Текст книги "Записки кинорежиссера о многих и немного о себе"

Так невозможно расставаться!

Сценарий «Колье Шарлотты» написал Артур Макаров. Сценарий был крепким, профессиональным. Начался запуск картины. Мне было нужно, чтобы артисты были одинаково известны, и по росту, и по званию, и по популярности. Поэтому я на маленькие роли взял известных артистов, а на главные – неизвестных. Это был детективный ход.

На героя – молодого парня – нашелся тогда еще неизвестный кинематографу Вадим Ледогоров, сын Игоря Ледогорова. Одну из ролей играл Саша Эстрин, актер из театра Комиссаржевской, очень хороший артист и мой товарищ.

Когда-то у нас на кухне сидела компания актеров, и Саша начал ко мне приставать:

– Ты почему не снимаешь друзей?

Наша общая приятельница актриса Таня Ткач ему сказала:

– Саша, оставь Женю…

– Нет, Танька, ты не понимаешь! Если нас не будут снимать наши друзья, то кто нас будет снимать?!

Это было задолго до «Колье Шарлотты», но я всегда помнил этот крик души. Поэтому, когда возникла возможность, я сразу же пригласил Сашу сниматься.

Мне всегда был симпатичен, до последнего дня его жизни, Кирилл Юрьевич Лавров. В тот момент я не был с ним знаком. Познакомились. Я предложил ему роль полковника Серегина. Он согласился.

С Кириллом Юрьевичем работалось удивительно легко. Он был очень обаятельный человек. Мы подружились. В год съемок «Колье Шарлотты» ему исполнилось шестьдесят лет, и он пригласил меня на день рождения, на юбилейный вечер в БДТ. С той поры он позволил мне называть его Кирилл, на «ты», это были очень нежные отношения.

Когда снимали кинопробы для «Колье Шарлотты», я решил сделать пробы так же, как я снимал на «Золотой мине». Жанр будущего фильма позволял снимать куски из фильма, но из этих кусков сделать другой, маленький фильм, ничего общего с сюжетом будущего фильма не имеющий, зато интересный экшн на 20 минут: милиция куда-то несется, машины разворачиваются, кто-то за кем-то бежит, кто-то кого-то обыскивает, кто-то в кого-то стреляет.

В зале вместе с художественным советом сидел новый директор киностудии – Аксенов. Обсуждение было в кабинете директора. Вдруг неожиданно:

– Татарский всем показал, как надо снимать пробы!

«Колье Шарлотты» снимали в Ленинграде и немножко на Кавказе. Финал – в пельменной на Исаакиевской площади. Пельменная закрывалась в 12 часов ночи, и нас выставили за дверь. Но к этому времени мы уже закончили. Это был последний съемочный день и, сделав последний кадр, мы выпили по рюмке водки и закусили пельменями.

Кирилл Юрьевич говорит:

– Что, ребята, так и расстанемся?

– А что такое? – говорим мы.

– Поехали куда-нибудь! Нет, так невозможно расставаться!

Это было самое начало кооперативов, и все рестораны закрывались. Куда пойти?

Кто-то вспомнил, что есть еще пельменная на Рубинштейна, и она работает до 3 часов утра. Кирилл тут же заявил:

– Поехали!

Я говорю:

– Поехали!

Не вся группа, а руководство: Кирилл Юрьевич, я, Вадим Ледогоров, еще кто-то… Мы поехали туда, а пельменная закрыта. Мы постучали. Швейцар буркнул: «Нет мест». И тогда Кирилл Юрьевич говорит:

– Так, Женя, подожди!

Он подошел, там увидели его лицо и тут же открыли двери. Старые скатерти со столов сняли, накрыли новые. В общем, мы замечательно посидели с Кириллом Юрьевичем Лавровым!

Потом, когда я стал председателем Союза кинематографистов, а Кирилл был в то время председателем ВТО, то мы тем более дружили.

В это время запускалась 40-я поликлиника для творческих работников на Невском проспекте, все Союзы были прикреплены к этой поликлинике. Я помню, как Кирилл бегал, суетился, чтобы получить для поликлиники хороший зубоврачебный кабинет с протезистом. Он понимал, как важно это для актеров. Проблема с зубами была и у него.

