Текст книги "Наш человек в Киеве"

Глава тринадцатая

– Игорь Петрашевич? А пройдемте вон туда. Нет-нет, вон туда, с нами, – меня приняли два мордоворота на выходе из пресс-центра с очередного скучнейшего экономического брифинга, где лоснящейся от солидности господин из министерства экономики, поправляя на носу золотые очки, разъяснял журналистам, почему населению следует потуже затянуть пояса.

Я шел молча, понимая, что рыпаться особо некуда – если это СБУ, выезд из страны для меня будет закрыт. Но еще хуже, если это нацики – им ведь меня не высылать захочется, а помучить под видео, да и забить потом на фиг.

Мордовороты были вежливы. Они не спеша довели меня до роскошного черного лимузина и пригласили в салон. Я попробовал было слегка задержаться снаружи, но вежливость моих сопровождающих тут же закончилась – я получил увесистый толчок в спину и послушно уселся в кресло, сжимая на коленях пакетик с камерой.

Мы тут же поехали, причем мордовороты не стали меня сопровождать. Кроме меня и водителя, в машине никого не оказалось.

Конечно, все двери были блокированы, но можно попытаться вырваться, когда меня привезут и будут открывать дверь. Еще можно высадить окно и выскочить на светофоре. Я пригляделся к окнам – они были покрыты бронебойной пленкой. Смешно даже и думать разбить такое стекло голыми руками.

Мы прибыли на место минут через двадцать, из которых десять стояли в пробках. Я опасался закрытого особняка или каких-нибудь гаражей за пределами города, но итогом поездки оказалась довольно оживленная киевская улица. Больше того, дверь мне распахнул тот самый лоснящийся министерский очкарик, что только что вещал на брифинге.

Я решил, что удирать от него сейчас было бы совсем глупо.

– Пойдемте, – пригласил он широким жестом, но потом остановился.

– Э-э, камеру оставьте в машине. Вас потом отвезут, куда скажете, не беспокойтесь.

Я положил пакет на кресло, захлопнул дверь и пошел вслед за чиновником.

Мы прошли роскошный холл пока еще пустого ресторана, потом поднялись по лестнице на второй этаж и там сели за столик на стеклянной террасе.

– Что будете пить? Вы, кстати, успели пообедать? Я вот еще нет, так что присоединяйтесь, – предложил мне меню мой собеседник.

Я раскрыл меню, посмотрел на цены и сказал, что ограничусь чашечкой кофе. Чашкой кофе по цене трех обедов в «Пузатой хате», между прочим.

Чиновник состроил заботливую гримаску:

– Да бросьте прибедняться, счет я оплачу.

Теперь я был уверен, что меня станут вербовать.

Мы посидели молча, выбирая блюда из меню, потом пришли сразу два официанта, которые, ничего не спрашивая, накрыли нам стол на двоих.

Передо мной поставили блюдо с таким вдохновляющим запахом, что я едва дождался, когда мой сосед зачерпнет ложку из своей тарелки, и тут же начал есть сам.

– Как вам? – через некоторое время спросил он, сняв запотевшие очки.

– Очень вкусно, – признал я.

– На второе будут пельмешки из телятины. Больше нигде в городе таких не поедите.

Мы доели суп, и пока нам меняли приборы и посуду, он спросил:

– Вы, наверное, решили, что я буду вас вербовать?

Я неопределённо хмыкнул, пожал плечами и в конце концов признал:

– Ну, что-то вроде этого.

– Да нет, конечно. Мы позвали вас, чтобы вы нам рассказали, что сейчас себе думают в Москве. Что думают люди, имеющие отношение к власти, о проблемах Украины. И как они собираются эти проблемы решать.

Появились официанты с пельменями, и мы дружно помолчали, ожидая, пока они уйдут.

Они ушли.

– Что скажете?

Я понял, что простым мычанием уже не отделаюсь.

– Хорошо, расскажу.

– Ну и отлично, – он принялся есть, и я последовал его примеру.

Потом мы перешли в другой зал, куда нам принесли кофе и сигары. От сигар я отказался, а вот кофе выпил с удовольствием.

