Текст книги "Избранные труды по русской литературе и филологии"

Режица.

Псков. Муйжель, Чириков. Газетчики. Статистики.

Петербург. Л. Андреев, Бальмонт, Блок, Брюсов, Верховский, Жоз<ефина> Полонская.

Венгеров, Шляпкин, Шахматов, Бодуэн, Щерба, Браун, Платонов, Никольский, Лавров, Зелинский, Ростовцев, Жебелев, Шимкевич, Введенский, Лосский, Кареев, Петров.

Диссертации: Франка, Тиандера.

Романо-германисты и словесники. Гумилев, Мандельштам, Пяст, А. Радлова, Ливеровская, «поэты» вообще, сын Бальмонта, Маслов, Рождественский.

Пушк<инский> семинарий и Пушк<инское> о<бщест>во.

Сакулин, Бродский, Пиксанов, Жирмунский.

Пушкинисты: Модя Гофман, Ал. Слонимский, Оксман и Маслов, С. Бонди, Тамамшев. «Пушкинист». <Нрзб.>

Первая встреча с Б. Эйх<енбаумом> – на диссерт<ации>.

– " – с Шкловским – на засед<ании> Пушк<инского> о<бщест>ва.

Война, революция, Нижний, Рига, Ярославль. Женитьба, болезнь, рождение Инночки – перерыв. Яр<ославское> восстание [Снова] Москва. Снова Питер.

Дом литераторов. Волковысский и ? <так> Ахматова, Горнфельд, Гизетти, Искоз.

ОПОЯЗ. Виктор, Боря, Якубинский и др. 1 засед<ание>. Шкловский и Жирмунский.

Мандельштам, Аким Волынский.

Корней, М. Слонимский, А. Грин, Венгерова, Каверин, Коминтерн. 1 заседание.

Серапионы: Тихонов, Федин, М. Слон<имский>, Зощенко, Каверин, Полонская, Никитин.

1 встреча с Всев. Ивановым.

Бегство Шкловского.

Поливанов и опий. (1 знак<омство?> <нрзб.>).

Институт Ист<ории> Иск<усств>: Жирм<унский>, [Искоз], Пиотровский, Виноградов, Энгельг<ардт>, Томашевский, Бернштейн, Щерба, Перетц, Казан<ский>.

Пушк<инский> дом: Модзал<евский>, Н. Котляревский.

Журнал «Начала»: Платонов, Ольденбург, Радлов, Николаев, Жирм<унский> [Казанский]. Тениш<евское> уч<илище>. Гиппиус, Розенталь. Унив<ерситет>. Лурье, Богаевский, Яковлев, Державин, Перетц etc. etc. Абрамович, Якубович.

[ЛЕФ] Маяковский, Асеев, Брик, Лиля, Левидов, Звезда [Ковнатор].

Госиздат: Ионов, Ангерт.

Москвичи: Д. Петровский, художники Куприянов, Митурич.

Кино: Ивановский, Гардин, Фэксы, Эрмлер, Эйзенштейн, Кулешов.

Программа доведена до середины 20‐х гг., движется к концу десятилетия, но, поскольку не упоминает поездку в Берлин и Прагу и не включает имени Р. О. Якобсона, следует заключить, что она составлена до середины октября 1928 г.

Понятно, что за многими именами стояли определенные биографические ситуации; но во многих случаях названы лица, каждое из которых могло быть в большей мере объектом наблюдений или даже только мемуарного (само обозначение «воспоминания» встречается в некоторых планах) – потенциально художественного – осмысления «задним числом», чем участником какой-либо конкретной, лично значимой для Тынянова ситуации. К этой второй группе можно отнести часть профессоров Петербургского университета, а также, например, А. Волынского или А. Грина, упомянутых, несомненно, в качестве обитателей Дома искусств. (Конечно, не «биографичны» в узком смысле слова упоминания реалистов и символистов в начале программы.) Однако проводить такое разграничение достаточно трудно, поскольку далеко не всегда наличные, весьма ограниченные биографические сведения позволяет с уверенностью утверждать, что имело место или нет активное общение. Так, лишь недавно стало известно о помощи, которую оказывал Тынянову в 1921 г. Н. А. Котляревский407407
  Евсевьев М. М. Горький, ПетроКУБУ и русские писатели // Вопросы литературы. 1984. № 7. С. 279. Паек, который был исходатайствован для Тынянова с помощью Котляревского, оказался, по словам мемуариста, «очень хорошим» и пошел в общий котел т. н. Тынкоммуны (Каверин В. Петроградский студент. М., 1976. С. 227). В библиотеке Пушкинского Дома имеется экземпляр «Достоевского и Гоголя» с дарственной надписью Тынянова (без даты): «Глубокоуважаемому Нестору Александровичу Котляревскому, автору основного труда о Гоголе / от автора» (любезно сообщено П. Л. Сикстулис и Ю. Г. Цивьяном).


[Закрыть]. С другой стороны, заведомо важные контакты с Е. Д. Поливановым пока документированы очень мало, хотя ранний бытовой контекст (1920) очерчен в воспоминаниях Каверина, рассказывающего, среди прочего, о том, как Поливанов водил Тынянова в опиумную курильню, которую держали в Петрограде китайцы408408
  Каверин В. Указ. соч. С. 19–22, 58–67, 128. Ср. описание курильни в посвященной Тынянову «фантастической повести» Каверина «Большая игра» (1923), герою которой Панаеву приданы некоторые черты Поливанова. О посещении того же китайского заведения с Поливановым и его женой рассказывает и другой мемуарист – см. очерк «Е. Д. Поливанов (На дне советской богемы)» в кн.: Оцуп Н. Современники. Нью-Йорк, 1986. С. 80–82.


[Закрыть]. В дальнейшем, с отъездом Поливанова в Москву в 1921 г., отношения стали более далекими, и, судя по переписке со Шкловским, Тынянов желал нового сближения. Напомню, что в 1927 г. он следил за работой Каверина над романом «Скандалист» – где прототипом Драгоманова был Поливанов – и даже сочинял с автором для заключительной главы лекцию Драгоманова409409
  Чудакова М., Тоддес Е. Прототипы одного романа // Альманах библиофила. М., 1981. Вып. 10. С. 182. [См. наст. изд. С. 212–213. – Сост.] По свидетельству Эйхенбаума, спору Драгоманова с Некрыловым (эпизод вечеринки) соответствовал в реальности спор со Шкловским Тынянова (см.: Там же. С. 180, 181; Наст. изд. С. 211, 212). Ср. о Драгоманове – Поливанове: Иванов Вяч. Вс. Судьбы «Серапионовых братьев» и путь Всеволода Иванова // Литературная группа «Серапионовы братья»… СПб., 1995. С. 18.


[Закрыть].

Иногда там, где согласно биографической хронологии конспекта можно ожидать «воспоминаний» о делах пяти-десяти-пятнадцатилетней давности, мог, как выясняется, использоваться и позднейший материал. Так, если бы пришлось писать о С. Ф. Платонове, была бы, видимо, как-то учтена его оценка «Смерти Вазир-Мухтара». В 1928 г. Тынянов писал Шкловскому: «Ввиду резкого разделения в семье историка Платонова по поводу „Вазира“: одни члены семьи ругают, другие хвалят, – старик потребовал комплект „Звезды“ и теперь читает. Интересно, что скажет»410410
  РГАЛИ. Ф. 562. Оп. 1. Ед. хр. 723. Среди тех, кто спорил по поводу романа, был, вероятнее всего, и пушкинист Н. В. Измайлов, зять Платонова.


[Закрыть]. Возможно, сходным образом личное представление об Э. Л. Радлове связывалось не только с журналом «Начала» (он, как и Платонов, входил в редакционную коллегию), но также с позднейшими контактами, которые могли поддерживаться через его зятя Б. В. Казанского. Узнав в Праге в первые дни 1929 г. о смерти Радлова, Тынянов писал Казанскому: «Его многим будет недоставать, это был самый умный интересный собеседник из старшего поколения»411411
  Собеседником молодых рисуют Э. Л. Радлова воспоминания одной из его слушательниц: Гаген-Торн Н. И. Memoria. М., 1994. С. 46–48.