Он приложил максимум стараний, использовал свое обаяние на все сто процентов. Как-то раз:

– Женя, все, добился! Это хороший зубоврачебный кабинет со всеми процедурами!

Последняя встреча была с ним за неделю примерно до его кончины. Он пришел в Союз кинематографистов, а я в это время уже сидел в пальто в кабинете и собирался ехать к Валентине Ивановне Матвиенко.

Влиятельная поклонница

История была простая. Как-то на традиционной встрече губернатора с творческими работниками, в середине января, по случаю старого Нового года, я сказал:

– Валентина Ивановна, «Ленфильм» совсем загибается. Вы можете сделать так, чтобы он стал собственностью Петербурга? Помогите выстоять!

Она ответила:

– Я подумаю, Евгений Маркович, я подумаю. Решу этот вопрос так или иначе и позвоню вам.

– Договорились!

Это было первое общение с Матвиенко. И вдруг раздался звонок – помощник Матвиенко – Виктор Павлович Акулов:

– Евгений Маркович, Валентина Ивановна ждет вас завтра в 7 часов.

Вот наступило это завтра. Если говорить о «Ленфильме», то это «да» или «нет», а дальше-то о чем?.. Не воспользоваться ли моментом и не поговорить ли с Валентиной Ивановной по другому поводу? Союз кинематографистов – вот отдельная боль. И я попросил принести мне список всех, кто старше 75-ти лет, таких оказалось человек 70–80. А это значит, что у всех болезни. Вечером Петр Иванович лег спать, а утром мне его жена звонит:

– Евгений Маркович, Петру Ивановичу плохо…

– Что такое?

– А он встал, а нога не ходит… Вывих тазобедренного сустава.

А у второго инсульт, а у третьего инфаркт, и так далее, и тому подобное. И на все это нужны деньги! Кинематографисты были нищими. Мы зарабатывали деньги только в Доме кино на показе фильмов в зале. И все. Никто никогда нас не финансировал. Я подумал, надо попросить Валентину Ивановну помочь, потому что сумасшедшие деньги тратились на коммунальные услуги… Посчитал: миллион на коммуналку, миллион на здоровье ветеранам – кому-то материальную помощь, кому-то починить сустав, кому-то шунты вставить в сердце, а кого-то и похоронить и оказать помощь вдовам, детям.

Я уже стою в пальто, а по коридору идет Андрей Толубеев. Я знал, что он лежал в Военно-медицинской академии и пересекался с Кириллом:

– Андрюша, как там Кирилл?

– Женя, не очень, честно говоря, не очень…

И вдруг появляется Кирилл, он пришел за деньгами. Мы оказывали помощь ветеранам, как могли, и ему, как ветерану, в том числе. Он уже очень болел, но замечательно выглядел.

Я говорю:

– Здравствуй, Кира! Вот, еду к Матвиенко, как ты думаешь, стоит ее попросить деньги на помощь ветеранам?

Он говорит:

– Женя, это святое! Давай с Богом!

Он меня благословил на этот разговор, я поехал к Матвиенко. Она сказала:

– О «Ленфильме»: нет! Федералы ни за что не отдают «Ленфильм», стоят насмерть. А если это не собственность Петербурга, то я не могу помогать из бюджета Санкт-Петербурга, не имею права, это будут большие финансовые нарушения, поэтому этот разговор отложим. Есть еще какие-нибудь проблемы?

Я говорю:

– Есть! Валентина Ивановна, посмотрите, этот миллион мы платим за коммунальные услуги, а этот – на ветеранов, а их у нас вон сколько…

– Я понимаю! Сколько нужно денег?

Поздний вечер. Она, ее помощник Акулов и я – мы втроем сидим в ее кабинете, в Смольном. Это было неожиданно. Сразу: «Сколько нужно денег?» Я не знаю, сколько нужно денег.

Я говорю:

– Я не знаю! Расходы большие, а доходов чуть-чуть. Едва сводим концы с концами.

– Сколько? – нажимала она.

