Текст книги "Весело – но грустно"

ПРОСТАЯ как бублик ЖИЗНЬ

Степь. Ночь. Луна, как ошалевшая в своём полнолунии, шпарит ультрафиолетом, волшебно превращая степное озеро в расплавленную свинцовую поверхность, из массы которой можно вылить сто миллионов охотничьих пулек; а две мотоциклетки, приставленные друг к другу рулями, делаются похожими на двух оленей, сцепившихся в схватке рогами.

Костёр догорел, и Серёжка, разворошив прутиком золу, достал запечённого в глине карася, потом спросил у брата:

– А ты, Костя, в лунатиков веришь?

И он показал прутиком на яркую луну.

– На Луне жизни нет. Уже точно доказано, – без всякого интереса к вопросу вяло ответил старший брат.

– Нет, я вообще… Вот если бы прилетели к нам инопланетяне – вот бы здорово было. Правда?.. Инопланетяне раньше к нам уже прилетали. Я читал в «Вокруг света»…

Многогодовую подшивку журнала «Вокруг света» Серёжка обнаружил, шныряя по посёлку, в помещении бывшей библиотеки. Перетащил в мешках журналы домой, в свою с братом саманную избушку. Читал с упоением, щёлкая семечки и сплёвывая на земляной пол семечную лузгу. Журнал с красочными картинками поразил Серёжку огромностью и разнообразием окружающего мира на планете.

А до знакомства с «Вокруг света» Серёжка представлял мир – это их степной посёлок на берегу речки Орь и где-то далеко – огромный город Оренбург. По фильмам и по телевизору он, конечно, получал представление, что много где ещё живут люди, но те люди были для него, как инопланетяне, в которых, хочешь верь – хочешь, не верь.

Когда Серёжке было двенадцать лет, а Косте пятнадцать, их мать с отцом замёрзли в степи в сломавшемся автобусе. Братьев сначала забрали в интернат, потом отпустили под опеку тётки и сестры Катерины, которой исполнилось как раз восемнадцать. Перед своей смертью тётка уговорила Катерину выйти замуж за немца Федьку Шмидта – уже старого местного мужика, которому было чуть ли не под сорок, но очень рукастого, мастерового, хозяйственного, с обширным подворьем. А Катька, в посёлке говорили, ужасно красивая девка: глаза, как у коровы – и волосы в косах – двухцветные, тёмные и светлые, как у ведьмы.

У Кости и Серёжки также получились по-родственному двухцветные волосы, и они оба по родственной ревности недолюбливали этого, ставшего родственником Федьку-Фердинанда.

«Натуральный фашист», – шипел Костя, когда муж сестры навещал их домишко, стоявший без всякой изгороди на окраине посёлка, и нудными словами заставлял наводить порядок и во дворе и в доме. Младший брат поддакивал старшему: «Чистый фашист, как в кино показывают…». Оба они чувствовали себя пленниками злого разбойника, когда родственник нудил над душой, заставляя тщательней перемывать в солярке детали двигателя машины кого-нибудь из местных жителей, ремонтируемой им в своей домашней мастерской.

Федька-Фердинанд состоял в должности механика на местной автобазе и дома не сидел без дела, в постоянных заботах то с живностью на приусадебном участке, то в своей сарайке, оборудованной всем необходимым для некрупного автомобильного сервиса. Имел он необычную способность ремонтировать всё, что под руку подвернётся: от мясорубки, коровьей доилки – до холодильника и телевизора. «Вот, гад, всё ему денег мало, – шипели братья за спиной своего угнетателя. – Всё гребёт и гребёт под себя…»

Нудный родственник и братьев своей жены пытался приучить к своему ремеслу – но те терпеть не могли скрупулёзных занятий и, как кутята-щенки, которых ткнули мордочкой в скисшее молоко, фыркали недовольно и моментально искали возможность куда-нибудь улизнуть. Пристроил братьев немец в свободное от школьных занятий время в подсобники на своей автобазе – но братья, выдержав с неделю, а потом, не сказав никому ни слова, укатили на мотоциклетках на несколько дней в степное безлюдье. Как в знак протеста к дисциплине и нравоучениям всяких-разных-разнообразных начальников на этой автобазе.

