Текст книги "Умирающие и воскресающие боги"

Иудейская Агада волей-неволей подчеркивает в Эсфири нрав Астарты: «Сказание ребе Иегуды бар Симон: “Заползшую в дом змею выкуривают дымом от рога серны и женских волос. Дебора и Есфирь уподоблены в Писании серне. Дебора не отступила ни на шаг, прежде чем не был истреблен Сисара со всем войском его; и Есфирь не успокоилась, пока не был повешен Аман с десятью сыновьями его”». «Языческое происхождение» персонажей этой истории признает и президент Инстиута Ближнего Востока, большой его знаток, эксперт и политолог Е.Я. Сатановский: «Тот же помянутый Ильфом и Петровым праздник Пурим объявлялся почтенными раввинами полуязыческим и не соответствующим канонам ортодоксального иудаизма столько раз, что и вспоминать об этом неудобно. А у эфиопских евреев – фалашей – его вообще нет. Да и быть не могло. Они откочевали в Африку до вавилонского пленения, никакой Персидской империи знать не знали и знать не хотели, и все ее внутренние дрязги и придворные интриги их не касались. Хотя – веселый праздник. Оптимистичный. Суть самая обычная, еврейская. Вот хотели нас, евреи, перебить те-то и те-то, но у них не получилось, и мы их сами перебили. А теперь пошли, перекусим чем Б-г послал. И выпьем. В масштабах, близких к русской традиции. Согласно собственному многолетнему опыту автора и его друзей и вопреки министру культуры с его агитпропом. Так как когда-когда, но в этот праздник еврею непременно нужно напиться до положения риз. То есть вдрабадан. Вусмерть. Чтобы не отличать злого Амана от доброго Мордехая. Ну там еще карнавал с ряжеными, маковые треугольные пирожки, детские трещотки и волчки. А также прочие нехитрые развлечения древности. Так как праздник восточный, черт знает каких времен. И персидский царь Ахашверош – вообще-то, Артаксеркс. И главные герои, Эстер и дядя ее Мордехай, – воспоминания евреев об Астарте и Мардуке. Богах древних, не слишком соответствующих авраамической традиции. Это к вопросу об адаптации евреев к местным обычаям и адаптации местных обычаев к евреям. Как говорили в древности, «попал в Рим, веди себя как римлянин».

Эсфирь обличает Аммана. Художник Э. Норманд

Напоследок отметим, что, поскольку Месопотамия тоже была не без умных людей, которых явно не устраивала ни кровавая комедия для народа, ни полубожественная шлюха для царя в потайной комнате храма, и посему древние «вольнодумство и вольтерьянство» там также процветали, некоторые плоды чего благополучно дожили до нашего времени. Поговорим о двух из них.

Первый наиболее сохранился; для кого-то, впрочем, будет удивительно, где именно он обретается, а может, читатель уже привык, что многое мы находим в Библии. Так и здесь: речь идет о потрясающей книге Иова, в которой Богу задаются острейшие моральные вопросы, ответов на которые он, в итоге, не дает и демонстрацией своей силы и мощи практически затыкает рот вопрошавшему. Книга Иова то полагается одной из древнейших – традиция относит ее создание к далекой эпохе первых патриархов, т. е. ко II тысячелетию до н. э., причем делает это на основании приписки из александрийской «Септуагинты», что Иов – пятое колено от Авраама; та же традиция признает доработку книги во времена первых иудейских царей, Давида и Соломона (Х в. до н. э.); то, напротив, считается созданной уже незадолго до нашей эры. Несомненно, что ее окончательная редакция создана уже в Александрии Египетской, в которой пытливый философский греческий ум идеально слился с иудейским мистицизмом, дело не в этом. Начинается эта книга так: «Был человек в земле Уц, имя его Иов». Обычно эту землю помещают в северо-западной части Аравии, на границе с Идумеей, которая, в свою очередь, граничит с Иудеей. Значит, географически подходит к нашей главе, тем паче что та же приписка «Септуагинты» пишет об Иове как пятом от Авраама потомке его старшего внука Исава. Как вариант – Уц в Месопотамии; пассажи о бегемоте и крокодиле выдают все же Египет, и опять же – не в этом суть. Эта книга – истинный вопль богооставленности.