[Закрыть].

Специфическая ситуация связана, по-видимому, с именем Л. В. Щербы, дважды названным в конспекте и, казалось бы, не требующим особых комментариев. Согласно сведениям Ф. Ф. Перченка, в 1919–1921 гг. Щерба три раза подвергался аресту, «обстоятельства освобождения неизвестны»412412
  In memoriam. Исторический сборник памяти Ф. Ф. Перченка. М.; СПб., 1995. С. 210.


[Закрыть]. Между тем, по устному свидетельству Л. Н. Тыняновой, брат в эти годы неоднократно и успешно просил за арестованных, пользуясь тем, что его гимназический приятель Ян Озолин<ь>413413
  См. групповую фотографию: Юность. 1987. № 7. С. 81. Озолина упоминает и Каверин (Указ. соч. С. 238–239).


[Закрыть] оказался среди руководителей петроградской Чека; единственный из этих людей, кого она помнила по имени, был Щерба (у него она сама занималась в университете). По ее словам, Озолин застрелился в 30‐х гг., спасаясь от ареста.

Один из названных в программе ученых, античник С. Я. Лурье (1891–1964) доводился родственником семье Гаркави414414
  См.: Вересова Т. В. Две родственные семьи: Тыняновы и Гаркави // М-95–96. С. 374. – Сост.


[Закрыть], а через нее был в отдаленном родстве с Тыняновым. Ссылки на Лурье см. в ПИЛК (С. 112), в ПСЯ (1965. С. 193); его статья «„Гавриилиада“ и апокрифические евангелия» напечатана под одной обложкой с «Архаистами и Пушкиным» – в сб. «Пушкин в мировой литературе» (1926). Несомненно, они должны были говорить и на тему книги Лурье «Антисемитизм в древнем мире» (1922)415415
  Ср. переписку автора с отцом, Я. Л. Лурье, на ту же тему, опубл. в: In memoriam. Исторический сборник памяти Ф. Ф. Перченка. С. 211–232.


[Закрыть].

В целом программа ориентирована не столько на «я», сколько на «других». Лишь в одном месте, если не считать начального пункта («Режица»), личные события выдвинуты на первый план, причем на фоне войны и революции; здесь же констатирован перерыв в университетских занятиях в 1917–1918 гг.416416
  Этот перерыв (академический отпуск с февраля 1917 г. по октябрь 1918 г. – эпизод документирован И. Н. Сухих и В. Ф. Шубиным, см.: Очерки по истории Ленинградского университета. Л., 1989. Вып. 6. С. 52–53; см. также: Шубин Вл. Его студенческие годы // Знамя труда. Резекне. 1982. 16 октября) был вызван болезнью, не связанной, по-видимому, с той, что выявилась в середине 20‐х гг. и оказалась неизлечимой. О первой болезни Тынянов писал Л. Лунцу 14 января 1924 г.: «…плакал и начинал забывать о здоровье. Все это прошло и у Вас пройдет» (цит. по: Новый журнал. 1966. Т. 83. С. 141).


[Закрыть] (кратковременное исключение из университета в 1914 г. за участие в студенческой сходке не повлекло такого перерыва417417
  См. воспоминания Л. А. Зильбера: Природа. 1984. № 3. С. 84, 86.


[Закрыть], а само участие в подобных акциях418418
  См. воспоминания Ю. Г. Оксмана: ПТЧ. С. 91–92.


[Закрыть] Тынянов в программе не упоминает, явно не придавая ему значения).

Отметим, отвлекаясь в сторону, что в небольшой сохранившейся части бумаг студенческих лет – конспекты таких книг, как «П. Я. Чаадаев» М. О. Гершензона, «Le vers français» М. Граммона (Paris, 1913), «Герои и героическое в истории» Т. Карлейля (пер. В. И. Яковенко, СПб., 1898), «И. С. Аксаков в его письмах» (М., 1888), «Творения Платона» в переводе В. Соловьева (т. 1, М., 1899) – «Ион», «Второй Алкивиад», а также «Рассуждение об Ионе» Соловьева, и др.

Много позже итоговое отношение Тынянова к Гершензону было выражено в письме Г. О. Винокуру от 18 ноября 1924 г.419419
  Научные и биографические отношения Тынянова и Винокура (о которых последний оставил мемуарную заметку – см. Воспоминания. С. 65–68) достаточно известны по фундаментальному комментарию М. И. Шапира в томе «Филологических исследований» Винокура (М., 1990, см. по именному указателю), ПИЛК (С. 421–422, 571) и нашей публикации письма Винокура к Эйхенбауму, написанного сразу после похорон Тынянова (Литературное обозрение. 1984. № 10. С. 111–112).


[Закрыть] Это письмо, отколовшееся от учтенной в ПИЛК группы писем, в которой обсуждалась намеченная (но не состоявшаяся) публикация статьи «Мнимый Пушкин» в журнале «Печать и революция», и остававшееся в семейном архиве420420
  Ксерокопия письма была предоставлена редакции «Тыняновских сборников» Т. Г. Винокур (1924–1992).


[Закрыть], говорит о том же, дополняет историю текста статьи (чего мы здесь касаться не будем, тем более что беловой текст, предназначавшийся для публикации, остается неизвестным), но наиболее интересный и важный его фрагмент – прямое высказывание о Гершензоне. Внося в статью поправки по памяти (единственный экземпляр был послан Винокуру) и желая смягчить выпад против Гершензона с его знаменитой ошибкой в книге «Мудрость Пушкина»421421
  Ср. замечание В. Проскуриной об этой полемике Тынянова: Гершензон М. О. Грибоедовская Москва. П. Я. Чаадаев. Очерки прошлого. М., 1989. С. 25.


[Закрыть], Тынянов писал: «Разумеется, фразу о „мудрости Жуковского“ надо выбросить. Тогда было время полемическое, теперь неуместно» (статья относится к 1922 г.) – и продолжал: «<…> в частности, и я люблю Гершензона и считаю его умницей и хорошим писателем422422
  Ср. другой случай, когда критик – А. Г. Горнфельд – характеризуется в качестве писателя: «писатель хороший <…> критик же совсем плохой» (ответ на анкету ГИИИ, 7 июня 1924 г. – см.: Шубин В. Ф. Юрий Тынянов. Биобиблиографическая хроника. СПб., 1994. С. 78).


[Закрыть]; но его „Гольфштрем“ это не совсем он; а его имени я, кажется, не упоминаю; если имя Гершензона где-нибудь слишком явно поставлено в связь с Лернером, необходимо вычеркнуть».

Указанное выше соотношение мемуарного и собственно автобиографического, «личного» сближает приведенную программу с другой, предусматривавшей, судя по заголовку и формулировке некоторых пунктов, «портреты» и «новеллы» – при редуцированном или отсутствующем «я». Опять-таки следует подчеркнуть, что телеология подобных замыслов заключалась в том, чтобы наметить возможные варианты создания альтернативной художественной прозы; определения «мемуарный» и «автобиографический» здесь в значительной мере условны и, так сказать, псевдонимны. В этом плане мог специально учитываться и упомянутый выше каверинский «Скандалист» с его педалированной установкой на прототип и резким сокращением дистанции между прототипом и героем.

Программа датируется 1929‐м – нач. 1930 г.:

Люди:

Венгеров; Шляпкин. Петроград. Бальмонт в Университете.

Брюсов перед смертью.

Сологуб о плагиате и немцы.

Блок – речь о Пушк<ине> и др.

Ахматова. Гумилев.

Горький.

Маяковский (встреча в гостинице etc.).

_______

Шкловский.

Мандельштам.

Каменский.

