Текст книги "Записки кинорежиссера о многих и немного о себе"

Плохой хороший герой-любовник

Потом был фильм «Плохой хороший человек». Доктора Самойленко должен был играть Папанов, искали актера на роль Лаевского. В это время как раз Козинцев закончил снимать «Короля Лира», где шута играл Даль…

Хейфиц посмотрел фильм «Король Лир», ему очень понравился Даль, и он сказал мне:

– Женя, делайте что хотите, я хочу снимать Даля в роли Лаевского!

Дело в том, что соревнование между Козинцевым и Хейфицем было всю жизнь. Они руководили Первым творческим объединением на «Ленфильме». Они были соседями по даче, через заборчик: у них были дачи в Комарово. У кого лучше растут цветы – это соревнование жен, а у кого лучше фильм – это было соревнование мужей.

Олег Даль в это время служил в театре имени Ленинского комсомола в Ленинграде. Театр был на гастролях в городе Горьком. Я сел в самолет и полетел туда разговаривать с Далем.

Мы не были знакомы, но я был знаком с его женой Лизой Апраксиной. Она работала на «Ленфильме». Я прилетел в Горький на спектакль «Выбор», который блистательно сорвал пьяный Даль. Я приехал, а спектакля нет… Спектакль закрыли.

Я сидел в кабинете режиссера этого спектакля Розы Сироты, она была очень расстроена! Мы с ней поговорили, она слегка успокоилась и спрашивает:

– Ну, и как же вы собираетесь его снимать?

Я говорю:

– Ну, во-первых, собираюсь не я, а Хейфиц, а во-вторых, может быть, мы что-нибудь придумаем.

– Ничего вы не придумаете!.. Кого он должен играть?

– Лаевского!

– О-о-о! Он такой талантливый! – она очень хорошо говорила о нем.

А потом сказала сакраментальную фразу, которую я всегда помнил, когда снимал Даля:

– Вы знаете, что Даль не герой-любовник? У него мяса не хватает для любовника!

И действительно, все попытки склонить его к ролям любовников не получались.

Я привез Олега в Ленинград. К моменту начала съемки пробы он уже был пьян, сильно пьян… но играл блистательно. Я помню, как он отмокал в холодных ваннах на какой-то квартире, где его ассистенты и помощники приводили в чувство…

Художник И. Каплан пользовался громадным уважением в цехе реквизита киностудии «Ленфильм», и благодаря Каплану я знал, какие там есть уникальные вещи.

В данном случае речь шла о хрустальном фужере царских времен. Этот реквизит на восемьдесят процентов состоял из уникальных вещей кладовых Зимнего дворца. В 20-х годах комиссия Наркомпроса решала, что нужно музею, а что можно отдать киностудии. То, что с точки зрения ученых было бросовым, с точки зрения кинематографа было удивительным: были там веера из страусовых перьев тех времен, и были какие-то табакерки для нюхательного табака, это были штучные уникальные вещи. Кстати, я потом узнал, что кто-то из членов комиссии вместе с реквизитом перешел работать на киностудию.

А какая была мебель из Зимнего дворца! В кабинете директора Киселева стоял гарнитур карельской березы, настоящей карельской березы, полированный, громадный гарнитур: стол для совещаний с письменным столом, со всякими горками, трельяжами, и прочее, прочее… с креслами, стульями, и ножки у всех этих предметов заканчивались маленькими оленьими копытцами… А какие шубы генеральские были в костюмерных! Куда это делось?..

И давали это не каждому художнику, не каждому режиссеру и не на каждый фильм. Но Хейфицу давали все, что выбирал Каплан, а он эту эпоху знал замечательно.

Так вот, на пробе у Даля был хрустальный фужер из штучного реквизита.

Сима Городниченко – реквизитор:

– Олег Иванович, я вас очень прошу, осторожней…

– Что осторожней?

– С фужером.

– Да никуда не денется твой фужер!

И вот заканчивается проба, и Олег показывает темперамент актерский… «хлоп!» этим фужером об пол павильона.