Сюжет вкратце такой, с весьма парадоксальным началом: Бог и дьявол спорят по поводу праведника Иова. Нечистый заявляет, что тот потому праведен и богобоязнен, что у него все хорошо; Бог позволяет Сатане испытать его, и в итоге Иов последовательно лишается детей, имущества и заживо гниет от страшной болезни – проказы, которая в древности ставила человека вне общества. Совет жены короток: «Похули Бога и умри» (Иов. 2: 9); трое друзей приходят к нему и в долгих разговорах пытаются найти смысл и причину страданий Иова. Теодицея, богооправдание… Интересно, во времена древних патриархов и царей позволил бы себе кто-нибудь действительно предъявить претензии к Богу и тем более изложить их письменно?

Иов говорит: «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек!..» (Иов. 3: 3). «Научите меня, и я замолчу; укажите, в чем я погрешил» (Иов. 6: 24). «Не буду же я удерживать уст моих; буду говорить в стеснении духа моего; буду жаловаться в горести души моей. Разве я море или морское чудовище, что Ты поставил надо мною стражу?.. Опротивела мне жизнь. Не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета. Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его? Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою? Если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков! Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость? И зачем бы не простить мне греха и не снять с меня беззакония моего? Ибо, вот, я лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет» (Иов. 7: 11–12, 16–21). «Невинен я; не хочу знать души моей, презираю жизнь мою. Все одно; поэтому я сказал, что Он губит и непорочного и виновного. Если этого поражает Он бичом вдруг, то пытке невинных посмевается. Земля отдана в руки нечестивых; лица судей ее Он закрывает. Если не Он, то кто же?» (Иов. 9: 21–24). «Что Ты ищешь порока во мне и допытываешься греха во мне, хотя знаешь, что я не беззаконник и что некому избавить меня от руки Твоей? Твои руки трудились надо мною и образовали всего меня кругом, – и Ты губишь меня? Вспомни, что Ты, как глину, обделал меня, и в прах обращаешь меня?» (Иов. 10: 6–9). «Посмешищем стал я для друга своего, я, который взывал к Богу… Покойны шатры у грабителей и безопасны у раздражающих Бога, которые как бы Бога носят в руках своих» (Иов. 12: 4, 6). «Почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки? Дети их с ними перед лицем их, и внуки их перед глазами их. Домы их безопасны от страха, и нет жезла Божия на них» (Иов. 21: 7–9). «Межи передвигают, угоняют стада и пасут у себя. У сирот уводят осла, у вдовы берут в залог вола; бедных сталкивают с дороги, все уничиженные земли принуждены скрываться. Вот они, как дикие ослы в пустыне, выходят на дело свое, вставая рано на добычу… Отторгают от сосцов сироту и с нищего берут залог… С рассветом встает убийца, умерщвляет бедного и нищего, а ночью бывает вором. И око прелюбодея ждет сумерков, говоря: ничей глаз не увидит меня…» (Иов. 24: 2–5, 9, 14–15).

Иов настолько осмелел от отчаяния, что вызывает Бога на суд: «Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться; я желал бы только отстоять пути мои пред лицем Его! И это уже в оправдание мне, потому что лицемер не пойдет пред лице Его! Выслушайте внимательно слово мое и объяснение мое ушами вашими. Вот, я завел судебное дело: знаю, что буду прав. Кто в состоянии оспорить меня? Ибо я скоро умолкну и испущу дух. Двух только вещей не делай со мною, и тогда я не буду укрываться от лица Твоего: удали от меня руку Твою, и ужас Твой да не потрясает меня. Тогда зови, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне. Сколько у меня пороков и грехов? покажи мне беззаконие мое и грех мой. Для чего скрываешь лице Твое и считаешь меня врагом Тебе? Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь?» (Иов. 13: 18–25).