Роман Якобсон.

Трубка гр. Толстого.

Зощенко.

Скоморохи (Миша Сорокин, Сторицын, Стенич и др. Зубакин).

Замятин.

Щеголев. Чуковский.

Здесь мы видим имя Замятина, явно по случайности не попавшее в конспект автобиографии, как не назван там и журнал «Русский современник» (во главе с Замятиным и Чуковским), где Тынянов опубликовал две важные статьи, хотя названы «Начала», где он сотрудничал, но не напечатал ничего под своим именем.

Многочисленные тыняновские программы и планы составляли некоторую постоянно пополняемую совокупность потенциальных текстов. Но относительно двух только что приведенных надо говорить и о нереализуемости по цензурным причинам. Если другие функционально подобные тексты более или менее сохраняли свое значение для автора на протяжении 30‐х гг. и могли быть в какой-то момент включены в работу, то эти быстро анахронизировались, становясь фактом именно истекшего десятилетия, – по мере того как оставалось все меньше возможностей говорить об ОПОЯЗе или ГИИИ, тем более о «бегстве Шкловского» в марте 1922 г. в связи с арестами эсеров423423
  Об этом см. у А. Ю. Галушкина (ПяТЧ. С. 279–282); о засаде, устроенной на квартире Тынянова чекистами в попытке арестовать Шкловского, см.: Каверин В. Эпилог. М., 1989. С. 8–27.


[Закрыть], как и о Гумилеве или Г. Маслове (служившем у Колчака), о высланных за границу или эмигрировавших – и по мере того как прототипы будущих мемуарных персонажей становились жертвами репрессий. Из дневника Чуковского явствует, что в начале 30‐х гг. опасения цензурных осложнений и идеологических нападок повлияли даже на судьбу замысла очередной исторической прозы Тынянова: «Писать книгу о русских участниках Великой французской революции я не решаюсь. <…> Скажут: Анахар<сис> Кло<о>тц это Троцкий, очереди у лавок – это наши „хвосты“ и т. д. Опасно. Подожду» (запись от 21 ноября 1932 г.)424424
  Чуковский К. Указ. соч. С. 72–73.


[Закрыть]. Понятно, что мемуарно-автобиографические замыслы в их первоначальном виде тем более становились и к 1939 г., когда он набросал автобиографический очерк, уже были полностью нереализуемы.

Насколько можно представить, Тынянов с его склонностью ко всяческой деканонизации, снижению и пародированию снабдил бы свои «портреты» и «новеллы» немалой дозой остраняющей иронии425425
  Так, например, Тынянов любил и почитал С. А. Венгерова как «само собою разумеющегося учителя» (ПТЧ. С. 38), выступал на вечере его памяти (Дом искусств. 1921. № 1. С. 70), но это не помешало ему рассказывать анекдот об умирающем Венгерове (ПИЛК. С. 506; Чуковский К. Дневник. 1901–1929. М., 1991. С. 349).


[Закрыть]. В списке прототипов есть те, к кому он относился по тем или иным основаниям или обстоятельствам отрицательно, – П. Е. Щеголев, В. О. Стенич, названный в одном из писем Шкловскому «самым настоящим Киже»426426
  Любопытно, что одну из своих эксцентриад Стенич разыгрывает в духе «Киже»: «– Дело в том, что вы видите перед собой человека, который в данную минуту… не существует в списке живых людей. <…> Каждый живой человек должен иметь адрес. А у меня нет адреса. Я только что ушел от прежней жены и иду к следующей жене. Но я еще не дошел… Я пока „между“… весь тут в небытии, со всем моим имуществом: подушка и томик Блока» (Крамова Н. Пока нас помнят. Tenafly, N.J, 1989. С. 65).


[Закрыть], – вопреки не подлежавшей, казалось бы, сомнению реальности его переводческой работы, благодаря которой, в частности, Тынянов открыл для себя Дос Пассоса427427
  Чуковский К. Дневник. 1901–1929. С. 400.


[Закрыть]. Эта неприязнь восходит, по-видимому, к каким-то ранним впечатлениям, высказанным в разговоре с Кавериным об известной статье Блока, когда Тынянов настаивал, что Стенич не денди, а сноб428428
  Каверин В. Петроградский студент. С. 10–11. На этом фоне интересны свидетельства Н. К. Чуковского об эпизоде (оставшемся неизвестным), резюмированном репликой Стенича: «Я сейчас целых два часа импонировал Тынянову», и о том, что в конце 30‐х гг. Тынянов «постоянно заговаривал со мной о Стениче» (Чуковский Н. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 228–229).


[Закрыть]. Кроме того, он мог видеть в Стениче соперника на ниве острословия и «устной словесности». Впрочем, что касается «скоморохов», в их «пользу» должно было бы сказаться особое тыняновское понимание «скоморошества»429429
  О Б. М. Зубакине Тынянову писал Горький 27 января 1927 г., «убедительно советуя» с ним познакомиться как с «человечищем изумительно талантливым, даже, может быть, на грани гениальности» (Немировский А. И., Уколова В. И. Свет звезд, или Последний русский розенкрейцер. М., 1994. С. 230, 232).


[Закрыть]. Легко предположить, что замысел подразумевал и связь Стенича и П. И. Сторицына с их «старшими» литературными спутниками – соответственно с Зощенко (названным в программе как раз перед «скоморохами») и Бабелем430430
  О стихотворце и критике П. И. Сторицыне (Когане) см.: Шкловский В. Гамбургский счет. М., 1990. С. 336. Ему принадлежит рецензия на «Архаистов и новаторов» (Литературная газета. 1929. 10 июня). Согласно утверждениям Н. И. Харджиева (в беседах с М. О. Чудаковой, сообщившей нам об этом), П. И. Сторицын был важнейшим устным источником прозы Бабеля. По свидетельству А. Н. Пирожковой, таково, в частности, происхождение рассказа «Мой первый гонорар» (Литературное обозрение. 1995. № 2. С. 74). В то же время от Сторицына исходили истории о самом Бабеле (Чуковский К. Указ соч. С. 337).


[Закрыть].

Повествовательная тональность автобиографии была бы, вероятно, иной, и возможно, что в этом отношении очерк 1939 г. удерживает черты первоначального замысла.

Несмотря на нараставшую в течение 30‐х гг. «отрицательную потенциальность», мемуарно-автобиографические замыслы имели «внутреннее» значение в кругу поисков альтернативной прозы. Они, в частности, позволяли Тынянову отнестись к собственной биографии как к источнику, «документу» – и применить в этой новой ситуации свои формулы соотношения документа и исторической реальности.

О поисках позиции «я» и модуляциях автобиографического – мемуарного – художественного можно судить по рассказу «Бог как органическое целое»431431
  Звезда. 1930. № 6 (в цикле «Исторические рассказы»); перепечатано В. А. Кавериным: Литературная газета. 1964. 25 июля. В газетном тексте есть разночтения (об одном из них см. прим. 50), источник которых нам неизвестен; мы пользуемся журнальным текстом.


[Закрыть], одному из тех опытов, в которых Тынянов стремился осуществить намерение «писать совсем маленькие вещи». Персонаж носит подлинное имя прототипа – это Н. О. Лосский, упомянутый в программе автобиографии наряду с другими профессорами Петербургского университета, а в момент публикации работавший в Праге (после известной коллективной высылки 1922 г.). Не исключено поэтому, что рассказ связан с посещением Праги автором, хотя самого Лосского там в это время, по-видимому, не было432432
  Лосский Н. О. Воспоминания. Жизнь и философский путь. München, 1968. С. 245–246.