Они верхом на своих железных конягах, настреляв перелётных уток, остановились на вершине песчаного холма, подставив под охлаждающий ветерок вспотевшие лица.

– Вот придумал фашист пытку. Да, Костя? Тут в школе учителя продыху не дают, задолбали своей учёбой. И Федька ещё к себе на работу притащил. Видишь ли, надо учиться деньги зарабатывать… Сам-то только и делает целыми днями что эти деньги заколачивает… Денег ему всё мало. Всё чинит-чинит, крутит-крутит-крутит, строит-строит… Он ничего в жизни настоящей не понимает. Да, Костя? – спрашивал младший Серёжка старшего брата. – Зря мы разрешили Катерине за него замуж выходить.

– А он обещал нам моцоциклетки сделать – вот выполнил свадебное обещание. Ладно уж. Хоть и вредный рыжий фриц, но обещание своё сдержал, – сказал Костя, похлопав по бензобаку своего мотоцикла с трудноопределяемой заводской маркой.

Степь вокруг расстилалась жёлтым бесконечным однообразием. Но братьям смотрели на степное пространство, точно орлы с высоты полёта на свои охотничьи угодья.

– Жить надо так, – сказал значительно старший брат, – чтобы всё было просто и понятно. А всё остальное… – Костя задумался, подбирая подходящее слово, потом выразился так: – А всё остальное – мура. Жизнь должна быть простая, как бублик. А не мура со всякими там пирожными из крема.

Помолчали. По-орлиному обводя взором по степному пространству. Затем Серёжка произнёс с сожалением:

– И как я без тебя буду тут… Когда тебя в армию на тот год заберут? – и вздохнул с надрывом.

– Пойдёшь к Катерине жить. – Костя ответил сразу, будто уже задумывался над этим моментом жизни. – И нашего Джека с собой заберёшь. Правда, у них там курей и индюков полно… Но наш Джек собака умная. С пяток кур передушит, а потом усечёт, что так делать нельзя. А Федька поначалу поругается – а потом привыкнет. Он – хоть и вредный, но в душе собак любит.

– А вот, если… – Серёжка задумался и посмотрел мечтательно в небо. – Вот если тебе в армию не ходить, а сбежать в пираты. Я читал в «Вокруг света», что в пиратах, как в армии, только жизнь у них – как хошь живи. Сам по себе – и никаких командиров. Чуть что кто командовать начинает, враз на мачте вздёрнут. Чтобы, значит, не командовал тут…

– Это ты глупостей начитался, – хмыкнул Костя. – Нет уже давно никаких пиратов. Потому что наступила циви-ли-зация. Мы об этом ещё в восьмом классе проходили. На следующий год и тебе об этом в школе скажут.

– Вот же сволочная эта цивилизация. – Серёжка со злостью вдарил кулаком по рулю своей мотоциклетки. – Зачем она наступила – жили бы нормальной жизнью. Всё просто было бы и понятно. Была бы свобода. – Он ткнул пальцем в подходящее к зениту солнце. – Вон солнце живёт – и нет над ним начальников и командиров. Солнце никому не подчиняется… Но, конечно, если прилетят к нам инопланетяне… я им подчиняться буду. Они же умные и всё умеют.

– Ну, завёл свою пластинку…

Костя недовольно рыкнул на младшего брата. Сплюнул на землю, включил зажигание и резко рванул на мотоцикле по склону холма. За ним в хвосте пыли, сильно прижмурившись, помчался и младший.

Прибыли домой, сильно проголодавшись – и первым делом, сами голодные, накормили подбитой уткой Джека. Джек при встрече вернувшихся хозяев даже не вилял хвостом. Загремел цепью, как в укор: мол, сами на охоте три дня веселились, а тут сиди на цепи, не жравши. Серёжка полез целовать собаку в морду, отстегнул от ошейника цепь – и Джек заулыбался открытой пастью, перемазанной кровью и перьями птицы, потом начал носиться по двору кругами, вертя хвостом, как пропеллером. Слепым овчарочным кутёнком нашёл Серёжка Джека в кустах на берегу речки. Видимо, несли топить, но пожалели в последний момент и оставили на произвол собачьей судьбы.