Я говорю:

– Я не знаю, честно вам говорю, Валентина Ивановна, я не знаю!

– Нет, это не разговор! Сколько нужно денег?

Ну и я бахнул:

– Тысяч пятьсот нужно!

Она так посмотрела на меня внимательно:

– Это несерьезно!

Я сижу и думаю: вот дурак, зачем я брякнул 500 тысяч, попросил бы 200!

– Нет, это несерьезно! Виктор Павлович, сделаем так: в этом году миллион из моего бюджета, а на следующий год строкой в бюджете: полтора миллиона Союзу кинематографистов.

Я опешил.

Мы еще поговорили о кино, о моей картине, в частности, оказалось, что она поклонница моих фильмов, а посему и моя поклонница. С той поры мы стали с ней друзьями, и у нас сложились доверительные и добрые отношения.

Я один раз воспользовался этими добрыми отношениями, когда на лестнице Дома кино дама из КУГИ шепотом мне сказала:

– Евгений Маркович. А Дом кино выставлен на продажу! Вы бы побеспокоились!

– Как на продажу?

– Так, на продажу!

Я тут же позвонил председателю комитета культуры Н. Бурову:

– Коля, что?

– Женя, я…

– Кто покупает?

– Я не могу тебе сказать ничего, вот скоро будет совещание по поводу фестиваля в Смольном. Ты будешь там, задай вопрос Валентине Ивановне.

– Замечательно! – говорю я.

Через несколько дней совещание в Смольном по поводу фестиваля на Дворцовой площади.

– Валентина Ивановна, я слышал, что Дом кино выставлен на продажу!

– Кто вам сказал?

– Я не могу сказать, кто мне сказал. Я не знаю отчество и фамилию человека, но человек ответственный!

– Я говорю в присутствии всех, – а сидело человек семь-восемь кинематографистов, и все вице-губернаторы Петербурга. – Дом на Караванной продаваться не будет!

А до этого мне один чиновник из КУГИ сказал:

– Вы не можете содержать дом в нормальном виде. Посмотрите, в каком ужасном состоянии фасад, отремонтируйте!

Я говорю:

– У нас нет таких денег, ремонтировать фасады…

И на совещании с Матвиенко я спросил:

– Валентина Ивановна, раз уж вы сказали «А», скажите и «Б»! Можно, чтобы наш Дом кино вошел в программу «Фасады Санкт-Петербурга»?

Была такая губернаторская программа.

– Почему нельзя? Можно! Передайте Дементьевой, чтобы дом на Караванной был включен в мою программу.

Дементьева – из ГиОП.

Я подошел к Дементьевой неделю спустя, спрашиваю:

– Вы получили распоряжение Матвиенко?

– Я ничего не знаю! У меня денег нет!

– А у вас деньги никто не просит. Вам было сказано включить дом в губернаторскую программу «Фасады Петербурга»!

– Не знаю! Мне никто ничего не говорил!

– Как так?

А это было на какой-то тусовке, где был помощник Матвиенко.

Я говорю:

– Виктор Павлович, скажите Дементьевой про распоряжение.

– Да, конечно!

А она:

– Ничего не знаю, у меня денег нет!

Проходит еще три недели. Опять встречаемся. Спрашиваю:

– Ну, что?

– Ничего! – отвечает.

– Как ничего? Мне что, написать Матвиенко письмо? Я сегодня это сделаю.

– Вы себя ведете, точно как ваша жена!

Жены уже к тому времени не было, она умерла.

Я удивляюсь:

– То есть?

Думаю, как они могли пересекаться?

– Галя Татарская – ваша жена?

– Галя Татарская была моей женой, но она умерла. И пересекаться вы не могли.

– Как? Разве не она директор Летнего союза?

Я говорю:

– Нет!

Просто совпадение, и имя, и фамилия! В общем, появились деньги. Дом был включен в программу, и потом мы долго возились с ремонтом. Но этим уже подрядные организации занимались. Я в этом ничего не понимаю. Они мне давали сметы, которые надо было подписывать. Год-полтора это длилось. Отремонтировали, но не все, почистили фасад, а колонны не тронули. И колонны стали другого цвета, нежели основной гранит. Разве не смешно?