В зал вошли несколько человек, почти все в костюмах и даже при галстуках. Гости подсели к нам за стол. Мой собеседник снова нацепил свои золотые очки, встал и как-то необычайно торжественно сказал:

– Господа, позвольте вам представить Игоря. Он журналист из Москвы. Он нам расскажет о мыслях и настроениях в Москве.

Вошли официанты, быстро собрали и разнесли заказы, а как только они вышли, невысокий мужчина с короткой бородкой клинышком спросил меня:

– Штайнмайер требует проводить выборы в Донбассе. Москва, – что, договорилась с Германией? Чего они там вообще хотят добиться? Что у вас там говорят на этот счет?

Я сделал лицо поумнее, лихорадочно вспоминая, что там у нас полагается по Минским соглашениям, и в какой последовательности.

– Выборы на непризнанных территориях предполагаются после достижения предварительных политических соглашений. Но до передачи границы от ополченцев к ВСУ, – заметил я осторожно.

– Да это все мы знаем, – нетерпеливо оборвал меня господин с бородкой. – Меня интересует, что в Москве говорят про финальную диспозицию, чего они хотят в итоге добиться? У вас есть топовые спикеры в Москве, вы же разговариваете там с политиками, с элитой? Чего они хотят на самом деле?

– Вообще-то мнения у топов разные, – сказал я, вспоминая дежурные заявления наших привычных спикеров из числа сенаторов и депутатов Госдумы. – Клинцевич, например, считает, что никакой интеграции Донбасса обратно в Украину не будет, а Пушков настаивает, что процедуру можно запускать, но под контролем ополченцев…

– Да это тоже ясно все, эти мнения нам известны. А что думают те, кто на самом деле принимает решения?

Заговорили все разом, пытаясь втолковать мне свои беды и опасения. До меня дошло, что передо мной сидят вовсе не чиновники, а коммерсанты, которые опасаются потерять активы, если вовремя не примут важных решений:

– По удобрениям какие сейчас обсуждают варианты – будут гнать через прокладки или ждать, что вообще прикроют тему?

– Порты на Азове – что с ними, дадут работать? Какие перспективы там? Или уводить все нужно в Херсон, Одессу? Крымский мост помешает навигации, закроют море или все останется, как прежде?

– Грузовой транзит остается интересным Москве? Или все уже, закончили бодаться? Теперь будут товар гнать через Белоруссию?

Я ошалел от множества таких конкретных и всеобъемлющих вопросов.

– Господа, я на все вопросы ответов дать не могу, – признался я честно.

– Рассказывай, что знаешь. Главное, скажи – есть там у ваших желание развернуть ситуацию на обратно, или всё, проехали – прошла любовь, завяли помидоры?

– А у вас, что, есть такое желание – «развернуть ситуацию»? – обалдело спросил их я.

– Ну да, почему нет-то? Поиграли в войнушку и разошлись, чего нам делить-то, на самом деле? – выдал, похоже, общее мнение тип с бородкой.

Лица напротив меня согласно закивали. Я смотрел на них с изумлением, а потом уже и с плохо скрываемой ненавистью. Они, значит, поиграли в войнушку. Убили несколько тысяч своих граждан, выгнали два-три миллиона человек из своих домов в Донбассе, уничтожили там почти всю инфраструктуру, лишили людей работы, по всей Украине объявили охоту за русскоязычными гражданами, засадили в тюрьмы тысячи или даже десятки тысяч из них, и теперь говорят – а давайте разойдемся, чего нам делить, надо снова делать бизнес?!…

Видимо, мое лицо меня выдало. Бородатый негромко сказал:

– Выпить ему надо, вот что.

Остальные как-то преувеличенно засуетились, вызвали официантов, те тоже устроили некоторую суету, итогом которой стал почти пустой зал. Передо мной стоял графинчик водки, тарелка закуски и стакан. Напротив сидел все тот же чиновник из министерства энергетики и тоже пил водку, но не закусывал.

– Что-то ты прям с лица спал, дружочек, обидели мы тебя, что ли? – озаботился он, поправляя очки.