В домике из еды нашли лишь трёхлитровую банку какой-то крупы. А в животе у братьев урчало, будто перекликаясь, две майских лягушки. На эту охоту забыли прихватить с собой соль и три дня питались несолёными запечёнными в золе дичью и выловленной в степных озёрах рыбой. Уминая через силу несолёное, Серёжка с упрёком смотрел на Костю, отвечающего за продовольственный припас, и старший брат, чувствуя свою промашку, в ответ критиковал снаряжённые младшим братом патроны, которые, якобы, рассыпались ещё в патронташе. «А если бы сейчас был сезон сайгачьей охоты – я бы тебя убил за такие патроны. Это дерьмо – а не патроны…»

* * *

Охота на сайгаков была главным праздником для братьев. По осени, когда отдельные семьи этих древних антилоп собираются в огромные косяки, для мигрирации в более тёплые края, и наступал для Кости и Серёжки звёздный час текущего года жизни.

Какая там школа, да пусть хоть до обморока исстонается Катька, пусть её доннер-веттер, рыжий Федька, изнудится потом на целую неделю своими поучениями – как жить надо. Пришёл сезон большой охоты – и пошли все куда подальше. Охота на сайгаков это дело настоящих мужчин, рисковое, опасное дело. И на это дело братья собирались, как на войну. И возвращались с охоты, как с войны победители… Если выжили и настреляли, насолили, навялили на степном солнце и ветру сайгачьего мяса, что хватит питаться до следующего лета. Без всякого холодильника – а просто вынул из мешка в сарае, помочил в воде и готовь любые «фрикадельки».

Но, конечно, с такой охоты, которую затевали братья на своих помоечной сборки драндулетах, шансов «вернуться с войны» было намного меньше, чем вероятностей с обратными последствиями. И какая там охотничья добыча, когда сами, свернув шею в бешеной гонке по бездорожью, вполне вероятно сделаешься добычей для степных хищников. И кому нужно будет искать в степной бескрайности человеческие трупы? А никому не нужно – у всех свои заботы, невзгоды и своя простая, как бублик, жизнь. Ну и упёрлись в степь какие-то недоумки – и не вернулись обратно уже много дней. А всю степь не обшаришь. Степь – это, как океан в сухопутном пространстве.

– Костя, а правда мы с тобой, как индейцы в Америке? – спрашивал Серёжка старшего брата, дожидаясь в распадке между двух холмов приближающийся сайгачий косяк голов в тысячу. – Я читал в журнале…

– Цыц, – тихо пресекал неуместную болтовню напрягшийся, как тигр перед прыжком, Костя. И напоминал как обычно: – Держи крепче руль и ружьё на руке… Идут… Погнали, братишка…

Сначала – на тихих, малых оборотах мотоциклетных движков двигались навстречу вошедшему в распадок стаду. В испуге сайгаки по своему инстинкту разделяются на два потока и расходятся вправо и влево, взбираясь, скользя копытами, теряя скорость, на склонах холмов. Назад головным повернуть невозможно из-за энергии несущегося стада, и братья, сговорившись, что преследуют косяк, уходящий на правый холм, выжав ручку газа до предела, взревев моторами без глушителей, выбрасывая из-под колёс землю и гравий, несутся в гущу сайгачьих тел. Бабахали из ветхих одноствольных ружей и тут же, чуть сбавив скорость, разламывали стволы, вставляли быстрыми, отлаженными движениями новый патрон – опять, бабах – и опять другой патрон, заряженный картечным зарядом. Бабах!.. Бабах…

При удачной охоте до двух десятков тушек самцов-рогачей, безрогих самок и молодняка с нежным мысом, попавших под неприцельный выстрел. Братья, опустив на землю свои мотоциклы с раскалившимися движками, вынимали ножи и спускались вниз по склону. Уже не спеша, размеренными движениями задирали головы бьющихся в конвульсиях антилоп, чиркали одним движением по горлу. Кровь брызгала фонтанчиками, перемазывая и руки, и лицо, и одежду. Подбегал запыхавшийся Джек и, глядя на хозяев с собачьим восторгом, принимался лакать из кровавого ручейка.

* * *

Костя щелчком открыл клапан газового баллона, зажёг плитку, налил в кастрюлю воды и поставил на огонь. Подождав с минуту, высыпал в воду крупу из банки. Помешал ложкой и скептически покачал головой.