А после этого увезли на реставрацию скульптуру льва с крыши. До сих пор реставрируют… Боюсь, что зареставрируют…

Неинтересная работа

Итак, фильм был принят. Надо сказать, я не сильно горжусь этой работой, но прошло уже много лет, а фильм четыре-пять раз в год по разным телеканалам показывают. Мне не стыдно, когда я говорю: «Я снимал „Колье Шарлотты“». Критерий всегда был один: чтобы было интересно. Если мне интересно, значит, и остальным будет интересно. А если мне самому неинтересно, то значит – гиблое дело. Это «Семьдесят два градуса ниже нуля», это «Без видимых причин»…

Был такой фильм – «Без видимых причин». Мне выкручивал руки автор сценария:

– Женя, давай, сними!

Почему я взялся за него? Ничего другого не было. А работать надо…

Я начал его снимать. Героев этого фильма должны были играть два артиста, оба знали, что будут сниматься. Но один умер летом 80-го. Это был Володя Высоцкий. Со вторым я за два месяца до его смерти разговаривал на эту тему. Я ему рассказал вкратце содержание фильма. Он говорит:

– Женюра, а ты не будешь возражать, если я бороду отпущу?

Я говорю:

– Я не буду!

Так его хоронили с бородой. Это был Олег Даль. Я остался без двух героев. Их нет, и это такие трещинки на сердце, от смерти одного и от смерти другого. Я брался за фильм только потому, что «белого» играет Володя, а «красного» Олег… но надо было запускаться, я уже обещал.

А дальше было совсем неинтересно. Я вел переговоры с Кайдановским, и мы договорились. Но Кайдановского мне не дали снимать, физически не дали: «Кайдановский на „Ленфильме“ сниматься не будет!» Он как раз ушел со скандалом с картины Масленникова «Пиковая дама». Я ничего об этом не знал. Но директор киностудии ни в какую: «Не обсуждается! Есть приказ по Госкино!» Ну что делать?!

Лев Прыгунов снялся вместо Володи…

Я начал без сердца снимать этот фильм, и так и снимал без сердца. Это неинтересная работа. Гордиться тут нечем. Хотя артисты играют!

Это не такое безобразие, как сейчас в сериалах. Как в столовой – «суп куриный», по меню и по бухгалтерии, а что там ешь, непонятно, но пахнет курицей. Но это не то, что дома у мамы. Так и с этим фильмом. По бухгалтерии вроде бы все прошло, а так ничего радостного особо не было.

На злобу дня

После «Колье Шарлотты» был фильм «Презумпция невиновности».

Поводом для этого послужило вот что: я уезжал в Москву, в Гостелерадио. И на перроне Московского вокзала очень красивая молодая женщина стояла, прижавшись к молодому мужчине. Между ними – охапка красных роз, и это было пронзительное-пронзительное прощание на всю оставшуюся жизнь. На три дня расстаются, а как расстаются! Она с охапкой роз вошла в вагон. Мы ехали с ней в одном вагоне, но купе были разные. Красивая женщина! А потом я ее увидел на перроне Ленинградского вокзала в Москве. Букет роз она оставила в купе. Я проходил мимо и видел: они остались лежать на столике. А когда я вышел на перрон, она уже стояла, прижавшись к мужчине, другому мужчине, и держала в руках букет белых роз. И такая была встреча, и такие нежные поцелуи!

Я подумал, что это хороший кусок для кино.

Когда начали обсуждать с Аркадием Тигаем сценарий, я рассказал ему эту историю, и мы решили: «Давай сделаем кино о фальшивом!» Вокруг же все фальшиво. Это такое время было.

Написали сценарий, отправили в Москву. А в Госкино:

– Нет, мы не будем снимать этот сценарий!

– Почему?

– Нам это не надо!

