Текст книги "Наш человек в Киеве"

Глава одиннадцатая

Когда на мой домашний номер пришла смс о поступлении денег на счет, я обреченно лежал на кровати в хостеле и тупо смотрел в телевизор. По телевизору как раз шла местная кулинарная программа, и я узнал, как правильно печь кулебяки с мясом, салом или речной рыбой.

Впрочем, мой желудок был уже согласен и на блюда попроще, так что, когда пришла долгожданная смс, я пулей понесся в ближайшее отделение Сбербанка, а потом в «Пузатую хату».

В Сбербанке я снимал наличные, чтобы лишний раз не светить нигде своей русской кредиткой.

Денег мне прислали неожиданно много. Во-первых, директор не обманул с гонорарами и, особенно, с премиальными, а во-вторых, пришли командировочные на месяц вперед, так что я внезапно почувствовал себя олигархом. Мне даже пришла в голову мысль купить себе, наконец, приличный радиомикрофон.

Я отправился было в знакомые мне уже магазины, когда на улице Шелковичной внезапно увидел Ольгу Курносову. Упитанная петербургская революционерка из моей прошлой жизни неспешно шагала в эту мою нынешнюю жизнь.

Ольга шла по киевской улице в обществе еще двух таких же упитанных подруг. Мне вдруг пришло в голову, что они по привычке шагают в американское посольство клянчить гранты, и я пошел за ними снимать сенсационный разоблачительный материал.

Но девушки прошли метров сто и нырнули в подвальное помещение на той же улице.

Я пошел за ними, мельком изучил табличку «GLAVKOM» на стене и спустился по ступенькам вниз.

– Вы на пресс-конференцию? – уточнила у меня очень милая и очень худенькая девушка за стойкой в холле[6]6
  Можно было и фразу впихнуть о теме пресс-конференции. А то как-то всё кувырком…


[Закрыть].

– Да, – кивнул я с невозмутимым лицом, доставая видеокамеру из пакетика.

– Сообщите, пожалуйста, ваше имя и наименование СМИ.

– Игорь Петрашевич, болгарское радио «Авторевю».

– Хорошо, спасибо, вот пресс-релиз, пожалуйста.

Я забрал два листка бумаги и прошел в зал.

Пресс-конференцию почтило своим вниманием всего два журналиста, одним из которых был я. Так тупо не проваливался даже Штирлиц[7]7
  Странное выражение, ведь Штирлиц-то тупо не проваливался. Или это такой юмор?


[Закрыть]. Ведь Курносова наверняка видела меня множество раз на пресс-конференциях в Питере и, несомненно, узнает сейчас.

На сцену вышла Ольга и, мрачно оглядев пустой зал, села за столик-стойку с установленной там табличкой «Главком. Ольга Курносова». Следом вышла еще одна девушка, намного более стройная, и уселась за столик с табличкой «Главком. Елена Галкина». Говорить Курносова и Галкина начали одновременно, обращаясь преимущественно ко мне, поскольку только у меня из нас двоих с коллегой была видеокамера.

– Тема нашей пресс-конференции – Майдан в России. Смена власти в России возможна, и она произойдет в ближайшее время. Это сделают десять процентов недовольных, как только появится достойный повод. Мнение остальных девяноста процентов россиян никого не волнует. Революцию сделает именно это активное меньшинство, как и произошло здесь, на Майдане, – заявила Галкина, и Курносова ее активно поддержала парой эмоциональных фраз.

Обратило на себя внимание то, как спокойно эти барышни признали, что два года назад на Майдане произошел именно переворот, причем совершенный вопреки мнению большинства украинцев. Впрочем, больше меня волновало другое – узнала меня Курносова или нет.

Выступление обеих гражданок уложилось в полчаса, еще полчаса было отведено на вопросы, но задавать их было некому – я рот открывать не собирался, а мой собрат по несчастью, сделав необходимое количество фотографий, откровенно дремал в обнимку со своим фотоаппаратом.

– Раз вопросов больше нет, мы с вами прощаемся. До новых встреч, – задорно произнесла в пустой зал Галкина и ушла со сцены в служебное помещение. Курносова сидела за столом и пристально смотрела на меня, не отрываясь.