– Солить сразу или потом? – сказал он размышляюще.

– Надо дождаться, когда кипяток забулькает, – наставительно подсказал Серёжка, – а потом уже соль сыпать. В прошлый раз твоя каша на зубах скрипела и поносом пронесло.

– Ну, и ходи голодный, – буркнул старший брат. – Или давай топай до Катерины, унижайся там перед Федькой.

Младший вздохнул, шмыгнул носом.

– Пошли вместе. Унижаться не будем, лебедя им подстреленного в подарок отнесём. Федька ещё и доволен будет… И вообще надо побольше макаронов закупать – макароны ты варить умеешь.

Взяв с собой два солдатских плоских котелка, закинув через плечо тушку лебедя, Серёжка вышел из дома. А Костя, потушив огонь, пошёл сажать на цепь сопротивляющегося Джека. Братья двинулись прямо по дороге, а не по пыльной тропинке. Мимо протарахтел одинокий грузовик – и опять сплошная, обволакивающая знойная тишина. Лишь отдалённо с военного аэродрома доносился невнятный гул.

Серёжка шагал с важным видом, гремя котелками, придерживая лебедя за шею на плече, и хвост лебедя шаркал по асфальту. А Костя налегке, со скучающим видом, руки в карманах.

Подошли к дому в два этажа из белого кирпича, с острой высокой крышей, отличаемой от других крыш у домов в посёлке. Забор фигуристый, тоже из белого кирпича. Серёжка вдарил ногой по металлическим воротам с электронным замком, потом нажал на кнопку звонка у калитки сбоку.

– Сегодня, какой день недели? – спросил он у Кости. – Может, на работе они?

Костя подумал чуть-чуть и ответил «не знаю даже».

Из дома на крыльцо вышла сестра и что-то крикнула в глубину двора. Из полукруглого ангара показался Фердинанд и, вытирая руки ветошью, направился в сторону ворот.

– Явились, орёлики залётные, – произнёс он с упрёком, открыв калитку и покачав головой.

– А вот вам. Подарок, – переступив через порожек, Серёжка кинул под ноги родственнику охотничью добычу.

Фердинанд – по паспорту, а по народному Фёдор – поднял двумя руками тушку в белом оперении и опять осуждающе покачал головой:

– Это как же так? Прямо так и по улице пёрлись? А милиция увидела бы?.. Это же голимое браконьерство?.. Ну, вы и нахалята…

– Обойдётся, – хмыкнул Костя. – Вот через месяц рванём на сайгаков. Вот вам и будет настоящее браконьерство.

И он, приобняв за плечи младшего брата, вместе пошли по дорожке к дому в демонстративной неспешности.

Минут десять на кухне, пока Катерина разогревала на плите кастрюли, а потом перекладывала из кастрюль в котелки, братья вяло отгавкивались от упрёков, что так жить нельзя, что надо чувствовать ответственность, что нужно учиться, получать образование, думать о дальнейшей жизни и, вообще, ремонтировать их мотоциклетки больше никто не будет.

– И что примечательно получается, – добавил Федька-Фердинанд своим занудным голосом, – как проголодаются, так к родне идут, чтобы от своей разнузданной жизни с голоду не помереть.

– Чего это! – уже озлобленно вскинулся Серёжка. – Попрекать будете? Едой, да?! Развели тут у себя цивилизацию… – он обвёл рукой кухонное пространство: занавески на окне, картинки на стенах, цветы в горшочках. – Это всё – тьфу, туфта, мура. У пришельцев с других миров, знаете какая цивилизация?.. Вам и не снилось. У них такие штуки имеются, что нажмёшь на кнопку и, бац – по твоему желанию, например, тарелка блинов и миска со шкварками…

– Молчи уж со своими пришельцами! – Костя ладонью вскользь шлёпнул брата по отросшим двухцветным вихрам на затылке. – Бери котелки и пошли отсюда.

Катерина у плиты, мелко подрагивая от смеха тоже двухцветной чёлкой, вытирала кончиком пальца текущие из глаз слёзы.

– А костей для Джека нет? – направляясь уже к выходу, спросил Серёжка. – Или тоже в упрёк поставите?