Иов явно сомневается в вечной жизни: «Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет, и отрасли от него выходить не перестанут: если и устарел в земле корень его, и пень его замер в пыли, но, лишь почуяло воду, оно дает отпрыски и пускает ветви, как бы вновь посаженное. А человек умирает и распадается; отошел, и где он? Уходят воды из озера, и река иссякает и высыхает: так человек ляжет и не станет; до скончания неба он не пробудится и не воспрянет от сна своего. О, если бы Ты в преисподней сокрыл меня и укрывал меня, пока пройдет гнев Твой, положил мне срок и потом вспомнил обо мне! Когда умрет человек, то будет ли он опять жить?» (Иов. 14: 7—14). «Один умирает в самой полноте сил своих, совершенно спокойный и мирный; внутренности его полны жира, и кости его напоены мозгом. А другой умирает с душею огорченною, не вкусив добра. И они вместе будут лежать во прахе, и червь покроет их» (Иов. 21: 23–26).

В конечном итоге Бог начинает говорить с Иовом, но, к сожалению, совершенно не дает ответа на поставленные им вопросы; слова Бога сводятся к тому, что, мол, кто ты есть такой и как ты можешь знать Мои мысли, после чего следует демонстрация Божия могущества и разъяснение круговорота явлений природы, растянувшееся на 4 главы. В итоге Иов отказывается от дальнейшего препирательства, говоря: «Вот я ничтожен; что буду отвечать Тебе? Руку мою полагаю на уста мои» (Иов. 39: 34), хотя еще некоторое время Бог продолжает свою речь. М. Беленький комментирует это так: «За наивным благочестивым исходом спора человека с богом скрывается саркастический смех стихотворца (а вся книга Иова, кроме вступления, написана стихами. – Е.С.) над бессмысленностью разговора со всевышним, ибо в вечном и незыблемом потоке вещей мира природы нельзя найти меру нравственности и социальной справедливости. Раз бог уходит от существа спора, то зачем разговаривать с ним? Не лучше ль промолчать?»

Уступчивость Иова была вознаграждена рождением новых детей и двойным против прежнего богатством.

Гораздо менее известен месопотамский аналог книги Иова, который весьма часто так и называют, равно как и «Вавилонским Екклесиастом». Это – «Диалог о человеческом ничтожестве», иначе – «Вавилонская теодицея», написанная в первой половине XI в. до н. э. жрецом Эсагилкиниуббибом. Поэма состоит из 25 или 27 одиннадцатистрочных строф (некоторые утрачены), каждая начинается с одного и того же клинописного знака, дающего вместе акростих «Я – Эсагилкиниуббиб, заклинатель, чтущий бога и царя». Поэма представляет диалог между Страдальцем и его Другом: первый, как Иов, ставит «неудобные» вопросы, второй дает шаблонные для жречества ответы. Можно вполне допустить, что вольнодумный автор под «теодицейным» соусом преподнес свои острые вопросы на суд общества, да даже если и допустить, что Эсагилкиниуббиб действительно считал, что он правильно ответил на них, все равно: одно их появление и письменная фиксация (а сохранилось немало копий и даже толкований) свидетельствуют о многом, включая кризис официальной религии:

 
I. [Страдалец]: Мудрый […постой, я хочу] сказать тебе,
[…я хочу] поведать тебе,
[…] тебе.
[Слуга твой] страждущий – постоянно хочу прославлять тебя.
5. [Где мудрец], [что был бы] подобен тебе?
[Где] ученый, [что] сравнился [б] с тобою?
Где же советчик? – хочу рассказать [свое] горе:
Конченый [я человек]: настигло [меня] страданье.
Младшим я был [в семье], – и судьбою отец похищен;
10. Мать, [что] меня родила, обратилась
к «Стране без возврата», —
Отец и родительница моя оставили меня без защиты.
II. [Друг]: Друг мой почтенный, что сказал ты – печально.
[Милый] мой, помыслы ты на зло направил,
Ум твой высокий [рассудку] глупца уподобил.
15. Облик твой светлый мрачным сделал.
[Да], оставляют [нас] наши отцы, – уходят дорогой смерти, —
«Реку Хубур переходят», – [как] говорят издревле.
Видел ведь ты [всех] людей многочисленных вместе:
…первенец слабый, – не… одарил его;
20. Лоснится богач, – кто его осчастливил? —
Служащий богу – в делах удачлив,
Чтущий богиню – копит богатства.
III. [Страдалец]: Друг мой, сердце твое – поток, источник [которого] не иссякает,
Воды обширного моря, что убыли не имеют.
25. Тебя хочу расспросить; узнай [мое дело],
Взор обрати на мгновенье, выслушай речи.
Сковано тело, нужда [меня мучит],
Успех мой минул, прошла удача,
Сила ослабла, кончилась прибыль.
30. Тоска и беда затмили мой облик.
Хлеба с полей для еды не хватает,
Сикеры, живящей людей, не достает для питья мне.
Наступят ли [вновь] дни счастья? – [вот что] знать хочу я.
IV. [Друг]: Уста мои сдержаны…
35. Рассудок твой стройный, точно безумец, ты [спутал],
Рассеянным и неразумным сделал ты [поведенье].
Слепому [лик] твой прекрасный ты уподобил.
То, что ты неотступно желаешь, – [получишь]:
Прежняя сень по молитве [вернется],
40. Примиренная богиня возвратится по [просьбе];
[Те, кто тебя не] прощали, сжалятся над тобою.
Разумения справедливости ищи постоянно.
Могучий [защитник] да положит милость,
[Гнев его да смягчится], прощение он да подарит!
V. [Страдалец]: 45. Склоняюсь, мой друг, пред тобой;
мудрость твою принимаю.
[Слушаю] слово речи твоей.
Дикий осел, онагр, что [травой] набивает утробу,
Внимал толкователю божественных истин?
50. Свирепый лев, что добрую плоть пожирает,
Жертву принес, чтоб успокоить гнев богини?
[Пышный] богач, что имущество приумножает,
Драгоценного золота отвесил Маме?
Задержал ли я приношенья? – Богу молился,
55. Посвящал я жертвы богине, но [не услышано] мое слово.
VI. [Друг]: Пальма, роскоши древо, мой брат драгоценный,
Исполнен всей мудрости, золотой самородок.
Ты ведь стоишь на земле, [а] замыслы бога далече.
Взгляни на красавца-онагра в [долине], —
60. Строптивца, что нивы топтал, стрела опрокинет.
Приди, увидь врага стад, льва, о котором ты вспомнил, —
За преступленья, что лев совершил, ему уготована яма.
Пышного богача, что имущество [в кучи] сгребает,
Царь на костре сожжет до сужденного [ему] срока.
65. Путями, [что] эти идут, пойти и ты желаешь?
[Лучше] ищи неизменной благосклонности бога!
VII. [Страдалец]: Разум твой – северный ветер, дуновенье
приятное людям.
Избранный друг мой, совет твой прекрасен.
Одно [только] слово тебе я добавлю:
70. Дорогой успеха идут те, кто не ищет бога,
Ослабли и захирели молившиеся богине.
Сызмальства следовал я воле божьей,
Простершись, с молитвой искал богиню.
[Но] я влек ярмо бесприбыльной службы, —
75. Бог положил вместо роскоши бедность;
Дурак впереди меня, урод [меня] выше, —
Плуты вознеслись, а я унижен.
VIII. [Друг]: Воистину, умница [мой], тому, что открыл ты,
нет подтвержденья!
Истину ты отвергаешь, предначертанья бога поносишь!
80. Не соблюдать ритуалы богов ты возжелал в своем сердце.
Обряды богини истинные [ты презираешь].
Точно средина небес, мысли богов [далеко];
Слово [из] уст богини не разумеют люди.
Верно понять [решенья богов заказано человекам],
85. Замыслы их для людей [недоступны].
 

86—88. (От строфы XII сохранились лишь отдельные слова.)

 
XIII. [Страдалец]: Дом хочу бросить…
Имущества да не возжелаю…
135. Жертвы богу презрю, попру божьи меры.
Бычка зарежу… пища.
Тропой пойду, вдаль заберусь я;
Запруду открою, пущу наводненье.
Точно вор, по широкой степи скитаться стану.
140. В дом за домом буду входить, утолю голод.
Буду голодным бродить, буду по улицам рыскать.
Точно убогий, внутрь войду…
Далеко благо…
 

XIV, XV, XVI (Сохранились лишь отдельные фразы.)

