Текст книги "Умирающие и воскресающие боги"

С другой стороны, не стоит обращать внимания на сочинения фригийцев, в которых говорится, что Серапис был сыном Харопы, дочери Геракла, а Тифон – сыном Эака и внуком Геракла. Достоин презрения и Филарх, писавший, будто Дионис первым привел из Индии в Египет двух быков, и одного из них имя было Апис, а другого – Осирис. Серапис же якобы – имя того, кто все упорядочивает, происходящее от “сайрейн” – слова, которое иные толкуют как “украшать” и “упорядочивать”. Все, что у Филарха, – бессмыслица, но еще большая бессмыслица у тех, кто говорит, что Серапис не бог, а названный этим именем саркофаг Аписа, и что есть в Мемфисе некие медные ворота, называемые вратами Забвения и Плача. Они открываются всякий раз, как хоронят Аписа, издавая при этом тягостный и резкий звук. Поэтому якобы, когда звучит любая медная вещь, нас охватывает волнение. Умереннее те, кто утверждает, что имя происходит от “сэбестай” и “сустай” и так или иначе обозначает движение всего сущего. Большинство же жрецов говорят, будто Апис и Осирис – одно, поучая и наставляя нас, что надо считать Аписа воплощенным образом души Осириса. Я со своей стороны полагаю, что если имя Серапис – египетское, то оно означает “радость” и “веселье”, и основываюсь на том, что веселые праздники египтяне называют сайрами. А Платон говорит, что Гадес получил свое имя, как бог благодетельный и радушный по отношению к тем, кто к нему попадает» («Исида и Осирис», 27–29).

Этимология имени нового бога темна; одни слышат в нем отзвуки Осириса, другие – Аписа, третьи – их обоих (см. цитированный выше фрагмент Плутарха, где он упоминает об отождествлении их жрецами). П. Элгуд предлагает еще одно толкование – не лишенное остроумия, но, по нашему мнению, ложное: «Имеется и более современная гипотеза о том, что Птолемей позаимствовал Сераписа в Вавилоне. Если верить Арриану, приводившему в своем сочинении довольно достоверные сведения, в этом городе существовало святилище Сераписа. Именно туда отправились Селевк и другие военачальники накануне смерти Александра, чтобы попросить бога сохранить ему жизнь. Когда Птолемей, возможно, принимавший участие в этом событии, стал придумывать имя для созданного им бога, он мог вспомнить о вавилонском божестве».

Арриан действительно пишет: «В дворцовых дневниках говорится, что Пифон, Аттал, Демофонт и Певкест, а затем Клеомен, Менид и Селевк легли спать в храме Сераписа, чтобы узнать у бога, не будет ли полезнее и лучше принести Александра в храм и умолять бога об излечении. Раздался голос, исходивший от бога; не надо приносить Александра; ему будет лучше, если он останется на месте. “Друзья” так и объявили; Александр же умер, словно смерть и была для него лучшим уделом» («Поход Александра», VII, 26). Обратим внимание на последнюю фразу – она нам пригодится при исследовании вопроса о «вавилонском Сераписе».

Пара фрагментов есть и у Плутарха: оба также связаны с последними днями жизни Александра: «Однажды Александр, раздевшись для натирания, играл в мяч. Когда пришло время одеваться, юноши, игравшие вместе с ним, увидели, что на троне молча сидит какой-то человек в царском облачении с диадемой на голове. Человека спросили, кто он такой, но тот долгое время безмолвствовал. Наконец, придя в себя, он сказал, что зовут его Дионисий и родом он из Мессении; обвиненный в каком-то преступлении, он был привезен сюда по морю и очень долго находился в оковах; только что ему явился Серапис, снял с него оковы и, приведя его в это место, повелел надеть царское облачение и диадему и молча сидеть на троне. Александр, по совету прорицателей, казнил этого человека, но уныние его еще усугубилось, он совсем потерял надежду на божество и доверие к друзьям» («Александр», 73–74).

«Питон и Селевк были посланы в храм Сераписа, чтобы спросить у бога, не надо ли перенести Александра в его храм. Бог велел оставить Александра на месте. На двадцать восьмой день (месяца даисия, т. е. 13 июня. – Е.С.) к вечеру Александр скончался» («Александр», 76).