Продолжая беззвучно смеяться, Катерина достала из холодильника приготовленный пакет с костями, протянула братьям. Федька, тоже с коротким смехом, в незаметном движении сунул в карман Косте свёрнутую денежную бумажку.

– Это вам, чтобы хлеба купили. И чего-нибудь из детского, вкусненького. Ну, там – мороженого, шоколадку…

По пути в свою саманную избушку Костя, хмыкнув «мороженное, шоколадку…», повернул с улицы в сторону дома своего знакомца, старого охотника, у которого братья и пробавлялись охотничьими припасами, главное – порохом и капсулями. Заряды для патронов: всякие там жаканы, картечь, дробь Костя намастырился изготавливать и сам, выплавляя свинец из выброшенных на свалку аккумуляторов. Серёжка, шагая позади брата, тоже презрительно похихикал над пожеланиями родственников насчёт «шоколадок».

– Мы просто живём. Да, Костя? Нам всякие там шоколадки, фрикадельки и в упор не нужны.

Вернулись в своё жилище уже в вечерних сумерках. Костя ввернул лампочку в висящем над спальным топчаном электрическом патроне – и сразу в возникшем свете замелькали бабочки-мотыльки. На гвоздях, вбитых в стены, зловеще обрисовались навешанные шкуры и мотоциклетные детали. Хлеба к ужину действительно не обнаружилось, но нашли запасливо нажаренные сухари в полотняном мешочке за печью. За большой, когда-то беленой известью печью, расположенной почти в центре единственной в домишке комнаты и хранилась вся хозяйственная утварь, а на полке, прикреплённой к противоположной стене, все школьные учебники братьев. Тут же в двух кучах, поделённых Серёжкой на прочитанные и непрочитанные, валялись и журналы «Вокруг света».

Серёжка выбрал из кучки ещё не прочитанных один журнал и уселся за стол рядом с топчаном, служившим братьям общей постелью.

– Ты что будешь, – спросил Костя, открывая крышки котелков и принюхиваясь к их содержимому, – густое или жидкое?

– Жидкое, – без раздумий ответил младший, листая страницы журнала.

Хлебали громко ложками каждый из своего котелка. Серёжка, увлечённо уткнувшись в журнал и часто капая из ложки на страницу. А старший брат – о чём-то размышляя, глядя на широкий деревянный топчан, застеленный двумя стёганными лоскутными одеялами уже заметно изношенного вида.

– Надо будет к зиме, как заработаем на сайгаках прикупить пару спальных мешков. В них удобно спать будет, – выразил Костя свои мысли. – И новые тюфяки тоже надо, если получится. А то эти совсем истёрлись – спишь на них, как на досках пустых.

– Угу, – буркнул младший, замерев с поднесённой ко рту ложкой.

– Ты, что ли, там опять про инопланетян что-то вычитал? – поинтересовался Костя с усмешкой.

– Нет. Тут про древних людей пишут, – отозвался Серёжка, не отрывая глаз от журнала. – Назывались они, – и зачитал по слогам: – не-ан-дер-тальцы . Вот… Совсем древние люди были. И тоже, как и мы с тобой, охотой занимались. Но вымерли потом загадочно по неизвестной научной причине. Я так думаю, что их эта самая ци-ви-ли-зация и погубила.

– Ага, – согласился Костя. – Обозвали их браконьерами, запретили на охоту ходить… Они и перемёрли, горемыки, со временем.

Серёжка вытащил из своего котелка залетевшего туда мотылька и допил остатки прямо через край. Потом спросил:

– А чай пить будем? Там за печкой попадались в коробке ещё остатки заварки.

Костя на газовой горелке зажёг огонь, поставил на плитку массивный чайник с отсутствующей крышкой. Молча хлебали чай и, выпив по две кружки в прикуску с сухарями, Костя сказал:

– Давай мой посуду, а я ружья почищу. И подмести надо в дому, что-то вон мусору много насыпалось.

Занятый журналом Серёжка отмахнулся.

– А давай завтра, Костя… Что-то я притомился сегодня.

– Ну да, – согласился старший брат, потягиваясь и широко зевая. – Сам тоже притомился. Давай завтра.

Он разделся, взбил обеими руками две подушки в цветастых наволочках и улёгся на топчане у стенки.

– Всё, братишка, гаси свет. Спать.

