Текст книги "Наш человек в Киеве"

Глава девятнадцатая

Ночью меня снова разбудил телефонный звонок. Звонил, естественно, директор.

– Ты спишь, что ли? – возмутился он.

– Уже нет, – объяснил я очевидное.

– В Оболонском районе Киева обстреляли наряд полиции, есть раненые, в соцсетях пишут, что чуть ли не вооруженное восстание там у вас. А ты спишь! – укорило меня начальство.

– Да не сплю я, встал, да. Еду уже.

Директор отключился не сразу, а начал мне вдруг рассказывать, что в редакции завели чудесную программу и специальный сервер FTP, куда теперь можно посылать большие видеофайлы прямо с телефона. Я вежливо слушал его, стоя на одной ноге в ванной, чтоб не намочить телефон, потом одной рукой почистил зубы, потом, кряхтя, оделся, а он все рассказывал, как это удобно, а, главное, безопасно, когда есть специальная программа.

– Файлы будут уходить к нам напрямую, у тебя ничего не остается. То есть тайная полиция тебя даже в работе на российское СМИ обвинить не сможет, понимаешь, да?

Я ничего не соображал спросонок, поэтому только кивал и соглашался со всеми мудрыми соображениями начальства до самого финала разговора, пока директор вдруг не спросил неожиданно проникновенным голосом:

– Палыч, а ты, вообще, как там? Нормально у тебя все?

– Нормально.

– Смотри, у тебя три месяца визовых ограничений только через пару недель заканчиваются, но, если чувствуешь, что начали по тебе работать, уезжай, мы не станем возражать. Безопасность превыше всего, понимаешь, да?

– Ладно, я подумаю.

– Давай, подумай. Аккуратней там, удачи, – Директор, наконец, отключил телефон, и я начал вчитываться на ноутбуке в сообщения местных новостных агентств:.

«Кровавая стрельба с полицией: Оболонский район оцеплен», «Кровь и стрельба на улице Родниковой, боевики атаковали полицию!», «Атака на полицейский участок, Киев в шоке!» и т. п.

Улица Родниковая, судя по карте, располагалась в часе езды от меня, на севере города. Я начал было вызывать такси, но там все время срывался звонок, и я на некоторое время сам поддался панике – вооруженное восстание, поэтому связь отключили, военное положение и все такое.

Но спустя минуту, перед тем, как захлопнуть крышку ноутбука, в обновленных новостях в поисковой машине я прочитал разочаровывающее: «Двух мужчин, которые открыли огонь по сотрудникам милиции в Оболонском районе Киева, задержали. Это оказались наркоманы, а оружие, которое они использовали, было не боевым, а травматическим».

Вот и закончилось вооруженное восстание. Хорошо, что я не успел вызвать такси.

На часах было шесть утра, и ложиться спать я не стал – не усну уже, только время зря потеряю.

Я снова умылся и, аккуратно уложив камеру в пакетик на случай интересных сюжетов, тихо выбрался из хостела, не потревожив Алену Григорьевну.

На улицах было еще темно и поэтому пусто. Я спокойно шел, вдыхая воздух весны и ничуть не опасаясь каких-то неожиданных нападений ни справа, ни слева, ни с тыла – потому что всюду вокруг было тихо, прозрачно и спокойно. Прошел не меньше двух километров по бульвару Шевченко, а потом по проспекту Перемоги, но ничуть не устал – настолько легким был вдыхаемый мной воздух, насколько умиротворяющей казалась обстановка вокруг. Я снова подумал, что не следует сосредотачиваться только на негативе, поскольку хорошо сделанный позитивный материал также даст трафик, ведь читатель не меньше меня устает от грязи и насилия. Я остановился, призадумавшись, какой именно позитив из Киева мог бы заинтересовать читателя Федерального агентства новостей.

Разумеется, именно в этот момент я услышал шум приближающегося автомобиля, скрип тормозов за спиной, а затем и команду:

– Стой! Документы!

Бежать от преследователей по широкой пустынной улице было бы неразумно, и я остановился, повернувшись к машине. В тусклом свете уличных фонарей и витрин я увидел джип камуфляжной окраски, на котором со всех сторон виднелись грозные надписи: «Смерть ворогам!», «Слава Украине!» и «С14».