[Закрыть]. К биографическим реалиям следует добавить, что Тынянов и Лосский происходили из одних и тех же мест в Латвии (Латгалии), входивших в конце XIX в. в состав российской Витебской губернии, а один из родственников по материнской линии, на подражании которому юный Тынянов оттачивал свое знаменитое впоследствии мастерство имитации, учился в Петербургском университете вместе с Лосским и рассказывал о нем в семье Тыняновых (он и жил в родном ему Витебске – городе, где прошли отроческие и юношеские годы Лосского)433433
  См. воспоминания Л. Н. Тыняновой (один из фрагментов, не вошедших в текст мемуара «В моем детстве», опубликованного в: Детская литература. 1987. № 3): Каверин В., Новиков Вл. Новое зрение. М., 1988. С. 22.


[Закрыть].

Тема лекции Лосского в рассказе – «о боге как системе органического целого» – передана (как и в заглавии) с ироническим сдвигом по отношению к действительной: 20 марта 1920 г. в Вольфиле (в помещении Дома искусств) Лосский прочел доклад «Бог в системе органической философии»434434
  Книга и революция. 1920. № 2. С. 92.


[Закрыть], который излагал и развивал положения книги «Мир как органическое целое» (М., 1917; работа впервые опубл. в 1915 г.; следующей работой была «Материя в системе органического мировоззрения» – М., 1918). В мемуарах философа, комментариях к ним его сына Б. Н. Лосского и его же недавно опубликованных воспоминаниях подробно говорится об этой лекции и прениях435435
  Лосский Н. О. Указ. соч. С. 208–209. Лекция отнесена мемуаристом «приблизительно» к 1919 г.; тема названа здесь: «Бог в системе органического миропонимания». В примечаниях Б. Н. Лосского (с. 327) среди выступавших в прениях назван, в частности, некий Пигулевский – ср. Пискаревский у Тынянова. Б. Н. Лосский писал, не уточняя, что «недавно узнал» об изданном в Советском Союзе мемуаре, в котором говорится об этом докладе его отца и о том, что среди слушателей был Блок, – а в собственных воспоминаниях, расширив изложение своих впечатлений об этом эпизоде (отнесенном к 1920 г.), он дает и необходимое уточнение на основании имеющейся в архиве отца вырезки из «Литературной газеты», где был перепечатан рассказ Тынянова (Минувшее. Париж, 1991. [Вып.] 12. С. 57–61 и 152, прим. 78; здесь ошибка или опечатка в выходных данных «Литературной газеты», см. наше прим. 45). Б. Н. Лосский делает любопытные сопоставления реалий с деталями рассказа. (Тот же эпизод в постсоветских переизданиях книги Н. О. Лосского см.: Вопросы философии. 1991. № 11. С. 179–180 и 189; отд. изд. С.-Петербургского университета – 1994. С. 228–229 и 353; воспоминания Б. Н. Лосского здесь не учтены.)


[Закрыть], благодаря чему легко увидеть, сколь сильна деформация материала (впрочем, очевидная) в рассказе, конструктивная мысль которого – приведение ситуации к абсурду и затем ликвидация, отмена ее явлением Поэта. Б. Н. Лосский замечает, что Тынянов сводит «свою сонату с allegro vivace на andante, ведущее к ее заключению и центру тяжести».

Блок введен в амплуа «незнакомца» (романтическая ипостась поэта), но с узнаваемыми для современников атрибутами – черный пиджак и белый свитер (сравнение со «средневековым воротником которого-то столетия» поддерживает романтический ореол)436436
  Ср. в некрологе Замятина: «Два Блока: один – в шлеме, в рыцарских латах, в романтическом плаще; и другой – наш, земной, в неизменном белом свитере, в черном пиджаке, с двумя глубоко врезанными складками по углам губ» (Записки мечтателей. 1921. № 4. С. 11). Ср. также стихотворение Н. Оцупа «Белый свитер», опубликованное Ю. М. Гельпериным (Литературное обозрение. 1980. № 10. С. 98) и включенное им в исследование «Блок в поэзии его современников» (Литературное наследство. М., 1982. Т. 92. Кн. 3. С. 566). В воспоминаниях о поэте Замятин варьировал свое противопоставление: «Нынешнее <1918> его, рыцарское лицо – и смешная, плоская американская кэпка» (далее упомянут и свитер). Для предлагаемого нами сравнения существенно и то, как соотнесены Блок – и «другие»: «Я помню отчетливо: Блок на каком-то возвышении, на кафедре – хотя знаю, никакой кафедры там не могло быть – но Блок всегда же был на возвышении, отдельно от всех. И помню: сразу же – стена между ним и между всеми остальными <…>». Лицо мертвого Блока – «похожее на лицо Дон-Кихота» (Русский современник. 1924. № 3. С. 187, 188, 189, 194). Любопытно, что одно из упоминавшихся выше разночтений (см. прим. 45) тыняновского текста: «флорентийский воротник XVI столетия» – также перекликается с мемуаром Замятина, согласно которому Блок говорил: «Наше время – тот же самый XVI век…» (С. 192).


[Закрыть]. Тынянов как бы реализует вывод своей статьи о Блоке: «Эмоциональные нити, которые идут непосредственно от поэзии Блока, стремятся сосредоточиться, воплотиться и приводят к человеческому лицу за нею» (ПИЛК. С. 123). В то же время этот человек, стоящий «опираясь ладонями о колонну <…> совершенно неподвижно», дан как памятник самому себе. «Я», говорящее о человеке у колонны437437
  Фразы, которыми вводится «я»: «Уходя, я притронулся к колонне рукой. Она была безобразно холодна <…>», – ср. с описанием статуй Юсуповского сада, в котором гуляет ребенком Пушкин: «Сам того не зная, он долго бессмысленно улыбался и прикасался к белым грязным коленям. Они были безобразно холодные» (Тынянов Ю. Пушкин. Л., 1974. С. 47).


[Закрыть], тяготеет к статусу условного рассказчика-свидетеля; но в последней фразе текста, называющей имя «незнакомца», «я» выступает уже в качестве реального автора: «Так я в первый раз увидел Блока». Рассказ сделан так, что ни лекция Лосского, ни скандал среди слушателей не составляют сюжетного события. Оно привнесено последней фразой – из биографии автора. Текст, оставаясь рассказом, становился и мемуарным свидетельством, и автобиографическим фрагментом.

Это позволяет представить одно из возможных жанровых направлений реализации таких пунктов программы «Люди», как «Блок – речь о Пушкине и др.», «Брюсов перед смертью», «Маяковский (встреча в гостинице etc.)», «Замятин». Тынянов был на Пушкинском вечере в Доме литераторов 13 февраля 1921 г. (ПТЧ. С. 39) и особенно восхищался словами о «веселом имени: Пушкин»438438
  Каверин В. Петроградский студент. С. 173–174. Л. Н. Тынянова рассказывала нам, что Тынянов посетил вечер с нею и женой; Блок и на этот раз был в белом свитере; так – «в белой фуфайке и в пиджаке» – и у К. Чуковского: Дневник 1901–1929. С. 158.


[Закрыть] (ср.ПИЛК. С. 462, прим. 4). Не исключено, что рассказ и возник из того, что обозначено в плане как «и др.».

28 октября 1938 г. Тынянов писал Шкловскому, вспоминая больным прежние поездки в Крым: «Видел там <…> Брюсова, который через месяц умер» (Воспоминания. С. 34). Пункт о Брюсове и подразумевал пребывание поэта в Коктебеле у Волошина в августе 1924 г., возможно, с учетом (скорее всего полемическим) мемуарно-некрологической статьи Л. П. Гроссмана о том же439439
  Гроссман Л. Последний отдых Брюсова // Свиток. М., 1926. [Вып.] 4 (вошло в его: Собр. соч.: В 5 т. М., 1928. Т. 4).


[Закрыть]. Труднее сказать, каково могло быть соотношение с собственной статьей 1924 г. о Брюсове. Здесь мы можем лишь судить по аналогии с рассказом и статьей о Блоке. Напомним, что, по Тынянову, Брюсов – один из тех, для кого искусство и наука тождественны. В этом смысле он, как и далекий от него новатор следующего литературного поколения Хлебников, конечно, осмыслялись Тыняновым рrо domo sua.