Я встал под ее тяжелым взглядом, аккуратно уложил камеру в пакетик и пошел себе к выходу, когда услышал резкое в спину:

– Эй, ты, стой. Стой! Стой, ты, лысый хрен, или я сейчас СБУ вызову! Стой, сволочь, я звоню в СБУ!

Я спокойно дошел до выхода, и только на самой лестнице, уже в дверном проеме, она меня настигла и закупорила своим необъятным туловищем выход наружу.

– Ты далеко собрался, москаль? – услышал я привычное уже определение для себя.

– Мадам, уже падают листья, – ответил ей я, и со второй попытки, поднапрягши все силы, все-таки сумел отпихнуть ее тушу от дверей.

– Подожди, москалик. Давай договоримся, – услышал я тяжелое дыхание за спиной.

Я выскочил наружу в мягкие киевские сумерки. Она, тяжело дыша, поднялась следом.

– Давай так. Я тебя никому не закладываю. А ты для меня решаешь простой вопрос в Петербурге.

До меня вдруг дошло, какой вопрос она не успела решить в Петербурге перед тем, как свалить на Украину в качестве политического беженца.

– Тебе свою квартиру надо сдать в Питере, что ли? – уточнил я у нее на всякий случай.

– Не свою, знакомой одной, – еще раз тяжело вздохнула она. – Там остались одни идиоты, никому нельзя доверить, понимаешь.

– А мне, москалю, доверять можно, что ли? – удивился я.

– Тебе можно. Я тебя в СБУ сдам, если что, – деловито объяснила она мне расклад, кривя толстые губы.

Она ни разу не назвала меня ни по имени, ни по фамилии. Она просто помнит лицо, но не помнит больше ничего.

– Тупая ты овца, Ольга, – ласково сказал я ей. – Променяла Родину на хрен знает что. Иди ты в жопу, Курносова, бывай…

Я неторопливо шел по корявому асфальту Шелковичной улицы, а она некоторое время неуклюже бегала, спотыкаясь, вокруг меня, то взвизгивая: «СБУ, СБУ сюда!», то доверительно понижая голос и предлагая хорошие комиссионные за посредничество.

Отстала она только на втором перекрестке, когда я здорово прибавил шагу.

Пошел мелкий холодный дождь, и я понял, что не добегу до своего хостела сухим. Не доходя квартала до поворота на улицу Кропивницкого, я увидел кафе с многообещающим названием «Венские булочки» и, конечно, направился туда – наверх по булыжной мостовой, и потом несколько ступенек по гранитной лестнице.

В кафе действительно прямо за барной стойкой пекли булочки, а также заваривали несколько видов чая и кофе. Всем этим пахло при входе в заведение так призывно, что у меня где-то в районе желудка начались натуральные судороги.

Я замер у стойки, наугад выбирая себе горячие булочки из только что выложенных на поднос на витрине.

Молоденькая девушка за стойкой снисходительно улыбнулась моей невинной шутке про европейский выбор заведения после Майдана.

– Да мы и до Майдана здесь нормально работали, если честно, – заметила она рассеянно, собирая блестящими никелированными щипцами в тарелку плюшки, на которые я указал.

– Но ведь ваша жизнь наверняка изменилась к лучшему после Революции Достоинства, – пробормотал я, особо даже не вдумываясь в смысл и интонации своих фраз. Я вдруг понял, как проголодался.

Но девушка за стойкой отреагировала на мою тираду неожиданно резко. Она вдруг подобралась лицом, с грохотом выставила мне под нос на витрину отобранные мною плюшки и сказала:

– Да, кое-что изменилось после вашей сраной революции. Например, цены на все стали втрое выше. За электричество и аренду мы сейчас платим втрое больше. А вот моя зарплата с тех пор не изменилась. С вас, кстати, 95 гривен. Желаете что-то еще?

Я дал ей сотню и отмахнулся от сдачи, забирая поднос. Она не изменила хмурого выражения лица, пока я ее видел, а потом вообще ушла в подсобное помещение, оставив свое кафе без хозяйского пригляда.

Я уселся за столик у роскошной стеклянной витрины в человеческий рост. За стеклом по мокрым булыжникам тротуара суетливо скользили люди.