История незамысловатая: села в поезд эстрадная певица, вокруг свита, директор, администратор… А у нее исчезает паспорт. Она едет через Ленинград в Хельсинки. Утром надо пересекать финскую границу, а паспорта нет! На дыбы подняли весь поезд, начальника поезда, допрашивали проводников. А в этот вагон случайно, в Калинине, сели два доктора. Два сельских земских врача. Один пожилой, другой молодой. Их приняли за сыщиков. Потому что дали телеграмму, мол, в поезде у певицы пропал паспорт, пришлите сыщиков. А эти два несчастных доктора ехали на какой-то семинар в Ленинград и не могли сесть в поезд. Не было билетов, и они показали телеграмму, подбежали к начальнику поезда, сказали:

– Мы по телеграмме!

– Заходите!

Вдруг оказалось, что есть купе свободное, и тут же принесли чай с лимоном. Они совершенно ошалели. Что такое? А потом им и говорят:

– Занимайтесь делом!

И началось. Такая комедийная история про нашу действительность.

Но в кино «Презумпция невиновности» не запускалась.

А в это время телевизионное объединение «Ленфильма» предложило мне подумать над сценарием по повести Н. Смирнова «Джек Восьмеркин – „американец“». «Сценарий – переписанная книжка Смирнова. Можешь взять и переписать, как хочешь!» Но у них в плане стояло три единицы, и снимать надо было три серии «Баллады о молодых коммунарах». Так это называлось. Тема звучит! Надо снимать.

Я прочитал эту повесть, дома рассказал тетушке своей. Она говорит:

– О Женя, мы в 30-е годы запоем ее читали, такая хорошая вещь!

Я прочитал, надо сказать, с отвращением эту повесть, ничего хорошего в ней не нашел. Но если ее повернуть так, как мы с моим соавтором сценария перевернули ее, то почему нет? Я пришел в телевизионное объединение, говорю:

– Ребята, если я сделаю по-другому?

– Делай что хочешь! Нам важно, чтобы ты это снял.

– Хорошо!

Я телевизионщикам сказал, что один писать не буду, возьму себе соавтора.

– Кого?

– Вы не знаете!

Мне нельзя было говорить про Тигая, потому что он штатный работник «Ленфильма». Они не знали, а я знал, что Тигай очень литературно способный человек.

– Берите!

Мы с Аркадием Тигаем начали писать сценарий. Я живу на юге Ленинграда, а он на севере. Он на Удельной, а я в Дачном. Встречаться некогда. Счетчик щелкает, время идет: быстрей, быстрей, быстрей, сценарий, сценарий, сценарий. Мы с ним проговорили, что и как, и дальше писали сценарий так: сцену он, сцену я. Так сейчас сериалы снимают: один режиссер снимает одну серию, второй другую. Вот так мы писали сценарий. Потом читали ночами и обсуждали написанное по телефону. Где-то к концу написания второй серии мне нужно было запускаться. Я показал телевизионщикам. Они:

– Пойдет, давай.

Я запустился и начал снимать, и третью серию Аркадий писал один. Тут мы уже ничего не обсуждали. Очевидно, я на него слегка давил, потому что третью серию он написал гораздо лучше, чем первые две, которые мы с ним писали вместе. Очень смешные были эпизоды.

Я на днях смотрел «Джек Восьмеркин – „американец“»:

– Маланья, доченька, иди… попробуй-ка!

– Чегой-то?

– Попробуй, тебе говорят!

– Чего это?

– Попробуй!

– А что будет?

– Замуж хочешь?

– Хочу!

– Вот и жуй!

– Глотать надо?

– А как же… Давай!

Она глотает. Я посмотрел на Юльку Чекмареву – артистку, которая это играла. Замечательная Юлька! Как она замечательно проглотила эту гадость, как сделала круглые глаза!

– Ну, чего? Есть эффект?

– Есть! – сказала она.

– Какой? – Дуров с Мишкой Васьковым на нее наступают.

– Замуж еще больше хочется!

– Вот дура!

Замечательно написанная сценка! Мы ее разыграли, как по нотам.

Довольно долго я искал героя. Наконец нашел парня – Сашу Кузнецова, который и стал Джеком Восьмеркиным.

Саша из Москвы. Он выпускник Вахтанговского училища, а до того окончил авиационный институт. Он не был актером, но в результате все получилось хорошо. Я подглядел, как он йогой занимался, и это сразу же вошло в фильм! Я должен сказать читателям, как интересно все это было.

