Текст книги "Наш человек в Киеве"

Глава 20

В последний день апреля я купил билет на самолёт до Петербурга, датированный пятым мая. Пора было сматываться, это стало очевидным после ночной стычки с неонацистами и последующей отсидки в еврейском убежище. Мне также не нравились люди, которые целенаправленно снимали меня на публичных мероприятиях. Кроме того, мне нельзя было нарушать миграционное законодательство страны, если я планировал возвращение в Киев в этом году.

Согласно требованию закона Украины «О правовом статусе иностранцев и лиц без гражданства», срок пребывания гражданина России не может превышать девяносто дней с момента въезда, после чего «должен быть обеспечен выезд на территорию государства пребывания в течение не менее чем девяноста дней». Это мне растолковал юрист в одной из многочисленных конторок, зарабатывающих обходом миграционных законов. Интересно, что к моему визиту там отнеслись с откровенным удивлением – по словам юриста, в основном они обслуживают миграцию совсем в другую сторону, из Украины в Россию. Моё направление, из России на Украину, было нетипичным и вызывало вопросы, но объяснение с лечением зубов был принято, хотя и с некоторым сомнением.

И вот эти девяносто дней истекали к началу мая, и мне оставалось лишь пересидеть в Киеве без глупых залётов совсем недолго, меньше недели. Но мне не сиделось на месте – я решил поехать в Одессу. Второго мая антифашистское подполье вспоминало массовое убийство русских оппозиционеров в Одессе. Убийство было жестоким и публичным – украинские националисты, по большей части молодые футбольные болельщики, с криками «слава Украине!» напали на демонстрацию оппозиции и загнали русских мужчин, женщин и детей в здание Дома профсоюзов, а затем закидали это здание бутылками с зажигательной смесью. Тогда заживо сгорело несколько десятков человек, но никто из нацистов не был даже задержан властями. На Западе тоже не обратили внимания на эту расправу – убийство русских, даже публичное, массовое и жестокое, не является поводом для публикаций в западных СМИ, а уж тем более поводом для санкций. По крайней мере, Дина рассказывала мне, что кураторы из DW прямо запрещали ей поднимать тему с расправой в Одессе как «нецелесообразную в данной политической ситуации».

Снимать митинги антифашистов в Киеве было слишком рискованно – нацики из «С14» не оставили бы меня в покое здесь. Я читал на страничках националистов в Facebook, что они «разыскивают москаля с ксивой болгарского радио, который шарится по Киеву под видом журналиста». Приводились мои приметы и даже пара фотографий, правда, не очень резких. Всем патриотам Украины предлагалось в случае обнаружения бить меня на месте, ломать конечности, а потом вызывать на место руководство «С14» для последующего допроса и публичной казни. В комментариях шло бурное обсуждение, как следует меня казнить: предлагалось повесить или сжечь, но были и более вычурные варианты, от чтения которых у меня здорово портилось настроение.

Занятно: когда я пожаловался в Facebook на очевидную пропаганду ненависти, в этой милой социальной сети забанили мою страничку, а не страничку неонацистов.

«Вы являетесь подозрительным русским троллем, потому что регистрировались из России, не указали ваше настоящее имя и не опубликовали свою свежую фотографию, поэтому мы вынуждены будем удалить ваш аккаунт как фейковый. Что касается указанной вами страницы украинских граждан, то никаких нарушений американских законов там не обнаружено. Facebook поддерживает свободу слова и не может ограничивать право граждан на самовыражение», – написали мне эти легендарные борцы за свободу в ответ на мою наивную жалобу. Впрочем, другого ответа ждать было бы наивно – известно, что русскоязычные страницы в Facebook модерируют граждане Украины. Если бы людям Геббельса поручили бы модерировать странички Освенцима или Бухенвальда, там тоже всё было бы отредактировано в лучших европейских традициях толерантности и плюрализма.

С Алёной прощание вышло какое-то скомканное и нервное. Я собрал все свои вещи, сложил в дорожную сумку, потом вышел в коридор, нашёл Алёну со шваброй в руках и позвал к себе.