Открылись двери, из машины бодро выпрыгнули трое молодых людей, также в камуфляже.

– Здравствуйте. Вы кто такой, почему тут ходите по ночам? – вежливо, но с какой-то приблатненной интонацией спросил меня молодой человек.

– Здравствуйте. Я от болгарского радио, «Авторевю» называется, – так же вежливо объяснил я, присматриваясь к собеседникам.

– А будьте так ласковы, покажите нам свое удостоверение, – попросил юноша и характерным узнаваемым жестом почесал себе шею. Я пригляделся и увидел знакомый шрам.

– Семен, а мы ведь этого хлопца уже принимали! Болгарское радио, помнишь, он тебе еще в ухо заехал? – услышал я веселый голос за спиной.

Сколько человек зашло мне за спину, я в полумраке не видел, но вариантов не оставалось – прижал пакет с камерой к груди, упал на асфальт и прокатился назад, попав точно под ноги насмешливому неприятелю. Тот неловко рухнул мне на спину плашмя, но не догадался удержать, а начал на мне барахтаться, неуклюже пытаясь встать. Я сбросил его толчком корпуса под ноги Семену, вскочил и что есть силы понесся в ближайшую подворотню с криком: «Помогите, грабят!». Орал я неосознанно, инстинктивно, но энергично и, как оказалось, правильно – захлопали окна и балконы квартир, заголосили местные обитатели: «Прекратите немедленно!», «Сейчас полицию вызовем!», «Отстаньте от человека, сволочи!». Впрочем, выходить и вступаться за меня охотников не нашлось.

Я пересек первый двор по диагонали, энергично петляя в полумраке среди горок, скамеек и песочниц детской площадки, потом выскочил на следующую улицу и, не сбавляя темпа, нырнул в следующий двор, продолжая надсадно орать про грабеж.

Назад я не оглядывался, но, судя по топоту за спиной, неонацисты не сильно отставали.

Я нырнул в третий двор. Чувствуя, что силы на исходе, выскочил на тихую зеленую улочку. Не сориентировавшись сразу в сумраке деревьев, я в итоге прибежал в тупик и теперь стоял возле высоких металлических ворот со стилизованной менорой на решетке.

– Ну что, тварина москальская, приплыл, сепарская морда? – К к о мне, уже не спеша, развязной походкой уличных гопников направлялись все трое моих преследователей. Семен шел впереди, демонстративно разминая кисти, как хирург перед операцией.

Терять мне было уже нечего, и я забарабанил по воротам кулаком свободной руки, выкрикивая банальное:

– Помогите! Грабят! Убивают!

До меня донеслось злорадное хихиканье Семена:

– По голове своей тупой жидовской постучи, гнида. Может, поумнеешь!

В голове у меня действительно что-то щелкнуло, и я, глядя на крашенную в небесно-синий цвет менору на решетке, завопил:

– Помогите, фашисты еврея убивают! Помогите, фашисты еврея убивают!

В этот момент я пропустил первый удар в корпус от Семена и впечатался всем телом в ворота, потом прилетело в голову, и я осел на асфальт. Третий, очень тяжелый удар от него прошел с ноги, и я попытался подняться с асфальта, чтобы иметь возможность уклоняться от следующих ударов.

Все трое стояли возле меня и неспешно, соблюдая очередность, лупили по мне, как по груше. Иногда, после особо мощного удара, я снова отлетал к воротам, и тогда раздавался звон, как от колокола.

Однако, в очередной раз улетая к воротам, я не впечатался в них, а пролетел дальше, растянувшись во дворе. Ворота открыла охрана, и теперь двое ночных охранников, в черной форме с яркими белыми нашивками на иврите, стояли рядом со мной, но смотрели они не на меня, а на моих украинских друзей. Те, еще в запале драки, шагнули было за мной вперед, во двор, но в утренней тишине звук передергиваемого затвора раздается очень явственно.

– Стоять. Шаг назад. Имеем приказ стрелять без предупреждения!

Охранники бросали фразы по очереди, звонкими от напряжения голосами, и я поверил, что они действительно будут стрелять из своих короткоствольных автоматов.