Просто Даль прочитал эту сцену так:

– Лаевский может быть подвыпившим, плюс истерика в конфликте с фон Кореном!

Так закончилась эта проба. Но вопрос с Лаевским был решен – Даль!

Пуговица Хейфица

А вот на роль фон Корена Хейфиц долго не мог решить, кто.

Мы с Кривицкой напирали на него: возьмите Высоцкого!

– Нет, перестаньте. Он там ноет под гитару, а тут другое дело!

Спектаклей с Высоцким он не видел.

К этому времени Театр на Таганке приезжал уже пару раз, и я бегал в «Пятилетку» смотреть все спектакли, поскольку жил совсем рядом, на улице Писарева. Мне очень нравился Высоцкий.

Мы напирали, напирали на Хейфица и уговорили его снять пробу.

Высоцкий приехал в Ленинград с Мариной Влади, и они остановились в «Астории». Помню, Марина сидела с томиком Чехова у нас в павильоне во время проб, а потом и во время съемок. А мы все еще продолжали искать героиню – Надежду Федоровну. Так кто же, кто же?

Ко мне подошел Володя:

– Слушай, Женя, поговори с Хейфицем, может, он Маринку возьмет? Она очень хочет сыграть у него в чеховской вещи!

Я поговорил с Хейфицем…

Он сказал:

– Нет, Женя, я боюсь! Она иностранная подданная… Юткевич ее взял – нахлебался всего. Это будет очень сложно.

Я говорю:

– Но она член компартии Франции!

– Нет, нет, не хочу…

С Мариной у меня разговора не было, а когда Володя спросил, я ему сказал, что вот так и так…

– Жалко!

Мне тоже было жалко.

Пока Володя снимался, Марина читала, но в десять вечера она закрывала томик Чехова. И спрашивала:

– Женя, нельзя ли попросить машину до гостиницы?

– Марина, что вы так рано уезжаете?

А съемка была до двенадцати.

– Женя, я же актриса, мне нужно хорошо выглядеть…

Я это говорю в назидание нашим актрисам, которые могут себе позволить сидеть в гостях до двенадцати, пить водочку или еще какие-нибудь напитки, а потом жаловаться на судьбу, что плохо выглядят и их мало снимают. А Марина Влади уже была звездой французского кино, но в десять вечера ехала домой. Здесь ее любимый снимался, она наслаждалась и упивалась тем, как он играет, всем съемочным процессом… но в десять часов вечера она должна была уехать в гостиницу, чтобы в одиннадцать лечь спать, потому что она актриса и должна хорошо выглядеть!

Высоцкому нравилось сниматься у Хейфица. Однажды он мне признался:

– Женька, знаешь, я к Хейфицу пойду на любой эпизодик… Не надо даже роли! Вот предложит мне эпизод, я буду сниматься!

– Чего так? – спрашиваю.

– Ты знаешь, – говорит, – я на всю жизнь запомнил утверждение моего костюма. Ты помнишь?

– Утверждение как утверждение…

– Ты помнишь, кто был тогда?

Я начал перечислять:

– Был Хейфиц, Маранджян, Каплан, я, художник по костюмам и кто-то из ассистентов.

– И вот, – говорит он, – я стою в костюме, и такая делегация приходит утверждать костюм. Я уж не помню, кто что сказал, я только помню, что Хейфиц сказал: «Все хорошо, мы утверждаем этот костюм, только запомните, что на сюртуке последняя пуговица должна держаться на одной нитке, на одной, подчеркиваю! И болтаться! Чтобы это характеризовало холостяка!»

Вот Хейфиц какой молодец! И молодец Володя, который отметил и запомнил это!

Потом он смеялся:

– Я никогда не знал, что можно так утверждать костюм. Я ведь в основном на Одесской киностудии снимался, а там как – в чем приехал, в том и снимаешься!

Был еще один очень показательный момент с Высоцким.