– Смешно люди там за стеклом бегают, правда? – услышал я высокий, хриплый и резкий, а потому неприятный голос. Я обернулся.

Передо мной стояла симпатичная блондинка лет тридцати, в легкомысленных для текущей погоды колготках, короткой до неприличия юбке и ярко-красной кожаной курточке с открытым декольте. В руках она держала поднос, на котором красовалась одинокая чашка кофе.

Я раздумывал не больше секунды и сказал ей совершенно искренне, хоть и рефлекторно:

– Да. Присаживайтесь.

Она уселась на единственное кресло напротив меня, отвратительными жеманными движениями взяла с подноса и установила на стол сначала отдельно чашку, потом – блюдце, а потом подняла парящую чашку и, оттопырив мизинец, сделала шумный глоток.

– Не правда ли, хорошая погода? – просипела она мне, улыбаясь во все свои двенадцать белоснежных имплантов спереди.

– Вчера погода была лучше, чем сегодня, – уточнил я осторожно. Типаж и сфера деятельности этой барышни были мне понятны совершенно отчетливо, и набиваться к ней в клиенты у меня не было никакого желания. Но ведь я сам предложил ей сесть за свой столик, хоть бы и рефлекторно.

Она снова бросила взгляд за окно. Дождь и ветер атаковали прохожих яростно, как в последний раз, но даже влюбленные парочки предпочитали куда-то бежать по тротуару, а не прятаться в нашем теплом, сухом и, главное, совершенно пустом заведении.

– Странно, что никто из них не бежит сюда прятаться, – заметил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Что же тут странного? Сто гривен за кофе с булочкой – вот это действительно странно, – отозвалась она. – Налицо конфликт между несостоятельностью потенциальных потребителей и завышенными ожиданиями владельцев бизнеса. Добавьте сюда необоснованно завышенные траты на аренду и коммунальные платежи, и вот вам ответ на вопрос, почему Украина переживает катастрофический спад системных иностранных инвестиций. В минувшем году он составил свыше тридцати процентов, в этом году ожидается дальнейшее падение.

Я чуть не поперхнулся булочкой. Не часто встретишь шлюху, с таким знанием дела рассуждающую на темы системных иностранных инвестиций.

– Вы, наверное, бухгалтер? – спросил я, малодушно опустив глаза к полу, чтобы не выдать усмешки.

– Я – политолог, – строго прохрипела она, и я в изумлении вытаращил глаза на ее декольте.

– Профессор кафедры политэкономии Международного института глобальных финансовых стратегий, – уточнила она в ответ на мой изумленный взгляд.

– Любопытно, – пробормотал я, совершенно ошарашенный диссонансом между легкомысленным внешним видом барышни и ее лексиконом. – Вы что же, там и лекции читаете?

– Разумеется. У меня на потоке больше сотни студентов занимаются.

– И как вам нынешняя молодежь? Поколение Z, так сказать? – вспомнил я популярную тему.

Профессор небрежным движением поправила лямку лифчика и задумчиво посмотрела мне в лицо, заодно взмахнув пару раз огромными ресницами, как нерешительная бабочка перед ответственным взлетом.

– Снежинки. Мы называем их снежинками, потому что они ничего не умеют и всего боятся. Поэтому они избегают секса, мяса, алкоголя, драк и конфликтов, а также вождения на больших скоростях. Они совсем не умеют рисковать ни в чем, даже в отношениях. Поэтому им проще не иметь никаких отношений.

– Позвольте, – удивился я, совершенно потерявшись. – А как же эти ваши тепличные снежинки полгода воевали с полицией на Майдане, если они у вас в Киеве, оказывается, такие нежные, что избегают мяса, драк и даже сексуальных отношений?

– Мы говорим про поколение Z, а не про нищих крестьян из западных областей Украины, приехавших в Киев на заработки. И не про отмороженных футбольных болельщиков, – поморщилась она. – Студенты из поколения Z, конечно, приходили на Майдан, но лишь затем, чтобы сделать там селфи. Воевали с полицией совсем другие люди. Они же в итоге завоевали сейчас доминирующие позиции в политике. Но к поколению Z это все не имеет отношения, эти группы вообще не пересекаются в киевском континууме.

