Текст книги "Записки кинорежиссера о многих и немного о себе"

Актеры, актеры, актеры…

На ту роль, что играл Лева Дуров, я долго искал актера. Я знал актера Дурова, но знаком лично не был. Я перебрал всех знакомых, подходящих на эту роль. Я, пользуясь добрыми отношениями, позвонил Папанову:

– Анатолий Дмитриевич, вот так и так.

Анатолий Дмитриевич мне ответил:

– Женя, я ничего не делал, долгое время болел, уже поправился, но я сейчас никак не могу, но следующую картину, что бы ты мне ни предложил, я говорю «Да»! Заранее говорю!

С большим сожалением я это слушал. Потом я позвонил одному очень известному артисту, имени не скажу. И предложил ему эту роль. Он сказал:

– Хорошо, но только вдвоем с сыном! Я буду играть, если роль сына будет играть мой сын!

Это про ту роль, что играл Мишка Васьков. Меня совершенно не устраивал сын, но очень устраивал папа. Я говорю:

– Нет, это не пойдет.

А он говорит:

– Знаешь что, когда у тебя будет много денег или когда у тебя будут зарубежные съемки, тогда звони! Все, пока!

Вот такой подход. Больше я никогда ему не звонил. И я думаю, что он ничего не потерял, оттого что я не звонил.

И тогда мой товарищ, режиссер «Ленфильма», позже он стал директором киностудии, Витя Сергеев сказал:

– Слушай, Женя, а чего ты Леву Дурова не попробуешь?

А он мне и в голову не приходил! Я его плохо знал. Я говорю:

– Да, действительно, хорошая мысль.

Я позвонил Леве, он согласился. Замечательно он отработал, с ним было очень легко работать, и я считаю, что он абсолютно точно попал в роль.

У меня был такой талисман – Любовь Ивановна Малиновская. Она играла во всех моих фильмах! Но бывает так: то, что близко, не ценишь! Надо из Москвы, из Студии киноактера… А там предлагают, мол, давайте вот эту, и вот ту. Снимали пробы на мамашу. Приехала московская артистка со Студии киноактера. И все время приставала ко мне с вопросом: «А какая сверхзадача фильма?» Я понимал, что ее сильно не устраивает концепция, которую я предлагал. Я говорю:

– Знаете, про сверхзадачу мы потом поговорим. Вы сначала сыграете этот кусок хорошо, а остальное потом…

– Нет, нет, меня интересует сверхзадача фильма, какова она?

И так она мне надоела, что я показал жестом оператору, что пленку на нее не надо тратить. Есть такое движение «ноль»: из двух пальцев указательного и большого. Сыграла она плохо. Мы разъехались с ней. Претензий друг к другу не имели. Думаю: «А что я дурака-то валяю, надо Любу взять! Любу и Ирку Ракшину!»

Как эти две артистки сыграли пробу! Это было грандиозно! Я очень сожалею, что тогда я эту пробу не отложил в сторону и не оставил на память себе и будущим поколениям. Проба была блистательная. Они хорошо сыграли эту сцену и в кино, но на пробе было интересней.

Но главный прокол на съемках был с героем – фильм позиционировался как музыкальный, а Саша Кузнецов петь не умел, танцевать тоже, да и с чувством ритма у него было не очень хорошо. И вот мы снимали первое появление его в деревне.

«В Америке, в Америке, в Америке…» – эту песню он поет. Это не опера, где оперный артист врастает в сцену двумя ногами и не шевелится. Здесь надо было все сделать в движении, и к пятому дублю оператор заплакал:

– Евгений Маркович, я не могу снять эту сцену!

– Что такое, Валера?

Валера – молодой парень, и это его первый фильм после ВГИКА. Он очень старался.

– Камера движется за музыкой, а артист расходится с музыкой по движению!