– Да нет, меня вы не обидели, – честно ответил я, допивая свою водку из хрустального стакана.

– А-а, ты, типа, за народ переживаешь? – он допил и снова налил себе и мне на два пальца водки.

– Ты за народ не переживай, пустое это дело. Вот тебя сейчас отвезет водитель на место, откуда взял, пойдешь ты по улице, а народ тебе по кумполу зарядит – за то, что ты не так идешь, или не так стоишь, или еще что. Народ без врага не может. Сегодня русские, завтра венгры, послезавтра китайцы. И какая в жопу разница?

Он явно перебрал, и я понял, что надо как-то сматываться.

– Я пойду, спасибо за угощение. У меня еще съемка у посольства Германии.

– Германии? Степан, зайди, – буркнул он в телефон.

В зал зашел знакомый громила.

– Отвези нашего дорогого гостя на улицу Богдана Хмельницкого, 25.

– Слушаюсь.

Он посмотрел на меня с пьяным прищуром:

– Мы еще с тобой нормально побеседуем, надеюсь. Я тебя так авторитетно представил коллегам, а ты слился. Как же так, где твоя ответственность? Нам всем нужно заканчивать эту бессмысленную вражду, – сказал он с отчетливым разочарованием в голосе.

Потом он уронил телефон под стол и, неловко скорчившись, полез туда за ним.

Я тут же поспешно встал, попрощался в потолок и пошел вслед за громилой прочь из зала, а потом вниз по лестнице.

Вслед мне вдруг донеслись жалобные завывания, в которых я угадал послевоенную русскую песню «Иволга». «В этой роще березовой, вдалеке от страданий и бед, где колеблется розовый немигающий утренний свет…». В знаменитом советском фильме «Доживем до понедельника» эту песню, помнится, исполнял Вячеслав Тихонов, актер, прославившийся ролью антифашиста, советского разведчика Штирлица.

Акция на улице Богдана Хмельницкого оказалась очередной пустышкой. С огромным раздражением я смотрел на трех невзрачных активистов, вставших перед стеклянными стенами посольства Германии с нечитаемыми плакатами. Перед активистами стояли штук пять операторов местных телеканалов и еще столько же фотографов – эта акция била рекорды по соотношению числа о участников на количество журналистов.

Я тоже достал камеру, включил и встал рядом с коллегами. Один из троицы активистов, дерганый бородатый мужичок в грязном камуфляже, нудно и косноязычно пересказывал журналистам банальные исторические анекдоты, попутно укоряя немецких политиков за поддержку Минских соглашений.

– Мы пришли сюда сказать Штайнмайеру, что никакие Минские соглашения выполнять не будем! Меркель правильно выступала за санкции к России, но теперь ее министр иностранных дел Штайнмайер требует проводить выборы в Донбассе. Это что, Моторола будет народным депутатом Украины?! – возмущался боевик.

В руках он держал картонку с рисунком мужчины и женщины. Женщина была нарисована рослой и красивой, мужчина – мелким и неприятным.

– Это русский боевик, сепаратист по кличке Моторола со своей женой. Мы его ненавидим. Мы не позволим всяким ничтожествам стать народными депутатами Украины!

Говорить с этим гражданином было не о чем, но я все-таки по инерции спросил, что он думает об альтернативе Минским соглашениям, и вообще об урегулировании гражданского конфликта между украинскими националистами и русскими сепаратистами. Соседи, фоторепортеры и операторы, услышав мой вопрос, отпрыгнули от меня, как от чумного.

– Как сказал Уинстон Черчилль, если страна, выбирая между войной и позором, выбирает позор, она получает и войну, и позор. Тот, кто выбирает позор и мир, получает позор и войну. Мы находимся в аналогичной ситуации. С агрессором переговоры вести, конечно, иногда нужно, но сдавать территории нельзя. Потому что, если вспомнить историю, именно так устанавливалась власть красных комиссаров на левобережной Украине. На всех этих мирных переговорах в парижах, в минсках и так далее, решают за нас. Украинцы сами решат, что им делать. Никаких переговоров с агрессором! – поведал унылый активист мне свою программу.