Как-то в Евпатории мы снимали на улочке под стенами рыбзавода. Все сотрудники рыбзавода в белых халатах высунулись в окна и сверху смотрели на съемку, а в съемке были заняты Высоцкий, Даль и Папанов. Когда съемка закончилась, вышли девочки и мальчики с ящиками. В одном ящике – копченая кефаль, в другом – копченая скумбрия. Они подошли к Высоцкому и сказали:

– Это вам, Владимир Семенович!

Надо сказать, что Папанов болезненно воспринял это: «Владимир Семенович – это вам!»

А Володя сказал нам:

– Возьмите это с собой на Кавказ!

– Ты чего, Володя?

– Берите, берите, я пару рыбок возьму!

Он из ящика с кефалью взял две рыбки, и все.

– А это вы с собой!

– А нам куда?

– Я к вам приеду, вместе будем закусывать! Забирай!

И мы действительно взяли это в Пицунду, куда переехали для продолжения съемок.

– Вы снимайтесь, мы вас озвучим!

На роль дьякона тоже долго искали актера. У Хейфица была проблема с этим дьяконом, а потом он «влюбился» в Корольчука:

– Хочу Корольчука! – и все.

А Корольчука забрали в армию. Но Хейфиц зациклился. Да и мы, собственно, понимали, скольких это стоило мучений – найти артиста на роль дьякона, так что искать заново кого-то… И уже начали снимать. Что делать?

Тут я вспоминаю про своего товарища – Натана Печатникова, который работал директором фильма «Блокада», и у него были крупные связи с военными.

Я говорю ему:

– Вот такая вот история, можешь помочь?

– Я думаю, что да!

Потом позвонил, сказал:

– Корольчук будет служить на Дворцовой площади!

Там что-то с внутренними войсками связано. Многие артисты так служили, а он был артистом театра имени Комиссаржевской, только закончил институт. И его забрали туда служить.

Я присутствовал при разговоре Натана с адъютантом командующего внутренними войсками, в ведомстве которого служил Корольчук. Мы договорились, что режиссер фильма «Плохой хороший человек» Евгений Татарский может звонить вот этому адъютанту, и что по звонку Татарского солдата Корольчука будут отпускать на съемки.

Все было хорошо. Снимали в Ленинграде, потом была натура, и его нужно было уже на несколько дней забирать, но все работало безупречно, машина была отлажена: звонок – Корольчука отдают в распоряжение кинорежиссера Татарского.

Закончилась эта история тем, что, когда мы заканчивали снимать, позвонил Корольчук и сказал:

– Евгений Маркович, у вас так все хорошо получалось, может, вы меня и демобилизуете?

А он уже там год отслужил.

– Ну, черт с тобой!

Я позвонил адъютанту, и он организовал Корольчуку дембель. Корольчук окунулся в свою работу в театре Комиссаржевской. А когда нужно было озвучиванием заниматься, помощники позвонили Корольчуку и пригласили на озвучивание.

Он сказал:

– Я не могу, меня Агамирзян не отпускает!

Я звоню Корольчуку:

– Ты чего, подлюка? В чем дело? Если б я знал, что ты будешь так разговаривать, ты бы у меня служил до 12 ночи 31 декабря. Мне было бы это сделать проще, чем демобилизовать тебя! Ты что?

– Я не могу, Евгений Маркович! Меня демобилизовали, я в театре… а здесь не отпускают.

Короче говоря, Высоцкий приезжает на озвучивание, Даль приезжает, Папанов… а Корольчука нет. Пришлось одну и ту же сцену дважды переозвучивать: сначала тех, кто был, а потом уже дописывали Корольчука… Но вскоре выяснилось, что он категорически не умеет смеяться, а роль дьякона строилась на хохоте, на смехе, он все время заливался и смеялся. А Корольчук не мог!

Пришлось эти сцены доозвучивать. Это делал артист «Студии киноактера» Гелий Сысоев. У него была, кстати, замечательная шутка: Сысоев говорил коллегам, которые снимались:

– Вы снимайтесь, мы вас озвучи́м!