Оператор уже двигается, а артист там застрял. Чувства камеры у Сашки не было. Я сказал:

– Саша, трудно что ли? Валера, за камеру. Трансляция…

И я пропел песню в движении. Закончил. Массовка и моя группа зааплодировали.

– Ну, Саша, видишь, это нетрудно! Давай!

А началось все с того, что балетмейстер пытался поставить танец, а герой не танцует. Если и танцует, то скучно и неинтересно. Репетировали мы накануне съемки, возле домика, в деревне, в которой снимали. Ничего не получилось.

Я всех распустил, ужасно расстроился: целый фильм еще придется мучиться. Это была первая сцена под музыку. И вдруг мне пришла в голову идея: два близнеца, которые снимались у меня – артисты Ануфриевы и Ира! Я позвал Гали Обайдулова – балетмейстера, сказал:

– Гали! Мне нужно закрыть Сашку. Он не может, ты видишь. Давай этих близнецов и Иру снимем!

Гали придумал, как это сделать. Ира в лаптях замечательно задирала ногу! Номер на «ура» получился, закрыли Сашу! Просто Сашка внешне абсолютно подходил на роль. Именно таким я представлял себе пацана русско-американского. Он мог быть и русским, и американским.

Другое время

Что еще сказать про «Джека Восьмеркина»? Фильм снимался в 1986–1987 году, а лет пять тому назад я показал этот фильм студентам кафедры режиссуры Гуманитарного университета. Мне было очень интересно, как они будут реагировать, в каких местах. Они хохотали над гэгами и совершенно проходили социальные дела, над которыми то поколение кричало «Во дает!» Для них, теперешних, это было пустое место.

Например, когда в фильме говорили:

– Так ведь пахать надо!

– Да пахать-то успеем! Тут Кирзону письмо написали, а он, гад, не отвечает, империалист проклятый!

Это для них было не смешно. Это смешно было тому поколению. Так что фильм отчасти устаревает. Это участь злободневных фильмов.

Вот «Принц Флоризель» не стареет, он любому поколению понятен.

Я ездил с «Джеком Восьмеркиным» в Югославию. Было так: в Союзе кинематографистов появляется туристическая путевка Греция-Кипр. Это было начало 1987 года, и только-только были «отпущены вожжи». Очень недорогие путевки были. Мы поехали сначала на Кипр, где на волнах свободы купались в море, несмотря на то, что вода была 19 градусов. А у нас переводчицей была гречанка Мария, которая училась в Ленинграде. Стас Садальский кричал:

– Мария, давай в воду!

– Нет, нет! Я была в Ленинграде. У вас в Неве вода всегда 15 градусов!

Потом мы перелетели из Кипра в Грецию, в Афины. Там была встреча с кинематографистами, а после вернулись в Ленинград.

Через неделю меня вызывает директор киностудии:

– Женя! Горисполком просит, чтобы ты поехал в Югославию с картиной «Джек Восьмеркин – „американец“». Поедешь?

– А чего же не поехать? Я в Югославии не был, поеду!

– Тогда иди в Райком на комиссию!

Я пошел. Выездная комиссия, на которой я первый раз был. Я ездил до этого за рубеж, но без выездных комиссий. А тут комиссия. Сидит отставник, секретарь парткома электротехнического института, еще какой-то человек и барышня. И вдруг этот бывший военный говорит:

– Мы не можем вас рекомендовать для поездки в Югославию!

Я спрашиваю:

– Почему?

– А вы только что были на Кипре, в Греции!

– Ну и что?

– Нельзя, это нужно заранее было знать!

– Что вы говорите какую-то ерунду! Я поехал в отпуск, я мог поехать в Ялту, мог поехать в Репино, а я поехал в Грецию, на Кипр. Вернулся, и мне предлагают поехать в Югославию в командировку, а не отдыхать! И что?

– Нельзя, два раза подряд нельзя! Надо было заранее оговорить.

Я говорю:

– Слушайте, над вами уже вся Москва смеется! А вы продолжаете! Я же не за джинсами туда еду. Это Горисполком просит. Вот вы и объясните Горисполкому, что нельзя, потому что я только что был на Кипре.