Я отошел в сторонку, сняв еще пару планов, когда увидел направлявшихся ко мне жандармов национальной гвардии. Бойцов ко мне вел один из операторов «Пятого канала», рослый румяный парнишка лет двадцати пяти.

– Вот этот занимался тут сепарской пропагандой, спрашивал про Минские соглашения и другую херню, – ткнул он в меня пальцем и тут же стыдливо отошел в сторону, освобождая жандармам дорогу ко мне.

Жандармы не стали слушать мои оправдания, а молча взяли под руки и повели к микроавтобусу с надписью по борту: «Охрана дипломатических представительств».

В салоне автобуса в нос ударил запах немытых ног и несвежей еды. Я сел в кресло, чтобы не стоять на полусогнутых. Судя по диспозиции, пытать меня прямо здесь жандармы не собирались.

– Будь так ласковы, предъявите свои документы, гражданин, – обратился ко мне молоденький лейтенант, усевшись в кресло рядом.

Я снял через голову шнурок вместе с бейджем болгарского радио и вручил его офицеру. Тот с интересом изучил все надписи, а потом принялся переписывать содержимое в карманный блокнотик. Переписав все с одной стороны, он перевернул бейдж, нашел там отсылки к законам Болгарии, предписывающие помогать журналистам и не препятствовать в их деятельности, изучил и их тоже, после чего также тщательно переписал в блокнот.

Я молча ждал окончания процедуры и дождался. Лейтенант вернул мне бейдж, улыбнулся краешком губ и негромко сказал:

– Большое спасибо за сотрудничество, всего вам хорошего.

Я оторопел, но бейдж послушно забрал.

– Все в порядке, я могу идти?

– Конечно. Извините за этот инцидент. Не все украинцы идиоты и националисты. Всего вам хорошего, – повторил он и распахнул дверь салона.

Я вышел наружу. Акция уже закончилась, на улице не осталось ни активистов, ни журналистов.

Я обернулся на микроавтобус и увидел, как лейтенант показывает мне жест из двух растопыренных пальцев: «Свобода». Я ответил ему тем же и быстро пошел по улице наугад, куда-то в центр.

Глава четырнадцатая

Ночью меня разбудил звонок директора.

– Ты где? – спросил он меня без всяких предисловий.

– В кровати, – честно ответил я спросонок.

– Через двадцать минут ты должен быть на Воздухофлотском проспекте, 27. Нацики громят российское посольство, жгут машины, охрана открыла стрельбу. Нам нужна картинка. Немедленно!

– Лечу, – собравшись за минуту, я выскочил на улицу. Сейчас тот факт, что улица была тупиковой, играл против меня – за такси пришлось бежать на Бессарабскую площадь.

Таксист оказался информированным – он дважды уточнил адрес, после чего хмуро сказал:

– Садитесь, но учтите – к самому посольству я подъезжать не буду, они там машины жгут, мне это не надо.

По пустым ночным улицам мы приехали быстро, но все равно опоздали – возле посольства бродили в темноте лишь съемочные группы местных телеканалов, да несколько растерянных полицейских.

В спешке я забыл взять накамерный свет, пришлось ходить хвостиком за первым попавшимся оператором с хорошим светом, пока он не гаркнул на меня:

– Ты чего тут за мной ходишь, как привязанный?!

– Свет забыл, понимаешь.

– А я тебе что, Прометей? Отойди, не доводи до греха, – сказал он слишком взвинченно, чтобы можно было игнорировать его просьбу. Мне не раз и не два доводилось драться с другими операторами – как правило, за удачную точку съемки, хотя бывали и другие причины.

Сейчас драться было бы совсем неразумно. Я пошел в обход здания в расчете на то, что увижу еще где-нибудь свет. На заднем дворе посольства его оказалось более, чем достаточно – там горели, озаряя окрестности ярким оранжевым пламенем, сразу две машины российских дипломатов.

Пожарных машин или хотя бы полиции видно не было. Я подошел поближе и начал снимать.

– Ты кто такой? – на меня из темноты вышли несколько фигур в камуфляже.

– Журналист, – отозвался я спокойно, продолжая снимать.