 
177—179.
XVII.
[Страдалец]: 180. Все… обратились люди:
[В жалкое рубище] одет царевич,
[В роскошный наряд] облачен сын бедняка и голодранца.
Кто солод стерег – золотом [владеет],
Кто [мерой] червонное мерил – [тяжкую ношу] таскает.
185. Кто ел [одну] зелень – [пожирает] обед вельможи,
А сыну почтенного и богатого дикий плод– [пропитанье!]
Рухнул богач; далеко…
 

XVIII, XIX (Сохранились отдельные слова.)

 
210—211.
XX. [Друг]: Мыслям искусным твоим ты заблудиться позволил.
…изгнал ты мудрость.
Разумное ты презрел, установленное опоганил.
215. [Кто ритуалы свершает] – от тяжких трудов избавлен.
…сделался важным,
…имя ему ученый:
Голову держит высоко, имеет то, что желает.
Следуй стезею бога, храни его обряды.
220…и на добро положен.
XXI. [Страдалец]:…плута,
…мошенников всех.
Добро себе собирают…
224—231.
XXII. [Друг]: 232–234…
235. Что до плута – завидовал ты его процветанью —
Прыть его ног исчезнет скоро!
Без бога мошенник владеет богатством, —
Оружье убийцы его настигнет!
Что твой успех, если божьей воли не ищешь?
240. У влачащего божье ярмо достаток скромный, [но] верный.
Найди благое дыханье бога, —
И что за год утратил, восстановишь тотчас.
XXII. [Страдалец]: Вгляделся я в мир – дела [обстоят] по-другому:
Демону бог не закрыл дороги.
245. Отец по каналам волочит лодку,
[А] сын его взрослый разлегся в постели.
Бежит, точно пес, по пути брат старший, —
Младший счастлив, – погоняет мула.
По улице рыщет бродягой наследник, —
250. Второй сын дает бедняку пропитанье.
Что получил я от бога, которому поклонялся?
Перед теми, кто ниже меня, я склоняюсь,
Презирают меня [и] босяк, [и] богатый и гордый.
XXIV. [Друг]: Искусный, ученый, знанья обретший,
255. Озлоблено сердце твое, – [потому и] поносишь бога.
Как средина небес, сердце бога далеко,
Познать его трудно, не поймут [его] люди.
Творение рук Аруру все [существа] живые, —
Отпрыск их первый у всех неладен (?):
260. Первый теленок мал у коровы,
Приплод ее поздний – вдвое больше;
Первый ребенок дурачком родится,
Второму прозванье – сильный, смелый.
Видят, да не поймут божью премудрость люди!
ХХV. [Страдалец]: 265. Внемли мне, друг мой, пойми мои мысли.
Сохрани наилучшее слово из речи:
Превозносят дела важного, [хотя] он изведал убийство,
Унижают малого, что зла не делал.
Утверждают дурного, кому мерзость – [как правда (?)]
270. Гонят праведного, что чтил волю бога.
Наполняют золотом ларец злодея,
Выгребают из закромов жалкого пищу.
Укрепляют сильного, что с грехом дружен,
Губят слабого, немощного топчут.
275. И меня, ничтожного, богач настигает.
XXVI. [Друг]: Царь богов Happy, человеков создавший,
Зулуммар великий, добывший их глину,
Царица, лепившая их, владычица Мама,
Кривую речь человечеству дали;
280. Наделили его навсегда неправедностью и ложью.
Доброе дерзко говорят о богатом:
Царь-де идет, на его стороне богатства.
Малому человеку вредят, точно вору,
Творят ему мерзость, убить замышляют.
285. Обманом все зло принять заставляют, ибо нет у него [защиты].
Ужасно ведут к концу, гасят его, как угли.
XXVII. [Страдалец]: Добр ты, друг мой, – увидь [мое] горе.
Приди мне [на помощь], страданья заметь, узнай же!
[Был] я послушен, учен, богомолен,
290. [Но] помощи и поддержки [ни на] мгновенье не видел.
Городскую площадь прохожу незаметно;
Тиха моя речь, негромок голос.
Головы не подъемлю, в землю смотрю я:
Точно раб, не молюсь я в собрании равных.
295. Боги, что бросили меня, да подадут [мне] помощь.
Богиня, что [бежала], да возымеет милость.
Пастырь, солнце людей, как бог, упасет [человеков!]
 

