Текст книги "Наш человек в Киеве"

Глава 2

День независимости Украины в этом году пришёлся на среду, и по случаю выходного дня я с утра натыкался только на закрытые отделения банков. Мне нужны были наличные, чтобы купить хороший штатив, который я присмотрел в комиссионке напротив своего нынешнего дома. Отличный, лёгкий и прочный титановый штатив известнейшей фирмы был выставлен там всего за тысячу двести гривен, раз в десять ниже реальной его стоимости. Не хотелось упускать такой шанс, но в комиссионке принимали только наличные гривны, которых у меня в таком количестве просто не было.

Я обошёл три отделения банка, пытаясь обменять доллары, и всюду натыкался на таблички «Вихідний день». В последнем банке, филиале российского Сбербанка, было открыто небольшое помещение с банкоматами, где ещё в небольшой будке за стеклом помещался охранник. Он мне заявил, что сегодня я доллары нигде не поменяю, кроме как у уличных менял.

– Но это рискованно сейчас. Раньше не кидали так, а сейчас среди них кидальщиков больше половины. Не осталось у людей никаких понятий о чести и совести, – огорчил он меня, но потом предложил разумное решение: – Так, а вы в той комиссионке сразу долларами заплатите, им-то какая разница, они только рады будут.

Я хлопнул себя по лбу, вернулся в комиссионку, и продавец, мутный тип с бегающими глазками, легко согласился принять от меня 40 долларов в уплату за фирменный штатив. Он выдал мне не только чехол к штативу, но и фирменную сумку для камеры – в подарок. Зато он не выдал мне чека и было ясно, почему – прибыль от сделки он положит себе в карман, а не хозяину.

Вооружённый новым фирменным штативом и уложив камеру в новенький чехол вместо пакетика, я отправился на Крещатик – после вчерашней репетиции сегодня был обещан полноценный парад с явлением президента страны, Петра Порошенко, а также топовых министров и политиков.

Я с трудом продрался сквозь плотные массы гуляющего народа к площади Независимости, но на саму площадь мне пройти не удалось – за оцепление пускали только по особым приглашениям.

– Предъявите аккредитацию администрации президента, тогда мы вас с удовольствием пропустим, – сообщил мне неожиданно улыбчивый офицер, руководивший заградительной ленточкой переносных ворот оцепления.

Пришлось тупо стоять за спинами тысяч горожан, выстроившихся непреодолимой стеной вдоль оцепления на протяжении всего Крещатика и площади Независимости. Но простоял я там недолго – в шаге от меня начала формироваться колонна каких-то очередных ветеранов, и я самым непринуждённым образом вдруг оказался внутри неё. Освоившись в толпе военнослужащих, увешанных с ног до головы медалями и орденами, я достал камеру и укрепил её на своём фирменном титановом штативе.

Через несколько минут мы окончательно построились в колонну по восемь и спокойно прошли сквозь заградительную ленточку, которую улыбчивый офицер с готовностью для нас откинул, не спросив президентской аккредитации ни у кого из нескольких сотен мрачных мужиков в камуфляже.

И я его понимал – настроения в этой колонне царили совсем недобрые. Горячо обсуждали последние новости из Крыма, где спецслужбы России задержали диверсионную группу военных разведчиков ВСУ. Диверсанты, судя по изъятому и продемонстрированному по телеканалам оборудованию, готовили серию взрывов на курортах полуострова. Сообщалось, что при задержании погибло двое сотрудников ФСБ.

Никто из окружающих меня суровых мужиков не выказывал сомнений в обнародованной версии. Но всех возмущало, что атака на крымские курорты позорно провалилась задержанием непосредственных участников.

– Что двух кацапов завалили, це доброе дело. Но что потом сдались без боя, это позор!

– Как дураки через Перекоп пошли, напрямую! А надо было под водой, водолазами! И с моря ватникам на пляжи мин накидать как следует.

– Облажались, как обычно всё у нас. Ракетами надо было долбить!

Делясь друг с другом методами диверсионной войны против курортников и мирных жителей Крыма, ветераны дошли дружной колонной до оцепления трибун, но вот туда их уже не пустила плотная цепь вооружённых сотрудников президентской охраны.

– Это что, президенту впадлу на ветеранов Восточного фронта глянуть?

– Боится нас Петрушка, и правильно делает!

– За «Иловайский котёл» не ответил ещё, сволочь, а уже ветеранами брезгует.

Злоба кипела на лицах этих людей, и моя камера пришлась тут очень кстати. Ещё с момента построения они вдруг сами, без подсказок, решили, что я прикомандированный к ним начальством журналист, поэтому никаких вопросов мне не задавали, а я благоразумно ничего не спрашивал.