– Мы тебе тут снимать не разрешали, «журналист». Ты москаль, что ли? Говоришь странно.

Первая фигура, коренастый крепыш с боксерскими ушами, подошел ко мне в упор:

– Ты глухой, что ли? Отвечай!

Он без замаха попробовал снести меня боковым ударом, но я это его ждал, поэтому уклонился и тут же отступил назад, в темноту окружающих меня кустов.

– Иди сюда, поговорим, – крикнул мне крепыш с освещенной дорожки.

Я переложил камеру в правую руку и предложил ему самому идти ко мне в темноту.

– Ты дурак, что ли? Мы из «С14», не слыхал про таких? – ответил он с недоумением или с иронией.

Про таких я, разумеется, слыхал – это были тонтон-макуты Киева, отряды проправительственных боевиков, держащие в страхе мирное население и даже полицейских. Они открыто избивали несогласных, давали после каждого резонансного случая интервью местным СМИ, но их ни разу не привлекли к ответственности за насилие. Предполагалось, что они также виновны в убийствах многих украинских оппозиционеров, но ни следствия, ни судов, разумеется, не было. Ничего не писали про них и в европейской прессе – видимо, чтобы лишний раз не путать своего читателя, который привык слышать про Украину только позитив, и от подобных новостей мог бы сильно расстроиться.

Пока мы стояли, набычившись, друг против друга, подъехала пожарная машина, празднично сияя спецсигналами. Дорогу ей неожиданно перегородила группа штурмовиков в камуфляже неожиданно, а мой противник гаркнул в кабину:

– Здесь никто ничего не будет тушить, сказано уже было десять раз. Уезжай!

Я воспользовался заминкой и сделал несколько шагов назад, дальше в темноту. Потом осторожно пошел сквозь какие-то кусты в сторону от посольского здания. Слышны были голоса:

– А куда этот делся?

– Я не видел.

– А кто должен видеть? Давайте, ищите его. Грохнуть мразь!

Я зашагал энергичнее, нырнул в ближайший переулок, потом нашел в нем подворотню и замер там в самой тени, за решеткой ворот.

Через несколько минут мимо меня, озираясь, пробежало несколько фигур в камуфляже. Первым желанием было броситься в сторону от них, но я знал, что так делать нельзя. И действительно, следом за первой группой преследования прошла вторая, так же внимательно изучая окрестности и вслушиваясь в любой подозрительный шорох.

Где-то в стороне грохнула крышка мусорного бачка, и вторая группа побежала на звук. Тогда я вышел из своей подворотни и быстрым шагом добрался до следующего переулка. Там я снова замер, уже в тени детской площадки, прислушиваясь.

Я вздрогнул, когда внезапно совсем рядом увидел тлеющий огонек сигареты и услышал насмешливый, но тихий вопрос:

– И от кого мы здесь прячемся?

В плотной тени все той же детской горки я разглядел двоих полицейских, в форме и при оружии. Они сидели на скамейке и курили.

– Да так, вот гуляю, – ответил я им негромко.

– А документы у тебя есть, гуляка?

Я вытащил из-за пазухи слегка поистрепавшееся уже удостоверение болгарского радио, протянул ближайшему полицаю.

– Это не документ, конечно, но ладно, – ответил он мне. – Так от кого ты тут прятался?

– От тех, от кого и вы, – ответил я, пораженный внезапной догадкой. – От бандерлогов из «С14».

Полицаи помолчали, затягиваясь сигаретками. Потом один из них сказал:

– Да мы не прячемся. Пойдем уже туда, Микола?

– А что там, закончилось уже все? – проигнорировав напарника, спросил меня Микола.

– Да черт их разберет, – ответил я, присаживаясь к полицаям на скамейку. – Машины еще горят, а эти к ним пожарных не пускают.

– Не пускают, ага, – согласился Микола.

– Я начал снимать, а они пообещали меня грохнуть, – продолжил я, ища поддержки.

– Ну, эти, если пообещали, значит грохнут, – успокоил меня первый полицай.

Я помолчал с минуту, переваривая этот ответ, потом все-таки продолжил осторожную дискуссию:

– У нас в Болгарии за такое в тюрьму сажают.