Выдавливая из себя раба…

Я снял этот фильм, поехал сдавать в Москву. Закончился просмотр трехсерийного фильма, и кто-то из руководства мрачно сказал:

– А мы этого вообще не видели! Уезжайте отсюда!

Я говорю:

– Вы что?

– Ничего!!! Мы этого не видели вообще, все, разговор закончен! Никакого обсуждения, никаких бумаг, никаких актов о приемке!

– Тогда я сейчас поеду в Госкино!

– А это уже не наше дело! Иди куда хочешь! Мы эту картину не видели!

А у меня было три ЯУФа (ящика упаковки фильмокопий. – Прим. ред.), три металлические коробки по шесть частей. И я короткими перебежками с двенадцатого этажа Гостелерадио спускаюсь вниз, выхожу на улицу, ловлю такси, находясь в совершенно полуобморочном состоянии.

Я понимал, что для студии непринятые три единицы – это значит, что премий, зарплат у людей не будет, придется списывать деньги… Называю адрес:

– Малый Гнездниковский!

Там Госкино. Приезжаю туда, оставляю машину на улице, подхожу к охраннику:

– Кто сейчас председатель Госкино?

Он говорит:

– Армен Николаевич Медведев!

Я притаскиваю коробки:

– Присмотри пока!

Поднимаюсь на второй этаж, стучу, вхожу. Темный кабинет, сидит Армен Николаевич Медведев. Он замечательный человек, киновед по образованию, остроумный, едкий. Я говорю:

– Здравствуйте, Армен Николаевич!

– Здравствуй.

– Моя фамилия Татарский. Я с киностудии «Ленфильм», сейчас сдавал картину в Гостелерадио, они не принимают… Может быть, вы посмотрите?

Ему сильно не хотелось. Это было видно. Он говорит:

– А что за жанр?

Я говорю:

– Комедия!

– Комедия? Заряжай!

У него свой просмотровый зал. Мы вдвоем смотрели три с лишним часа этот фильм. Я не склонен смеяться над тем, что сделал сам, а он искренне хихикал:

– Старик, так ты комедиограф! Давай сделаем так, ты мне быстро переделываешь три серии на две, а я запускаю это на экран!

Я говорю:

– Я готов!

Я выхожу, взялся рукой за ручку двери, а он меня останавливает:

– Я хорошо заплачу!

Надо сказать, что три серии – это слишком много было, лучше было бы делать две. Но ведь у нас было плановое хозяйство в то время, и если по плану было написано три серии, так извольте три и снять!

Я с удовольствием сделал двухсерийную ленту, которую считаю удачней трехсерийной.

Я предложил Союзу кинематографистов показать фильм в Москве в Доме кино. «Золотую мину» там показывали очень хорошо. Они мне сказали: «Это стоит денег!» Ну и черт с вами! Я перешел дорогу и пошел к директору кинотеатра «Россия». Сказал: так и так. Она:

– Можно посмотреть?

– Можно!

Директор кинотеатра сказала «Берем!» Билеты были дорогие – рубль сорок за две серии. А очередь стояла, как в Мавзолее. Семь дней проходил показ. Я был счастлив.

Я очень благодарен Армену Николаевичу Медведеву, с которым у меня до сих пор близкие товарищеские отношения. Мы несколько раз встречались в Москве. Однажды сидим, разговариваем, входит кто-то из известных кинематографистов. Медведев говорит:

– Иди сюда! Ты знаком с Женей Татарским?

Тот отвечает:

– Знаком!

– Ничего ты не знаком! Ты видел «Джек Восьмеркин»?

Так он меня представлял. Он приглашал меня на свой фестиваль «Окно в Европу» в Выборге:

– Женька, я знаешь почему вспомнил тебя? Потому что по телевизору показывали несколько серий «Ментов». А твоя была лучшая!

Он это так подчеркнуто сказал. А я его вкусу доверял. Тогда он для меня был большой начальник, председатель Госкино. Он выпустил фильм на экраны, и он «пошел», как говорят прокатчики, от Калининграда до Урала. Прокатчики меня встретили на каком-то совещании:

– Евгений Маркович, что же вы наделали?