Хотя мы стояли довольно далеко от трибуны, где выступал президент Порошенко, ветер доносил до нас обрывки его речи.

– Украинцы, этнические русские, крымские татары и другие этносы – все прочно стоят на позициях украинского патриотизма. Бок о бок защищают наше государство с оружием в руках… Наши международные партнёры с этого парада получат сигнал, что Украина способна сама себя защитить…

Я расставил ножки своего блестящего фирменного штатива и повернул камеру к Порошенко. В ответ, конечно, получил ожидаемую реакцию:

– Что ты этого дурня снимаешь?! Ты нас сними! Мы правду скажем, не то что этот балабол.

Я с готовностью развернул камеру к спикеру – немолодому мужчине в камуфляже натовского образца. Кепка у него тоже была натовской, и даже погоны с немецкими ромбами, ну чистый бундесвер.

Впрочем, увидев наведённую на него камеру, поклонник бундесвера заметно стушевался, проговорив свой спич намного мягче, чем грозил.

– Порошенко красиво говорит. Вот на это народ Украины повёлся. А нужно делами доказывать. А какие у него дела? Дела у него мутные. Так и передайте своим телезрителям, – выпалил он мне нечто невнятное, заметно покраснев.

– Что-то вы путано рассказываете, не годится нашим зрителям это, – честно сказал я ему.

– А давай я скажу, – хлопнул меня по плечу лысый ветеран и, когда я развернул к нему камеру, действительно сказал хорошо.

–Все говорят – вот парад, он призван показать мощь и силу Украины. А что, у нас есть победы? У нас есть только поражения. Иловайск, Дебальцево, Донецкий аэропорт. А кто ответил за эти поражения? У нас что, поменялось военное руководство? У нас начальник генштаба остался тот же. Когда поставили в 2014 году сторожа Гелетея[7]7
  Гелетей, Валерий Викторович, младший контролёр ВС СССР, потом начальник Управления государственной охраны Украины.


[Закрыть], мы ещё тогда говорили, что из сторожа никогда не будет хорошего министра. И сейчас министр у нас кто? Бывший командующий внутренних войск[8]8
  Степан Полторак.


[Закрыть]. Какое у него образование, на что он был заточен? На разгон массовых демонстраций, на борьбу внутри страны. Допустил такие поражения и до сих пор сидит на своей должности! – удивился офицер.

Тут всех остальных как прорвало. Они стали подходить ко мне сначала по очереди, а потом все сразу, толкаясь плечами, перекрикивая друг друга, принялись рассказывать, что они думают о власти, вещающей для них в ста метрах отсюда с высокой трибуны.

– У нас в принципе на Украине всё через задницу происходит почему-то. Президент устроил главой национального банка Гонтареву. А по итогам 2015 года она признана худшим банкиром мира!

– Достаточно посмотреть карту, которая была в 2014 году, и что мы видим сейчас в зоне АТО. Мы прекрасно видим наши «победы» и нашу якобы замечательную технику, которая защищает нашу независимость двадцать пять лет.

– Порошенко предал Украину, он же до сих пор зарабатывает в России, а нам говорит, что нужно воевать с русскими.

– Сколько можно слушать этих врунов? Почти три года Майдану, а всё стало только хуже. Нужен новый Майдан, нужно скинуть эту антинародную власть.

Я только записывал видео, но больше ни слова не говорил этим людям. Мне были одинаково омерзительны как они, так и власть, которую они сейчас поносили.

Когда эти вояки стреляли по мирным жителям Донбасса, они не жаловались на враньё, которым щедро снабжали миссию ОБСЕ в зоне конфликта. Они сносили реактивной артиллерией целые микрорайоны, вся вина жителей которых была в том, что те не хотели переходить с популярного здесь русского языка на какой-то вздорный диалект, суржик, который придумали себе украинские националисты, чтобы хоть чем-то отличаться от русских. А ведь реактивная артиллерия в принципе бьёт только по площадям и не может работать точечно. Поэтому, чтобы убить горстку восставших антифашистов, эти вояки сносили улицу за улицей – им так было безопасней потом туда заходить и наводить свои порядки.

Ну, а про Петра Порошенко и говорить было нечего – избранный на волне обещаний привнести в страну мир и достаток, он устроил бойню в русскоязычных регионах страны, позволил тайной полиции и отрядам неонацистов физически расправляться с оппозицией, а всех остальных жителей страны вверг в невиданную ранее нищету, когда людям приходилось в буквальном смысле выбирать между обедом и коммунальными платежами.