– А у нас в Украине такие ментов убивают вместе с семьями, и ничего, – неожиданно зло рявкнул Микола и его напарник испуганно зашептал:

– Да тише ты, Микола.

Тот послушно затих, докуривая сигарету.

Мы посидели молча еще несколько минут, и я начал замерзать.

– Я пойду, пожалуй, отсюда. В центр – это туда? – показал я рукой.

– Туда. Хочешь, подвезем тебя, – предложил вдруг Микола, прислушиваясь к ночным воплям неподалеку.

– У вас тут машина? – удивился я, вглядевшись в темноту двора. Действительно, в дворовом проезде стоял новенький блестящий полицейский Toyota Prius с погашенными огнями.

Сработала рация, и строгий металлический голос произнес оттуда:

– Двадцать первый, сообщите, где находитесь.

– Я двадцать первый, нахожусь возле посольства, жду указаний, – нагло соврал Микола в рацию.

– Как обстановка там? – бодро поинтересовался неведомый мне командир.

– Обстановку контролируем, – так же бодро ответил полицай.

– Хорошо, ждите, через полчасика с прокуратурой явимся, на осмотр места происшествия. Чтоб все было в порядке, как поняли?

– Принято, ждем.

– Не получится тебя подкинуть, давай уже сам, нам ехать надо, – сообщил мне Микола с явной печалью в голосе.

Мы пожали друг другу руки, и я пошел со двора, по-прежнему внимательно оглядывая окрестности.

В коридоре хостела меня встретила испуганная Алена. Из приоткрытой двери ее комнаты доносились крики и вой сирен из телевизора – судя по всему, шла ночная программа новостей.

– У нас тут черт-те что творится в городе, а вы по ночам гуляете. Опасно это, – сказала она, с искренним возмущением далее многословно выговаривая мне за беспечность.

– Нельзя так, плохо это кончится. Осторожно нужно.

Я терпеливо слушал ее возле двери в свою комнату, не желая обижать невниманием.

На мое счастье, снова позвонил директор, я развел руками перед Аленой, показывая на телефон, и ушел к себе.

– Ну что там у тебя, будет материал?

– Минуты полторы всего видео есть, – сообщил я.

– Негусто. А почему так мало?

– Нацики снимать не дали, угрожали, пришлось уходить.

– Понятно. Давай тогда высылай все исходники, что есть, мы сами тут смонтируем. Текст тоже сами. А ты сейчас поспи, а к десяти утра давай на Майдан, там снова заварушка какая-то намечается. Снимай там все нон-стопом и сразу высылай, сам не монтируй, некогда.

Я включил ноутбук, поставил файлы на закачку и попробовал уснуть. Однако уснуть не получалось – одолевали мрачные мысли. Судя по всему, я не смогу долго продержаться тут, если буду ходить на все мероприятия с участием нациков. Рано или поздно они меня вычислят и искалечат. Сменить внешность не получится, жизнь – это же не водевиль. Ну, не обзаводиться же мне, в самом деле, бородой с париком. Потом я представил себя с бородой и в парике, мысленно заржал и тут же уснул, как убитый.

Это воскресное утро началось со стука в дверь. Я быстро вскочил с кровати и оделся, затем постоял у двери, прислушиваясь, но ничего не услышал, решительно выдохнул и открыл щеколду.

За дверью стояла Алена с подносом: сливки и гренки, и вдовесок бездна любопытства. Чашек со сливками на подносе было две.

Я впустил ее в комнату, и она сервировала стол, осторожно, но решительно подвинув на краешек работающий ноутбук. Потом она уселась на кровать, оставив мне свободным стул.

Мы начали завтрак в беспокойном молчании, но у меня нервы не выдержали раньше.

– Должен признаться, что я журналист, – сообщил я ей, и она тут же согласно кивнула.

– Я видела вас по телевизору несколько раз. Я очень за вас волнуюсь. Вы ведь знаете, как у нас тут непросто.

– Знаю.

– Не знаете, – горячо возразила она. – У нас запросто могут даже убить, если вы кому-то не понравитесь.