Не озву́чим, а озвучи́м! И он с успехом хохотал за Корольчука!

Как Даль Чечельницкого обманул

Как-то ко мне подошел мой коллега, Юра Чечельницкий, и попросил взять его вторым сорежиссером:

– Женя, мне ничего не надо, только зарплату: естественно, никаких постановочных, ничего! Я просто голодаю! Мне нужно работать!

Я пошел навстречу. Я был вторым режиссером Хейфица, и очень многие вопросы на «Ленфильме» решались просто. Я мог ногой открывать двери всех кабинетов, кроме кабинета директора киностудии, так как я был не собственно Женя Татарский, а я был второй режиссер Иосифа Ефимовича Хейфица, народного артиста СССР, Героя социалистического труда, Первого секретаря Союза кинематографистов Ленинграда!

Решили этот вопрос, Юру прикрепили к картине сорежиссером.

Как-то ему было поручено отправлять Даля из Ленинграда, следить, чтоб он сел в самолет.

Мы снимали в Пицунде, а жена Олега – Лиза Даль – ездила его встречать в аэропорт Сухуми.

Юра звонил ей:

– Даль отправлен! – Лиза садилась в машину и отправлялась в Сухумский аэропорт. Пока самолет летел 3–3,5 часа, Лиза доезжала до Сухуми и ждала там Олега.

А однажды она вернулась одна.

– Как? Что?

– Он не прилетел!

– Как не прилетел?

– Его не было!

Я говорю:

– Ты была в самолете?

– Была.

– Ты посмотрела за креслами, везде?

– Посмотрела.

– Я не могу Юрке не верить, это его хлеб! Понимаешь, если Даль отправлен, значит – отправлен!

Съемка была сорвана! От меня зависело, как это подать Хейфицу, чтобы это было незаметно, а чтобы Даль никого не подвел, мы доснимали какие-то хвостики…

А на следующий день, или через день, прилетел Даль и говорит:

– Женюра, рассказать тебе, как я удрал из самолета?

– Ну, расскажи!

– Он меня, твой этот противный, посадил в самолет…

…Аэропорт в Ленинграде недалеко от площади Победы. А на площади Победы стоят два дома-близнеца, и в одном из них живет некто Даша Приставка. В ее однокомнатной квартире сидел Даль, сидел Конецкий и кто-то еще сидел, и сильно выпивали. И вот Далю надо улетать. А Даша – женщина строгая, она была завучем английской школы, говорит:

– Тебе надо лететь!

Вызвали такси. Привезли его в аэропорт. Там он попал в лапы Чечельницкого и оказался в самолете. Когда Юрка уходил, трап уже отъезжал. Олег мне рассказывал:

– Тоска зеленая! Они выпивают там, а я в самолете и должен лететь! Я к летчикам пошел и говорю, что мне надо трап срочно! Ребята свистнули, сказали в микрофон что-то такое, и трап снова подали!

И сияющий радостный Олег мне заявил, что вот таким образом он убежал из самолета и снова попал в однокомнатную квартиру Даши.

Вдали от жен, от детей…

В Пицунде снимали долго и нудно сцену дуэли. Там был световой режим. Лил дождь, а нужно было солнце. Я помню, это продолжалось не один день и не семь дней, а гораздо дольше. Сниматься должны были Высоцкий и Даль.

Ну вот, как будто бы все сошлось по погоде, и можно снимать. А героев нет. Но хотя бы второстепенных персонажей можно снять. Доктора Устимовича играл телевизионный режиссер детской редакции Ленинградского телевидения Герман Лупекин. А два артиста «Студии киноактера» Игорь Ефимов и Павел Кошлаков играли секундантов.

У доктора Устимовича вся роль: ходит по поляне и время от времени вляпывается в коровьи лепешки, смотрит на подошву и говорит:

– Господа, давайте начинать, у меня еще масса визитов в городе, – и достает часы-луковицу из кармашка.

Два секунданта:

– Господа, кто-нибудь помнит, как это делается?