Семен, однако, не поверил и сделал еще один шаг вперед. Тогда один из охранников поднял автомат и сделал предупредительный выстрел, а второй точным коротким движением ударил Семена ботинком правой ноги в левое колено.

Раздался неприятный хруст, и Семен завертелся на здоровой ноге, скуля от боли.

– Мрази жидовские! Гореть вам, тварям! Будет вам как в Одессе, мрази!…

Второй охранник сделал шаг вперед, после чего остальные двое нациков отпрыгнули от него за линию ворот.

– Говно за собой подберите, – негромко сказал первый охранник, указав им на Семена.

Неонацисты послушно вернулись, подняли Семена на плечи и поволокли прочь. Тот скулил не переставая – похоже, колено ему сломали по-настоящему.

Ворота поехали обратно, глухо щелкнув фиксаторами. Охранники развернулись и пошли прочь по двору в сторону двухэтажного здания с баннером «Еврейское агентство Сохнут», не сказав мне ни слова.

– Э-э, а мне-то что делать, братья? – пробормотал я им вслед.

– Тамбовский волк тебе брат, москаль, – буркнул через плечо один из охранников.

– Здесь жди, пока они свалят. Потом нас позовешь, откроем ворота, – объяснил второй.

Я оглянулся, но не нашел в небольшом дворе даже намека на скамейку – стены и асфальт, правда, чисто убранный.

Тогда я сел прямо на асфальт, бережно положив рядом камеру в пакетике. Осматривать возможные повреждения камеры при охранниках я не рискнул – не родился еще на свет такой охранник, который положительно отнесется к оператору с камерой на вверенном ему объекте.

Из-за ворот с той стороны все еще доносился скулеж Семена и телефонные переговоры его соратников. С третьего раза они смогли объяснить своему водителю, где находятся, и теперь ждали машину. Они знали, что я сижу с той стороны ворот, но даже не смотрели в мою сторону.

Как же меня подмывало поднять камеру на плечо, подойти к воротам и побеседовать с нациками через решетку под видеозапись. Какой бы это был репортаж, какой саспенс, какой трафик для родной редакции! Но перспектива после этого получить пинок под зад от местных охранников была слишком очевидной, и я подавил несвоевременные мысли.

Через несколько минут к воротам подъехал камуфляжный джип националистов, Семена не без труда погрузили в машину, и нацики уехали, даже не обругав меня на прощание.

– Эй ты, москаль! Иди сюда, кофе попей. Потом домой пойдешь.

Распахнулась тяжелая металлическая дверь в здание, и в дверном проеме показался один из охранников. Стало светлее, и было видно, что это довольно пожилой, но крепкий рыжеволосый мужик.

Кряхтя и осторожно потирая отбитые конечности, я поднялся с асфальта и пошел к нему, благодарно улыбаясь.

– Спасибо.

– Пожалуйста, – он остался стоять в дверях, позволив мне протиснуться мимо него в небольшую прихожую. Там в закутке стоял стол, на котором закипал электрический чайник, и стоял поднос с чашками и корзиной печенья.

Второго охранника видно не было, наверное, пошел спать. Я присел на один из двух имевшихся стульев, Рыжий – на другой, отвечая хмурой гримасой на мою улыбку.

Он налил мне кипятка в белоснежную чашку.

– Кофе и сахар сам себе клади, я не знаю, как тебе нужно, – буркнул он.

Я бросил ложку растворимого кофе в чашку, помешал, отпил и, не дожидаясь затравки, сам начал разговор:

– А вот вчера погода была лучше, чем сегодня, не правда ли?

Рыжий налил себе кофе и после паузы ответил:

– Да куда уж лучше.

Он молча смотрел на меня в упор, помаргивая сонными глазами, и до меня дошло, что я разбудил их своими гулкими прилетами туловищем в железные ворота.

– Я хотел сказать вам большое спасибо за то, что вмешались. Они бы меня забили там совсем, наверное.

Рыжий фыркнул:

– Ты не думай, что мы тут за тебя переживали. Просто нам трупы в периметре объекта не нужны. Лишние хлопоты, проблемы. И так за выстрел придется объяснительные писать.

– А мне показалось, что вы националистов не очень любите, – осторожно заметил я, прикладываясь к чашке с кофе, чтобы не смотреть на собеседника в упор.