Еще одно, близкое к этим произведение («Восхвалю бога мудрости»), пересказывает М. Элиаде: «В месопотамской мысли боги не всегда оказываются бесчувственными. В одном из текстов описаны физические и умственные страдания невинного человека, которого сравнивали с Иовом. Это настоящий праведник; он страдает, лишенный помощи богов. Бесчисленные болезни превратили его в существо, “погрязшее в собственных нечистотах”. Близкие уже оплакивали его как мертвого, когда в ряде снов ему открылось, что Мардук его спасет. Словно в экстатическом трансе, он собственными глазами видит: бог уничтожает демонов его болезни и вырывает из его тела боль, как с корнем вырывают растение. В итоге праведник, уже здоровый, выражает благодарность Мардуку, пройдя ритуально через 12 дверей его храма в Вавилоне». Ограничимся этим, поскольку, во-первых, двух вышеприведенных текстов вполне хватит, во-вторых, не зная оригинала третьего, сложно судить, насколько тематически он близок нашим исследованиям древневавилонского вольнодумства. И без того мы уже отвлеклись от нашей основной темы.

Статуя Мардука в Вавилоне. Прорисовка

Глава 3
Кипрско-финикийский Адонис

История Адониса и Афродиты имеет явные финикийские корни, и на некоторые ее основы мы уже указали в предыдущей главе; несомненно, это Таммуз и частично Иштар, однако мы вычленили рассказ о них в отдельную главу по одной простой причине. Они «вышли» из замкнутого мира Междуречья и Финикии, «перебравшись» сначала на Кипр, а уже оттуда, эллинизировавшись, стали известны по всему греческому миру, границы которого были необычайно раздвинуты Александром Македонским и его преемниками. Развитие культа каждого страдающего бога происходит во времени под влиянием конкретных исторических условий, но нигде это не ощущается сильнее, чем в случае Адониса.

Отметим сразу: это абсолютно бесцветный персонаж, чего нельзя сказать о его божественной спутнице. Объяснить это можно, пожалуй, тем, что образ Адониса был целиком «экспортирован» из Финикии, тем паче что само имя его – не греческое, а происходит от общесемитского «Адонаи» – «Господь». Но Афродита – вовсе не Иштар, точнее, она Иштар наполовину, поскольку образ вавилонско-финикийской богини «наложился» на образ местной птицеголовой богини-матери, когда в IX в. до н. э. на остров прибыли первые финикийцы. Впрочем, некоторые исследователи датируют освоение финикийцами Кипра не IX в. до н. э., а XII (а Д. Харден вообще очень осторожно предполагает начало семитской миграции на Кипр уже в III тысячелетии до н. э.).

Этот народ был издревле славен больше как торговцы, нежели завоеватели, и немудрено, что Кипр с его богатейшими залежами меди (а остров и дал меди ее латинское название – Cuprum) и корабельными лесами быстро привлек их внимание. Они расширяют и отстраивают основанный еще микенцами город Китион (нынешнюю Ларнаку), ставший их столицей, и захватывают стратегически важные медные рудники. В Китионе археологами раскопаны монументальные микено-финикийские храмы, посвященные Астарте-Афродите (находятся недалеко от городского археологического музея; в никосийском музее хранится цилиндрическая печать из Китиона с изображением нагой богини меж двух вставших на дыбы львов), более скромное по размерам тройное финикийское святилище – с египетским карнизом и на высоком подиуме – обнаружено в Пафосе.

Адонис. Античная статуя

Впрочем, Д. Хогарт в труде «Иония и Восток» весьма критически относится к роли финикийского влияния на Кипре, отмечая, что финикийцы основывают не колонии, а фактории, и то с позволения местных властей, исполняя роль лишь простых мелочных торговцев на проторенных другими торговых путях. Так или иначе, финикийцы налаживают экспорт с Кипра меди и железа.