Начнем со второго автора. С нашей точки зрения, Плутарх, как жрец, должен был бы верить в Сераписа как божество, не приурочивая начало его бытия к указу Птолемея; т. е. для Плутарха, скажем так, Серапис был всегда, поэтому и неудивительно, что он мог проявлять какую-то активность в Вавилоне. Тем паче что Плутарх жил намного позже смерти Александра, уже в нашу эру, а в «Исиде и Осирисе» пишет, что считает имя «Серапис» египетским. Так что вряд ли можно всерьез говорить о каком-то малоизвестном вавилонском божестве, «подарившем» имя божеству греко-египетскому. О «вавилонском Сераписе» вкратце упоминает и Иоганн Дройзен, не выдвигая, однако, этой версии и уподобляя его Иркаллу (Нергалу, божественному царю преисподней, супругу Эрешкигаль), к которому сошла богиня Иштар (за своим любимцем Таммузом, см. следующую главу), то есть Дройзен полагает, как мы считаем, что именем Сераписа греческими авторами (как царских «Дневников», так и Аррианом, и Плутархом) был просто обозначен местный вавилонский бог, владыка царства мертвых. Достаточно вспомнить, что именно в этой ипостаси – «заведующего умершими» – он практически и представлен у Арриана.

Бюст Сераписа. Музей Пио-Клементино. Ватикан

В своем «развитии» птолемеевский Серапис «пошел» по пути дальнейшего слияния со всеми возможными богами, включая владыку Олимпа – Зевса. Ф.Ф. Зелинский указывает на часто встречающуюся античную религиозную формулу – «Един Зевс-Серапис», которая «характерна и для этой эпохи, стремящейся уже к единобожию в иной форме, более простой и откровенной… Нам сохранена легенда, что в самый момент возникновения александрийского культа кипрский царь Никокреонт, обратившись к новому богу с вопросом, кто он, получил от него ответ: “Небо – моя глава, море – мое чрево, в землю упираются мои ноги; мои уши реют в воздухе, мои очи сияют солнцем”». В малоазийском Милете сохранились руины и фронтон храма еще более синкретического божества, чем сам Серапис, – Гелиоса-Сераписа (III в. до н. э.) – вообще шествие египетских богов в их эллинистических формах было поистине триумфальным, что по Малой Азии, что, позже, по всей Римской империи. Одна из первых надписей об этом (датируется примерно 305 г. до н. э.) обнаружена в малоазийском Галикарнасе. В своих странствиях по Турции мне нередко приходилось встречаться с культом этих божеств – в Эфесе, за библиотекой Цельса, у нижней агоры, некогда стоял храм Сераписа, а на государственной (верхней) агоре – храм Исиды; в Приене сохранился фундамент «храма египетских богов» – Сераписа, Осириса (интересно их разъединение в данном случае, порождающее вопрос: а точно был ли Серапис «реинкарнацией» именно Осириса? Впрочем, никаких скоропалительных выводов делать не будем, оставляем перечень на совести археолога Сюзан Байхан), Исиды, Гарпократа и Анубиса; в археологическом музее в Иераполисе (Памуккале) стоит статуя жрицы Исиды, а во дворе музея – божественный египетский сокол – Гор; в археологическом музее Анталии есть две прекрасные небольшие парные статуи Сераписа и Исиды с младенцем Гарпократом… Еще одним интересным сюжетом является слияния Сераприса с иным египетским божеством – змеевидным Агатодемоном.