Она вошла с привычной уже печалью на лице – последние дни она вообще будто разучилась улыбаться. Я вручил ей пакет с подарками, собранный за пару дней до этого, а затем объяснил, что уезжаю, не уточняя, куда, но она и не выспрашивала больше ничего, только всплёскивала пухлыми ручками и упрашивала меня не связываться с нациками, потому что это опасно.

– Забьют они вас, Игорь Павлович, ох, забьют. Могут ведь и до смерти, это ж такие звери, нет на них у нас никакой управы.

– Да ну прекратите, Алёна Григорьевна, что за ерунду вы говорите. Ничего они мне не сделают, руки у них коротки. Я вернусь в Киев в начале августа, вы уж для меня придержите комнатку, пожалуйста.

– Господи, да конечно придержу, да как же не придержать, – горячо отозвалась на это предложение Алёна, обнимая меня совершенно по-матерински. От неё пахнуло топлёным молоком, и у меня всерьёз защемило сердце.

– Ладно, пора мне идти, Алёна Григорьевна.

– Иди, сынок, с богом, – она осталась стоять в комнате, не желая, видимо, смотреть, как я ухожу.

Я поднялся наверх и пошёл пешком по улице Кропивницкого. Такси решил не вызывать, потому что времени до отхода поезда у меня было в запасе ещё много. Себе я мог признаться, что удрал из хостела пораньше, чтобы избежать длительных сцен прощания, а то и принудительного кормления разными артефактами украинской кухни под искренние и потому горячие слёзы.

Разрекламированный в местной прессе высокоскоростной поезд «Интерсити» «Киев – Одесса – Киев» оказался сборным – в его состав действительно входили три новых вагона Hyundai, но также ещё и два старых, советской постройки. Больше того, локомотив тоже оказался советских времён, выпущенный, судя по чеканной дате на кабине, в 1977 году. На этот момент обращали внимание все пассажиры поезда, и, усаживаясь в кресло, я потом ещё долго слышал возмущённые, а то и злорадные комментарии пассажиров:

– Ничего сами сделать нормально не могут: либо советское, либо корейское!

– А по телевизору-то как гордились, современный поезд, бла-бла-бла…

– Вот тебе и слава Украине! Всё просрали, пустобрёхи…

Пассажиров, впрочем, было негусто – когда поезд тронулся, рядом со мной оказалось свободным ещё два места, и я занял целый ряд, убрав подлокотники между сиденьями. Насколько я видел, так поступили многие пассажиры, и очень скоро над вагоном повис многоголосый храп. Меня тоже быстро выключило, и включился я лишь через несколько часов, разбуженный немолодым мужчиной в форме.

– Граждане пассажиры. Билеты приготовили. Документы также предъявляем.

Спросонок я испугался, мне привиделась форма полиции, а то и пограничников, но потом до меня дошло, что это обычные железнодорожные контролёры.

Билет я достал сразу и предъявил ближайшему мужчине, а в ответ на его вопросительный взгляд показал свежеотпечатанное удостоверение журналиста польского телеканала и кивнул на верхнюю полку:

– Паспорт в сумке, наверху. Доставать?

Кондуктор снисходительно махнул рукой и пошёл дальше по вагону.

Заснуть заново мне уже не удалось – я начал думать о том, получится ли у меня так же непринуждённо избежать демонстрации крамольного российского паспорта на обратном пути, из Одессы в Киев, и не начнут ли меня всерьёз проверять на принадлежность к польскому телеканалу.

Никаких новых идей у меня не родилось, и я решил, что самым разумным будет снова указывать на сумку на верхней полке – какому кондуктору охота будет дожидаться, когда сонный пассажир доберётся до сумки и откопает там свой паспорт?

Я достал смартфон почитать новости, но сети не обнаружил – хоть мы и подъезжали к Одессе, и в вечерней полутьме видны были какие-то строения, люди здесь либо жили без сотовой связи вообще, либо обслуживались мелкими локальными провайдерами. Обещанного в рекламных проспектах вайфая тоже, кстати, не было.