Согласно местному преданию, основал город Киттим (тот же Китион) не кто иной, как правнук Ноя; по крайней мере, Иосиф Флавий (37—100 г. н. э.), не утверждая этого прямо, так пишет в своих «Иудейских древностях» о баснословной древней кипрской истории: «От сыновей Яфета (Яфет (Иафет) – младший сын Ноя) – Явана и Мада произошли племена: от Мада – мадеи, называющиеся у эллинов мидянами, а от Явана произошло имя Ионии и всех греков… У сына Яфета, Явана, было [также] три сына: Елисей, давший свое имя народу, которым он правил; это теперешние эоляне; затем Фарс, родоначальник фарсийцев. Так в древности называлась Киликия, доказательством чего служит следующее: самый выдающийся главный город их носит название Тарса, причем они изменили в его имени букву тау на фиту. Хетим, наконец, завладел островом Хетимою (он теперь именуется Кипром), отчего все острова и большинство прибрежных пространств называются евреями Хетим. Доказательством верности моего сообщения служит один из городов на острове Кипре; этот город до сих пор сохранил название Китиона, как именуют его те, кто переделал его имя на греческий лад, причем таким образом имя его не особенно сильно отличается от слова "Хетим"» («Иудейские древности», I, 6, 1).

Полулегендарным основателем Китиона считался также сын Посейдона Пигмалион; ученые отождествляют его с царем финикийского города Тир Пумифоном (правил в 820–774 гг. до н. э.), создавшим первую зарубежную колонию финикийцев, – как раз Китион; характерно, что имя последнего царя Китиона, казненного Птолемеем Лагом, – Пумиафон. По мифам, древний Пумифон-Пигмалион – это тот самый известный царь-скульптор, питавший отвращение к развратным кипрским женщинам, но влюбившийся в изготовленную им из слоновой кости статую, оживленную сжалившейся над Пигмалионом Афродитой. Зятем и преемником Пигмалиона стал Кинир, любовник Афродиты, приходившейся вместе с тем ему собственной прабабкой – но о Кинире позже, пока же отметим, что ученые видят в этих персонажах царей-жрецов культа Афродиты; по крайней мере св. Климент Александрийский упоминает о гробнице Кинира в пафосском святилище Афродиты.

Завоевателем Кипра, по одной из легенд, являлся тирский царь Бел (снова имя восточного божества!), отец знаменитой карфагенской царицы Дидоны (она же – Элисса), бежавшей от козней брата в Африку через Кипр, основавшей Карфаген и покончившей с собой из-за отплытия Энея. Действительно, историк Юстин (II в. н. э.) в извлечениях из сочинения Помпея Трога пишет: «Первую свою остановку они сделали у острова Кипр. Здесь, по внушению богов, предложил сопутствовать Элиссе и разделить ее судьбу жрец Юпитера вместе с женой и детьми, выговорив для себя и своего потомства на все будущие времена жреческое достоинство. Это условие было принято и сочтено явно благоприятным предзнаменованием. У жителей Кипра был обычай посылать девушек, перед тем как их выдадут замуж, в определенные дни на берег моря, чтобы они добыли себе деньги на приданое и, принеся эту жертву Венере, в дальнейшем хранили целомудрие. Из числа этих девушек Элисса приказала похитить и перевести на корабль около восьмидесяти, чтобы и ее молодежь имела жен, а будущий город – юное поколение» («Эпитома сочинения Помпея Трога «Historiae Philippicae»», XVIII, 5, 1–5; обратим внимание на очередное упоминание культовой кипрской проституции). Основание кипрского Китиона приписывается, в том числе, и Дидоне-Элиссе. Кроме того, само имя «Элисса» может происходить от Аласии (Алашьи) – древней столицы Кипра (порой от нее так называли и весь остров).

Около 750 г. Кипр испытывает на себе двойное влияние: греков – с одной стороны, ассирийцев – с другой. Царь Ассирии Саргон II захватывает остров, опираясь в своей борьбе с Финикией на греков. Из 10 местных царьков-басилеев, признавших его власть, 9 – греки, и только один – финикиец, Дамузи (обратим внимание на его «божественное» имя!) из Карти-Кадасти (таково финикийское название Китиона, которое также можно транслитерировать как Картх-Каддаш – «новый город»; несомненно, финикийцы не баловали свои колонии разнообразием наименований – такое же название будет носить их знаменитая африканская колония Карфаген, да и испанский Новый Карфаген). Когда в 545 г. до н. э. Кипром овладеют персы, они, в свою очередь, будут опираться на поддержку местных финикийских властителей, и так будет продолжаться весь период Греко-персидских войн, одной из ареной которых станет Кипр; при этом города острова делятся на два лагеря – прогреческий (с большинством греческого населения, лидер – город Саламин) и проперсидский (с большинством финикийского населения, лидер – город Китион). Это не мешает финикийцам Китиона поддержать общегреческое Ионийское восстание и вместе с греками обрушиться на жителей Амафунта, которые были автохтонами острова (т. е. коренными его жителями, не греками, не финикийцами). В 479 г. до н. э. Ксеркс назначил царем Китиона некоего финикийца Баалмелика с позволением основать там царскую династию.