Еще Александр Македонский планировал сделать последнего александрийским божеством, общим для греков и египтян, – именно эту идею, в конечном счете, и воплотил Птолемей с Сераписом, но этому предшествовал ряд интересных экспериментов. Змей почитали и греки, и египтяне, и даже иудеям они не были чужды (вспомним, конечно, не только райского искусителя, но и знаменитого Медного змия, остановившего при Моисее эпидемию). «Пристрастие» Александра к змеям объясняет Плутарх: «Однажды увидели также змея, который лежал, вытянувшись вдоль тела спящей Олимпиады (матери Александра. – Е.С.); говорят, что это больше, чем что-либо другое, охладило влечение и любовь Филиппа к жене и он стал реже проводить с нею ночи – то ли потому, что боялся, как бы женщина его не околдовала или же не опоила, то ли считая, что она связана с высшим существом, и потому избегая близости с ней. О том же самом существует и другой рассказ. Издревле все женщины той страны участвуют в орфических таинствах и в оргиях в честь Диониса; участниц таинств называют клодонками и мималлонками, а действия их во многом сходны с обрядами эдонянок, а также фракиянок, живущих у подножья Гемоса (этим последним, по-моему, обязано своим происхождением слово “фрэскэуэйн” – threskeuein, служащее для обозначения неумеренных, сопряженных с излишествами священнодействий). Олимпиада ревностнее других была привержена этим таинствам и неистовствовала совсем по-варварски; во время торжественных шествий она несла больших ручных змей, которые часто наводили страх на мужчин, когда, выползая из-под плюща и из священных корзин, они обвивали тирсы и венки женщин. После явившегося ему знамения Филипп отправил в Дельфы мегалополитанца Херона, и тот привез ему оракул Аполлона, предписывавший приносить жертвы Аммону и чтить этого бога больше всех других. Говорят также, что Филипп потерял тот глаз, которым он, подглядывая сквозь щель в двери, увидел бога, спавшего в образе змея с его женой. Как сообщает Эратосфен, Олимпиада, провожая Александра в поход, ему одному открыла тайну его рождения и настоятельно просила его не уронить величия своего происхождения. Другие историки, наоборот, рассказывают, что Олимпиада опровергала эти толки и восклицала нередко: “Когда же Александр перестанет оговаривать меня перед (богиней) Герой?”» (женой Зевса) («Александр», 2–3).

Да и Арриан пишет, рассказывая о походе Александра по египетской пустыне к оракулу Аммона: «Птолемей, сын Лага, рассказывает, что перед войском появились две змеи, наделенные голосом; Александр велел проводникам довериться божеству и следовать за ними, и змеи указали им дорогу к оракулу и обратно» («Поход Александра», III, 3).

Очень соблазнительно видеть в этих двух вещих змеях тех самых, о которых упомянул П. Элгуд, тем паче что рассказ о них восходит к самому Птолемею: «К Семе (гробнице Александра в Александрии. – Е.С.) пристроили небольшую часовню, посвященную двум божествам в облике змеи – Агатодемону и Агатотюхе. В том или ином виде и в Египте, и в Греции с большим уважением относились к змеям, считавшимся духами – хранителями домашнего очага. Идея Александра о том, чтобы сделать Агатодемона богом – покровителем основанного им города, была удачной, причем в той же мере, что и решение Птолемея, пожелавшего связать память Александра с этим божеством».

По неизвестным нам причинам эта идея не сработала, хотя Птолемей очень старался: известно, что его потомки порой сами исполняли функции жрецов Александрова культа. И тогда был явлен Серапис. Но предыдущая «наработка» Птолемея и его «советников по делам религии» не осталась втуне: две священные змеи, Агатодемон и Агатотюхе, будучи мужского и женского пола соответственно, стали воплощением Сераписа и Исиды, просто на змеиных телах стали появляться головы упомянутых божеств, а у Агатотюхе-Исиды – иногда еще и перси; иногда к ним также прибавлялся малютка-Гарпократ.

В итоге отметим, что именно через Сераписа, бога-спасителя, и назначенную ему в супруги Исиду (у которой тогда не осталось, разумеется, ничего от ее египетского аналога, кроме имени), как божественную Мать с Богомладенцем на коленях, греко-египтянам будет в свое время весьма легко воспринять христианство. Мистика Египта помогла там, где чисто греческий или римский ум видел басни и безумие. Заодно Осирис, если верить информации Н. Румянцева, «передал» Христу свой день рождения (в ночь с 5 на 6 января по нашему календарю) и гораздо более поздний мотив – рождение девой, при сохранении девства рождавшей. Сегодня, впрочем, назначение даты рождения Христа чаще связывают с солнечным Митрой, праздник в честь рождения которого приходился на 24–25 декабря.

Опять же интересная деталь: эпитет Осириса – Уннефер, он же Веннофре, «благое существо» – в христианские времена зажил своей жизнью, превратившись в святого пустынножителя Онуфрия – по одной из версий житий, персидского царевича. Можно было б просто сослаться на созвучие имен или на ношение христианином языческого имени (в греческих святцах, например, есть святые Пенелопа, Афина и т. д.), но сама история этого так называемого святого Онуфрия поистине чудовищна, в «лучших» египетских традициях метаморфоз – это и выдает его происхождение, что называется, с головой. «Житие вкратце», публикуемое в святцах для чадушек Московской патриархии, по меткому выражению протодиакона Андрея Кураева, нам здесь не поможет. По игнорируемому ныне древнему варианту жития, святой Онуфрий был никем иным, как… прекрасной женщиной, которая, устав от мужских домогательств, испросила у Бога решить эту проблему. Всевышний – тот еще комик, достаточно вспомнить утконоса из реальной жизни. Или житие Христофора-Псоглавца, красивого ликийца, отягощенного женским вниманием, которому по его молитвам Бог облегчил проблемы, заменив его голову на собачью. То же произошло и здесь. То ли Всевышний начисто сменил пол, то ли ограничился косметическими работами, отпустив женщине роскошную бороду до самых ног, начисто скрывшую все, женщину от мужчины отличающее.