Вот это нужно было снимать. Ну и дьякона, который через кукурузу подглядывает, тоже можно снимать.

Я говорю:

– Давайте доктора! Лупекин его фамилия, Герман Лупекин!

Никого нет. Решительным тоном спрашиваю:

– Где Лупекин?

Кто-то из ассистентов подходит:

– Евгений Маркович, извините, мы забыли его в Гаграх!

Часть группы жила в Гаграх, часть – на птицефабрике, я в том числе. А Хейфиц жил в коттедже в самой Пицунде.

– Так, давайте машину – быстро за Лупекиным!

Только машина отъехала, подходит ко мне кто-то из ассистентов и говорит:

– Вообще-то, на самом деле его забрали вчера в вытрезвитель, и мы забыли его вытащить оттуда. Вот сейчас его уже вытащили из вытрезвителя!

– Хорошо! Давайте пока снимем секундантов! Ефимов, Кошлаков!

Приходит Кошлаков. На его лице царапина. Приходит Ефимов – у него фингал под правым глазом. Он сразу сообщает:

– О ручку двери ударился.

Я говорю:

– Что за детский сад!.. Гримеры, замаскируйте их так, чтобы ни царапины, ни фингала не было видно!

Короче говоря, пока ждали погоды 10–12 дней, все расслабились, скучно. Вдали от жен, от детей, от семьи все стали чувствовать себя свободными:

– Ну что, давайте выпьем!

– Давайте!

И вот результат.

Через полтора часа привозят Лупекина. Хотя от центра с хорошим водителем-грузином туда-обратно 45 минут…

– Давайте снимать!

Спрашиваю реквизит: часы, кольцо, а там было такое шикарное обручальное кольцо… Ни кольца, ни часов! И в тот момент помощники вспоминают, что забыли их в вытрезвителе. Лупекина забрали, а вещи ценные забыли.

Но группа не может ждать еще полтора часа, пока съездят туда и обратно.

– В группе у кого-то есть похожие часы?

Аналогичных ни у кого не было, но чуть-чуть схожие нашлись.

– Кольцо широкое у кого есть?

Кольца нашлись разные, и мы подобрали более-менее подходящее.

Хейфицу ничего сказано не было. Я шепнул Маранджяну:

– Генрих, не поднимай волну, тут вот такая история…

– Женя, все будет нормально!

Сняли. В кадре: ходит длинный странный человек, похожий на журавля, на длинных тонких ногах, вляпывается в дерьмо:

– Господа, давайте начинать, у меня еще масса визитов в городе! – тут он достает часы, и должно быть видно обручальное кольцо.

На таком плане, если оператор специально не акцентирует, все сходит.

Но меня уже нервно колотило. Один с царапиной, другой с синяком, третьего привезли из вытрезвителя… а еще и реквизит!..

Потом вся группа была собрана, и было по этому поводу высказано все!!!

Во фьорды!

Когда Даля уже не надо было отправлять в Сухуми, так как он приехал в отпуск, Юра Чечельницкий перебрался к нам из Ленинграда.

В один из съемочных дней в его задачу входило найти осла… Нужен был осел для сцены пикника. И он нашел его высоко в горах в армянском селении, это был единственный на побережье осел! Армянский осел был, и Юрка грузил его там при помощи группы товарищей армянского происхождения, а здесь разгружал с нашими рабочими.

И вот я смотрю, как идет разгрузка осла с автомобиля.

А впереди меня стоял Хейфиц с женой Ириной Владимировной, и я слышу, как он ей сказал:

– Ирина, вот смотри, вот темперамент настоящего второго режиссера! Вот кто умеет быть вторым режиссером!

Я проглотил обиду… Нет, я не проглотил, я запомнил! Я был обижен жутко!

Он, конечно, не видел меня. Я стоял сзади, но слышал… Я просто был в шоке! И сам себе сказал: все, Женя, на этом «салонное танго» кончается, больше ты с Иосифом Ефимовичем не работаешь!