Что касается Замятина, то, помимо впечатлений от выступлений его в Комитете современной литературы ГИИИ и встреч в редакции «Русского современника», в этом случае (как и в упомянутом выше случае с С. Ф. Платоновым) должна была иметь значение его оценка «Смерти Вазир-Мухтара». Из недавно опубликованного письма к А. Ярмолинскому (1929) мы знаем, что она была сочувственной («хорошая работа»)440440
  Малмстад Д., Флейшман Л. Из биографии Замятина (по новым материалам) // Stanford Slavic Studies. 1987. Vоl. 1. Р. 129.


[Закрыть]. С другой стороны, Тынянов, как и бывший соредактор «Русского современника» Чуковский, был склонен оценивать эволюцию Замятина во второй половине 20‐х гг. критически, «с сокрушением»441441
  Чуковский К. Указ. соч. С. 423 (запись 9 ноября 1927 г.).


[Закрыть]. Если же, следуя за схемой рассказа «Бог как органическое целое», искать сходную ситуацию, на фоне которой мог быть дан мемуарный «герой» (иерархически, конечно, не равный Блоку), то обращает на себя внимание свидетельство об участии Замятина в обсуждении в ГИИИ «Скандалиста» Каверина (после авторского чтения отрывков)442442
  См. запись в дневнике Эйхенбаума от 9 февраля 1928 г., приведенную в: Чудакова М., Тоддес Е. Указ соч. С. 180.


[Закрыть] – романа, который, как уже говорилось, фактически был для Тынянова домашним текстом, в некоторой мере соприкасавшимся с его собственными мемуарно-автобиографическими замыслами. Замятин, «высказываясь о романе, называл героев не вымышленными, а настоящими, подразумеваемыми именами»443443
  Гор Г. Замедление времени // Звезда. 1968. № 4. С. 188–189.


[Закрыть] – т. е. форсировал и довел до завершения предложенную романом игру. В ином свете его рисуют воспоминания о встрече петроградских писателей с Г. Уэллсом в Доме искусств в 1920 г., но ситуация и здесь была насыщена гротескными чертами444444
  Оцуп Н. Океан времени. СПб., 1994. С. 542–543. См. типичную советскую трактовку того же эпизода: Слонимский Мих. Книга воспоминаний. М.; Л., 1966. С. 49–52; ср. также: Чуковский Н. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 49–51.


[Закрыть]. Замятин пропагандировал творчество английского фантаста, а Тынянов в «Записках о западной литературе» иронизировал над Уэллсом как одним из респектабельных «амбассадеров от литературы» (ПИЛК. С. 126–127)445445
  3-я, неопубликованная и затерявшаяся часть «Записок…» должна была называться «Папалаги» – позднее это экзотическое имя (к Тынянову оно пришло, скорее всего, из журнала «Современный Запад» – подробно см.: ПИЛК. С. 441, 445–446, прим. 21, здесь опечатка в номере примечания) Замятин дал персонажу своего рассказа «Икс».


[Закрыть] – роль, которую тот играл и при посещении России. Кампания против Замятина (и Пильняка) в 1929 г., первая в своем роде, еще не делала невозможным обращение к этому персонажу программы «Люди»; эмиграция отводила его уже под знак «отрицательной потенциальности».

Пункт о Маяковском раскрывается через известную начиная с 3-го издания (1956) хроники В. А. Катаняна дневниковую запись Эйхенбаума от 21 мая 1924 г. о встрече в этот день в гостинице «Европейская» с приехавшим в Ленинград Маяковским: «Были: Якубинский, Тынянов, Н. С. Тихонов, Пунин, Винокур и я. Пили вино и говорили о ЛЕФе». В 3–5-м изданиях хроники выдержка из дневника Эйхенбаума на этом заканчивается (слова «пили вино» опущены). Но впечатление от личности и поведения поэта, конечно, обсуждавшееся с Тыняновым, передано в дальнейшем тексте записи – он приведен в комментариях в последнем издании работ Эйхенбаума446446
  ЭОЛ. С. 534 (комментарии М. О. Чудаковой).


[Закрыть]. Главное в этих наблюдениях – «усталость» Маяковского, «старой уверенности нет <…> скрутило и его». Ясно, что впечатления Тынянова прямо связывались им с тем, что сказано о Маяковском в «Промежутке», который, возможно, еще и не был отдан в редакцию «Русского современника» (через месяц Тынянов упоминает о статье как находящейся в печати – ПИЛК. С. 471). Тынянов, вероятно, был на каком-либо (возможно, и не одном) из нескольких ленинградских выступлений поэта (22 мая на диспуте в зале филармонии председательствовал Эйхенбаум)447447
  Там же.


[Закрыть]. «Etc.» может подразумевать приезд Маяковского в Ленинград два года спустя, в мае 1926 г., когда те же лица, кроме Пунина и Винокура, встретились с ним в той же гостинице, – Эйхенбаум оставил в дневнике (23 июня) запись и об этой встрече448448
  См. там же. Каверин (Эпилог. С. 116) приурочивает ко встрече 1926 г. фразу Маяковского: «Ну‐с, Тынянов, поговорим как держава с державой?»