Я принял вертикальное положение, нащупал на полу туфли и стал думать о том, могу ли я прогуляться к умывальнику и туалету, не рискуя утратить ценный багаж – камеру и ноутбук в сумке.

Меня выручил сосед справа. Он тоже возился в своём ряду, просыпаясь, а теперь встал, задумчиво посмотрел на свои шмотки, разложенные на сиденьях, и обратился ко мне с просьбой:

– Пан сосед, погляди, будь ласков, за моим добром, пока я до сортира сбегаю.

Я охотно согласился, а когда он вернулся, попросил его о том же.

Затем мы, разумеется, начали типичную дорожную украинскую беседу: всё дорожает, а вот раньше было лучше, чиновники – сволочи, надо валить отсюда и тому подобное.

– Я в стройуправлении работаю, раз в месяц на ковёр в главк должен ездить. И ни разу эти сволочи мне не заплатили нормальные суточные! Положено для командировок по Украине двести семьдесят пять гривен и шестьдесят копеек. А мне дают только сто девяносто! И хоть ты тресни, больше не дают. А что можно в Киеве на сто девяносто гривен? Да ничего! Обед в кафе на одного, и потом сиди без ужина, голодай.

Я бы мог с ним поспорить, поскольку мои обеды в «Пузатой хате» всегда укладывались в сотню гривен, а чаще составляли даже вдвое меньшую сумму, но спорить не стал – уж больно завёлся этот худощавый нервный мужчина в дешёвом и мятом после сна костюме.

– Суточные-то ерунда, а вы бы знали, как они мухлюют со льготными выплатами. Урезали же все выплаты! Матерям-одиночкам срезали вдвое, бесплатное питание для школьников отменили! – донёсся до нас звонкий женский голос сзади.

– Да, точно так, а ещё смотрите, какой фокус выкинули: заморозили пенсии, зато оставили на них налоги для пенсионеров, и мы теперь должны ещё им приплачивать, скотам! – обернулся назад мой сосед.

– И работающим пенсионерам запретили платить пенсию ещё! – услышал я выкрик теперь уже спереди.

– Детям-инвалидам что сделали, гады: отобрали у них бесплатное питание вообще! – крикнул кто-то из глубины вагона, и тут как прорвало плотину: все пассажиры принялись выкрикивать свои претензии к власти, подробно перечисляя проблемы, лишения и льготные секвестры.

Я пожалел, что не могу достать сейчас свою камеру и снять этот внезапный митинг на видео. Но зато я задал вопрос своему соседу, возможно, громче, чем следовало:

– При прежней власти, получается, лучше было? Льготы, суточные, вот это всё?

Дружный ор вдруг прекратился, как по щелчку дирижёра. Поднявшиеся в запале дискуссии пассажиры вернулись на свои места, все притихли, со странными гримасами переглядываясь по сторонам.

– Ну, тут ты загнул слегка, – наконец, осторожно ответил мне мой сосед, нервно одёргивая мятый пиджак. – При Яныке, конечно, пожирнее жили, зато сейчас свобода. Это тоже надо понимать.

Снова повисла тяжёлая пауза, пока не раздался звонкий женский голос сзади:

– Свобода?! А чего такого ты не мог при Злочинной панде, чего можешь сейчас? Какая, твою мать, особая свобода тебе сейчас привалила?! У меня вот особая свобода появилась, да – хочешь ребёнку школьную форму купить, а денег нет ни хрена. А ещё дитё мясо с колбасой жрать просит каждый день, а я могу только кашу на сале ему дать, да и то по праздникам. Свобода воровать да убивать появилась, это точно. Только это не для меня свобода, мне такая свобода не нужна, – я не ворую, не убиваю.

– Чтобы человек что-то понял, он должен обжечься. Понимание приходит только через боль и страдание, – раздался рассудительный голос откуда-то спереди.