Эта картина закончилась. И следующую картину «Единственная» Хейфиц начинал где-то в Запорожье без меня. Вторым режиссером был Юра Чечельницкий, и Высоцкий там снимался…

Вдруг раздается звонок Хейфица из Запорожья:

– Женя, я прошу вас приехать, у меня тут с Юрой большие неприятности! Мне нужны вы! Приезжайте!

Я говорю:

– Иосиф Ефимович, я уже дал согласие Масленникову работать с ним на фильме «Под каменным небом»!

Ведь действительно так и было! Это был второй эпизод, связанный с Норвегией, и я очень хотел поехать.

А потом позвонила Ирина Владимировна Святозарова – жена Хейфица:

– Женя, Иосифу без вас плохо, приезжайте к нему! Помогите…

Потом снова позвонил Хейфиц:

– Женя, так вы приедете? Могу я рассчитывать?

Я говорю:

– Нет, Иосиф Ефимович, я уже обещал Масленникову поехать в Норвегию.

И он сказал:

– Это вы из-за Норвегии, наверное? Я там был, скучная страна! Мы с вами поснимаем, закончим, поработаете вторым режиссером, получите постановочные, купите путевку и съездите в Норвегию, честное слово!

Я это рассказал Каплану. Каплан говорит:

– Женечка, я тебя уважать перестану, если ты поедешь к Хейфицу. Он, когда был художественным руководителем объединения, а мы снимали «Фритьоф Нансен» в Норвегии, три раза к нам приезжал посмотреть, как у нас идут дела. Между прочим, за счет картины, а не покупал путевку. А тебе, значит, советует купить путевку!

– Каплан, о чем ты говоришь, никуда я не поеду! – ответил я.

И начал работать с Масленниковым. Оператором был Розовский… должен был быть Розовский…

Масленников мне говорит:

– Женя! Розовский придумал какую-то видеоприставку к камере, она контролирует все, давай посмотрим. Они снимают режим на какой-то картине. Поедем!

Мы поехали. Режим 15 минут… и что-то видеоустановка не работает. Пока чинили, пропустили режим, и уже нельзя снимать!

И я сказал, что мы не будем снимать с этой установкой.

На следующий день, или через день, не знаю, на лестнице студии меня встречает Розовский и говорит:

– Какое вы имели право советовать Масленникову не снимать с установкой?

Я говорю:

– Я не понимаю вопроса! Я второй режиссер на картине. И все, что у вас не получается, или всякие задержки, все это будет отражаться прежде всего на моей работе. А я буду прикладывать громадные усилия, чтобы актеры были готовы. А актеры неслабые: Леонов Евгений Павлович, Янковский Олег… достаточно уже этих двоих. Поэтому я как раз имею право говорить, что мы не будем так снимать!

– Вы рискуете. Либо я остаюсь на картине, либо вы!

А для него Норвегия была вожделенной такой мечтой.

– Ничего, – говорю, – я рискну!

Еще через день была выездная комиссия горкома КПСС. Эту комиссию Розовский не проходит. Таким образом, я остаюсь, и мы работаем без видеоприставки, а Розовский уходит с картины, снимал ее Володя Васильев. Обид у Розовского никаких не было – дело в том, что его дочка находилась в Америке, и потому он не прошел комиссию.

Мы работали в норвежских фьордах. В выходные я ловил там впервые в жизни треску с глубины 110–120 метров и всех угощал, всю группу, норвежскую и советскую. Так было обставлено: «Женя, угощай нас!»

Мы сидели в ресторане гостиницы на берегу очень красивых фьордов, потом встали и под аплодисменты официанты вынесли блюда с треской, накрытые мокрыми горячими салфетками. А потом какие-то красивые вазоны, в которых находились нарезанные яйца в масле, с какой-то петрушкой-сельдерюшкой… называется «Рыба по-польски»!

Все это было в начале мая. Норвегия в это время – отдельный рассказ, и достаточно длинный. Посвятить этому стоило бы не одну страницу…