[Закрыть] (у Катаняна она не отмечена). Тогда же Маяковский дважды выступал с чтением стихов в Институте истории искусств (17 и 18 мая 1926 г.) В 1926–1927 гг. Тынянов дал для себя отрицательный ответ на вопрос, которым заканчивался раздел о Маяковском в «Промежутке», – о возможности нового взлета его поэзии. В статье говорилось об «опасности фальцета» (ПИЛК. С. 176–177), а в рукописных заметках о Есенине (1926?) – о том, что «Маяковский охрип. Социальный заказ смешивается с газетным» (ПТЧ. С. 101, ср. ПИЛК. С. 501). В этих заметках была продолжена тема «усталости», начатая в 1924 г., как мы предполагаем, в обмене мнениями с Эйхенбаумом о Маяковском; здесь она использована для характеристики прежде всего Есенина, но по существу относится и к Маяковскому, и ко всему поколению, пережившему войну и революцию. Уже после смерти Маяковского Тынянов писал Шкловскому о поэте, что тот «устал 36<-ти> лет быть двадцатилетним» (ПИЛК. С. 483). Пока же, в 1927 г. (конец десятых чисел сентября) Тынянов писал Б. В. Казанскому по поводу планировавшейся серии книг о современных писателях: «О Маяковском должен написать Бор<ис> Мих<айлович Эйхенбаум>. Я бы мог о нем теперь писать только памфлет». Памфлетом в миниатюре стала эпиграмма на поэму «Хорошо!»449449
  Это четверостишие было напечатано в последние годы по меньшей мере четырежды, с разночтениями: 323 эпиграммы / Составитель Е. Эткинд. Париж, 1988. С. 52; Каверин В. Эпилог. С. 117; Левинтон Г. А. Еще раз о комментировании романов Тынянова // Русская литература. 1991. № 2. С. 130, прим. 14; Новиков Вл. Тынянов-эпиграмматист // Вопросы литературы. 1994. Вып. 3. С. 359. В последней статье напечатан ряд тыняновских экспромтов; к сожалению, публикатор не указал, что все они были приведены в рукописной заметке Ю. Г. Оксмана «Стихотворные шутки Ю. Н. Тынянова», известной в филологической среде с 60‐х гг. Оксман дал здесь ключ, без которого экспромты не могут быть стилистически адекватно прочитаны. Ключ этот – словарь-альбом П. К. Мартьянова «Цвет нашей интеллигенции» (1890, изд. 3-е – 1893). Тынянов пародировал литературную наивность и неуклюжесть надписей, «силуэтов» и эпитафий Мартьянова. Литературно недалекий объект пародии (при иных приемах пародирования) – стихи Иеронима Ясинского – был избран для другой тыняновской шутки нач. 30‐х гг., опубликованной Н. И. Харджиевым (Russian Literature. 1974. № 6. P. 59–61). Из заметки Оксмана стали также известны приводимая Новиковым эпиграмма Э. Л. Радлова на Н. К. Козьмина и высокое мнение Тынянова о ней. Это четверостишие вошло в изданное «Библиотекой поэта» собрание «Русская эпиграмма второй половины XVII – начала XX в.» (Л., 1975) с указанием комментатора – М. И. Гиллельсона: «Печ. впервые по списку из частного собрания. Это была любимая эп-ма Ю. Н. Тынянова» (с. 895; здесь опечатка в дате смерти Радлова). По цензурным причинам Гиллельсон не мог сослаться на заметку Оксмана.
  Один из наиболее удачных текстов тыняновской юмористики остается, по-видимому, малоизвестным, хотя и был опубликован. Это новогодние куплеты, цитированные в письме Каверина Льву Лунцу от 14 января 1924 г. (Новый журнал. 1966. Т. 83. С. 139–141; публикация Гарри Керна; Каверин включил письмо в свою книгу «Вечерний день», но без куплетов, кроме одного, и относящихся к ним фраз: Звезда. 1979. № 3. С. 86–87; отд. изд. – М., 1980. С. 57–59, единственный цит. куплет – с. 41, прим. 3): «Пели частушки, сочиненные Юрием:
Пропиваю я сегодняПлатьице исподнее.Настроенья у меняОчень новогодняя.Ник. Никитин посетилАнглию инкогнито,И Европа вся дрожит,В рог бараний согнута.Эх, который МихаилДесять дам покорил?Тот, который с круглым глазомИль который пишет сказом?Что-то Шварц имеет видВ первый раз влюбленного.На каком-то soirée(У Никитина на Зоиных именинах)Целовал Ионова.Времена что-то насталиВовсе нонче куцые,Братцы* Федина прикрыли(Еще не совсем прикрыли, но собираются)С Книгой с революцией.… Если хочешь развлеченья,Ты пройдись по Невскому.Хочешь знать стихосложенье —Иди… к Томашевскому.  * Возможно, здесь должно быть: Братцы, … (обращение) либо Братца.
  Было еще на кого-то, не припомню. Кончалось:
Эх, налейте вина,Вина запьянцовского!Мы за Леву Лунца пьемИ за Витю Шкловского!  Еще на Слонимского:
Мих. Слонимский овладелФормами большими.Танцевал он фокс-трот,А танцует шимми».  Во втором куплете имеется в виду Н. Н. Никитин, написавший книгу очерков «Сейчас на Западе» (она была высмеяна в рец. Замятина: Русский современник. 1924. № 2. С. 287–288; ср. его же «эпитафию» Никитину, обыгрывающую использованное в рецензии именование автора книги «полпредом»: Russian Literature Triquarterly. 1973. № 7. Р. 428; там же, p. 427, «эпитафия» Федину – ср. другую «эпитафию» ему, которую считают тыняновской: 323 эпиграммы. С. 53; по поводу книги Никитина ср. еще ПИЛК. С. 159; ЭОЛ. С. 366; Шкловский В. Гамбургский счет. С. 187); в четвертом – его жена З. А. Никитина (урожд. Гацкевич) и директор петроградского отделения Госиздата И. И. Ионов («владыка Госиздата» в тыняновском экспромте, записанном в альбом Чуковского: Чукоккала. М., 1979. С. 340–341; Ионов назван и в автобиографическом конспекте – см. выше); в третьем – М. Л. Слонимский и М. М. Зощенко (пользовавшийся успехом у женщин). Пятый куплет, говорящий (хотя бы и утрированно) о положении журнала «Книга и революция» и его редактора, заслуживал бы специального внимания.
  Возможно, к этим же частушкам относится четверостишие, приведенное в воспоминаниях Е. Г. Полонской и обыгрывающее, как поясняет мемуаристка, «модную в те годы» тему омоложения (отрывок воспоминаний опубл. М. Полонским и Б. Фрезинским: Час пик. СПб., 1995. 31 мая. С. 14; часть этого текста, о Тынянове в эвакуации в Перми: Знамя труда. Резекне. 1990. 19 июля. С. 2):
Скоро всякое паскудствоБудет омоложено:Посмотрите «Жизнь искусства» —Сахарно морожено!  Именно в декабре 1923 г. Тынянов сообщал Шкловскому о том, что формалисты и Серапионы «фактически взяли на себя „Жизнь искусства“: я редактирую литературный отдел» и т. д.; это сказалось на новогоднем номере (см. ПИЛК. С. 548–549) – он вышел 1 января 1924 г. «омоложенным».


[Закрыть].

Среди тех, кто, казалось, должен был быть упомянут, но отсутствует в приведенных программах, – И. Эренбург.

Он фигурирует в других планах, связанных с остро интересовавшей Тынянова «сверхтемой» – «Восток и Запад» (ПТЧ. С. 32), видимо, не столько как личность, сколько как деятель русско-европейского литературного обмена. Что касается личности, то негативные оценки прозы Эренбурга, высказанные Тыняновым в 1924 г. («Литературное сегодня» – ПИЛК. С. 153–155; «200.000 метров Ильи Оренбурга» – Жизнь искусства. № 4), можно думать, предопределили отношение и к самому автору при встречах с ним за границей в конце 1928 – начале (первые дни) 1929 г. Как писал тогда Тынянов Шкловскому, – «не поладили»450450
  См.: Даугава. 1988. № 6. С. 119. [См. наст. изд. С. 200. – Сост.]


[Закрыть]. Эренбург, однако, передавал свои впечатления иначе – в одном из писем (от 5 января 1929 г., из Парижа) говорится: «Я только что вернулся из Берлина и Праги. Там провели мы с Якобсоном, Савичем и Тыняновым немало подходящих ночей»451451
  Фрезинский Б. Я. Илья Эренбург и Роман Якобсон // Новое литературное обозрение. 1995. № 12. С. 103.


[Закрыть]. Вернувшись в Ленинград, Тынянов писал Шкловскому: «Когда я сидел с Оренбургом, я ясно видел: человек второго сорта, и все делает второсортным. Когда говоришь с тобой, все первого сорта. Это вовсе не любовь к тебе, а только литературный факт»452452
  РГАЛИ. Ф. 562. Оп. 1. Ед. хр. 724.


[Закрыть]. Здесь опять-таки характерно стремление, биографически осуществляемое, рассматривать отношения с людьми сквозь призму литературных. Этот по происхождению опоязовский угол зрения в 30‐х гг., с изменением условий литературной жизни, становился все менее актуальным. С другой стороны, личные обстоятельства сгладили и упростили отношения с Эренбургом – его гостеприимством Тынянов пользовался через семь лет, когда приехал в Париж для медицинских консультаций. 26 февраля 1936 г. он сообщал Кавериным о том, что радушно принят четой Эренбургов, а через месяц писал тем же адресатам: «Люба за мной ходит как за ребенком»453453
  Каверин В. Письменный стол. М., 1985. С. 84, 85.


[Закрыть]. В мемуарах Эренбург говорит о Тынянове именно с точки зрения отношений, установившихся в 1936 г., и вовсе не упоминает его резких отзывов о своей ранней прозе.

Не называет он и советских тем их бесед, как если бы обсуждались только французские и европейские дела (хотя определенная осторожность в разговорах между сдержанным, как его рисует мемуарист, Тыняновым и политически искушенным Эренбургом вполне вероятна). Такой темой (кроме очевидных, вроде «дискуссии» о формализме) могло быть, в частности, положение Бухарина, который в те же месяцы находился в Париже. Несомненно, именно Эренбург связал Тынянова с Эльзой Триоле. 2 апреля 1936 г. Тынянов передавал в письме Шкловскому поклон «от „той одной, что знаешь ты“ (Фет), – с которою часто о тебе говорю». Она же (имя снова не было названо) и разговоры с ней о Маяковском и Бриках подразумеваются и в первом по возвращении письме (конец апреля – май) тому же адресату: «Приезжай ко мне – я расскажу тебе о биографии города Парижа и Владимира Владимировича».