Было бы замечательно, если бы сейчас оба этих ненавидимых мной клана атаковали друг друга, а я бы снял это на видео. Но, судя по настрою боевиков вокруг меня, они умели работать только языками.

Парад закончился неожиданно для меня – внезапно толпа вокруг понесла меня так мощно и быстро, что я даже не думал сопротивляться. Донесло меня аж до станции «Крещатик», и, поглазев с минуту на её вестибюль, я решил действительно прокатиться на метро, развеяться.

Докатился я до станции «Левобережная», где вышел и снова попал в людской водоворот, правда пожиже, чем был на Крещатике. Этот жидкий водоворот, тем не менее, донёс меня до Русановской набережной, выбросив прямо под огромным баннером «Забег в вышиванках! Только для настоящих патриотов!».

– Вы пресса? – спросила меня симпатичная девушка, разглядев камеру и штатив в чехлах у меня за спиной.

– Точно, – признался я.

– Ну, что же вы опаздываете? – укорила она меня. – Все уже побежали.

– А куда?

– Вон туда, вдоль набережной, где выложена флажками трасса. Вы успеете, если прямо сейчас побежите, они все небыстро бегут, главное ведь – участие, а не победа, – обрадовала меня она.

Бежать я, конечно, не стал, но пошёл в указанном направлении максимально быстро. Даже пешком я быстро догнал этих бегунов: два десятка пожилых бюджетников, давно перешедших с бега на осторожный экономный шаг, и столько же школьников, больше не бегущих, а дурачащихся. Все участники забега действительно были в вышиванках, но когда через несколько минут мы дошлидобежали до финиша, и я расставил камеру, чтобы снять финал, то снял заодно и процесс сдачи казённых вышиванок обратно организаторам, улыбчивым длинноногим девушкам, тоже облачённым в вышиванки.

– Это не надо снимать, – скомандовал мне озабоченный худощавый гражданин в костюме-тройке, несмотря на жару.

Мне было всё равно – что мне было нужно, я уже и так снял, поэтому я послушно отвернул камеру, но вопрос задал:

– А есть хоть один участник в своей вышиванке?

Озабоченный гражданин посмотрел на меня ещё более озабоченно:

– А вы с какого канала?

– С канала Грибоедова, – ответил я ему дерзко, но он не обиделся, а засмеялся.

– Москаль, что ли? Вот чудо, я думал, вас давно всех выперли с Украины.

– Я последний из москалей.

Он снова засмеялся и протянул мне тонкую руку:

– Константин. Организатор инвент-мероприятий. Хохол.

– Игорь. Оператор революций и переворотов. Москаль, – откликнулся я в тон ему, аккуратно пожимая протянутую руку.

Мы постояли с минуту, глядя, как девушки аккуратно складывают вышиванки в пакеты, а затем укладывают их в коробки и относят в багажник пикапа, обклеенного со всех сторон баннерами «Организуем праздники и вечеринки! От 2000 гривен! Привлекаем звёзд эстрады! Патриотам – скидки до 50 %!».

– А как вы определяете, что клиент патриот? Он должен быть в вышиванке или ещё нужно будет предъявить чуб? – спросил я, в упор разглядывая Константина. Дорогой костюм из тонкой шерсти сидел на нём как влитой, это был явно индивидуальный пошив.

Константин проследил за погрузкой последней коробки, помахал рукой отъезжающим девушкам:

– До завтра. Я своим ходом!

Затем повернулся ко мне, перехватил мой взгляд:

– Костюм дорогой, да, обошёлся мне в 1200 долларов. Как же хочется надеть джинсы и футболку! Но тогда при заказе мероприятия клиенты сразу предлагают вдвое меньше против установленной цены.

– Так вы же провели уже мероприятие? – удивился я.

– Провёл, ага. И вон, смотрите, подъезжает заказчик. Изобразите интервью со мной, что ли. Может, прибавит к счёту за активность прессы. Все ваши коллеги уже разбежались.

Я засуетился, настраивая ножки штатива и выставляя камеру, но, когда к нам подошёл толстенький лысый мужичок, тоже в хорошем костюме, Константин уже разглагольствовал для меня на украинском языке. Я делал умное лицо и кивал ему в паузах.

– На наш забіг у вишиванках сьогодні прийшла величезна кількість патріотично налаштованих киян. Цього року охочізмо гливзяти участь в забігах на трьох дистанціях – 500 м (від 10 до 15 років), 5 км (від 14 років) і 10 км (від 16 років). Справжніки ї вськ і патріоти показали свою гарячу любов до нашої країни і щиру ненависть до російським окупантам.