Святой Онуфрий Великий. Икона

И это тоже Осирис! И не только из-за имени. Читатель помнит, что Осирис был отождествляем с богом Нила Хапи? Так вот Хапи, будучи мужчиной, имел преизрядный живот и большую висячую женскую грудь – как явный показатель того, что Нил щедро питает все сущее. Так что можно сказать, что в образе св. Онуфрия в очередной раз, хотя и несколько причудливым образом, воскрес Осирис. Но довольно о нем.

Глава 2
Божества Междуречья и Финикии: Таммуз, Инанна, Балаат-Гебал, Ваал и Мардук

После Египта, как правило, принято обращаться к Междуречью. Не будем нарушать традиции и мы. Здесь и в соседней Финикии нас ожидает целая галерея умирающих и воскресающих божеств обоего пола. Наш следующий герой – вавилонский Таммуз (он же шумерский Думуз, Думузи), «истинный сын водной бездны», возлюбленный богини Иштар (Астарты) и по совместительству ее же сын. То, что было вполне приемлемым для Востока, всегда шокировало древних греков и постоянно фиксировалось в их литературе вплоть до византийских времен. Агафий Миринейский (536–582 гг. н. э.), например, описывал злоключения афинских философов-язычников, которые, после прикрытия их академии Юстинианом в 529 г. н. э., подались в Персию, но не смогли прижиться из-за царивших там деспотизма и разложения нравов: «Там все они скоро увидели, что начальствующие лица слишком горды, непомерно напыщенны, почувствовали к ним отвращение и порицали их. Затем увидели много воров и грабителей, из которых одних ловили, другие скрывались. Творились и всякие другие беззакония. Богатые притесняли убогих. В отношениях друг с другом [персы] обычно были жестоки и бесчеловечны, и, что бессмысленнее всего, они не воздерживались от прелюбодеяний, хотя позволено каждому иметь сколько угодно жен, и они действительно их имеют. По всем этим причинам философы были недовольны и винили себя за переселение. Когда же переговорили с царем, то и тут обманулись в надежде, найдя человека, кичившегося знаниями философии, но о возвышенном ничего не слышавшего… Не перенеся неистовств кровосмесительных связей, они вернулись как можно скорее, хотя он их почитал и приглашал остаться. Они же считали, что для них будет лучше, вступив в римские пределы немедленно, если так случится, умереть, чем [оставаясь там] удостоиться величайших почестей… (Они решили, что персы несут наказание и мучение оставаться непогребенными и по заслугам быть растерзанными собаками за невоздержанность по отношению к матерям» («О царствовании Юстиниана», II, 30, 31). В древневосточных монархиях нередко бывало, что, когда умирал царь, его вдова, чтобы оставаться у власти, выходила замуж за их сына (нечто подобное рассказывали о знаменитой Семирамиде); точно так же супруг-консорт, если не хотел терять власть после смерти царицы, женился на их дочери и продолжал править.