– Простите меня, но насчет секса все же не очень понятно. Неужели эти новые дети совсем не занимаются любовью? Это же занятие у молодежи всегда было в приоритетах, – заволновался я, искренне переживая за современную молодежь.

– Они в этом смысле намного честнее нас. Знаете, мы тут спорили с ними на лекции – про любовь, про деньги, про чувства. И юноши выкатили на публичное обсуждение вот такой тезис от имени мужчин: убери секс из отношений, и ты поймешь, что три четверти девушек ничего не могут предложить мужчине в отношениях.

– И как ответили девушки?

– Девушки заявили, что, если убрать еще и деньги из отношений, в этих отношениях вообще не будет никакого смысла.

– Довольно цинично, – заметил я.

– Скорее, честно. Они ведь не пренебрегают общественными нормами нравственности и благопристойности. Они задают обществу новые нормы и честно придерживаются их.

У нее зазвонил телефон, она торопливо схватила его, резко нажав на ответ, и случайно включила громкую связь. Я услышал в излишне мощном динамике, как голос в трубке уточнил по-русски:

– Двести долларов за три часа?

– Да, все верно.

– Тогда ждем вас. Машина уже выехала.

– Хорошо.

Она отключила телефон и встала, еще раз поправив непослушную лямку.

– Мне надо идти. Приятно было побеседовать. Кстати, меня зовут Агнесса. Агнесса Семеновна.

Я кивнул ей:

– Мне тоже было приятно. Я Игорь. Игорь Павлович.

– До свидания. Может, еще увидимся.

Мы неловко расшаркались, для чего мне даже пришлось встать, и она вышла из кафе, грациозно покачивая бедрами. Сквозь мокрую витрину я увидел, как она уселась в подоспевшее такси, кокетливо махнув мне на прощание рукой.

Потом я еще с полчаса рылся в телефоне, разыскивая в Сети упоминания о профессоре политэкономии из Международного института глобальных финансовых стратегий Агнессе Семеновне, но не нашел ничего, кроме сайта института. Институт, вроде бы, действительно существовал. Впрочем, на его сайте, состоящем из единственной главной странички, размещалась лишь черно-белая фотография здания и прописанное двадцатым четвертым кеглем название учебного заведения. Больше ничего содержательного там не значилось.

В хостел я возвращался в глубокой задумчивости.

Глава двенадцатая

Со временем Крещатик начал меня утомлять. Количество бродячих героев Восточного фронта стало превышать все разумные пределы, они уже не всегда помещались даже на таком широком проспекте, стоя шумными группами по пять-семь человек и мешая проходу прочих, нормальных граждан.

Нелепые в своих маскировочных нарядах, увешанные фантастическими орденами и медалями, которые продавались тут же, с лотков, они целыми днями рассказывали друг другу небылицы о своих подвигах, отлично зная, что все они врут. Больше всего они напоминали дембелей советских времен – аксельбанты, яркие нашивки, значки, вышитые золотом идиотские девизы.

Но утомляли они не только своим внешним видом, сколько назойливостью – каждый из них подходил ко мне не менее трех раз за день, вежливо, но очень надсадно просил денег, смиренно выслушивал отрицательный ответ, после чего подходил следующий. Каждый день все повторялось с точностью до метра, фразы и секунды.

Еще все они продавали стрички – плетеные косички из желтой и голубой ленты по десять гривен за штуку. Я такие видел на миттельшнауцере Бандере. Каждый раз «ветераны» клялись мне, что эти стрички плетут бедные украинские дети на продажу, а деньги пойдут на закупку необходимого инвентаря для Восточного фронта. А потом садились на лавочку и тут же, при мне, начинали плести всю эту ерунду, используя огромные бобины из желтых и синих лент, сложенные у них под скамейками.

Хуже того: больше, чем денег, им хотелось общения со свежим человеком. Они обступали меня плотным полукругом и, дыша чесноком и перегаром, яростно выкрикивали актуальные лозунги о том, какое продажное на Украине правительство, и почему только благодаря им кровавый Путин еще не дошел до Киева. Отдельным предметом спора были подсчеты, чей добровольческий батальон, собранный из рецидивистов, больше поубивал москалей: «Донбасс», «Святой Марии», «Азов» или «Крым».