Лысый толстяк благоразумно подошёл сзади, чтобы не ломать мне кадр. Встал там, замерев и даже не дыша, испытующе вглядываясь в бликующий на солнце экран камеры. Когда Константин договорил, толстяк шумно вздохнул и одобрительно заявил нам на чистом русском языке:

– Замечательно сказали, Константин. Очень патриотичная речь получилась. Всё верно сказано.

Я повернулся к нему:

– Может, вы тоже скажете пару слов?

– Ну, если нужно, давайте, – как бы нехотя согласился он.

Он говорил минут двадцать, на привычной для местных чиновников дикой смеси русского и суржика – что-то про важные патриотические задачи спортивного департамента мэрии Киева и ещё какую-то подобную ересь, а успокоился, только когда я прямо сказал ему, что аккумуляторы сядут через пару минут. Это, кстати, было правдой.

– Вы с какого канала, молодой человек? – спросил он потом, с уважением разглядывая мой фирменный титановый штатив.

Константин бросил на меня тревожный взгляд, но я не стал шутить и портить ему бизнес:

– Я стрингер, работаю на несколько национальных каналов: «Первый», «Пятый», «1+1». Они покупают у меня видео.

– Отлично! Надеюсь, там разместят этот материал без сокращений.

Я развёл руками и посмотрел в небеса – дескать, решают-то там, посмотрим.

Затем толстяк достал из внутреннего кармана пиджака два конверта, повозился с ними, что-то там докладывая и перекладывая, и, наконец, вручил один из конвертов Константину, а второй вернул себе в карман.

– Там вся сумма, как договаривались, плюс двадцать процентов сверху. За патриотизм, так сказать, – сказал он, глупо хихикнув, но Константин ответил с серьёзным лицом:

– Слава Украине!

– Слава Украине! – отозвались мы с толстяком хором, встав по стойке смирно.

Когда толстяк вернулся в свой лимузин и уехал, Константин ожидаемо предложил:

– Ну что, отметим премиальные?

– Отчего не отметить, – согласился я, и мы пешком направились куда-то в глубину жилых массивов Русановки, где, по информации Константина, располагался какой-то особо выдающийся ресторан.

– …Вот запретили фейк-ньюс, а лучше бы фейк-бюстс запретили, – разговорился Константин, когда мы уже сидели за столиком, пили пиво и разглядывали сидящих за столиком напротив фигуристых барышень в неприлично коротких топиках и юбках.

– Да вроде нормальные девушки, – вступился я за них, но Константин криво ухмыльнулся и разочаровал меня:

– Из нормального у них только инстинкты. Всё остальное – ненормальное, искусственное. Я же знаю, приходится работать и с таким контингентом.

– В смысле – их заказывают на праздники?

– В смысле – их заказывают на мероприятия. Например, в октябре у меня уже расписано мероприятие с ними, политическое, между прочим, – на последних словах он доверительно понизил голос.

– Неужели забег в вышиванках топлес?

– Нет, там будет круче. Но насчёт топлес ты угадал. Могу позвонить, когда будем знать точную дату и время.

Я ненадолго задумался, но потом решил рискнуть и дал ему номер своей местной сим-карты. Мне он показался хоть и циничным, но честным и понятным профессионалом. Такому незачем сотрудничать с тайной политической полицией или, тем более, стучать на недостаточно патриотичных граждан нацикам. Если, конечно, за это не заплатят хорошие премиальные.

– Вот ты хоть знаешь, какой мы сегодня праздник отмечаем? – вдруг вернулся с темы про девушек к политике он.

– День независимости Украины, вестимо. 24 августа 1991 года Верховная Рада Украинской ССР приняла Акт провозглашения независимости Украины, – отозвался я не без труда, ибо мы допивали уже по четвёртой кружке.

– А от кого мы в итоге стали независимы? Ну, скажи мне, от кого? – горько скривил он тонкие губы.

Мне эта тема осточертела ещё лет двадцать назад. В какой бы бывшей республике Советского Союза я не бывал, любая застольная беседа с журналистом из России после второго-третьего стакана приводила к этому обсуждению – зачем мы отделились, зачем мы развалили великую империю, ведь цена этого развала – миллионы жизней и судеб, уничтоженных ради призрачных, надуманных, эфемерных и якобы общечеловеческих ценностей, которые на самом деле имеют ценность только тогда, когда ты действительно контролируешь свою страну. А когда её контролируют присланные из Вашингтона или Брюсселя комиссары, ты получаешь гражданскую войну, нищету и постоянное публичное унижение.

– А сколько у тебя в Москве зарабатывают такие профессионалы, как я? – вдруг озаботился земными проблемами Константин.