Относительно устоявшийся миф об Иштаре и Таммузе тоже является плодом реконструкции на основании отдельных фрагментов, упоминаний и т. д., основополагающим при этом служит произведение «Нисхождение Иштар». Предыстория такова: богиня земли Иштар вступила в преступную связь с богом водной стихии Эа, родила ребенка и, чтобы скрыть свой позор, положила младенца в тростниковую корзинку и отправила плыть по реке. Корзинкой овладевает Эрешкигаль – владычица Подземного царства, сестра Иштар. Читатель, более-менее знакомый с ветхозаветной историей, не может не отметить сходства данной истории с историей Моисея (его имя дословно и означает – «Из воды взятый»), также приплывшего в просмоленной тростниковой корзинке к дочери фараона, и это неслучайно, поскольку древний Моисей (совсем древний, когда у евреев еще было многобожие) был ни чем иным, как божеством воды, ведь большая часть библейских сюжетов, связанная с ним, – именно «водяные»: обращение в Египте воды в кровь, проход евреев по дну Красного моря, истечение воды из скалы и т. д. Обратите внимание на значение имени Таммуза – «истинный сын водной бездны» (стихии). Заодно не преминем отметить чисто христианский взгляд на то, что Моисей – прообраз Христа, а его крещение во Иордане истолковывается как смерть, погружение «в гроб водостланый». Как писал св. Василий Великий (330–379 гг. н. э.), архиепископ Кесарии Каппадокийской: «Вода изображает собою смерть, принимая тело как бы во гроб, а Дух сообщает животворящую силу, обновляя души наши из греховной мертвенности в первоначальную жизнь» («О Духе Святом», 15). Так что, фигурально выражясь, это водная смерть ради грядущего людского воскрешения. Отсюда вновь переход к двум другим вариантам легенды о Таммузе, когда его то топили, то бросали в колодец (опять же в преисподнюю). Этим она живо напоминает ветхозаветную историю патриарха Иосифа, преданного и проданного своими братьями: он, как и Моисей, в христианстве также служит прообразом Христа; более того, данное ему фараоном за заслуги перед Египетским государством имя – Цафнаф-панеах (Быт. 41:45) – переводится как «Спаситель мира»; кого заинтересовал этот вопрос, отсылаем к капитальному труду митрополита Филарета (Дроздова) «Записки на книгу Бытия», в III части которой он долго и показательно рассуждает по данному вопросу, приводя многочисленные параллели. Вряд ли он догадывался, что сравнивает Христа с Таммузом, а если и догадывался – благоразумно молчал. Такой это был человек: выступал то за сохранение крепостного права, то, с изменением правительственного ветра, за его отмену; сам пребывал при власть предержащих, обменивался стихотворными посланиями с А.С. Пушкиным, и цинично говорил, что верил бы не только в то, что кит проглотил пророка Иону, но и в то, что Иона проглотил кита, если б так было написано в Библии. С такими, как он, спорил Л.Н. Толстой: «“Что, разве мы не правы? Надо же держать народ в обмане: посмотри-ка, как он неразвит и дик!” Нет, неразвит и дик он потому, что он грубо обманут. И потому прежде всего перестаньте грубо обманывать его». Но обратимся, собственно, к сочинению Филарета:

Нахождение Моисея. Художник Л. Альма-Тадема

«В приключениях Иосифа есть такие сходства с состоянием уничижения и прославления Иисуса Христа, что многие принимают их за образ этих состояний. Иосиф первенец Рахили возлюбленной; Иисус первенец Марии благодатной (Лук. 1: 28).

Иосиф, сын, любимый Иаковом, паче всех сынов его (Быт. 37:3). Иисус Сын Божий возлюбленный, в коем все благоволение Бога Отца (Мф. 3:17).

Иосиф посылается к братьям своим и овцам Иакова, (Быт. 37:14). Иисус к овцам погибшим дому Израилева (Мф. 15:24).

Иосиф приходит к своим братьям и находит в них врагов своих. Иисус пришел к своим, но свои Его не приняли (Ин. 1:11).

От зависти подвергается бедствию Иосиф. Из зависти предается Иисус (Мф. 26:18).

Иосиф продается иноплеменникам. Иисус также предается язычникам (Мф. 20:19) за тридцать сребреников (Мф. 26:15).

Кроме сего, в приключениях Иосифа можно находить вообще образ души избранной Богом, и по предустановлению ведомой к великому предназначению.

Как Иосиф, души предустановленные от юности носят на себе знамения особенной любви Божией, имеют некие предвестия и предчувствия своего назначения, и не скрывают их. Через сие они возбуждают зависть в собратьях и таким образом повергаются в огненное испытание, которое должно их очистить и утвердить» («Записки, руководствующие к основательному разумению книги Бытия…», ч. III, раздел «Домашнее несчастье Иосифа»).

«По прообразованию, примеченному в истории Иосифа Отцами Церкви, страдания его в Египте соответствуют страданиям Иисуса Христа в руках язычников, а освобождение и возвышение Иосифа – действию и состоянию превознесения Христова.

Иосиф осуждается, как неверный раб, хотя Фотифар чувствовал несправедливость принесенной на него жалобы; Иисус также осуждается, как возмутительный раб Кесаря, хотя Пилат никакой вины не нашел в Нем (Ин. 28:38).

