маршрут, неизвестный заранее операторам, и, к моему удивлению, они опять правильно определили его курс и расстояние от станции. Ну что тут поделаешь – хоть смейся, хоть плачь!.. Но постепенно, благодаря настойчивым тренировкам, мы тоже научились пользоваться сложной экспериментальной техникой. А впоследствии, в конце 1940 – начале 1941 года, появились и более совершенные радиолокационные установки РУС-2.

Хватало забот и помимо освоения новой техники.

Еще командуя полком, я начал впервые задумываться о том, как лучше и надежнее организовать управление истребителями в условиях боевых действий.

Мысль эта укрепилась у меня, когда я облетывал аэродромы дивизии и помимо решения текущих задач, связанных с укреплением боеготовности, всякий раз интересовался вопросом, как командир полка намерен осуществлять управление самолетами в воздухе в случае боевых действий.

Ответы, мягко говоря, не изобиловали вариантами.

– Сам буду вместе с полком в воздухе, а на земле останется начальник штаба, – слышал обычно я.

– А откуда станет управлять боевыми действиями начальник штаба?

На этот вопрос и вовсе не удавалось получить сколько-нибудь вразумительного ответа. И причину тому следовало искать вовсе не в некомпетентности командиров полков, а в укоренившейся традиции, будто задумываться тут особенно не над чем, все вроде бы и так само собой разумеется. Иной раз весьма трудно заставить себя взглянуть на вещи под другим углом зрения.

Однако без этого, как я понимал, не обойтись. И не только я, разумеется. Как выяснилось позже, идея, которую я вынашивал, приходила в голову далеко не мне одному.

А я между тем, решив больше не откладывать, собрал совещание управления дивизией. Среди присутствовавших были бригадный комиссар Шаншашвили, начальник штаба дивизии полковник Пынеев, начальник политотдела полковник Соколов и некоторые другие руководящие работники. Рассказав о своем замысле, я предложил высказаться, у кого какие на этот счет будут соображения.

Сама мысль о строительстве командного пункта возражений ни у кого не вызывала. Кто-то поинтересовался, есть ли уже проект, кто-то стал уточнять детали… В общем, реакция оказалась такой, какую примерно я и ожидал.

Но когда речь зашла о практическом осуществлении моего предложения, возникли разногласия. Строить КП предстояло своими силами, иного пути я не видел.

– А специалисты где? А материалы? А необходимые средства, наконец? – загибал пальцы на огромной, растопыренной в негодующем жесте ладони Шаншашвили. – Горячку порешь, командир! Самим не справиться, строители нужны…

Но я настаивал на своем. Объект, как теперь говорят, неплановый, средств на него никто не отпустит… А если бы и отпустили, строителей в здешних местах сыскать непросто…

– Добиваться надо! – не соглашался бригадный комиссар. – КП не баня, нельзя в таком деле самодеятельностью заниматься…

Остальные либо отмалчивались, либо приняли сторону Шаншашвили. Кто при подобных обстоятельствах в самострой не верил, кто ответственность на себя брать не желал…

Наконец я не выдержал и в сердцах объявил, что дело, дескать, решенное и строить КП все равно придется. Одним словом, вопрос исчерпан.

– Кем решенное? – вскочил с места Шаншаншнли. – Начальство знает? У начальства был?

– Надежный КП не начальству, а прежде всего, нам самим нужен! – уклонился я от прямого ответа. И добавил уже официальным тоном: – Что же касается вашего особого мнения, завтра же доложу о нем члену Военного совета Желтову.

Затем распорядился назначить руководителем строительства заместителя начальника штаба и на том закрыл совещание.

С Шаншашвили до этого мы жили дружно, но теперь, видно, нашла коса на камень. Отступать я не собирался. И хотя о замыслах своих никому, в том числе и члену Военного совета Дальневосточного фронта Желтову, еще не докладывал, но в поддержке не сомневался. Что же касается специалистов, то зря комиссар пугает: проект есть, а люди в дивизии любых профессий найдутся – не боги, в самом-то деле, горшки обжигают… И со стройматериалами, если понадобится, тоже помогут, а леса и своего сколько хочешь – тайга вокруг…

С такими мыслями я и явился на другой день к Желтову. Доложил все по порядку. Слушал меня Алексей Сергеевич не перебивая, внимательно. А когда я закончил, сказал коротко:

– Идея верная. Идем к командующему.

Командующий Дальневосточным фронтом И. Р. Апанасенко тоже долго не раздумывал. Со свойственной ветерану и герою гражданской войны решительностью Иосиф Родионович заявил:

– Дело нужное. Строй. И сами поможем, и других заставим. А проект оставь. Сам утверждать буду.

Проект Апанасепко утвердил в тот же день, внеся, правда, в него существенную поправку – второпях забыли предусмотреть оборону КП на случай нападения противника. Возвращая подписанный проект, Иосиф Родионович вновь подтвердил своевременность задуманного строительства, а под конец добавил:

– Дату утверждения я специально днем раньше поставил, чтоб комиссар твой не шибко горячился. Строить-то вместе придется…

Но случилось так, что возводить КП дивизии пришлось не столько мне, сколько самому Шаншашвили, который, кстати, стал вскоре одним из самых активных сторонников строительства. А я нежданно-негаданно угодил в госпиталь.

Осень на Дальнем Востоке стоит короткая. После недолгих дождей ударили морозы, повалил снег… В один из таких дней я вылетел на И-16 в полк Печенко. Маршрут проходил вдоль Амура, который уже был скован льдом. Справа по курсу как раз показалась какая-то деревенька, когда мотор внезапно заклинило.

Садиться, кроме Амура, некуда, а без вынужденной не обойтись. Лед на реке неровный, в переметах снега, пришлось садиться на брюхо, не выпуская шасси. Вылез из машины, чувствую, морозец не шуточный. Одет, верно, я был тепло: меховой комбинезон, на ногах унты из собачьего меха. Прикинул направление и потопал в сторону деревни. А снег глубокий, идти по нему тяжело – ноги проваливаются чуть ли не по колено. По дороге, когда уже изрядно выбился из сил, на глаза мне попался здоровенный ствол поваленного дерева, да такой широкий, что не только присесть, даже прилечь можно. Я, по глупости, и прилег. Полежу, думаю, минут десять, переведу дух – и дальше… Но только лег, тотчас сморило сном. Не знаю, сколько прошло времени, но когда проснулся, понял, что худо мое дело. Вздохнуть не могу – в груди острая колющая боль; мокрый от пота комбинезон заледенел, стал жестким, будто скафандр… И вдруг слышу: собаки где-то неподалеку лают. Как позже выяснилось, каких-нибудь километр-полтора я до жилья не дошел.