Охранник тоже взялся за свою чашку, сделал глоток и кивнул на мой пакет:

– У тебя в пакете видеокамера. Ты журналист, верно? Потом выложишь все это в Интернет, раззадоришь недоумков. А нам не нужны такие истории. Нам нужно, чтобы на объекте все спокойно было.

– Камера выключена, да и сломана уже, наверное, я еще не проверял, – объяснил я.

– Я этого не знаю.

Достав камеру из пакета, я положил на стол, осмотрел, пощелкал выключателями и рычажками. В целом все нормально – сломана была только бленда на объективе, но она особо и не нужна, а все остальное, как ни странно, выглядело не повреждённым и даже работало.

– Дорогая? – соизволил спросить охранник, с любопытством разглядывая мою технику.

– Не очень, примерно две с половиной тысячи долларов такая сейчас стоит.

Рыжий снова фыркнул:

– «Не очень»… Я за три тысячи долларов машину здесь себе купил. И за нее переживаю каждый день, дураков-то полно.

– Камера – это же инструмент для меня, а не роскошь. Она меня кормит. Чем лучше у тебя инструмент для работы, тем лучше он тебя кормит, – пояснил я. – Ну, вроде как автомат для тебя.

– Автомат у меня казенный. Мне его сдавать в оружейку после смены приходится. И садиться потом в машину. Вон она стоит, за воротами.

– А, так ты опасаешься, что эти могут встретить после смены? – дошло вдруг до меня.

– Это тоже вполне возможный вариант, – кивнул рыжей головой охранник.

– Странно все это, – признался я.

– Что тебе странно?

– Я еще не встречал в Киеве людей, которым нацики нравятся. Кроме самих нациков, разумеется.

– И что?

– Почему вы все их терпите? Столько людей, которых они раздражают. Давно бы уже решили вопрос.

– Меня они не трогают. Мне до них дела нет. Я не москаль.

– Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал: я не был коммунистом. Когда они хватали профсоюзных активистов, я молчал: я не был членом профсоюза. Когда они пришли за мной – – уже некому было заступиться за меня, – процитировал я по памяти.

– Разберемся как-нибудь, не переживай за нас. Тебе просто – наснимал тут всякого дерьма и удрал в свою Москву. А нам здесь жить. Кстати, они уехали, можешь уже идти.

Я тут же встал, уложил камеру в пакет и протянул рыжему руку на прощание.

– Извини меня, если что. Надеюсь, не доставил особых неприятностей.

Он тоже встал:

– Это мы узнаем позже, чего ты нам доставил, а чего нет.

Но руку пожал, глядя мне в глаза. Я вышел во двор и, пока шел по нему, автоматические ворота открылись сантиметров на двадцать и замерли.

Я постоял с минуту перед ними в недоумении, потом напрягся, обернулся и только тогда услышал едкий смех из-за двери:

– Ладно, не шугайся, выпускаю. Бывай, москаль. Удачи!

Ворота снова поехали, открывшись больше чем на метр, и я, помахав рыжему на прощание, вышел, внимательно оглядываясь по сторонам. Впрочем, вокруг было тихо и пустынно.

Я пошел пешком обратно в центр, но вскоре понял, что четыре километра для моих избитых конечностей вряд ли окажутся комфортными, поэтому вызвал такси.

Машина приехала через пять минут, и на вопрос «куда?» я назвал таксисту адрес привычной уже «Пузатой хаты» на Крещатике.

Через полчаса, спускаясь вниз по гранитным ступенькам в столовую, я с надеждой смотрел по сторонам, почему-то ожидая увидеть в одном из залов Олесю. Впрочем, на часах было только десять утра, а так рано моя знакомая блондинка обедать сюда не приходила.

В нижнем зале было совсем немного народа, и я с комфортом устроился в одиночестве на диванчике в углу, заказав традиционный европейский завтрак: яичницу с беконом и кофе. Пока готовили заказ, успел умыться в туалете заведения и осмотреть там себя перед зеркалом. Надо сказать, я оказался ловкой и живучей скотинякой – по крайней мере, на лице никаких особых следов избиения пока не наблюдалось, а шишки от ударов по голове были совсем незаметны.