– Не надо только тут таких вот антигосударственных лозунгов! – выкрикнул на это мой сосед в ответ и продолжил, слегка привстав на месте от возбуждения: – Победим Россию, войдём в Европу, заживём нормально!

– Ой, дурак! – всё так же звонко отозвалась на это женщина сзади, и весь вагон захохотал.

Мой сосед вернулся на сиденье, промолчав, и начал нервно ковыряться в карманах пиджака. Дискуссия сошла на нет, и до самой Одессы ничего примечательного в нашем вагоне больше не случилось.

А вот на вокзале приём был необычный – мы, пассажиры, все проходили по платформе сквозь несколько цепочек местных полицейских, бдительно оглядывающих каждого из нас. Некоторых пассажиров полицейские останавливали и тут же досматривали их самих и багаж. Меня, по счастью, пропустили.

От вокзала я взял такси и попробовал поболтать с таксистом, молодым светловолосым парнем, но он неожиданно резко оборвал все мои попытки разговорить его вопросами о ситуации в городе и в стране:

– Я вас ни о чём не спрашиваю, и вы, пожалуйста, тоже не лезьте ко мне с расспросами. И без вас тошно.

Едва я заселился в номер отеля, сразу включил старенький телевизор с кинескопом. Местные новости передавали по-русски, дикторы, мужчина и женщина, тараторили по очереди закадровый текст, пока телезрителям демонстрировались кадры вечерней Одессы:

– Тысяча национальных гвардейцев и свыше двух тысяч полицейских введены в центральные районы Одессы. Оцеплены все значимые площади города, на улицах огромное количество людей в камуфляже и с оружием. Идут тотальные проверки документов, досматриваются сумки и даже карманы прохожих, балаклавы запрещены. Полиция патрулирует город со служебными собаками, на Греческой площади ищут взрывчатку – о ней полиции сообщил анонимный источник.

– Время от времени пропадает сотовая связь – предположительно, это делают спецслужбы, чтобы нарушить координацию среди оппозиции, готовой завтра выйти на траурный митинг, посвящённый убийству два года назад десятков горожан на Куликовом поле.

Меня удивили вовсе не сервильные интонации этого репортажа. Похоже, местные власти за два года после переворота так и не прогнулись перед киевскими неонацистами – по крайней мере, местное телевидение явно устояло. В Киеве такой репортаж был бы невозможен.

Новости на местных телеканалах закончились, начались шоу, и я полез в Сеть искать анонсы на завтра. На одесских форумах обнаружилось огромное количество информации на этот счёт, причём исключительно на русском языке, и я снова удивился, насколько независимо здесь себя чувствовали люди.

«Завтра все идём к 14:00 на Куликово поле! Форма одежды – парадная. С собой цветы и ненависть к нацистам!» – прочитал я заглавный топик на одном из самых популярных форумов Одессы. К нему прилагались тысячи постов в поддержку и лишь два-три с осуждением, по-видимому, от имени местных националистов.

«Вы должны помнить, что Одесса – это украинская земля! Здесь хозяин – украинец, не надо тут сепарские настроения разжигать!» – потребовал один из оппонентов местной публики.

Самым популярным оказался лаконичный ответ от местного преподавателя истории:

«Напомню вам, уважаемый, что город Одесса, как военно-морской порт на Чёрном море, основан Российской империей в 1794 году на месте татаро-турецкого поселения Хаджибей (известного с XV века и отошедшего к России в 1791 году); переименован в Одессу (от античного города Одессос) в 1795 году. К концу XIX века Одесса превратилась в четвёртый по величине город и второй по грузообороту порт Российской империи. Таким образом, никаким хозяином украинец в Одессе быть не может. Хозяева здесь – русские люди. Но украинцам мы тоже рады, если они не нападают на нас, не убивают и не жгут».

Глава 21

Я не слишком удачно выбрал себе гостиницу, когда наугад заказывал её в Киеве. «Готель Центральный», расположенный рядом со знаменитой Дерибасовской улицей, оказался, во-первых, старым неказистым зданием с раздолбанными окнами и дверями. А во-вторых, от него до Куликова поля, где должны были произойти основные события, мне предстояло идти пешком километра три-четыре.