Такими же по-цыгански прилипчивыми были продавцы за десятками лотков на Крещатике. В числе прочего товара, ими предлагались книги, которые можно и не читать – в концентрированном виде содержание имеется на обложке: «Как жиды правят миром», «Как сделать мир без москалей», «Русские выродки и их друзья жиды», «Великая украинская нация» и тому подобная «литература», включая «Майн кампф» на всех возможных языках.

Коробейники изучали прохожих внимательными цепкими взглядами, безошибочно предлагая подходящий им товар. Мне они, не сговариваясь, советовали купить желто-синие нашивки или такой расцветки цветочки в петлицу, «а то больно вид у вас москальский, прилететь может от хлопцев по ошибке».

Я не сомневался, что большинство из этой публики были стукачами СБУ, поэтому разговаривал со всеми вежливо, но денег никогда не давал никому – стоит один раз дать, будут атаковать еще активнее.

Еще, конечно, изумляли кенотафы – разбросанные по всему центру Киева надгробия с фотографиями героев последней революции. Об эти кладбищенские атрибуты пешеходы спотыкались не только в районе Крещатика и площади Независимости, но также на детских площадках или, к примеру, на выходе со станции метро «Университет». Причем, исчезали эти фальшивые могилы так же внезапно, как и появлялись – по ночам.

Один такой кочующий кенотаф добавлял впечатлений посетителям бывшего Киевского института благородных девиц, сейчас – Международного центра культуры и искусств. В этом центре на Институтской улице почти ежедневно проводили мероприятия профсоюзы или партийные активисты, там же проходили концерты или праздники для детей, и к каждому такому мероприятию прямо перед монументальным входом в здание аккурат с раннего утра появлялся кенотаф – макет из булыжников могилы Владимира Мельничука, активиста Майдана, убитого снайперами коменданта Майдана Андрея Парубия.

Однажды я не выдержал и встал возле входа в центр с камерой, сделав для родной редакции репортаж о том, как некоторые из профсоюзных деятелей, спотыкаясь о груду булыжников, матерились сквозь зубы, а потом, разглядев надписи на преграде, испуганно умолкали – ведь за отрицание героизма участников переворота февраля 2014 года в Киеве можно легко угодить в застенки СБУ. Потом я узнал, что это была уже третья могила Мельниченко в Киеве: одна есть в так называемом пантеоне Небесной сотни на аллее Героев небесной сотни, одна, настоящая, на Афганском кладбище, и вот теперь в Киеве регулярно всплывает третья.

Могила перед входом – последнее, что нужно посетителям развлекательного заведения, но никто из киевлян не осмелился сказать мне об этом вслух. Напротив, узнав, что разговаривают с журналистом болгарского радио, некоторые мои респонденты с необыкновенным задором начинали говорить о том, что «Киеву нужно больше могил героев», «что имена героев должны быть написаны всюду», а «память о героях должна приумножаться». Это не было похоже на общение между людьми, это был какой-то праздник некрофилии, распродажа на рынке зомби или митинг на кладбище. Но мне не с кем было обсудить подобные детали.

Вообще, за месяц, проведенный в Киеве, я здорово соскучился по нормальному человеческому общению без ханжества, политиканства и тупой лжи. Разговоры о зраде и перемоге, ненавистных москалях, героях революции и прочем шлаке здорово измотали меня. Зато теперь даже требовательные звонки директора я воспринимал с радостью – как возможность поговорить о чем угодно, только не о Восточном фронте, кровавом Путине или продажном Порошенко. Директор, похоже, чувствовал эту мою потребность, потому что всегда находил пару минут для рассказов о том, как и чем живет редакция Федерального агентства новостей или хотя бы минуту для банальных разговоров о погоде в Питере. Услышав, что в Петербурге, как обычно, идет мокрый снег с дождем, небо привычно низкое и серое, а на дорогах – пробки, ремонт и гололед, я действительно успокаивался, как будто этот самый питерский лед приложили мне к горячечному лбу.

В этот четверг за нормальным человеческим общением я пошел в «Пузатую хату», выбрав типичное обеденное время, и не ошибся.