Потом я вернулся к столу и принялся за свою яичницу. Но позавтракать в одиночестве не получилось.

– Это кто это у нас ест вредный холестерин на завтрак? – раздался рядом знакомый резкий голос.

Я, не поднимая головы, демонстративно медленно прожевал еще один кусок бекона и заметил в пространство:

– Что русскому хорошо, то немцу смерть.

Дина с размаху грохнулась на диван едва ли не мне не на колени. Я поискал взглядом нашего Отелло, оператора.

– Олексий ждет снаружи, он наказан, – спокойно отозвалась на немой вопрос Дина, прижимаясь ко мне всем телом. Она снова была в своей фирменной сине-белой куртке с логотипами DW, значит, едет на съемки.

Я почувствовал запах перегара и рефлекторно взглянул на настенные часы. Едва четверть одиннадцатого – как можно пить в такую рань?

– Хочешь быть мне родной матерью? – снова чутко отозвалась на немой упрек Дина. – Я взрослая женщина, имею право.

Я демонстративно пожал плечами и неспешно съел последний кусок яичницы.

– Куда собираетесь?

– Тебе, наверное, неинтересно будет. Спор хозяйствующих субъектов вокруг Национального медицинского университета имени Богомольца.

– А немцам-то это зачем? – искренне удивился я.

– А это не для немцев. Это я халтуру взяла, – туманно объяснила Дина, пристально глядя на мою чашку кофе.

– Хочешь?

– Давай. А то заказывать некогда, ехать через минуту.

Я подвинул к ней чашку и стал смотреть, как она пьет маленькими, аккуратными глоточками.

– Хочешь, поехали с нами. Сегодня в городе один хрен ничего не происходит, – предложила она, покончив с моим кофе.

Я подумал и согласился. В самом деле, не бродить же снова бесцельно по улицам с риском нарваться на нациков.

Машина Deutsche Welle доставила нас на бульвар Тараса Шевченко к зданию университета менее чем за пять минут – как оказалось, я сто раз проходил мимо него ранее и даже сегодня ночью. Из машины Дина с Олексием выскочили опрометью – пока мы ехали, успел позвонить заказчик и накидал еще кучу задач на весь день, так что им нужно было спешить, чтобы отработать их все.

Мне спешить было некуда, и, прежде чем зайти в университет, я неспешно побродил вокруг здания, подсняв заодно адресный план, фасад, яркую синюю табличку с названием заведения и огромный национальный флаг, воткнутый рядом. Дверь с парадного входа оказалась заперта.

Я сделал еще один оборот вокруг здания. Со стороны двора, кроме случайных прохожих, не было ни души, и я уже было подумал, что останусь без материала, когда ко мне сам подошел короткостриженый мужик в камуфляже, бродивший неподалеку. На груди у него висела медаль «За войсковую службу Украине» – насколько я помнил, это была настоящая боевая государственная награда, а не самопальные медальки, которые можно было купить за 100 гривен на Крещатике.

– Вы журналист?

Я кивнул, и он начал горячо, без наводящих вопросов с моей стороны, на хорошем русском языке рассказывать мне, зачем он сюда пришел:

– В администрации этого университета находятся люди, которые раньше были в «Партии регионов». Которые непосредственно занимались снабжением титушек. В этом институте были напечатаны пропуска, где Украина нарисована без Крыма. Понимаете, да? Они навязывают общественности мнение о том, что Крым – это не Украина. Еще здесь были выявлены хищения на 77 миллионов гривен. По каким причинам администрация этого вуза до сих пор находится на своих рабочих местах, мы не можем понять.

Я записал этот крик души на камеру, а когда опустил ее, мужик добавил:

– Тут, чтоб понятно было, зачищать все надо, как на Восточном фронте, артиллерией! Никакой пощады никому, тут нет мирных, тут все враги и сепары. Всех в расход!

Он пошел к парадному входу, а я за ним. Свидетелем нашей беседы был еще один человек, не старавшийся быть неприметным – он снимал меня на смартфон, пока я записывал стриженого мужика, а сейчас шел позади нас и снова писал меня на видео.

На этот раз у входа оказалось человек двадцать мужчин в камуфляже, столько же гражданских и полицейский патруль.