Вечером я не разглядел как следует свой номер, а вот утром он предстал передо мной во всем своём великолепии. Особенно потрясала дверь – её ломали, прижигали и дырявили столько раз, что вообще непонятно было, на чём и как она держится. Для того, чтобы выбить, не нужно было пинать её ногой или стучать кулаком – у меня вообще получилось это случайно, когда я, выходя, слегка хлопнул по ней ладонью, проверяя, как она закрылась. Дверь беззвучно, как раненый снайпер, завалилась внутрь вместе с петлями, и потом я долго выслушивал возмущённые претензии дежурной по этажу за свою вопиющую неаккуратность и ещё с полчаса наблюдал за работой местного завхоза.

– Запирайте номер впредь аккуратнее, будьте так добры, – сердито хмуря седые брови, сказал мне завхоз на прощание, привинтив эту же самую дверь на те же самые петли в те же самые крепёжные отверстия.

Я не рискнул оставить свои вещи за такой ненадёжной преградой и выпросил у дежурной по этажу место в камере хранения, куда поместил дорожную сумку с ноутбуком, выносным микрофоном и прочей техникой.

Затем я вышел на улицу, в душную, совершенно летнюю уже жару и сразу возле отеля наткнулся на первый полицейский патруль. Полицейские, несмотря на жару, были в полной боевой выкладке – поверх тёмно-синей формы на них надеты бронежилеты, на локтях и коленях зафиксирована защита, на поясе – пистолеты, наручники и баллоны со слёзогонкой.

Полицейские проверяли документы у всех прохожих, встав редкой, но внушительной цепью поперёк бульвара. Я тут же сделал незаметный, как мне показалось, разворот, выруливая в обход кордона в переулок, но мой манёвр заметил усатый капитан.

– Эй, ты, а ну стой! Стой, тебе говорят! Стой, ты, мужик!

Всё это ко мне, разумеется, совершенно не относилось, поэтому я спокойно шёл к переулку до тех пор, пока капитан не оказался у меня на пути.

– Ты глухой, что ли?! – спросил он меня, выставив вперёд левую руку. Она жёстко упёрлась мне в правое плечо. Я попробовал сбросить её и протиснуться мимо, но он повторил заход с рукой, на этот раз уже не маскируя удар – он действительно ударил меня с левой в плечо, и я остановился.

– Документы предъявите, гражданин, – сказал он мне с плохо скрываемой ненавистью, окаменев квадратным лицом.

Его правая рука при этом легла на кобуру пистолета, а сам он внимательно следил за моими руками.

Я поднял свои руки, показав ему пустые ладони.

– Всё в порядке, командир. Я просто турист. Капитан, ты не нервничай так. Я просто приехал в Одессу в гости.

Капитан неожиданно улыбнулся, убрал руку от моего плеча и уже гораздо спокойнее сказал:

– Турист, ага. Москаль, что ли? Говор тебя, извини, брат, выдаёт. Документы всё равно придётся показать, такой порядок.

Я сунул руку во внутренний карман и достал российский паспорт. Мне вдруг стало понятно, что этот документ удовлетворит одесского полицейского больше, чем приказ о награждении его Героем Украины или премией в сто долларов имени Степана Бандеры.

И правда, полицейский неспешно листал страницы моего паспорта с каким-то странным выражением на суровом лице. На прописке он задержался, потом внимательно изучил штамп военнообязанного, а потом с видимым сожалением захлопнул книжицу и вернул её мне.

– Надолго к нам?

– К сожалению, уезжаю послезавтра.

– «К сожалению, уезжаю послезавтра», – повторил он за мной всё с тем же странным выражением на суровом лице.

До меня вдруг дошло, что он хотел мне сказать.

– Понимаешь, я всего лишь журналист. Просто фиксирую, что тут у вас происходит, – объяснил я, убирая паспорт за пазуху.