***

Существенная разница между автобиографическим конспектом и программой «Люди» та, что в первом предусмотрено – в виде особой темы – детство («Режица», отчасти «Псков»; ср. псковские фрагменты в указанной в прим. 3 публикации 1966 г.). Именно в этом единственном пункте замысел был доведен до определенной степени реализации в «Автобиографии» 1939 г.454454
  Напомним, что текст ее, извлеченный из рукописей и напечатанный впервые в собрании сочинений 1959 г., затем с дополнениями и разночтениями в известном мемуарном сборнике серии ЖЗЛ (Юрий Тынянов. Писатель и ученый. М., 1966; далее это издание в тексте и примечаниях обозначается сокращенно: Сб. ЖЗЛ), отнюдь не был для автора окончательным и готовым к печати. К этому тексту примыкают два опубликованных фрагмента: один – в составе статьи Каверина о Тынянове (Новый мир. 1964. № 10; вошло в его кн.: «Здравствуй, брат. Писать очень трудно…». М., 1965. С. 7–8; то же: Сб. ЖЗЛ. С. 22–23, впоследствии перепечатывалось), другой («Провинция») – Литературная газета. 1974. 9 октября.


[Закрыть] Приводим два наброска:

Семи лет влюбился в девчонку Мери, черненькую, уверил, что я моряк (матроска и шапка с ленточками), кормил ее конфетами, уговаривая бежать. Она жила в «сумасшедшем саду» (сад сумасшедшей старухи). Она заметила, что перепутал башмаки: правый надел на левую ногу, левый на правую455455
  Этот пародический отзвук знаменитых строчек Ахматовой ср. с зачеркнутой в другом месте рукописи отсылкой к другому поэту – после фразы «Люблю запахи льна, масляных красок и понимаю их лучше, чем музыку, и так же, как стихи» (Сб. ЖЗЛ. С. 11) следовало: «Пастернак».


[Закрыть]. Я бежал, стыд456456
  Две следующие фразы цит. в ПТЧ. С. 43.


[Закрыть]. Перенял от мальцов матерное ругательство сплошным словом, перевирал его, оно казалось гибким, как ивовый прут. Мать услыхала, сорвала прут подорожника и выпорола.

По сравнению с детством в остальной моей жизни не было ничего значительного457457
  Ср. о написанных в детстве и потом затерянных рассказах: «Без двух <…> моих детских рассказов моя жизнь будет неполна и умру я неуспокоенный» (Новый мир. 1966. № 8. С. 133).


[Закрыть].

Второй набросок имеет краткое и существенное отличавшееся соответствие в печатном тексте «Автобиографии» (см. Сб. ЖЗЛ. С. 9):

Яблоня Тыняновка, в саду у старовера, у которого отец жил холостяком. Нежно его любили: Аронович, постарел, согнулся. Левинька. Юшинька458458
  Насон Аронович (Николай Аркадьевич) Тынянов и его сыновья Лев и Юрий (которого в семье звали Юшей). О семье Тыняновых см. в публикации Т. В. Вересовой (см. выше прим. 28). Старший брат Лев фигурирует в рассказе «Яблоко» (Литературная газета. 1964. 25 июля; перепечатано: Каверин В., Новиков Вл. Новое зрение. М., 1988. С. 26–27).


[Закрыть], яблочек я принесла с Тыняновки. Отец пел:

 
Расскажи мне, батюшка
Сидор Карпович,
Скоро ль ты, мой батюшка,
Будешь умирать459459
  О пении и музицировании в семье см. в воспоминаниях Л. Н. Тыняновой: Детская литература. 1987. № 3. С. 34.


[Закрыть].
 

Я плакал.

Следует отметить, что тема детства могла получать и иное развитие. У одного из набросков, опубликованных В. А. Кавериным, – «Я сел за стол, чтобы написать о себе…» (1928)460460
  Новый мир. 1966. № 8. С. 125–126. Тема наброска – переживание возраста, который «считают по-разному врачи, друзья и сам человек». К рассуждению о «книгах и авторах с возрастом» ср. то, что писал Тынянов Шкловскому о несовпадении биографического и литературного возрастов Маяковского (см. выше, с. 165).


[Закрыть] – есть предложение, опущенное в журнальном тексте:

О! не шутите с детством. Не сюсюкайте, не издавайте сказочек про разных крокодильчиков461461
  Ср. инскрипт на экземпляре «Проблемы стихотворного языка», подаренном Чуковскому: «Пока / Я изучал проблему языка, / Ее Вы разрешили – / В „Крокодиле“». В воспоминаниях о Тынянове Чуковский называет эту надпись «язвительно-пародийной», но в более позднем, укороченном варианте мемуара, вошедшем в печатный текст «Чукоккалы» (с. 344), – только «шутливой», что кажется более точным. Как видно из публикуемого фрагмента, язвительность нашла себе выражение позднее.


[Закрыть]. Если бы можно было сфотографировать изнутри точно и полно черепную коробку 10-летнего (да и 13-летнего), вы испугались бы фильмы. Она – в ложном освещении (через монокль), деревья имеют мускулистый, а дупла – чувственный вид, люди, самые близкие, отвратительно, телесно притягивают462462
  Ср. о «микроскопе переходного возраста» (в прозе Пастернака) в статье «Литературное сегодня» (ПИЛК. С. 161). Нет сомнения, что приведенный фрагмент, не вошедший в журнальный текст, был отбракован цензурой (скорее всего редакторской) по очевидному – «фрейдистскому» признаку. (Если бы хотели только «защитить» Чуковского, убрали бы одну фразу, оставив остальные.) Другим уязвимым пунктом этой публикации малой прозы Тынянова могли считаться еврейские мотивы, но их допустили в печать (как и в «Автобиографии» в сборнике ЖЗЛ, вышедшем в том же 1966 г.), что было бы вряд ли возможно или по меньшей мере встретило бы препятствия уже через год – после Шестидневной войны и начала антиизраильской и «антисионистской» кампании в советской идеологии и печати. Зато в журнальный текст (с. 130) не вошла фраза, «обижающая» Есенина. Говоря о неизбежной смене литературных поколений, их «переодеваниях», «смене рупора», Тынянов писал: «„Естественность“ здесь не спасет: выручают эпигоны, которые превращают естественность в позу. Так, „естественный“ Карамзин стал пастушком с розовым бантом, благодаря Шаликову». Далее выпущена фраза: «Так, если кто-нибудь мог считать естественной позу Есенина (любопытны его переодевания из „пастушка“ в „хулигана“ и обратно) – то эпигоны его, не хуже Шаликова, в этом разубеждают».
  На двух следующих фразах журнальный текст наброска заканчивается. В рукописи следовали абзацы об «унаваживателях» и «ковырятелях», по выражению Мусоргского (эти рассуждения также могли показаться непочтительными к классикам – Тургеневу и Римскому-Корсакову; ср. ПСЯ 1965. C. 285), – они были опубликованы позднее («У нас в литературе много людей, говорящих вчерашним голосом…» и т. д. – Литературная газета. 1974. 9 октября). Дальнейший пассаж остался ненапечатанным: «Новым голосом нашей эпохи, раздавшимся слишком рано, был Хлебников, до сих пор также издававшийся под „редакциями“ друзей-унаваживателей и во многом совсем неизданный. Он спутал литературное благополучие настолько, что „Слово о полку Игореве“ стало более современным, чем Брюсов. Он отнесся к слову с полным незнанием нового человека, и слово заворочалось, затрещало, как вещь, в его руках. Он под спудом до сих пор. Он остается подземным голосом нашего времени. А наверху – идет смена рупоров и авторских лиц. Не новые метры нужны, не новые повести и романы, а новое авторское лицо».
  Последующий текст рукописи – о Шкловском – см.: ПИЛК. С. 569–570.