А меня кто-то толкает ногой под столом. Я посмотрел, это барышня толкает. Я вышел из этой комиссии и пошел на «Ленфильм», там 7–10 минут ходьбы. Пришел, меня на площадке второго этажа встречает директор студии Голутва:

– Спокойно, все в порядке.

А я:

– Ты понимаешь, какие там…

– Перестань! – сказал директор.

А барышня, Татьяна Тимофеевна, позже стала секретарем директора «Ленфильма» – Голутвы. Она там до сих пор работает. Замечательная барышня. Мы с ней потом смеялись, вспоминая эту «выездную» комиссию Райкома.

Вспоминая Чаушеску…

Когда вышел фильм «Джек Восьмеркин – „американец“», и чиновников «не повесили и из партии не исключили», тут же поступило предложение из Госкино:

– А вот у вас был сценарий «Презумпция невиновности». Снимите нам это кино!

– Давайте!

И началось кино под названием «Презумпция невиновности». Но если бы я это снимал раньше, то это была бы бомба, а когда шел уже 1988 год, уже не так было. Однако люди интеллигентные поняли, что к чему, и про картину мне говорили всякие хорошие слова.

Меня с этой картиной послали в Румынию. Там было празднование советской власти, семидесятилетие Октября. Тогда еще был Чаушеску. Делегация состояла из артиста Садальского, артистки Ташковой, Госкино включило ее в делегацию. Она не снималась в этом фильме, милая женщина, хорошая актриса. И я во главе, как режиссер.

Мы высадились в аэропорту Бухареста, Садальский вытащил фотоаппарат и сфотографировал Ташкову. И тут же был арестован, фотокамера была отобрана. Случился скандал. «Оборонный объект» снимать нельзя. Мы пытались объяснить, что артист снимает артистку, а не оборонный объект, но нет… Кое-как удалось уладить эту проблему.

В первый же вечер состоялся показ фильма. Открытие кинонедели, посвященной Октябрю, проводилось в центральном кинотеатре города Бухареста. Привозят нас туда, у входа в кинотеатр десяток «мерседесов» с дипломатическими флажками. Это были послы всех соцстран. Когда мы зашли в кабинет директора кинотеатра, там сидел наш посол с женой и еще какие-то люди. Нас представили. Посол был само очарование. Он лучезарно улыбался, он был рад знакомству с режиссером и с артистами.

Послом был Тяжельников, бывший секретарь ЦК Комсомола. Но когда началась перестройка, он из всяких ЦК уехал послом в Румынию.

Потом был показ фильма и то, где для нас уже «поезд ушел», в Румынии пришлось как раз вовремя. Народ рыдал, встречал аплодисментами какие-то эпизоды этого фильма. Это было про них. Для нас это уже в прошлом, а для них – в настоящем. Я был очень рад, что так замечательно принимается картина.

После просмотра мы снова пришли в кабинет директора кинотеатра, но посол теперь в глаза не смотрел, отвернулся, и его жена тоже. И на встрече, и на проводах присутствовал корреспондент «Известий» в Бухаресте.

Он подошел ко мне:

– Хотите, я прокачу вас по Бухаресту, покажу, расскажу?

– Конечно!

Я у него спросил:

– А что это посол так скривился?

Он ответил так:

– Евгений Маркович, вы что, не понимаете? Это у нас перестройка – в России, а здесь никакой перестройки!

– А посол-то что?

– А посол кто? А посол – Тяжельников!

Мне было все равно, честно говоря. Даже было приятно: значит, точно мы попали! Ему было сильно неприятно, ему сильно не понравилось! Когда он лучезарно улыбался, он наверно думал: «Привезли картину, посвященную Октябрю, у режиссера „Аврора“ выстрелит, матросы пойдут в бой на Зимний дворец». А ничего этого не было. Купе поезда, где все друг друга предают и фальшивят, от начала до конца. Вот и все.

