Текст книги "Пути обретения бессмертия. Даосизм в исследованиях и переводах"

Легенда гласит, что в середине VIII в., в правление знаменитого блистательного императора Сюань-цзуна (712–755), некоему даосу Тянь Тун-сю приснился сон, что в стене старого дома, принадлежавшего, по преданию, самому Лао-цзы, скрыт важный священный текст. Об этом донесли императору, и он повелел вскрыть стену, где и обнаружился текст книги «Гуань Инь-цзы» («Мудрец Инь с Заставы»), принадлежащий кисти первого ученика Лао-цзы – Инь Си, по просьбе которого Лао-цзы, как говорится, и написал «Дао-Дэ цзин». Однако эта легенда возникла много позднее появления самого текста, о котором, видимо, стало известно не ранее IX, а может быть, и X в. Во всяком случае, первым человеком, который процитировал «Гуань Инь-цзы», был сунский поэт Хуан Тин-цзянь (XI в.).

Интересно, что в древности был известен текст под названием «Гуань Инь-цзы» в девяти главах, однако он исчез после падения империи Хань, и никто до Хуан Тин-цзяня его больше не упоминал. Нет никаких сомнений, что появившийся в средние века текст «Гуань Инь-цзы» не имеет к древнему утраченному тексту никакого отношения, поскольку он весь пропитан идеями буддийской философии и описаниями поздней даосской магии. И тем не менее этот текст (известный также как «Истинный канон начала письмен высочайшего и чудесного Дао» – «У шан мяо дао вэнь ши чжэнь цзин») является одним из интереснейших и оригинальнейших памятников даосской философской мысли. Он имеет и несомненные литературные достоинства: написанный в афористической манере, он отличается лаконизмом при исключительном богатстве языка и образности. И вместе с тем этот текст стоит особняком в даосской литературе: к нему нет комментариев, его редко цитируют другие даосы, он не оказал значительного влияния на формирование даосского учения поздних школ. Уж не его ли оригинальность и нестандартность выводов тому виной? Вполне может быть.

Что же за новые идеи проповедует первый ученик Лао-цзы?

Дао-Путь для автора «Гуань Инь-цзы» – не доступное ни мышлению (его нельзя мыслить), ни речи (его нельзя описать) необходимое условие как мышления, так и речи (без Дао нельзя было бы ни мыслить, ни говорить). Оно есть условие существования всего сущего, его порождающее начало и определяющий все принцип. Дао – творец всего сущего: оно творит все подобно тому, как горшечник делает горшки. Это совсем ново для даосизма: обычно про Дао говорится, что оно рождает, а не творит. Дао подобно океану – его нельзя переполнить, но нельзя и исчерпать. Оно есть принцип циклического времени: «У него нет ни начала, ни конца, ни истока, ни устья» – и оно подобно круглому водоему, вдоль стенок которого бесконечно плавает рыба, безуспешно стремящаяся проплыть водоем до конца. Дао есть «единая вещь» (и у), вне которой (и отдельно от которой) нет ни иных вещей, ни других субъектов-«я». Действительно, Дао определяется здесь как высший и абсолютный субъект, который творит все объекты и без которого нет никаких иных субъектов, – это высшее божественное. Я, наряду с которым нет никаких иных независимых от него «я». Вместе с тем Дао слито воедино с телом космоса и не существует вне его: «Одно мгновение присутствия Дао может сжечь весь мир. Если весь мир сгорит, где же тогда будет находиться само Дао?»

«Гуань Инь-цзы» – первый собственно китайский (не буддийский) философский текст, в котором говорится об идеальной, то есть производной от сознания, природе всего сущего: Дао творит мир так же, как сознание спящего человека производит сновидения, принимаемые им за реальность. К постижению Дао и подлинно блаженной жизни приводит именно изменение сознания, а не бесплодные попытки изменить мир.

Текст отрицает абсолютность жизни и смерти («Повар варит крабов, и у одного из них отломилась лапка. Крабы уже сварены, а лапка все еще продолжает шевелиться. Где же абсолютные жизнь и смерть?») и утверждает, что совершенный мудрец пребывает по ту сторону жизни и смерти, возвышаясь и над тем, и над другим. Вообще же в тексте очень много говорится о совершенном мудреце, противопоставляемом не только обычному человеку, но и просто мудрецу: совершенномудрый (шэн) подобен дракону, который может существовать также и в других образах – в образе морского гада, змея и т. д., тогда как мудрец (сянь) похож на морского гада – он морской гад, и только. Совершенный мудрец не выделяется из толпы, и его внешность и одежда такие же, как и других людей.