Я сразу увидел ее сидящей за угловым столиком среди декоративных плетеных изгородей. Она тоже увидела меня и весело помахала мне рукой:

– Привет, Игорь, идите ко мне, у меня, как всегда, свободно!

Я быстро собрал на подносе обед, оплатил его на кассе, как обычно, из осторожности наличными, и прошел к Олесе за столик.

Пока я расставлял свои тарелки на столе, она насмешливо разглядывала мой пакетик с выглядывающей оттуда видеокамерой, но я сделал вид, что не понимаю, куда она смотрит.

– Как идет юридическая работа со сложным клиентом? – светским тоном осведомилась бухгалтер Олеся, на этот раз не дожидаясь, когда я съем свой суп.

– Все непросто, – бормотал я с набитым ртом. – Но мы победим. Наша юридическая практика самая сильная в Восточном полушарии. А у вас больше никто из клиентов не отваливался?

– У нас отваливается весь Владимирский рынок, больше ста крупных клиентов, – уже без усмешки рассказывала она. – Похоже, его все-таки снесут, девелоперы решили вопрос с Кличко.

– Грустная история, – признал я. – И как вы дальше будете жить?

– Мы живем в стране, где после смерти говорят «отмучился», – заметила Олеся, со звяканье грохотом бросив приборы на пустую тарелку.

– Но у нас в конторе еще есть шансы помучаться, не все закрылись, – уже пободрее добавила она.

Я принялся за второе блюдо – изумительный плов с бараниной.

– Как они тут все вкусно делают, просто потрясающе, – не удержался я. – И ведь недорого совсем.

– У них поставщик – магазины «Сельпо». Все, что подходит к сроку годности, они сюда направляют. Поэтому недорого. Это же такая выгодная утилизация просрочки получается, – объяснила Олеся, с интересом наблюдая, как замерла моя вилка.

– Ну, ведь все равно вкусно, – упрямо заметил я и снова принялся за плов.

– А я ничего и не говорю плохого, я только про ценообразование уточнила, – ответила она.

Я закончил с изумительным пловом и осведомился у нее:

– А почему вы дома не едите? Или далеко от работы?

– Да нет, близко. Но неохота возиться. Дочка, семиклассница, обедает в гимназии, а папашка ее свинтил от нас еще в прошлом году, так что готовить особо не для кого, – разъяснила она мне свою жизненную диспозицию.

– Но, если вы вдруг захотите поужинать, я постараюсь, – добавила она, ухмыляясь. – Можно даже при свечах.

Я представил себе этот ужин на типичной советской кухне, и мне стало грустно.

– Давайте лучше я вас в ресторан приглашу, – сказал я вдруг.

– Ну, приглашайте, – тряхнула она с готовностью белокурыми кудрями. – Вам конкретное заведение посоветовать, или сами выберете?

– Посоветуйте, конечно. В ресторанах я у вас тут еще не бывал.

– Серьезно, не были? А кто три дня назад сидел в ресторане «Кобзарь» за уличным столиком с какой-то маленькой блондинкой и с очень грустной физиономией пил с ней водку из графина?

Я выпучил на нее глаза – эта женщина меня удивляла все больше и больше. Неужели она из СБУ? Я не стал ничего говорить вслух, просто молчал, мысленно считая до двадцати и надеясь, что этот морок сам как-нибудь рассосется.

На счете пятнадцать она расхохоталась в голос:.

– Не бойтесь, я ничего не скажу вашей жене про этот ваш прокол.

– Моя жена не запрещает мне пить водку, – с вызовом заметил я ей.

– Я тоже вообще ничего не запрещаю, – легко отозвалась она, кокетливо поправив себе прическу. – Я вообще за всеобщее согласие и мир во всем мире.

Я опять некоторое время смотрел на нее молча, осторожно подбирая очередную тему разговора. Ей-богу, я ее уже боялся – брякнешь что-нибудь, и опять невпопад, потому что она знает, как на самом деле.

– Да не волнуйтесь вы так, вовсе я за вами не слежу. Просто Киев очень маленький город, вы должны это учитывать в вашей сложной многопрофильной работе с разнообразными клиентами.