– А что такое?

В это время телевидение показало трехсерийный вариант «Джека Восьмеркина» Смотрят, никого из партии не исключили, никого не повесили. И показали.

– Мы руки потирали: «Ох, заработаем на этом фильме!» А вы взяли и…

– Да не я это!!!

После того как картина вышла в Гостелерадио, я встретился с режиссером Колесовым. Я не знал, а он, оказывается, был председателем тарификационной комиссии при Гостелерадио. Комиссия настаивала на том, чтобы «Джеку Восьмеркину» дать вторую категорию, но он сказал:

– Если вы не дадите первую категорию этому фильму, я ухожу с должности!

А они не хотели терять принципиального и независимого человека. В результате это был второй случай в моей практике, когда я получил первую категорию. Я получил первую категорию за малюсенький фильм «Пожар во флигеле» и за «Джека Восьмеркина» в Гостелерадио. Кроме того, Армен заплатил мне за все переделки, как и обещал. Так я стал очень богатым человеком! Я шучу, конечно, про «очень богатого», но это были для меня большие деньги, и я пользуюсь этим до сих пор, потому что при расчете на пенсию я подал документы именно за этот период. И у меня получалась приличная пенсия, рублей 360 по тем временам! Поскольку я продолжал работать, то она и сегодня вполне достойная.

Прошел телевизионный показ фильма «Джек Восьмеркин – „американец“» и появилась рецензия в «Советской культуре», ругательная, но не сильно, я бы сказал, «лягательная» статья, слегка лягали: мол, скучно и затянуто. Я соглашусь, что затянуто по телевизионной версии, по трем сериям. Но про финал меня просто задело, оскорбило. Дело в том, что никаких фиг в кармане я не держал, фига была единственная – в финале. Когда начальник молодых коммунаров, его играл Саша Галибин, говорит Джеку Восьмеркину:

– Яшка, давай к нам! У нас теперь не коммуна, а колхоз будет! Знаешь, как заживем!

– Нет, я лучше сам буду… – отвечает Джек.

На фразе «знаешь, как заживем!» зал взрывался от хохота. Получилось.

А критик Богомолов, такой едкий критик, раскритиковал картину, мол, в финале режиссер не знает, где живет!

Я подумал тогда: «Я тебя когда-нибудь встречу и выскажу все, что думаю!»

Встретил его года три назад на очередном съезде в Москве.

Я говорю:

– Юра, моя фамилия Татарский!

– Как мне приятно!

Я говорю:

– Не ври, что тебе приятно. Зачем ты, умный, серьезный человек, написал ту статью в газете?

– Женя, я тебе должен сказать честно, я не писал. Я дал какой-то девчонке…

Он где-то преподавал, а были установки, что его фамилия должна быть под статьей.

– Нехороший ты человек!

Это было в шутку сказано. Мне понравилось, как он вел себя на съезде.

Я люблю этот фильм. Мне часто говорят: «Ты снимал „Принца Флоризеля!“», но большой смелости не нужно, чтобы снимать «Флоризеля». Это сложный по форме фильм, кому-то нравилось, кому-то нет, кто-то понял сразу, кто-то не понял совсем. В большинстве своем поняли. А написать «Джека Восьмеркина» нужна была смелость, еще большая смелость снять, и еще большую смелость снять, как было снято, и стоять до конца. Я выстоял, я собой горжусь.

Я не рассказываю всем «смотрите, какой я смелый», но я знаю, что это так, и я в результате получил: «Мы этого не принимаем, мы этого не видели и даже обсуждать не будем, иди отсюда!» И что если не пришло бы мне в голову схватить такси и помчаться в Госкино, а там не сидел бы интеллигентный Армен Николаевич Медведев, который все понял и тоже имел смелость сказать: «Я беру и выпущу», то все могло бы выйти совсем иначе…

Поэтому этот фильм мне дорог, так я скажу, он мне дорог! Это как у Чехова: «Надо выдавливать по капле из себя раба». Это была попытка выдавить из себя раба.