Перед массивной входной дверью стояло несколько частных охранников в черной форме. Они, с читаемыми на лицах страхом и ненавистью, смотрели на мужчин в камуфляже.

Я снова поднял камеру, собираясь фиксировать экшн, но драки не случилось – дверь вдруг распахнулась, из-за нее показалось бледное лицо, а затем и полкорпуса пожилого мужчины в деловом костюме.

– Все согласовано, пусть заходят, – сказал он охранникам, и те тут же расступились в стороны, освобождая проход.

Первыми зашли два десятка мужчин в камуфляже. Пока они заходили, я рассмотрел шевроны у них на рукавах – это были боевики батальона «Донбасс», известные в Киеве рейдеры.

Потом пошли какие-то гражданские активисты, и только потом – журналисты. Я зашел вместе с коллегами, и меня никто не пытался остановить. Мои документы тоже никого не интересовали.

Мы все поднялись на второй этаж и втиснулись в зал для заседаний или переговорную комнату. Там стоял огромный круглый стол, за которым по-хозяйски расселись боевики в камуфляже. Все остальные посетители встали плотным кольцом вокруг стола, после чего дверь закрыли, и началась беседа.

– Я с глубоким уважением отношусь к ветеранам АТО, – начал говорить седой мужчина в темно-синем классическом костюме, единственный из гражданских за этим столом.

Он сказал еще несколько фраз про любовь к Украине, пока его грубо не прервали:

– Почему не на мове разговариваешь? Сепар, что ли?

Седой поперхнулся и начал выдавливать из себя слова на украинском языке. Получалось плохо, видно было, что думает он на русском, мысленно составляет фразу, а потом пытается перевести ее на украинский. Впрочем, украинскими его слова тоже было трудно назвать – он просто искажал русские максимально необычным образом, так, чтобы они точно были непонятны русскоязычным.

Своего он добился – я, например, перестал его понимать, и, судя по переговорам боевиков, они – тоже.

– Хрен с ним, пусть говорит по-русски. Иначе не понять его вообще, – сказал один из них.

Я подсмотрел у стоящей рядом Дины в блокнотике имя и должность этого гражданского. «Проректор Национального медицинского университета им. Богомольца, доктор педагогических наук, заслуженный работник образования Украины, профессор кафедры медицинской и биологической физики Ярослав Цехмистер», – переписал я к себе в смартфон.

Проректор вдруг встал, неуклюже застыв в неудобной позе – встать прямо ему мешал стул, который некуда было отодвинуть. Вот в таком согбенном положении он и проговорил свою покаянную речь:

– Уважаемые господа. Я встану, чтобы сказать вам очень важное. Тем людям, что сейчас сидят за столом, – участникам боевых действий, ветеранам АТО, волонтерам, всем – администрация университета приносит глубокие извинения за позорную ситуацию, которая сложилась у нас в учреждении. Мы не будем сейчас обсуждать, знали мы об этом или не знали, а мы не знали, просто примите наши глубокие извинения.

Боевики заржали, некоторые захлопали в ладоши.

– «Собачье сердце» смотрел? Скажи, похоже? – прошептала мне Дина прямо в ухо.

Меня давно перестало удивлять это странное фрондерство Дины – она ведь видела и осознавала все очевидные болезни Украины после переворота, включая национализм, откровенное силовое давление на прессу и оппозицию. Но то, что она понимала, никогда не прорывалось в ее репортажах – ни разу я не видел у нее ни одного честного репортажа из Киева и, в конце концов, перестал их искать в Сети, чтобы лишний раз не расстраиваться.

Поэтому я просто кивнул ей и начал выбираться из толпы. Мне было неловко смотреть, как малограмотные тупые боевики издеваются над интеллигентным профессором.

В коридоре за дверью я увидел около десятка гражданских. Преподаватели университета стояли, сбившись в кучку, возле распахнутого окна, и негромко переговаривались, не сводя глаз с двери, из которой я вышел.

– Ну что там решили? – осмелилась спросить меня немолодая женщина в белом халате поверх делового костюма.

– Проректор принес извинения героям АТО, – ответил я громко, внимательно глядя на них.

– А что они? – нетерпеливо спросила та же женщина.

– А они пока думают, – ответил я ко всеобщему разочарованию и вышел.