Хотя время пребывания Иосифа в темнице точно не определено в Св. Писании, однако ясно указаны три года сего времени (Быт. 40:4; 41:1). В этом есть некоторое подобие пребывания Иисуса Христа в сердце земли, (Мф. 12:40) или в состоянии смерти, которое не в строгой полноте числа называется тридневным.

Иосиф, заключенный в темнице, возвещает узникам, одному помилование, а другому конечное осуждение. Иисус, еще на кресте возвестив одному из двух разбойников спасение, потом, сошедши проповедует и сущим в темнице духам (1 Петр. 3:19).

Вышед из темницы, Иосиф поставляется над домом и целым царством Фараона, приемлет от него новую одежду, царскую колесницу, почесть коленопреклонения, имя тайноистолкователя и, вступив в данные ему права, делается спасителем Египтян и Евреев. Иисусу, по восстании от гроба, дается всякая власть на небеси и на земли (Мф. 28:18), смиренная одежда плоти его изменяется в прославленную; покорная ему Церковь быстро проносит Его имя от страны в страну, уподобляясь коням в колесницах Фараоновых (Песн. 1:8). Преклоняется пред именем Его всякое колено небесных, земных и преисподних (Флп. 2:10). В Нем открывается свет, в Нем утверждается взаимный союз, Им совершается спасение Иудеев и язычников.

Иосиф, питая хлебом, поработил Фараону весь Египет (Быт. 47:21). Иисус, питая словом живота, покоряет всех Отцу своему (1 Кор. 15:28)» («Записки, руководствующие к основательному разумению книги Бытия…», ч. III, раздел «Искушение и возвышение Иосифа в Египте»).

Вавилонский след в Ветхом Завете – совершенно неслучайное явление, поскольку и библейская критика, и незашоренные церковные историки и богословы признают, что начало Священной истории иудейского народа (в т. ч. предыстория Исхода от сотворения мира до патриарха Иосифа, т. е. Бытие) было сотворено именно в период Вавилонского пленения, когда Иерусалим и храм были разрушены, а элита депортирована; требовалось объяснить самим себе произошедшую катастрофу и создать некие моральные основы дальнейшего существования – и так родилось Бытие (точнее, его заготовка, составленная из двух различных источников, Яхвиста и Элогиста, вошедшая в т. н. «Жреческий кодекс», полностью сформированный в Вавилоне). Разумеется, оно впитало в себя большой пласт мифов Междуречья – включая историю грехопадения (есть вавилонская печать с изображением мужчины и женщины – правда, одетых – около древа с плодами, и даже змий там присутствует), Потопа и т. д. Тогда же были более разработаны сказания о Моисее, Исходе, завоевании Святой земли и т. д., впоследствии целиком включенные в прочие книги Пятикнижия (т. е. Торы – Исход, Левит, Числа и Второзаконие) и книгу Иисуса Навина. Также родом из Вавилона и ряд иных библейских сочинений (преимущественно пророческих) или интерполяций; завершая эту необходимую интерлюдию, обратим внимание читателя на библейскую книгу Эсфирь, действующие лица которой – не кто иные, как вавилонские Астарта и Мардук, ставшие Эсфирью (Эстер в латинской версии) и Мардохеем.

Иосиф поселяется в Египте. Художник Дж. Тиссо

Кстати, библейский пророк Иезекииль отмечает поклонение иудеянок Таммузу, когда ангел в 5-й день шестого месяца «привёл меня ко входу в ворота дома Господня, которые к северу, и вот, там сидят женщины, плачущие по Фаммузе, и сказал мне: видишь ли, сын человеческий? Обратись и ещё увидишь большие мерзости» (Иезек. 8:14–15). Но завершим наше отступление.

Далее сюжет мифа о Таммузе развивается несколько по-иному, по крайней мере по сравнению с канонической версией Ветхого Завета о нахождении Моисея. Иштар решает вернуть сына, но царица ада предъявляет на него свои права, и вавилонские боги решают, что половину года Таммуз должен пребывать в аду у Эрешкигаль, а половину – на земле вместе с Иштар. Ребеночек подрос, стал любовником матери, и на рубеже лета и осени умер (как в это время, собственно, в переносном смысле «умирает» сжатое зерно, а в буквальном – умирает от зноя вся природа Междуречья), попав, таким образом, полностью в распоряжение Эрешкигаль (Нергал, царь преисподней и ее супруг, фигура менее чем эпизодическая, и весьма часто в сказаниях просто игнорируется). Можно предположить, что она так и подстроила (по крайней мере, такое обвинение выдвигали греческой Персефоне по поводу Адониса), а вопрос, как может умереть бог, адресуем древним; у того же Осириса с этим также проблемы не возникло.