Услышав команду «спать», в дверь протиснулся Джек. С вопросительным выражением морды взглянул на хозяев, потом прокрался к топчану, запрыгнул и пристроился комочком в ногах у Кости. Серёжка страницами журнала выкрутил из патрона горячую лампочку и лёг, расстроенно вздыхая:

– Что же им жить не давали? Жили себе эти дикие дертальцы простой нормальной жизнью. И никому не мешали…

Подтянув к подбородку ноги, подложив ладонь под щёку, Серёжка тут же засопел, проваливаясь в сон младенца, живущего в счастливый период простой, как бублик, жизни.

По пути, проездом

Согласно заранее намеченному плану, для пущего куражу, требовалось подкатить на машине к самой калитке, давануть сигнал, потом медленно вылезти из машины, снять шляпу и усталым, но радостным взглядом окинуть родимый дом. А уж после этого вздохнуть глубоко, всей грудью.

Александр Мутовкин видел подобное в каком-то кино, в котором главный герой, ставший каким-то важным человеком – министром, артистом или разведчиком – после долгой отлучки приезжает в родную деревню навестить сородичей.

Однако водитель «Волги», подрядившийся за сотню подкинуть до Сосновки от аэропорта, барыга пузатый, довёз до съезда с шоссе и ехать по проселочной дороге заупрямился, собьёт, мол, на просёлке амортизаторы, которые ни за какие деньги в магазинах не найдёшь. Заглушил двигатель прямо у столба с указателем «с. Сосновка», прикрыл глаза кепочкой и ждёт, что ему предложат.

– Есть вопросы – нет вопросов. – Мутовкин полез в карман, выложил на панель, кроме ранее выданной сотни, ещё одну красную купюру. Скомандовал: – Лево руля, полный вперёд!

Машина нырнула с насыпи на пыльный ухабистый просёлок, окаймлённый по обочине ярко-синими васильками. «Небось, считает, раз с Севера, значит, денег – хоть селёдку в них заворачивай. Хмырь… Будто на северах деньги просто так с неба падают, как выигрыши в лотереях, – подумал о водителе-частнике Мутовкин и оглянулся на жену, сидевшую на заднем сиденье с двумя сыновьями. – Опять разворчится, скажет, брехать меньше надо с каждым встречным… Так-то так. Но не тащиться же пешкодралом полтора километра в пыли, с детишками, с чемоданами и в галстуке… А мечта. А где кураж…».

– А ну-ка, нажми клаксон, – приказно повелел Мутовкин, когда в точности с его замыслом легковушка затормозила у калитки рубленного дома с зелёными наличниками.

Понимая момент, шеф три раза бесплатно просигналил.. Из дома никто не показывался. Старший сын в нетерпении приоткрыл дверцу, собираясь выбраться наружу. Мутовкин-отец растроенно посмотрел по сторонам: соседние дворы, как назло, тоже были безлюдны – и он, со шляпой в руках, вылез из машины. И в соответствии со своей задумкой глубоко вздохнул несколько раз.

– Чемоданы бери! Чего стоишь, вздыхаешь, как та рыба! – крикнула жена.

«Волга», так и оставшаяся незапечатлённой, отъехала. Мутовкин подёргал знакомую с детства калитку, откинул щеколду и внёс в палисадник чемоданы. Из глубины двора, вытирая о передник руки, вышла пожилая женщина с загорелым до

кирпичной красноты лицом. Щуря глаза, принялась всматриваться в гостей. «Есть дома кто?» – хотел строго спросить Мутовкин – но вместо этого широко разулыбался, оставил чемоданы и пошёл навстречу.

– Ой, глянь ты! Шурик! – женщина всплеснула руками и, крепко обхватив подошедшего Мутовкина за шею, принялась его расцеловывать. Отпустив главу семьи, переключилась на его сыновей, особо тиская младшего, четырёхлетнего Максимку. – Ой, ты! Внучонки-то, внучонки-то – мужичонки… Господи, хоть руками вас пощупать. А то всё фотографии… Бабка-то вас живьём первый раз и видит-то, миленькие, родненькие… Отец ваш беспутный…– Последней она обняла и дважды расцеловала жену Мутовкина, приговаривая: – Совсем не изменилась, как сто лет назад тебя видела невестой. Всё такая же красавица…

– Тёть, Шур, а где Сашка с Шуркой? – спросил глава семьи продолжавшую причитать и всхлипывать женщину.