Тема творения и творчества приводит к разговору о магии, которая есть не что иное, как подражание творческой бездеятельной деятельности Дао и имитация природных явлений (когда мы дышим на зеркало, в результате чего на нем появляется влага, мы тоже занимаемся магией, ибо делаем то же самое, что делает и природа, когда идет дождь). Но главное в магии – сознание и сила концентрации мысли: мы добиваемся того, на чем сосредоточиваемся и становимся тем, кем самозабвенно хотим стать. Сила мысли, проистекающей из Дао, поистине творит чудеса; это и есть источник магических умений.

Из всего сказанного видно, что на учение «Гуань Инь-цзы» сильно повлиял буддизм (особенно школа «только сознания», виджнянавада), хотя автор-даос переработал это буддийское влияние настолько, что в результате появилось нечто вполне оригинальное, то, чего не было ни в буддизме, ни в более ранних даосских текстах.

К сожалению, как уже говорилось, этот текст остался на обочине даосской мысли. Прохладно отнеслись к нему и зарубежные исследователи, результатом чего явилось отсутствие специальных монографических исследований этого текста и полных переводов его на европейские языки.

Ду Гуан-тин (855–933) – выдающийся даос переломной эпохи в истории даосизма. Эта эпоха была временем перехода от старого, традиционного даосизма к новому, «реформированному» даосизму «Пути золота и киновари» и «Учения Совершенной Истины». Монашеское имя Ду Гуан-тина – Восточное Море (Дун-ин) – намекало на необъятность его мудрости и образованности, которой он особенно славился. Формально Ду Гуан-тин был патриархом малоизвестной школы «Трех Вместилищ» («Сань дун» – намек на три основных раздела «Дао цзана»), но его значение выходило далеко за ее рамки, приобретая общедаосское измерение.

Вначале он был вполне правомерным конфуцианцем, изучавшим каноны и исторические сочинения. Однако позднее он обратился к даосизму и принял монашество в монастыре на знаменитой горе Тяньтайшань, горе, воспетой в IV в. поэтом Сунь Чо и ставшей позднее центром буддийской школы, названной по горе Тяньтайшань – «Тяньтай». Но еще до Сунь Чо о ней писал и алхимик Гэ Хун, включивший ее в свой список 37 «знаменитых гор», на которых возможно даосское подвижничество. Поэтому на ней появились и даосские монастыри.

Ду Гуан-тин – один из наиболее плодовитых авторов своего времени, в «Дао цзан» включено 28 его сочинений. Большинство творений Ду Гуан-тина – комментарии к даосским каноническим текстам, в том числе и к «Дао-Дэ цзину». В центре философии Ду Гуан-тина – проблема соотношения Дао и вещей, которая решается им достаточно традиционно: Дао – это «надформенное» (син эр шан), а вещи – «подформенное» (син эр ся). Ду Гуан-тину принадлежит также своеобразная социальная доктрина, указывающая на то, что он сохранил определенные конфуцианские интересы и симпатии. С его точки зрения, всякое социальное неравенство и вообще социальные различия обусловлены качеством энергии-пневмы (ци) людей: чистая энергия-пневма присуща людям умным и благородным, а мутная – презренным и глупым. Эта доктрина делает Ду Гуан-тина непосредственным предшественником неоконфуцианцев XI–XII вв. Занимался Ду Гуан-тин также вопросами космогонии и космологии.

Вместе с тем на него нельзя смотреть как на сухого теоретика и комментатора. Ду Гуан-тин активно занимался даосской практикой трансформации сознания и даже написал ряд трактатов по проблеме самадхи – высшей формы сосредоточения, ведущей к трансу и достижению высшей формы психического состояния. В этих трактатах видно влияние буддийской йоги – психотехнической практики обретения пробуждения, или просветления (бодхи). Таким образом, Ду Гуан-тин воплотил в себе идеал «единства трех религий», ставший ведущим и основополагающим в новом даосизме позднего Средневековья.

В заключение отметим, что первым и пока единственным исследователем творческого наследия Ду Гуан-тина был наш соотечественник, выдающийся ученый-китаевед Юлиан Константинович Щуцкий, опубликовавший в 1934 г. во время стажировки в Японии на китайском языке статью о даосском символизме Ду Гуан-тина. Эта статья, впрочем, сыграла роковую роль в жизни ученого: после возвращения в СССР он попал в мясорубку сталинских репрессий, был обвинен в шпионаже в пользу Японии и расстрелян в 1938 г.