Замечательно сыграла Люба Малиновская в этом фильме. Артисты там все достойные были. Пастухов играл доктора, Юра Богатырев – директора, администратора играл Стас Садальский, начальника поезда – Куравлев, проводницу – Ирка Ракшина. Каждый был на своем месте, такая коммуналка советская в одном вагоне. Все было по делу. Поэтому румыны с восторгом все воспринимали. И много позже мне на «Мосфильме» сказал один мной очень уважаемый человек:

– Женька! Замечательное ты кино снял – самое то, и в самое время!

Он несколько раз, встречая меня, говорил:

– Я знал, что ты хороший режиссер, но чтобы вот так!..

Так он проникся.

«Пьющие кровь»

Однажды мой московский друг, писатель и сценарист Артур Сергеевич Макаров, предложил мне:

– Женька! Ты несколько раз просил меня переписать чужие сценарии, а ты не хочешь один раз попросить написать сценарий для тебя?

Я говорю:

– Хочу!

– Давай возьмем Алексея Толстого «Упырь»? Мне всегда нравилась это повесть.

– Давай!

Он написал сценарий, привез его и спросил:

– А как мы назовем? «Упырь» – как-то нехорошо…

Я говорю:

– Упыри – это те, кто пьет кровь! Давай сделаем обратный перевод с английского, и получится «Пьющие кровь»!

Ему очень понравилась эта идея. И мы назвали сценарий «Пьющие кровь». На главную роль я решил пригласить Марину Влади.

Я позвонил. Марина воркующим голосом спросила:

– У вас деньги есть на мою оплату?

Я говорю:

– Марина, найдем чего-нибудь! Сегодня нет, но завтра найдем!

– Когда у тебя определится что-то, приезжай в Париж!

Ей просто сказать. Она барышня европейская. Хочет, приезжает в Москву, хочет, приезжает в Париж. Правда, в это время и нам уже было проще…

Начали искать деньги. К счастью, деньги частично дал «Ленфильм», а частично несколько спонсоров. Спонсоры поставили одно условие:

– Ты нам отдаешь деньги такого-то числа, если нет, то с процентами!

– Хорошо.

А один ленинградский спонсор дал мне валюту. Я понимал, что Марине нужна валюта. Это тогда не так просто было, как сейчас: пошел в банк, поменял рубли на доллары. И потом, мне хотелось снять хотя бы натуру в Италии, поскольку часть действия фильма происходит в старом итальянском замке. Я понимал, что интерьеры можно снять и в России, замечательный Исаак Михайлович Каплан построит мне декорации. А вот экстерьеры я хотел снимать в Италии.

Деньги небольшие, и я слетал в Париж… Поговорил с Мариной. Я держал ее за руку, внимательно смотрел в глаза и обещал манну небесную, как только мы снимем это кино. Ей «манны небесные» были не нужны, а вот «Роман императрицы»!.. Она очень хотела там сняться. Я обещал: «Тут же начнем снимать „Последний роман императрицы“!» Договорились.

Она сказала:

– Я денег с вас не возьму за работу. Но заплатите моему агенту, иначе будет скандал.

Мне были непонятны их взаимоотношения, но я пришел к ее агенту и объяснил, что так и так, столько-то времени Марина будет занята, мы ей заплатим такую-то сумму. Вам заплатим проценты, сколько? Она назвала сумму. Я тут же телефонировал в Ленинград Голутве – директору киностудии, и он отправил эти деньги агенту.

Все успокоилось, или, как принято теперь говорить, «устаканилось», и мы начали готовиться к съемкам.

Приехали в Италию, туда же прилетела Марина, начали снимать.

Артисты были хорошие, но фамилию одного из них не помню, честно. Но ведь суть не в фамилии, а в том, что он оказался пьяницей. Обязательно среди актерского коллектива встречается один беспробудный пьяница. Я спрашиваю ассистентов:

– А где Пупкин?