Она бросила взгляд на мой пакет с камерой и добавила:

– Кстати, у здания киевской администрации сейчас будут митинговать ларечники, которых местные власти выносят вперед ногами из Владимирского рынка. Без материальных компенсаций и предоставления других рабочих мест.

– Серьезно?

– Да, там все серьезно. Народу, кстати, очень много собирается идти. Все ждут, что Кличко к ним выйдет, решит проблему.

– А он не решит?

– Да ведь он уже все порешал с девелоперами, я же говорила. Земля уже продана инвесторам, это точно известно, я бумаги видела, так что митинги никак не помогут.

– Ну, тогда я пошел. А что насчет ресторана? Где и когда?

– Давайте здесь встретимся часов в шесть, а дальше я покажу.

– Договорились.

Она встала первой и быстро ушла, а я некоторое время смотрел ей вслед и думал о всяком разном. Потом вытряхнул из головы лишние мысли и отправился снимать митинг ларечников.

Заунывные крики «Кличко – выйди до людей!» помогли мне сориентироваться – протестная акция проходила напротив здания Киевской городской государственной администрации, на широком тротуаре Крещатика. Ларечников собралось немного, человек пятьдесят, но это были очень активные граждане. Женщины, как обычно, вели себя смелее мужчин. Они яростно выкрикивали проклятья условному Кличко, обратившись усталыми лицами к пыльным окнам ненавистной мэрии. Мужчины молча курили, стоя небольшими группами рядом.

Едва я достал камеру, ко мне повернулись сразу несколько продавщиц.

– Дайте, я скажу! – И в мою камеру начала говорить женщина средних лет в скромном китайском пуховике, вязаной шапочке и с пацифистским значком на этой самой шапочке:.

– На нас давят анонимы, сочиняют кляузы. Давят государственные службы, причем уже проиграны суды с ними, всё – нам конец. А земля интересна застройщикам – ведь площадка в центре города. Я двадцать два года работаю на этом рынке, и все это время власть его колбасит. Мы пришли, чтобы город нас услышал, чтоб землю не продали. Нас полторы тысячи человек. В такое тяжелое время для страны потерять работу – это просто невозможно представить.

Она говорила с видимым надрывом, иногда пряча лицо от камеры, но, в конце концов, не удержалась и расплакалась прямо перед объективом. Я опустил камеру, но ее сразу как прорвало:.

– Они там, наверху, знают, что никаких революций в Киеве больше не будет!. Вон, на Майдане люди снова стоят, но власть их не боится. И нас не боятся, потому что за нами нет американцев или мужиков с арматурой. За нами никого нет, кроме наших деток. Поэтому нас можно кинуть. А ведь мы раньше с рынка продукты тоннами отправляли на оба Майдана! Кличко на наших харчах пришел к власти. И вот как он нам отплатил, скотина…

Она, наконец, отошла от меня в сторону, и принялась там аккуратно промокать мокрое лицо платочком.

Тем временем на ступенях мэрии появились мужчины в хороших пальто. Они начали по очереди представляться и высказываться, я едва успевал записывать. «Украинское объединение патриотов – УКРОП», «Объединение «Самопомощь», Всеукраинское объединение «Батькивщина», Всеукраинское объединение «Свобода», «Демократический альянс», «Гражданская позиция», «Республика», «Сила людей», «Национальная демократическая партия Украины».

– Люди, которые сейчас сидят в КГА (Киевская горадминистрация. – Авт.), они думают, что они небожители. Мы хотим им напомнить, что два года назад в этом здании сидели люди, которые тоже думали, что они пришли навеки грабить нас и устанавливать свою власть. Нынешние тоже врут и воруют, они тоже дождутся революции, – энергично прокричал в микрофон один из спикеров, и его поддержали нестройными криками: «Смерть ворогам!».

Эта сцена показалась мне жалкой и смешной. Усталые рабочие люди стояли под серым мартовским небом, глядя на монументальное здание мэрии и выкрикивая снизу вверх свои жалкие, неубедительные проклятья.

Кто же знал, что уже через пару недель я увижу на этом месте классический украинский погром: до смерти напуганных чиновников, забитых до обездвиживания охранников и торжество отмороженных чубатых молодчиков…