– Молодцы вы там, что тут скажешь. Вы, значит, просто фиксируете, что тут у нас происходит, – опять эхом повторил он за мной.

Я заглянул ему в глаза. Его глаза смотрели на меня почти равнодушно, но некое недоумение там всё-таки читалось.

Он стоял передо мной в этом своём нелепом тёмно-синем костюме с ещё более нелепым синим бронежилетом, а позади него уже начинали галдеть группы юных отморозков с жёлто-голубыми флагами и свастикой на чёрных повязках.

– Смерть ворогам! Москаляку на гиляку! Слава Украине! Жидам смерть! Смерть ворогам! – донеслось привычное.

– Ну, ладно, иди, москаль, фиксируй, что тут у нас происходит, – сказал мне капитан. – Как твой канал называется, «Дискавери» или «В мире животных»?

Он вдруг резко, через левое плечо, развернулся и размашистой походкой пошёл к своим.

Этот поход к Куликову полю я, наверное, запомню на всю жизнь. Я неспешно шёл по залитым солнцем чистым одесским улочкам, по городу, который в Советском Союзе всегда воспринимался весёлым жизнерадостным мегаполисом, где живут необычайно остроумные и добрые люди. Они потом смешили весь советский народ по телевизору, создавая необычайно остроумные, весёлые и жизнерадостные скетчи.

Но весёлых жизнерадостных горожан мне в этот раз по пути не попалось. Улицы были полны приезжих националистов, которые явились сюда, похоже, со всей Украины.

За три квартала до Куликова поля я наткнулся на группу злобной и пьяной молодёжи в два десятка человек, которые всерьёз попытались проверить у меня документы.

– Здравствуйте, добрый пан. Будьте так ласковы, покажите нам свой аусвайс, – сказал мне на непонятном языке самый жирный из них, перегородив мне путь в узком месте на символичной улице имени Бунина – популярного русского писателя.

– Пожалуйста. Вам именно аусвайс нужно показать? – вежливо откликнулся я, доставая удостоверение польского телеканала.

– О, какой хороший аусвайс! Вы наш друг из демократической Польши. Спасибо, конечно, проходите, – сообщил мне мой упитанный друг, освобождая проход.

Я убрал свой хороший аусвайс обратно в карман и пошёл себе спокойно дальше. Но внутри всё кипело – хотелось ударить жирного в челюсть, засунуть ему повязку со свастикой в рот, а потом вынуть её и заставить проговорить мне на камеру что-нибудь общечеловеческое и толерантное, вроде: «Русские люди – это тоже люди, и они не должны подвергаться никакой дискриминации».

Но это были мечты, я понимал, что это всё нереально – такой лозунг не поддержит ни одна страна демократического Европейского союза, и тем более его не поддержит демократическая Америка. Есть нации, которые намного равнее прочих, и русские к ним не относятся. Русским надо поднакопить ещё немного ядерных ракет, систем ПВО и золота в слитках, и тогда, возможно, проблема местечкового расизма и шовинизма будет решена сразу во всем мире. Правда, к тому времени ядерных ракет и денег могут поднакопить китайцы, и по этой причине вопросы международной толерантности заиграют другими красками, но уж к этому времени, надеюсь, я буду мёртвым и потому безупречно толерантным с точки зрения любого фашиста.

…Я дошёл до Куликова поля и увидел там огромную толпу возбуждённых, возмущённых и расстроенных людей. Насколько я понял, их не пускали на площадь возложить цветы к месту массового убийства русских жителей Одессы.

Сожжённое вместе с оппозицией два года назад здание Дома профсоюзов и сама площадь были огорожены огромным забором по периметру, а на подходах к забору стояли плотные полицейские цепи. Проход осуществлялся через рамки металлодетекторов, но я спокойно прошёл через них под внимательными взглядами полицейских, даже не вынимая камеру из пакета.