– Ну, я не могу не делать свою работу. Это невозможно.

– Понимаю. Давайте, я буду ходить с вами.

– Что?!

– Давайте я буду ходить с вами. Женщину они бить не посмеют, – просто объяснила мне она свое самопожертвование, хлопая редкими ресницами на красных заплаканных глазах.

Я едва не подавился последней гренкой и, закашлявшись, устроил себе паузу на пару минут.

Алена терпеливо ждала, глядя на меня влажными коровьими глазами.

– Вот что я вам скажу, дорогая Алена Григорьевна. Вы, конечно, поразили меня своим предложением в самое сердце, – начал я торжественно. Она порозовела от удовольствия, заулыбалась, кокетливо поправляя спутанный комок волос на голове.

– Но ходить с вами вместе на съемки мне нельзя. Не получится разговаривать с людьми, с экспертами разными, политологами, понимаете?

Она помрачнела:

– Ну, я могу сидеть в сторонке, когда вы там с кем-то важным беседуете. Я не гордая. А как эти нехристи появятся, я тут же к вам буду подбегать и защищать.

Я встал, подошел к ней и аккуратно поцеловал ее в мокрый от испарины лоб.

– Алена Григорьевна, давайте я пока сам поработаю, а там дальше посмотрим.

Она послушно кивнула, тут же встала, забрала поднос, чашки и вышла, аккуратно притворив за собой дверь. За дверью она разрыдалась в голос, но тут же ушла к себе.

На часах было без пятнадцати десять, и я начал быстро собираться.

На Майдане колыхалась толпа в несколько тысяч человек. Я давно не видел на этой площади столько активных и разных по статусу людей. Пришли не только пенсионеры, за двести гривен готовые отметиться на любой акции, но и хорошо одетые домохозяйки, пришли интеллигентного вида мужчины в шляпах, очках и шарфиках, а также студенты и школьники.

Над толпой реяли профессионально отпечатанные плакаты с требованием свободы Надежде Савченко, а также ее фотографии, рисунки или просто самодельные таблички с одним именем: «Надя». Савченко стала одной из самых популярных женщин Украины после того, как, будучи наводчицей минометной батареи добровольческого батальона неонацистов «Айдар», попала в плен к ополченцам Донбасса и была осуждена Донецким судом за причастность к убийству двух журналистов российской телекомпании. Украинские и западные правозащитники признали ее политической заключенной, акции в защиту Надежды проходили в Киеве довольно часто, но в это воскресенье на митинг в защиту Савченко впервые явилась сама Юлия Тимошенко, лидер партии «Батькивщина».

Тимошенко прошла к подножию монумента Независимости в окружении плотного кольца телохранителей. На Юлии Владимировне был черный траурный плащ и очки в траурной черной оправе поверх темного макияжа на траурном лице. Нахмурив тонкие брови, Тимошенко произнесла в камеры журналистов несколько дежурных фраз о необходимости освобождения Надежды Савченко из лап кровавого Путина.

«Я хочу обратиться ко всем лидерам всех западных демократических стран: не теряйте ни минуты, включите все свои возможности, все свои силы влияния на Путина для того, чтобы сейчас не допустить смерти нашего героя Надежды Савченко. Я прошу всех людей включиться в борьбу за освобождение Нади», – записал я.

Толпа в ответ заголосила привычными лозунгами про «славу» и «смерть», но Тимошенко слушать митингующих не стала и вместе со свитой прошла обратно к лимузину. А напрасно – в огромной толпе вдруг началось скандирование совсем другого слова: «Война!».

– Хватит притворяться! У нас не АТО! У нас война!

– Пусть объявляют войну с Россией!

– Давай войну с Россией!

Перед моей камерой выстроились в ряд сразу несколько с виду интеллигентных мужчин в кружевных шарфиках и золоченых очках.

– Мы должны начать полноценную войну с Россией, мы должны зачистить нашу святую землю от врагов. Это настоящая война, а не какая-то там антитеррористическая операция. Мы должны начать настоящую войну! – буквально проорал мне в объектив один из этих мужчин, поправляя золоченые очки и заходясь в самозаводящейся истерике. – Война! Нас ждет война! Война до победы!