После смерти при осаде Китиона на Кипре афинского стратега Кимона (512–450 гг. до н. э.), удачно громившего персов, персидско-финикийское влияние на острове усилилось, и если Баалмелик был царем Китиона в 479–449 гг. до н. э., то его преемник Азбаал (449–425 гг. до н. э.) титуловался уже как царь Китиона и захваченного им Идалиона. Тот же титул сохранял царь Мелехиафон (392–361 гг. до н. э.), заодно прибравший к рукам и Тамасс, так что его наследник Пумиафон в 340 г. титулуется уже царем трех городов (последний царь Тамасса, Пасикипр, продал Пумиафону свои права на Тамасс за 50 талантов; впрочем, довольно скоро Александр Македонский лишил Пумиафона прав на Тамасс и передал их Пнитагору Саламинскому). Обратите внимание на имена китийских царей, в которых отчетливо видны имена финикийских божеств Ваала и Таммуза, слово «мелех» (малех, мелек) – «царь», а также и еще один бог – Молох, если таковой вообще существовал. Есть мнение, что китийская царская династия распространила свое влияние и на город Лапифос. Во время схватки диадохов Птолемея и Антигона в 315 г. до н. э. Китион был взят египетскими и союзными им войсками Селевка и саламинского царя Никокреонта, а три года спустя Птолемей казнил Пумиафона. Это можно считать последним актом финикийской истории Кипра.

Но оставим теперь историю и обратимся к мифологии. Исследователи едины в том мнении, что Афродита – исключительно местная богиня, принятая в общегреческий пантеон богов лишь впоследствии времени – как критская «богиня со змеями», ставшая родосской Афиной, ликийские Аполлон и Артемида и др. Исключительность и отличие Афродиты от многих прочих богинь плодородия заключается в том, что она – благодаря сложной истории Кипра – соединила в себе черты местной, греческой богини плодородия и ассиро-финикийской Астарты – распущенной богини завоевателей острова. Блестящий анализ отражения исторических явлений в мифах об Афродите дал Периклис Хаджикириакос в своем труде «Афродита Могущественная. Кипрские мифы о великой богине». Вот что он пишет: «Судя по археологическим находкам, задолго до бронзового века, в начале периодов неолита и энеолита, на острове существовал культ великой богини, чье имя по сей день остается загадкой… Существование в III тысячелетии до н. э. изначальной богини-матери, покровительницы плодородия, подтверждается многочисленными находками. Она прекрасно пережила II тысячелетие до н. э., и к концу бронзового века (1050 лет до н. э.) поклонение этой богине стало повсеместным. Золотой век культа великой кипрской богини начался в I тысячелетии до н. э. (железный век), когда она, наконец, получила имя Афродиты, будучи известной до тех пор только как Королева… Самые ранние ссылки в литературе на кипрскую богиню мы встречаем в эпосах Гомера, датируемых VIII веком до н. э., где подчеркивается кипрское происхождение Афродиты. В более поздних эпических гимнах, посвященных Афродите, она упоминается как «золотая Афродита-Киприда», «хранительница» и «королева превосходно устроенного Кипра». Кипрская богиня восходит к восточным прообразам, историю которых можно проследить сквозь длинную вереницу богинь любви и войны… Но на Кипре восточный прообраз великой богини утратил характерные черты, присущие воительнице, сохранив черты плодородной женственности, сексуальности и любви. Благодаря этой способности к адаптации кипрской богине удалось пронести свой образ сквозь века, затмив своих восточных предшественниц. Более того, под именем Афродиты исконно восточная богиня нежно внедрилась в строй доминирующих сил своего острова и стала существенным элементом греко-романской религиозной системы».