[Закрыть].

***

В упомянутом только что наброске 1928 г. «Я сел за стол…» и другом, 1930 г., – «Эта книга возникла так…» (речь идет о таком же, как «Разные разговоры», цикле под названием «Псевдорассказы» и предисловии к нему) «я» характеризует себя как больного, чем резко сближает литературную личность с биографической реальностью: «Мне перевалило тогда за тридцать пять, и я делал все, чего моя левая нога хочет. А это уж не так просто и не так радостно, как когда-то, по-видимому, думалось людям. Моя левая нога хотела, чтоб я месяцами не двигался, чтоб я догадался, почем фунт лиха». У попыток введения этой темы был не только личный, но – в силу советской специфики – и «общественный», литературно-бытовой контекст, связанный, в частности, с обстоятельствами, предшествовавшими поездке Тынянова в Германию для лечения осенью 1928 г. О них можно судить по письму Р. А. Ковнатор463463
  Ковнатор Рахиль Ароновна (1899–1977) – в 1926–1929 гг. член редколлегии журнала «Звезда»; как говорил нам В. А. Каверин, была «приставлена Кировым присматривать за ленинградскими писателями». Об отношении к ней в тыняновском кругу можно судить по фразе, приписанной ей в шуточных куплетах Эйхенбаума (на подаренной им Тынянову книге: Путешествие русского из Персии. Н. Т. Ч. 1. СПб., 1884; инскрипт датирован: 23.02.1928): «Я, товарищи, уверена / В одного только Каверина…». Согласно указ. в прим. 63 заметке Оксмана, Ковнатор была неравнодушна к Тынянову. В автобиографическом контексте ее имя зачеркнуто (см. выше).


[Закрыть] к Каверину от 26 декабря 1963 г.:

Его <Тынянова> жена пришла ко мне в редакцию в растерянности и сказала, что никак не может добиться в ГПУ всех необходимых документов, требуемых для выезда. Я сообщила об этом А. И. Стецкому (тогда завед. отделом агитации и пропаганды Ленинградского обкома. Он трагически погиб в годы культа личности); он поручил мне сходить к нач. <ленинградского> ГПУ Егорову и добиться быстрого разрешения вопроса. И действительно, для Егорова это поручение оказалось «директивным» и разрешение Ю. Н. было выдано незамедлительно.

Помните, какая яростная борьба развернулась вокруг «Звезды» в конце 1928 – нач. 1929 гг. Были обсуждения, выступления в печати и др. М. Чумандрин464464
  Чумандрин Михаил Федорович (1905–1940) – прозаик, драматург, со второй половины 20‐х гг. играл активную роль в литературной жизни Ленинграда, представляя т. н. пролетарских писателей (ср. острую характеристику этой роли: Гинзбург Л. Записи 20–30‐х годов. С. 177); входил в руководство ЛАПП.


[Закрыть] (и не только от себя лично) подал заявление в обком партии. Он обвинял меня во всех смертных грехах и в том, что пролетарские и крестьянские писатели умирают с голоду, а попутчиков «Звезда» отправляет за границу. У меня был долгий и интересный разговор с С. М. Кировым о литературе и творчестве отдельных ленинградских писателей. В ходе беседы Сергей Миронович спросил: «А что это за обвинение, кого Вы отправили за границу?» Я рассказала ему о болезни Ю. Н. Тынянова и каким образом редакция «Звезды» вмешалась в то, чтобы обеспечить ему выезд. С. М. Киров переспросил: «Так это Вы помогли выехать Тынянову? Правильно сделали».

Ю. Н. болезненно переживал необоснованные выпады. Однажды Горбачев465465
  Горбачев Георгий Ефимович (1897–1942, репрессирован) – литературовед, деятель пролетарской литературы; работал в Ленинградском университете; в 1923–1925 гг. редактировал журнал «Красный студент», в 1925–1926 гг. – член редколлегии «Звезды». Был в руководстве РАПП, но в ходе внутренней борьбы в этом объединении оказался в группе (Литфронт), оспаривавшей в 1929‐м и особенно 1930 г. первенство у его лидеров. Об отношениях формалистов и Горбачева (признававшего значение формального подхода) см. статью Эйхенбаума «В ожидании литературы» (Русский современник. 1924. № 1. С. 287–289) и записи в его дневнике (цит. в: ЭОЛ. С. 469, 470). В своем «обзоре литературно-идеологических течений современности» – книге «Современная русская литература» (изд. 2-е – [Л.], 1929) Горбачев писал о Тынянове, причисляя его к «новобуржуазной литературе», но достаточно высоко оценивая «Смерть Вазир-Мухтара».


[Закрыть] грубо сказал, что его «уход» в исторические романы – «бегство от действительности». Когда он ушел, Юрий Николаевич был бледен и взволнован (я до этого его никогда таким не видела)466466
  В письме Р. А. Ковнатор также сообщала среди прочего: «Сохранились у меня книги Ю. Н. с надписями: „Об астенике Кюхле от астеника Тынянова“, „Солнцу Звезды“ и др.».


[Закрыть].

Еще весной 1928 г. диагноз был неясен; жалуясь на боли в ноге, Тынянов замечал в одном из писем к Шкловскому: «Вероятно, что-то с костью или общее»467467
  Воспоминания. С. 23.


[Закрыть]. Затем диагноз был поставлен, но врачи в Берлине, как сообщал Тынянов тому же адресату 12 ноября 1928 г., считали, «что пока еще нет той страшноватой болезни, которую находили у меня дома. Пока»468468
  Там же.


[Закрыть] (по-видимому, подразумевался рассеянный склероз). Однако благоприятные, в общем, мнения немецких медиков оправдались лишь в том отношении, что, как вспоминал Шкловский, «болезнь была как будто медленная – то глаз поворачивался не так, как надо, и видение начинало двоиться, то изменялась походка, потом проходило»469469
  Там же. С. 31.


[Закрыть]. Ноги были поражены раньше всего, зрение оказалось затронуто в 1930 или начале 1931 г. Тынянов писал Шкловскому, что «начал сдавать, скорее не сам, а глаз, правый, который не желает, чтобы я занимался литературой (о науке и говорить нечего)»470470
  РГАЛИ. Ф. 526. Оп. 1. Ед. хр. 724.


[Закрыть].

Слухи о болезни в скандализованном (явно в связи с реакцией критики на «Восковую персону»471471
  Из недавней публикации явствует, что «Восковая персона» негативно оценивалась не только журнальной критикой. С «этой глупой и бесчеловечной критикой» в данном случае согласилась по собственным основаниям и Л. Я. Гинзбург в своих записях 1931 г. (Указ. соч. С. 174). Ср. понятное удивление О. Ронена по этому поводу (Ронен О. <Ответы на анкету к 100-летию со дня рождения Ю. Н. Тынянова> // М-95–96. С. 49).


[Закрыть]) выражении неожиданно выплеснулись на встрече Сталина с писателями у Горького 26 октября 1932 г. Л. Н. Сейфуллина, возражая против введения рапповцев в известный «оргкомитет советских писателей», говорила: «<…> Учтите, что мы наконец вздохнули и снова получили возможность писать. Ведь у нас некоторых писателей до того довели, что они слепнут. Вот, Тынянов, неплохой писатель, хороший писатель – его до того затравили, что он даже начал слепнуть. (Шум, голоса: „Неправда!“ Катаев пытается встать: „Сейфуллина, зачем Вы говорите неправду?“)»472472
  Зелинский К. Вечер у Горького. Публикация Е. Прицкера // Минувшее. Париж, 1990. [Вып.] 10. С. 96. Сейфуллина на стороне Тынянова, несмотря на его давние суровые (Русский современник. 1924. № 2. С. 285–286) или в лучшем случае сдержанные (ПИЛК. С. 159) отзывы о ее прозе.


[Закрыть].