Уже с IX в. в даосизме появляются тенденции, приведшие в конце концов к появлению нового, реформированного даосизма в XII в. При этом как патриархи школы «Учения Совершенной Истины» (цюань чжэнь цзяо), так и патриархи «Пути золота и киновари» (цзинь дань дао) считали воим первоучителем патриарха Люй Дун-биня, или патриарха Люя (Люй-цзу), ставшего в позднем даосизме, пожалуй, самым почитаемым святым и членом популярной в народе группы «восьми бессмертных» (ба сянь).

Несмотря на популярность и почитаемость Люй Дунбиня, о его жизни известно чрезвычайно мало. Можно считать установленным, что он родился в начале IX в. и до первой половины X в., до так называемого периода Пяти династий, хотя иногда его рождение относят к концу VIII в. Люй Дун-бинь известен также под своими даосскими именами – как Чуньян-цзы (Мудрец чистейшего ян) и как Хуэйдао жэнь (Человек, Вернувшийся-на-Путь). Возможно, что около 835 г. он сдал государственный экзамен на высшую ученую степень цзиньши («доктора») и оказался таким образом причастен к конфуцианской элите империи. Однако, гласит легенда, вскоре он встретил бессмертного Чжунли Цюаня, принял монашеские обеты и ушел в горы для практики «Пути золота и киновари» – даосской внутренней алхимии. Позднее он то возвращался в мир, то вновь уходил в горы. Однажды он уже более не вернулся, и даосы сочли, что он обрел бессмертие, преобразился и вознесся на небо.

Люй Дун-биню приписываются некоторые даосские сочинения. Это уже упоминавшаяся «Таблица заслуг и проступков» («Гун го гэ») и «Девять истинных яшмовых книг» («Цзю чжэнь юй шу»). Кроме того, в «Полном собрании стихов эпохи Тан» есть стихи Люй Дун-биня (четыре свитка-цзюаня).

Более ничего достоверного о Люй Дун-бине неизвестно, хотя легенд о нем – множество. Одна из них гласит, что какое-то время он жил в столичном городе Лояне в доме красавицы-гетеры и часто дарил ей подарки, хотя никогда не спал с ней. Однажды гетера захотела соблазнить его, но Люй Дун-бинь со смехом отверг ее поползновения, сказав, что он сам беременен и в его чреве возрастает зародыш. К тому же, добавил он, любовь внутренняя гораздо приятнее любви внешней. Понятно, что патриарх Люй имел в виду практику внутренней алхимии с ее зачатием «бессмертного зародыша» (сянь тай) благодаря «священному браку» (иерогамии) сил инь – ян в теле даосского адепта. Именно внутренняя алхимия, пришедшая на смену лабораторным процедурам с искусственным золотом и киноварью, магии и эзотерическому ритуалу, вместе с практикой нравственного совершенствования и образовала суть нового даосизма.

Преемником Люй Дун-биня как даосского патриарха считается Лю Хай-чань (Лю Морская Жаба). Он известен также как Лю Цао, Лю Чжао-юань, Лю Цзун-чэн, Лю Син, Лю Чжэ и Лю Сюань-ин. Жил он в X в., хотя точные даты его жизни и неизвестны. Вся его жизнь прошла в государстве народа киданей (от этого названия, кстати, происходит и русское «Китай») Великое Ляо, и он даже, возможно, был министром при одном из киданьских правителей. Однажды к Лю Хай-чаню пришел гость-даос (уж не бессмертный ли Люй Дун-бинь?). Лю разговорился с ним о таинствах алхимии, так как давно интересовался даосизмом. Тогда гость взял стопку из десяти монет и поставил на нее десять яиц, одно на другое. «Но это опасно! Они могут разбиться!» – воскликнул Лю Хай-чань. «А разве мирская жизнь с ее славой и позором не еще опаснее?» – ответил даос, после чего собрался и ушел. Лю Хай-чань после этого весь переменился, испытав «великое пробуждение» от мирского сна, и вскоре покинул мир и ушел в горы, где обрел Дао и стал бессмертным.

Но на этом биография даосского святого не завершается, ибо ему еще предстоит странная трансформация в китайской народной религии: народное сознание разделило его имя и превратило Лю Морскую Жабу (Лю Хай-чань) в Лю Хая (или, в пекинском диалектном произношении, – Лю Хара) и его жабу! В результате этот даосский алхимик и созерцатель превратился в отрока Лю Хара из свиты бога богатства Цай-шэня, держащего в руках связку монет, с которыми играет мифологическая трехногая жаба, дотоле – символ луны, силы инь и всего сокрытого и тайного. В качестве Лю Хара этот даос становится непременным персонажем благопожелательного народного лубка и обретает неслыханную славу. Вот каковы бывают шутки истории религий!