– Ой… Пупкин жестоко пьет, закрывшись в номере.

За две недели пребывания в Риме он ни разу не вышел из номера. Только на съемку, когда я его вывозил, и все. Ни разу не вышел на улицу подышать воздухом, посмотреть по сторонам, ничего! Вот такой бедолага! Со своеобразной внешностью, не среднеарифметической, он был нужен в этом фильме. И, наверное, был бы нужен во многих других фильмах. Но очевидно, его уже знали на киностудиях. В кино я его больше не видел.

Скоро Марина прилетела в Рим, чтобы познакомить меня со своим итальянским продюсером, с которым она всегда работала. Задача состояла в том, чтобы его заинтересовать сценарием «Последний роман императрицы».

Пошли к продюсеру. У меня был переведенный на французский язык сценарий. Я отдал его итальянцу и «танцевал вприсядку, и кое-чего пел», чтобы рассказать ему, каким я вижу этот фильм.

Он сказал, что ему все это нравится и что если какой-нибудь итальянский канал возьмется работать над этим проектом, то он готов.

– Лучше RAI Uno. А один я не могу!

Так договорились, но ни во что это не вылилось.

«Пьющие кровь» мы потом доснимали в Ленинграде. Марина смешно снималась. В рассказе Алексея Толстого «Упырь» хоть не старославянский, но стилизованный язык, довольно сложный и многословный. А она хорошо говорит по-русски, с легким акцентом. Но я уже столкнулся с Банионисом, та же история. Кажется легко, но на самом деле читать и запоминать чужой текст – крайне сложно. И ей было очень сложно запомнить текст, я начал тихонечко ей подсказывать из-за камеры.

Закончился съемочный день. Она говорит:

– Ты так хорошо играешь! Давай мы так весь фильм будем!

Я говорю:

– Нет уж, черта с два! Лучше ты учи текст!

Но и потом я ей подыгрывал, причем не механическим голосом, а направляя, как и что ей играть. Вот такая была практика.

Мы долго искали девчонку на роль вампирши. Нашли. Девочка с такими замечательными синими глазами! Ее звали Марина Майко. Она была женой Харатьяна.

– Откуда ты взялась такая? – спросил я ее.

– Я вице-мисс конкурса красоты! – ответила она.

Это прозвучало так трогательно, совсем по-детски.

Художник-фотограф Анатолий Сягин, когда делал буклет для фильма, спросил меня:

– Можно, я пофантазирую?

Я разрешил:

– Фантазируй!

Он пофантазировал. Марину Майко он выкрасил в черный цвет и сделал ей для контраста красные глаза. Забавный получился портрет!

У меня на даче висит портрет Марины Майко с того буклета: черная вампирша с красными глазками.

Итальянские друзья

Мы тихо мирно снимали в Италии. Я привез с собой довольно большую советскую группу. Это костюмеры, гримеры, ассистенты оператора…

Итальянский продюсер, который с нами работал, просил меня заехать к нему в офис. Я заехал, он спросил:

– Скажи мне, зачем ты их всех привез?

Я говорю:

– Ну, как тебе сказать, Марчелло, мне хотелось их чем-то наградить. Работают-то все за копейки!

– Это да, – согласился он, – но я тебе должен сказать, если бы ты их не взял, то я тебе дал таких же точно итальянских! А это… – он быстро посчитал на машинке, – …экономия нескольких тысяч долларов!

Естественно, нет трат на суточные, самолеты.

– Мы бы их взяли и разделили!

Я говорю:

– Это, Марчелло, не ко мне! Мы никогда бы их не взяли и не поделили. Я бы их отдал своему спонсору, и студия и я не были бы должны!

Он перевел это в шутку. Хотя я видел по глазам, что он не шутил.

Мы сняли фильм. Группа погуляла по Риму.