Интеллигентные милые люди вокруг меня устали орать просто так и принялись сжимать кольцо окружения, уже не выкрикивая, а буквально выплевывая мне в лицо все, что думают о России, и предлагая свои рецепты решения русского вопроса:.

– Порвать!

– Убить!

– Втоптать!

– Вбить в землю!

– Стереть!

– Уничтожить!

– Умертвить!

– Извести!

– Сжечь!

Потом интеллигентов вокруг меня сменили бородатые мужчины в нарядных парчовых платьях. Потрясая огромными золочеными крестами, они сначала спели свои унылые псалмы, а потом вытолкнули на сцену под монументом своего предводителя, имя которого я не смог разобрать из-за поднявшегося одобрительного шума.

– Русские попы веками издевались над украинским народом, настала пора им ответить за все содеянное. Граждане украинцы, кто может, пусть берет в руки автомат и идет воевать, идет убивать русских на Восточном фронте, кто не может убивать – пусть рисует критические надписи на домах тех, кто сегодня ходит в московские церкви. Пусть украинец выгоняет подлых москалей, пусть наказывает их, пусть люстрирует, как сумеет. Нам всем нужно активно бороться с внутренним врагом Украины, нужно изгнать всех внутренних врагов с украинской земли. Нация превыше всего! Один народ, одна земля, один президент! Кто этого не понял, тот враг, а таких врагов нужно убивать! – призвал этот представитель украинской христианской церкви, и его снова поддержали одобрительными криками.

Потом этот же мирный господин в золоченом платье в продолжение своей яркой публичной речи потребовал включить в правительство Украины откровенных националистов, без которых, по его мнению, Украина не сможет выжить. Кандидатов он аккуратно перечислил по списку, сотни копий которого потом раздавали в толпе на Майдане всем журналистам.

– Пошли мочить ватных ублюдков!

– Не прощать! Идем убивать!

– Смерть ворогам! Смерть России!

Внезапно вся эта огромная толпа развернулась и мощным неудержимым потоком, как будто вырвали пробку в переполненной ванне, двинулась по Крещатику. Я последовал за ней, забегая вперед и едва успевая делать видеонарезку движения этой угрюмой и ожесточенной массы. Миновали Крещатик и пошли через Ботанический сад к улице Льва Толстого, когда до меня дошло, что мы направляемся к посольству России, где я уже побывал минувшей ночью.

Тогда я прекратил съемку, потому что ежу было понятно, что все существенные события будут происходить у посольства, а у меня уже разрядился основной аккумулятор. Запасной держит не больше часа, и то, если не на холоде.

Я впервые увидел здание российского посольства в Киеве при свете дня и поразился: очень красивое и даже утонченное, судя по историческим картинкам в Сети, беспечно[8]8
  ?


[Закрыть] бежевое трехэтажное здание ощетинилось двойным металлическим забором, мощными металлическими жалюзи в размер оконных проемов и уродливыми, но прочными бетонными блоками напротив главного входа. Так проклинаемый на Западе Русский мир оказался в осаде «демократии».

И она не подкачала. Я едва успел заменить аккумулятор в камере, как десятки организованных озабоченных громадян в прибывшей к посольству толпе дружно развернули незаметные доселе пакетики, из которых как бы внезапно достали куриные яйца самой низкой категории – мелкие, зато дешевые.

– Господа украинцы! Давайте покажем этим русским свиньям, каков на самом деле бесстрашный украинский народ! – призвал басом кто-то авторитетный из толпы.

– Сейчас российские политэмигранты тоже будут кидать яйца в посольство России, – торжественно сообщила в камеры собравшимся журналистам невысокая рыжеволосая женщина. Она сообщила это с какой-то странной, неловкой, извиняющейся улыбкой, потом достала из пакетика бережно замотанное в тряпочку яйцо и неумело кинула его. Яйцо попало в первую решетку фасада, забрызгав саму эту неловкую женщину, и она, побросав на асфальт пакеты и сумку, торопливо начала оттирать желтые пятна на своей модной кожаной курточке.