Итак, Иштар отправляется в преисподнюю, для того чтобы вернуть к жизни Таммуза, и начинается поэма:

I

 
К стране безысходной, земле обширной
Синова дочь, Иштар, свой дух склонила,
Склонила Синова дочь свой дух пресветлый
К обиталищу мрака, жилищу Иркаллы.
К дому, откуда вошедший никогда не выходит,
К пути, на котором дорога не выводит обратно;
К дому, в котором вошедший лишается света,
Света он больше не видит, во тьме обитает;
Туда, где питье его – прах и еда его – глина,
А одет он, словно бы птица, одеждою крыльев.
 

II

 
На дверях и засовах простирается прах,
Перед вратами разлилось запустенье.
Ворот преисподней едва достигнув,
Иштар уста открыла, вещает,
К сторожу врат обращает слово:
«Сторож, сторож, открой ворота,
Открой ворота, дай мне войти.
Если ты не откроешь ворот, не дашь мне войти,
Разломаю я дверь, замок разобью,
Разломаю косяк, побросаю я створки.
Подниму я усопших, едящих живых,
Станет больше живых тогда, чем усопших».
 

III

 
Сторож уста открыл и вещает,
Обращается он к великой Иштар:
«Постой, госпожа, не сбрасывай двери,
Обожди ты снаружи, внутрь я войду,
Доложу твое имя царице Эрешкигаль».
Входит сторож, вещает Эрешкигаль:
«Сестра твоя это, Иштар, стоит у дверей,
Корчемница это великих пиров,
Возмутившая воды перед Эа-царем».
 

IV

 
Эрешкигаль, такое услышав,
Словно срубленный дуб, в лице пожелтела,
Как побитый тростник, почернели губы:
«Что ее сердце ко мне приносит,
Что ее чрево на меня замышляет?
Что же, и я с нею воссяду,
С Ануннаками вместе пить буду воду,
Наместо хлеба есть буду глину,
Пить наместо вина мутную воду,
О мужьях буду плакать, оставивших жен,
Буду я плакать вместе о женах,
Взятых от лона своих супругов,
Буду я плакать о малютке, о нежном,
Ранее срока прочь унесенном!»
 

V

 
«Ступай, о сторож, открой врата ей,
Поступи с ней согласно древним законам».
Приходит сторож, открыл врата ей:
«Входи, госпожа! Ликует Кугу!
Дворец преисподней о тебе веселится!»
 

VI

 
В одни врата ее ввел и снимает, убирает большую
тиару с ее головы.
«Зачем убираешь ты, сторож, большую тиару
с моей головы?»
«Входи, госпожа! У царицы земли такие законы».
В другие врата ее ввел и снимает, убирает
подвески с ее ушей.
«Зачем убираешь ты, сторож, подвески с моих
ушей?»
«Входи, госпожа! У царицы земли такие законы».
В третьи врата ее ввел и снимает, убирает
ожерелье с ее шеи.
«Зачем убираешь ты, сторож, ожерелье с моей шеи?
«Входи, госпожа! У царицы земли такие законы».
В четвертые врата ее ввел и снимает, убирает
щиточки с ее грудей.
«Зачем убираешь ты, сторож, щиточки с моих
грудей?»
«Входи, госпожа! У царицы земли такие законы».
В пятые врата ее ввел и снимает, убирает пояс
рождений с ее чресел.
«Зачем убираешь ты, сторож, пояс рождений
с моих чресел?»
«Входи, госпожа! У царицы земли такие законы».
В шестые врата ее ввел и снимает,
убирает запястья с ее рук и ног.
«Зачем убираешь ты, сторож, запястья с моих рук
и ног?»
«Входи, госпожа! У царицы земли такие законы».
В седьмые врата ее ввел и снимает, убирает
платочек стыда с ее тела.
«Зачем убираешь ты, сторож, платочек стыда
с моего тела?»
«Входи, госпожа! У царицы земли такие законы».
 