Преемником линии Люй Дун-биня – Лю Хай-чаня стал знаменитый основатель «Пути золота и киновари», автор важнейших даосских трактатов по теории внутренней алхимии, знаменитый Чжан Бо-дуань, Совершенный Человек Пурпурного Ян – Цзы-ян чжэнь-жэнь.

Чжан Бо-дуань (второе имя – Чжан Пиншу) родился близ знаменитой у даосов и буддистов горы Тяньтайшань. Еще молодым человеком он сдал экзамены на степень цзиньши, но уже в те годы увлекался даосизмом и жадно читал даосские и буддийские тексты и литературу по алхимии, магии, астрологии, медицине и гадательной практике. Между 1064 и 1067 гг. он отправляется на юго-запад Китая и селится в городе Чэнду (провинция Сычуань, одна из цитаделей даосизма). Там в 1069 г. он и встретил некоего таинственного даоса, который передал ему наставления по практике внутренней алхимии – по духовному деланию «золотого раствора и перегнанной киновари». Тогда Чжан Бо-дуань и принял имя Цзы-ян чжэн-жэнь. В 1075 г. он пишет свой важнейший труд, ставший классическим текстом традиции внутренней алхимии, – «Главы о прозрении истины» («У чжэнь пянь»).

«Главы о прозрении истины» очень легко принять за трактат по внешней лабораторной алхимии: те же самые свинец и ртуть, киноварь, реторты и тигли. Однако достаточно немного вчитаться в текст, чтобы убедиться, что это далеко не так. Чжан Бо-дуань постоянно подчеркивает, что истинный эликсир в нас самих и что фактически он тождествен нашей внутренней исконной природе. Чжан Бо-дуань, всегда с интресом относившийся к буддизму, даже приравнивает этот внутренний эликсир к природе будды как истинной природе каждого существа. Этот даос постоянно высмеивает тех, кто надеется на прием эликсиров и снадобий, на клацание зубами, глотание слюны, сексуальную практику и другие методы, которые он однозначно относит к вульгарным и профаническим. Только методы созерцания, визуализаций и дыхательных упражнений, ведущие к одновременному пестованию природы (сознания) и жизненности (энергетики организма) есть истинный путь бессмертия, называемый Чжан Бо-дуанем «Путем золота и киновари».

«Главы о прозрении истины» написаны стихами, причем разных жанров. В первой главе этого труда 16 стихов, символизирующих число унций (лянов) в китайском футе (цзине), взятом дважды (как мера инь, так и мера ян) – дважды восемь равно шестнадцати. Это число символизирует равновесие, баланс отрицательных и положительных энергий в теле адепта.

Во второй главе 64 четверостишия, соответствующих 64 гексаграммам «Канона Перемен» («И цзин»), символизирующим здесь отдельные этапы процесса внутреннеалхимического делания.

В третьей главе пять стихов одного жанра (пять элементов), еще один аналогичный стих (единство всего сущего) и тринадцать «романсов» (цы), символизирующих двенадцать основных и один високосный месяцы года, – всего 99 стихов. Это число (двойная девятка; иногда Чжан Бо-дуань заявляет даже, что он написал 81 стих, то есть число, равное квадрату девяти) символизирует двойную, совершенную силу положительной силы ян. Это произведение, несомненно, вершина теоретического освещения самой традицией даосизма принципов внутренней алхимии и обоснования ее приоритетности.

Чжан Бо-дуань выдвинул также идею единства всех трех учений традиционного Китая – даосизма, конфуцианства и буддизма. Однако лидирующую роль в этом синтезе он отводил даосизму. Судя по тексту «Глав о прозрении истины» (особенно по заключению к тексту), Чжан Бо-дуань очень хорошо был знаком с буддизмом, особенно с созерцательной школой «чань». Он прямо ставит знак равенства между единым абсолютным сознанием будды (и синь; фо синь) и Дао, рассматривает это Дао-сознание будды в качестве внутренней природы человека, которая реализуется благодаря практике внутренней алхимии.

И тем не менее он считает даосизм учением более высоким, чем буддизм. Об этом свидетельствует такая легенда. Чжан Бо-дуань, живя в Сычуани (на западе Китая) познакомился с одним буддийским монахом школы «чань». Однажды они поспорили, кому из них удастся в тонком теле достичь города Янчжоу (Восточный Китай), полюбоваться там знаменитыми хризантемами, а потом сорвать цветок и вернуться с ним обратно. Все это получилось у буддийского монаха лучше, чем у Чжан Бо-дуаня, но когда он вернулся в физическое тело и разжал кулак, тот был пуст, тогда как Чжан Бо-дуань принес с собой хризантему. Даос так объяснил случившееся: буддисты сильны в созерцании, связанном с пестованием ума/природы, но игнорируют энергетику, не занимаясь пестованием жизненности, а поэтому не могут в тонком теле перемещать физические предметы.