– Я те вот дам «тёть Шур»! Матерью зови, гулящий корень… Или что – не заслужила?.. А Шурка с нами не живёт уже. Замуж вышла за одного приезжего паренька. Они в новых домах живут, своей квартирой. Дитё себе уже замесили. А Сашка на мехдворе своём. Где ж ему быть…

По материнской линии шёл Мутовкин от фамилии Бондаревых, по-уличному прозванных «Сашкиными». Какой-то далёкий предок так повелел, или ещё по какой причине, но в каждом поколении Бондаревых, а также в женских ответвлениях этой фамилии, существовала незыблемая традиция крестить детей независимо от их пола Александрами. Мать Мутовкина и её младшая сестра, теперешняя тётя Шура, этой вековой привычке не изменили. Чтобы не было путаниц в повседневном обращении, на каждого Александра заводилась своя интерпретация официального имени: Санька, Шура, Шурик, Алик и тому подобное.

С десяти лет, после смерти матери, рос Шурик Мутовкин в семье тётки с её детьми Шуркой и Сашкой. Отец его в то время ездил по зиме на лесозаготовки в далёкие места. Раз съездил, два съездил, а на третий – в Сосновку не вернулся. От сына не отказывался: деньги присылал, костюмчики-ботиночки на именины. Но по достижении сыном шестнадцати лет пропал неизвестно куда. Может быть, и живёт где по сей день в полном здравии, однако вестей о нём никаких не было, и как-то привыкли считать, что отец Шурика умер в дальних сторонах.

Таким образом, получилось, что по семейному положению Шурик стал считаться круглым сиротой.

По доброте своей и по обещанию покойной сестре тётя Шура считала за тяжкий грех не то чтобы делом – в мыслях отделить своих детей от сиротки-племянника, ущемить, обделить его лаской или подарком. Тот кусок, который на трое не делился, шёл целиком Шурику. Если глаза у Шурика на мокром месте, тётка ночь не спит и племеннику покоя не даёт, допытываясь до причины обиды. Кровные её Сашка и Шурка были на два-четыре года младше племянника, но послабления по своему малолетству не имели, и сами они себе никаких привилегий не требовали, да даже и представить не могли, что может быть иначе.

В сознательном возрасте авторитет старшего брата сделался для них непререкаемым, иногда приводившим к результатам, именуемым плачевными. И всё благодаря непоседливому характеру Шурика или, как объясняла тётя Шура, – «мутовкинской породе». С одной стороны отношение к Шурику было как к старшему брату, с другой – передавшееся с детства чувство жалости к сироте и определили его место в семье тёти Шуры: одновременно место и первенца, и последыша. А, кроме того, поскольку Шурик после своей солдатской службы дома почти не живёт, мыкается, где попало по свету – ему принадлежало, вдобавок, и та доля любви, что предназначается непутёвым детям.

«… Вторая курица за меня с жизнью рассталась… Ого, третья, – слушая доносившееся со двора куриное паническое кудахтанье, размышлял Мутовкин. – Компания, значит, солидная собирается».

Встав с горячей перины, он вышел из спальни в большую комнату. Увидел висевшие на спинке стула отглаженные брюки и поискал носки. Но не нашёл и вернулся обратно в спальню. Уставшие от долгой дороги жена и детишки сладко посапывали. Носков не было и в спальне. «Тётя Шура уже – быстрей стирать», -догадался Мутовкин и босиком по прохладным крашеным половицам пошагал в кухню.

Хлопнула входная дверь в сенях. Кто-то, крадучись, тихими шагами подошёл к порогу кухни и затаился за полотняными занавесками. Мутовкин только собрался заглянуть, кто там, как на него с радостными воплями выскочил пахнущий соляркой, чумазый, с выгоревшим светлым чубом, костлявый парень в лоснящемся комбинезоне.

– Ого! Братан! – парень обхватил Мутовкина, уцепился за его брючной ремень и попытался приподнять.

– Сашка! – тоже обрадовано завопил Мутовкин, потом заохал от крепких объятий. – Легче, легче… ох ты, могучий зверюга… Пусти, ремень порвешь!