VII

 
Как издревле Иштар к преисподней сходила —
Эрешкигаль, ее видя, пред ней взъярилась,
Иштар не смутилась и к ней ступила.
Эрешкигаль уста открыла, вещает,
К Намтару-послу обращает слово:
«Ступай, Намтар, во дворце затвори ее,
Наведи шестьдесят болезней на сестру, на Иштар:
Болезнь очей на очи ее,
Болезнь ушей на уши ее,
Болезнь рук на руки ее,
Болезнь ног на ноги ее,
Болезнь сердца на сердце ее,
Болезнь главы на главу ее,
На всю на нее, на все ее тело».
 

VIII

 
Как Иштар, госпожа, сошла к преисподней —
Бык на корову больше не скачет,
Осел ослицы больше не кроет,
Жены при дороге не кроет супруг,
Спит супруг в своей спальне, спит жена у себя.
 

IX

 
Папсуккаль, посол великих богов,
Омрачился видом, в лице потемнел,
Оделся в худое, облекся в траур.
И пошел Папсуккаль к Эа-отцу,
И перед Эа бегут его слезы:
«Иштар на землю сошла, не восходит.
С той поры как Иштар сошла к преисподней, —
Бык на корову больше не скачет,
Осел ослицы больше не кроет,
Жены при дороге не кроет супруг,
Спит супруг в своей спальне, спит жена у себя».
 

X

 
Эа в глуби сердечной задумал образ,
Создал Аснамира, евнуха:
«Ступай, Аснамир, к вратам преисподней
лик обрати,
Семь ворот преисподней пред тобой распахнутся,
Эрешкигаль, тебя увидав, тебе да ликует,
Отдохнет ее сердце, ее чрево взыграет.
Ты заставь ее клясться, клясться великими богами,
«[………] создала [……..] в утробе.
Голову кверху, к меху Хальзику дух устреми!»
«О госпожа, пусть дадут мне Хальзику, из него
изопью я!»
 

XI

 
Эрешкигаль, такое услышав,
Ударила бедра, прикусила палец:
«Пожелал ты, Аснамир, чего не желают!
Я тебя прокляну великою клятвой,
Наделю тебя долей, незабвенной вовеки:
Снедь из канавы будешь ты есть,
Сточные воды будешь ты пить,
В тени под стеною будешь ты жить,
На черепицах будешь ты спать,
Голод и жажда сокрушат твои щеки».
 

XII

 
Эрешкигаль уста открыла, вещает,
К Намтару-послу обращает слово:
«Ступай, Намтар, во дворец, ударь [……..]
Постучи в черепицы из белого камня,
Изведи Ануннаков, на трон золотой посади их,
Иштар живою водой окропи, приведи ее».
Пошел Намтар во дворец, ударил [………]
Постучал в черепицы из белого камня,
Ануннаков извел, на трон золотой посадил их,
Иштар живою водой окропил и привел ее.
 

XIII

 
«Ступай же, Намтар, возьми ты Иштар;
А если она не даст тебе выкупа – верни ты ее».
И Намтар ее взял, [……………]
 

XIV

 
В одни врата ее вывел и вернул ей большую тиару
с ее головы.
В другие врата ее вывел и вернул ей подвески
с ее ушей.
В третьи врата ее вывел и вернул ей ожерелье
с ее шеи.
В четвертые врата ее вывел и вернул ей щиточки
с ее грудей.
В пятые врата ее вывел и вернул ей пояс
рождений с ее чресел.
В шестые врата ее вывел и вернул ей запястья
с ее рук и ног.
В седьмые врата ее вывел и вернул ей платочек
стыда с ее тела.
 

XV

 
«На Таммуза, дружка ее юности,
Чистую воду возлей, лучшим елеем помажь;
Светлое платье пусть он наденет,
И лазурная флейта разобьет его сердце,
И веселые девы полонят его мысли».
 

XVI

 
Перед Белили сокровища разложены,
Камни-глазочки полнят подол ее;
Жалобу брата услышала – и разбила Белили
сокровища.
Камни-глазочки рассыпались по небу:
«Брат мой единый, не плачь обо мне!»
«В дни Таммуза играйте на лазоревой флейте,
На порфирном тимпане с ним мне играйте,
С ним мне играйте, певцы и певицы,
Мертвецы да восходят, да вдыхают куренья!»
 

Итак, все закончилось хорошо, беда планетарного масштаба, когда все отказались размножаться, была преодолена; советский взгляд на вещи более экономически-прагматичен: боги испугались, что некому будет совершать им жертвоприношения, если люди вымрут, и потому спасли богиню любви и плодородия из ада.