Чжан Бо-дуаня считают автором не только «Глав о прозрении истины», но еще множества произведений по теории и практике внутренней алхимии, однако большинство из них ему не принадлежит – их традиционно приписывают ему как авторитетнейшему даосу.

В XII в. на севере Китая трудами Ван Чжэ (Ван Чун-яна) и его учеников было создано «Учение Совершенной Истины» (цюань чжэнь цзяо), также восходящее к Люй Дун-биню и Лю Хай-чжаню. С XIII–XIV в. оно образовало единое целое с «Путем золота и киновари» Чжан Бо-дуаня, ставшим южной школой (нань цзун) «Учения Совершенной Истины».

Восемь бессмертных – чрезвычайно популярная в позднем даосизме и народной религии группа святых, имеющая, впрочем, театральное происхождение. Что это значит?

При монгольской династии Юань Китай переживает расцвет театрального искусства. В это время живут самые выдающиеся драматурги, произведения которых и сейчас составляют золотой фонд традиционной китайской драматургии. Часть юаньских пьес написана на сугубо даосские сюжеты. В этих пьесах и появляется группа восьми бессмертных, покинувшая вскоре театральные подмостки и прочно обосновавшаяся не столько в собственно даосизме, сколько в китайских народных верованиях. В настоящее время эта бессмертная восьмерка во многом превратилась в благопожелательый символ: их часто изображают на произведениях искусства и предметах народных промыслов; они также часто изображаются на новогоднем народном лубке – нянь хуа.

Кто же входит в эту группу? Это Чжунли Цюань, Люй Дун-бинь (патриарх Люй), Чжан Го-лао, Цао Го-цзю, Ли Те-гуай (Ли Железный Костыль), Хань Сян-цзы, Лань Цай-хэ и Хэ Сянь-гу.

Самыми колоритными из этой восьмерки, часто изображаемой во время пира на лоне природы, являются Ли Те-гуай и Хань Сян-цзы.

Первый из них изображается в виде хромого нищего с железным костылем. О появлении этого костыля легенда рассказывает следующее. Однажды Ли покинул свое тело, чтобы в тонком теле посетить небесных бессмертных и побеседовать с самим Лао-цзюнем. Перед своим путешествием Ли предупредил учеников, что его физическое тело будет как бы мертвым, и велел ждать его три дня. Если же через три дня он не вернется, тело можно сжечь. Проинструктировав своего любимого ученика, Ли оставил его стеречь тело, а сам покинул его и отправился на небо. Между тем на следующий день ученику сообщили, что заболела его мать. Тогда он как почтительный сын немедленно отправился домой, предварительно кремировав тело учителя. Однако Ли вскоре вернулся и, не обнаружив своей земной плоти, вынужден был побыстрее войти в тело первого встречного только что умершего человека. Таковым оказался некий нищий хромой бродяга, в его тело и вселился Ли. Вот и стали его называть Ли Те-гуай – Ли Железный Костыль.

Хань Сян-цзы был племянником корифея китайской классической прозы и пламенного конфуцианца Хань Юя (768–824), ненавидевшего даосизм и буддизм и мечтавшего об их уничтожении. Разумеется, Хань Юй отличался крайним скептицизмом. И вот его бессмертный племянник только и делал, что куражился над дядей, постоянно испытывая его скептицизм и смущая его конфуцианское неверие. Так, однажды во время сильной засухи Хань Юй как министр чинно-благородно зачитывал ритуальное обращение к Небу с прошением о дожде. Но Небо и не думало внимать формальным фразам имперского чиновника и ученого литератора. Тогда появляется Хань Сян-цзы, небрежно бормочет какое-то заклинание, после чего хляби небесные разверзаются и на землю обрушивается бушующий ливень.

О Лань Цай-хэ известно мало, и никто даже не знает точно, мужчина он или женщина. А вот Хэ Сянь-гу – Хэ Бессмертная Дева – определенно женщина. Еще в детстве некий старец угостил ее персиком бессмертия, после чего она уже ничего никогда не ела, но становилась все краше и нежнее. Через некоторое время она покинула дом, ушла в горы и обрела бессмертие, примкнув к славной восьмерке.

Вообще же легенд о восьми бессмертных очень и очень много. Это и повествование об их путешествии за море, и сказания об их чудесах и странностях, и многое, многое другое. И не случайно, что эти милые, эксцентричные и веселые святые стали популярнейшими персонажами народной культуры Китая, какими они остаются до наших дней.