– А, сдал? – неудержимо растягивая в улыбке губы, спросил младший Сашка и попытался ладонью стереть с живота Мутовкина масляно-грязное пятно, но только большего размазал по телу. – Когда-то ты меня, как кутёнка… А теперь попробуй. Я подсчитал пока сюда бежал, шесть лет не виделись, Шурик!..

– Я тебе так попробую. Иди, отмойся сначала от грязи, а потом я тебя опять как кутёнка…

– Куда ворвался, оглашенный от радости! Что ты людям с дороги отдохнуть не даёшь! – закричала вошедшая тётя Шура. – Выдь отсель!

Братья, точно булькая от радости встречи, вышли во двор. Мутовкин намылил себе живот над умывальником под яблоней, а Сашка окунулся головой в бочку с дождевой водой. Но через каждую секунду Сашка подбегал к брату и восторженно

орал: «Шурик!».

Тётя Шура принесла новое полотенце, самолично обтёрла

племянника, а Сашку прогнала переодеваться и бежать с приглашениями по деревне.

От крутившихся на проигрывателе пластинок, празднично раздвинутого и накрытого белой скатертью стола, от всеобщего внимания собирающихся гостей Мутовкин чувствовал себя, будто на собственной свадьбе. И он гордо, как орёл на скале, посматривал на свою жену.

Мужская часть гостей, поздоровавшись с семейством Мутовкиных, наделив их сыновей шоколадками и пряниками, выходила на веранду «покурить пока». В густевших сумерках свиристели сверчки, мигали огоньки светлячков, за садом на пруду недружным коллективом вопили лягушки. С каждым вновь подходившим гостем разговор начинался по-новому, с вопроса: «Ну, как?»

– Да, вот, – отвечал Мутовкин, – решил навестить родину. Взял на шесть месяцев отпуск. Первым делом, конечно, решил по пути в родные места. А потом к морю махнём, в Сочи или ещё куда.

– Вот это отпуск! – восхищался кто-то на веранде. – Полгода! Это ж работать отвыкнешь – полгода ничего не делать.

– Да, – кивал Мутовкин. – красота. Как какой-нибудь лорд…

– Эй, лорд! – вышла на веранду жена Шурика. – А ну, иди сюда. На, оденься по-человечески, – и она кинула свёрнутые клубочком носки. – Галстук нацепил, а босиком… Лорд.

– На севере у нас самогон не пьют, – снимая галстук после второй рюмки, сказал Мутовкин. – Там – спирт. Тут мы вот сидим, по рюмочке цедим. А там – стакан спирта – хлоп. Снегом закусил – и в норме.

– Поди хмелеешь быстро с такой-то дозы? – удивлённо спросил крёстный Шурика, дядя Степан.

– Кто, я?!

– Не-е, все ваши там, – пояснил крёстный. – Без закуски-то оно, наверное, по мозгам шибко бьёт?

– Десть минут на морозе – и ни в одном глазу…

– Во-о, братан! – Сашка восхищённо дёрнул головой и подтолкнул локтём мужа сестры, сидевшего рядом за столом. – Это тебе не на гармошке в клубе с девками песни разучивать. Герой у меня братишка.

– Ту хоть тут, Шурик, поешь, – заботливо посоветовала тётя Шура на пути с кухни с блюдом жареного гуся. – А то выпиваешь наравне со всеми, все закусывают, а ты – за болтовню.

– Мать, для моряков это пыль, – хорохорился на общем внимании Шурик.

Женщины по группкам в разных концах стола затянули песни. Поначалу каждая группа сама по себе, затем набрели на обще любимую песню и соединились в хор. Голосили с залихватской удалью, до испарины в висках, любуясь собственной

причастностью к раскрывающейся в песне красоте. Мужчины, ещё не дошедшие до соловьиной стадии, помалкивали. Пока лишь один сестрин муж, кудрявый парень лет двадцати пяти, присоединился к женщинам профессионально отлаженным тенором.

Мутовкин на почётном месте, в дальнем конце стола, с сияющим благодушием на лице размахивал в такт мелодии вилкой. В необходимых, по его мнению, местах, где требовалось взять голоса выше или ниже, дирижёрскими жестами левой руки