У меня в декорации стояли скульптуры из гипса, сделанные в цеху студии «Ленфильм». Но выполнены они были очень качественно! Цеха студии вообще замечательно работали. А я на этой картине подружился с итальянским консулом. Его жена, англичанка, занималась живописью. У нее было художественное образование. И она попросила:

– Нельзя ли прийти на съемку посмотреть?

– Конечно, можно!

Они приехали и вдруг она увидела скульптуры, которые стояли в декорации.

– Ой, какие славные, я хочу такие!

Я говорю:

– У вас есть дача здесь под Ленинградом?

– Нет, у меня нигде нет дачи!

– Если бы была дача, я бы после съемки их вам подарил!

– А я их поставлю в консульстве!

– Договорились! Когда закончим снимать, мы вам их подарим!

Обычно декорации уничтожаются после съемки, но эти скульптуры я ей подарил.

Как-то на день независимости Италии они пригласили меня к себе. Это было здесь, в Ленинграде, и это был не официальный прием, а просто «приходи к нам на обед». Я приехал в консульство на Театральной площади. И когда я поднимался по лестнице, то увидел две скульптуры из нашей декорации, а выше стояли еще две скульптуры.

Я никогда больше не был там и не знаю, возможно, после отъезда консула Ди Мартино и его супруги их выбросили…

А когда в 1991 году у нас была стрельба, но еще не было путча и ГКЧП, раздался звонок. Женский голос сказал:

– Господин Татарский, это вас беспокоят из итальянского консульства. Господин Ди Мартино очень просит вас заехать!

Я заехал. Это было 21-ого августа. Консул мне говорит:

– Евгений, ваши коллеги, с которыми вы работали в Италии, прислали вам и вашей супруге приглашение в Италию на постоянное жительство. Если хотите, я могу вам дать многоразовую визу.

Я отвечаю:

– Нет, я никуда не поеду!

Он посмотрел на меня, как на чудаковатого человека.

– Мы вам даем многоразовую визу с разрешением на жительство.

Он опять посмотрел на меня с интересом:

– Вы что, верите в то, что все закончится благополучно?

Я говорю:

– Я верю в то, что все это закончится!

– Как хотите, господин Татарский.

Такой разговор. Он не был забавным. Потому что все было гораздо серьезней!

«Я покупил твою картину!»

Картину мы закончили. Кто-то кому-то ее продавал. Я не знаю. Но однажды, спустя несколько лет, на одном из южных фестивалей ко мне подошел знакомый поляк:

– Здравствуй, ты меня не помнишь?

Я видел, что знакомое лицо. Он работал с нами на «Салют, Марии», был вторым режиссером с польской стороны.

– Слушай! Я покупил твою картину!

А я в то время что-то снимал. Я спрашиваю:

– Что ты покупил?

– Твой фильм я покупил! Не знаю, как он называются… Вампиры пьют…

Я подсказываю:

– «Пьющие кровь»?

Он говорит:

– Да!

– Где ты купил эту картину?

– Я ее купил у какого-то человека из Днепропетровска.

Ничего себе, думаю, где Днепропетровск, а где мы!

– Я тебе его покажу! Но ты не говори, что это я показал.

– Хорошо!

Тот парень был тоже на фестивале. Я подошел к нему:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте!

– Моя фамилия Татарский!

Я больше ничего не говорил. Он как-то смутился, глазки вниз:

– Да, вы знаете, так получилось…

И какую-то долгую финансовую историю стал рассказывать. Слушать мне было совсем неинтересно. Короче говоря, в конце концов картина оказалась у польского деятеля. Зачем ему она нужна была, я не знаю.

Мы рассчитались со всеми долгами. Кому-то рублями отдали, кому-то долларами. Отдали, и, слава тебе Господи, надо мной никаких долгов не висело!

Марина снялась у японцев, и «Последний роман императрицы» должен был вот-вот состояться. Но страна рухнула. И никаких денег не стало. И вся эта затея ушла в песок.