Рядом с рамками стояла группа спортивного вида молодых людей, многие из которых были в камуфляже. Впрочем, среди них были и просто парни в спортивных костюмах и даже несколько девушек. На собравшихся они смотрели с нескрываемой ненавистью и презрением, грызли семечки и плевали шелуху в сторону толпы.

Я достал камеру, и ко мне тут же подошли несколько женщин из числа демонстрантов.

– Хорошо, что есть пресса. Расскажите всем, что мы пришли на траурный митинг, а не драться с этими мразями. Посмотрите, какие они свиньи – они гадят там, где стоят, как животные, – возмущённо сказала мне одна из женщин, показав на нациков. Те всё услышали и с явным вызовом принялись плеваться шелухой ещё энергичнее.

– Наших мужиков, одесситов, кого убили, кого посадили, остальных запугали. У нас в принципе интеллигентный город, а когда сюда приезжает это нацистское быдло из Львова или Харькова, оно избивает всех очень легко, потому что некому всерьёз сопротивляться. А полиция сама боится нацистов, – рассказала мне другая женщина.

Действительно, толпа одесситов вокруг меня явно не была готова к силовому противостоянию – на акцию явились в основном женщины и пожилые мужчины.

Полиция вела себя очень осторожно, если не сказать – пугливо. Когда часть неонацистов вдруг пошла сквозь рамки металлодетекторов, по-прежнему плюясь шелухой, теперь уже прямо в участников митинга, полицейские из оцепления даже не попытались их остановить.

Тогда перед молодыми людьми встали неровной шеренгой несколько пенсионеров.

– Уходите отсюда, вы здесь лишние, – сказала, запинаясь от страха, одна из женщин.

– Сама пошла отсюда, сепарская мразь! Здесь везде хозяин украинец! – ответил ей молодой человек в камуфляже и красно-чёрной кепке «Правого сектора», после чего плюнул женщине в лицо. Он тут же получил пощёчину от пенсионера рядом и с радостным криком «слава Украине!» ответил серией точных и сильных ударов кулаками в пенсионера и его соседку. Они осели на асфальт, а толпа вокруг зашлась в возмущённом крике:

– Полиция, куда же вы смотрите?!

Неонацисты спокойно стояли посреди возмущённой толпы и улыбались. К ним никто не рисковал подойти, было ясно, что они ответят избиением любого несогласного.

Наконец, от полицейского оцепления отделилось несколько человек во главе с подполковником. Они подошли к гопникам и вежливо откозыряли им.

Нацики, ухмыляясь, ждали продолжения.

– Будьте так любезны, господа, пройдите за оцепление, – сказал им подполковник.

– Это почему? Мы тоже имеем право тут стоять, как и все эти уроды.

– Здесь родственники погибших, матери, жёны, сыновья, уважайте их чувства, – сказал, понизив голос, подполковник.

– Да мне насрать на чувства этих сепарских мразей! Надо будет, поджарим всех, – взорвался неонацист, с вызовом посмотрев по сторонам.

– Господи, до чего мы дожили, – громко сказала пожилая женщина рядом со мной. – Ведь победили же однажды фашистов, прогнали их с нашей земли! И вот теперь, смотрите, эти твари снова здесь завелись! И никак нам их не угомонить.

Из толпы в нацистов вдруг полетел камень, потом ещё один, потом толпа вскипела и обрушила на них настоящий град самых разных предметов, от бутылок с водой до баночек с кремом. За несколько секунд от бравого вида ничего не осталось – перед нами стояла кучка испуганных и грязных молодых людей.

– Выходим отсюда, быстро! – теперь уже решительно гаркнул на них подполковник, и они побежали наружу через рамку, прикрывая головы от продолжающегося града возмездия.

Толпа вокруг вдруг запела: «Вставай, страна огромная». Люди пропели все куплеты и припев, а потом – заново, настолько вдруг воодушевила всех эта победа над силами зла.

 
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идёт война народная,
Священная война!
Как два различных полюса,
Во всём враждебны мы.
За свет и мир мы боремся,
Они – за царство тьмы.
 

Песня подействовала и на полицию – когда к митингующим с решительным видом направилась ещё одна группа националистов, её встретили плотные ряды полицейских.

– Уходим отсюда, – чётко и внятно проговорил им подполковник. – Иначе будем вынуждены применить силу.

– Смотрите, братья, что в Одессе делается! – заорал один из спортсменов своим друзьям. – Тут же сепары всюду, и на улицах, и в полиции. У нас во Львове вы бы так не орали, москальское отродье.

Однако пробиваться силой они не рискнули, просто встали рядом с рамками, злобно поглядывая по сторонам.

Я понял, что тут уже не будет ничего интересного, и пробился сквозь толпу поближе к площади. Там шла дискуссия. Благообразный седой мужичок с бородкой, что называется, на голубом глазу рассказывал съёмочной группе «Пятого канала», что на самом деле никаких националистов и бандеровцев на Украине нет. Корреспондент – спокойный, если не сказать, равнодушный молодой парнишка – равномерно кивал головой, соглашаясь со сказанным, и только поморщился, когда вокруг заголосили одесситы.

– Нет нациков?! Да ведь у тебя на глазах фашисты только что человека ударили. А факельные шествия – ты что, их не видел? А одесситов кто сжёг? Да ты сам-то откуда, дядя? – кричали в ответ горожане.

Седой ответил, что приехал из Львова – погулять по Одессе.

– Ты одессит?

– Я украинец!

– Одесса – это не Украина. Одесса есть Одесса. С какой стати, вообще, Одесса стала украинской!

– Одесса – часть Украины.

– Мы так не считаем!

В конце концов, старичка вместе с телевизионной группой попросили удалиться, после чего среди одесситов начался жаркий спор, сможет ли их город в принципе устоять перед напором украинизации.

Очень много претензий горожане высказывали полиции, стоящей в оцеплении.

– Где вы были, когда жгли одесситов? Мы же сами ничего не могли сделать, просто смотрели и говорили: «Это горит Украина».

Интеллигентного вида женщина с супругом очень вежливо, но настойчиво пыталась выяснить, почему одесситам нельзя возложить цветы к месту казни интернационалистов в сгоревшем Доме профсоюзов.

– Мы не владеем информацией, – отвечали офицеры, улыбаясь.

– А кто владеет? Кого ни спросишь, никто не владеет информацией, – удивлялась женщина.

Муж попытался отвести её от полицейских: «Пойдём, дорогая, мне их уже жалко».

– А мне их не жалко. Давно пора уже что-то делать со всем этим, а не просто на это безобразие смотреть! – высказалась напоследок эта женщина.

Потом она повернулась ко мне:

– Вы знаете, почему не пускают народ к Дому профсоюзов?

Я пожал плечами.

– Да все в Одессе знают! Все, и вы, и полицейские, все знают, но молчат.

– Так расскажите, – попросил я её, поднимая камеру.

– Вы думаете, я испугаюсь вам это сказать? Нет, не испугаюсь, – заявила она решительно и отбросила руку мужа, который пытался её развернуть в сторону от моей камеры.

– Вся Одесса знает причину, по которой горожан не допустили к Дому профсоюзов возложить цветы! Дело в том, что украинские националисты выдвинули властям ультиматум – если «сепаратистов» пропустят на Куликово поле, они устроят погромы, в которых повторят события 2 мая 2014 года. И власть согласилась не перечить им. Знаете, почему? Потому что только неонацисты сейчас реальная сила на Украине, а не полиция, СБУ, армия или, тем более, народ. Вот до какого позора мы докатились!

После этого она, наконец, ушла – её буквально потащил прочь испуганный до мертвенной бледности супруг.

– Ну что ты говоришь, Лена, ну как ты не понимаешь, что это опасно!

– Василий, сколько можно молчать?!

– Лена, сколько нужно, столько и можно…

– Да как же так, Василий…

Я прошёлся за ними немного. Они так и шли, переругиваясь, но понизили голос до шёпота, когда вышли за пределы полицейского оцепления.