Я вспомнил нескольких своих знакомых операторов, которые сменили наскучившую редакцию на работу в режиме фриланс. Некоторые из них действительно за пару лет доросли от съёмок свадеб и мелких провинциальных праздников к организации мероприятий на уровне региона, стали зарабатывать 10–20 килобаксов в месяц, обросли жирком и связями и даже не всегда отвечали на мои звонки, если речь не шла о запланированной встрече. Но куда большее число таких коллег, уйдя на фриланс, опустилось в заработках ниже низшего предела, спились, потеряли уважение коллег и превратились в маргиналов от профессии.

Я попробовал рассказать про это Константину, но из моей искренней и подробной речи он услышал только про возможность заработать 10–20 тысяч долларов в месяц. Про возможные неудачи он услышать не захотел.

– Короче, решено, переезжаю в Москву. Двадцать тысяч долларов в месяц – это то, чего я давно заслуживаю. Среди этого сраного свидомого курятника мой потолок всегда будет тысяча баксов, как ни крути. А ведь я достоин большего! Ты хоть знаешь, кто сделал знаменитый «Праздник белокурых викингов» на съезде «Правого сектора» в 2015 году? Я! Один всё придумал и организовал, а потом про него год рассказывали по телевизору с восторгом все твои коллеги. А знаешь, сколько мне в итоге заплатили «правосеки» за это? Пятьсот долларов за всё! Скоты. Ублюдки. Фашисты!

Мы допивали по седьмой кружке, и я понял, что нам уже достаточно, поэтому позвал официанта закрыть счёт. На время расплаты Константин технично ушёл в туалет, но я был к этому готов. Константин был понятный мне типаж, «экономный эффективный менеджер», который всегда уходит в условный туалет, когда приходит время платить по реальным счетам.

Наличных гривен у меня по-прежнему не было, но официанты в ресторане с удовольствием взяли в уплату счета мои тридцать долларов вместо обязательных по закону гривен, да ещё принесли нам потом на двоих роскошный десерт в качестве подарка от заведения.

Я сладкое в принципе не ем, поэтому весь десерт без особых уговоров съел Константин, когда вернулся из туалета.

Глава 3

Явившись в Киев в свою вторую командировку, я снял уже не комнату в хостеле, а квартиру. Так, во-первых, получалось даже дешевле, а во-вторых, лично для меня спокойнее – по многим причинам.

Я хотел бы навестить хозяйку своего первого здесь хостела, Алёну Григорьевну, и, возможно, ещё раз помочь ей с оплатой лечения, но также понимал, что такой визит может навлечь для неё ещё больше неприятностей. Да и жестокое обвинение со стороны её дочки до сих пор звенело у меня в ушах: «Во всём виноваты москали!»

Цены на аренду в Киеве продолжали падать вместе с экономикой, и мне удалось снять неплохую однокомнатную квартиру на Пушкинской улице, на втором этаже восьмиэтажного сталинского дома, всего за 20 тысяч гривен в месяц вместе с коммунальными платежами. Для центра Киева это было отличное предложение, что несколько раз подчеркнул хозяин квартиры, одинокий пенсионер Георгий Степанович Макаренко, живущий по этому случаю на даче.

Советский инженер, всю жизнь отработавший на каких-то закрытых предприятиях военно-промышленного комплекса Украины, он боготворил Советский Союз и пользовался любым поводом, чтобы поговорить со мной о преимуществах социализма с человеческим лицом перед нынешним нечеловеческим капитализмом. Подозреваю, одной из причин, по которой он назначил мне оплату еженедельно и наличными, был именно повод приходить и говорить обо всем этом лично.

Он приходил с утра, как правило, по выходным, в субботу или воскресенье, потому что ещё подрабатывал охранником в соседнем супермаркете, деликатно звонил мне снизу по телефону, а не в домофон, чтобы дать время прибраться, но мне, как правило, нечего было прибирать, и я сразу отвечал ему: «Заходите, Георгий Степанович».

Георгий Степанович знал, что я прибыл из России, но при этом был почему-то уверен, что я политический эмигрант, который прибыл сюда спасаться от жестокого Путина и его ещё более жестоких подручных.

Он садился на продавленное кожаное кресло на кухне, возле окна, где, похоже, привык сидеть всю свою жизнь, вежливо спрашивал у меня разрешения закурить, потом открывал окно нараспашку и, деликатно выдувая туда дым, начинал свой извечный спор.

– У меня в супермаркете мужики рассказывают, по всей стране уже началось.

– Что началось? – вежливо переспрашивал я.

– Они называют это «восстановлением советского металлолома». Представляешь, в Киевской области, не в Донбассе каком-нибудь затюканном, а тут, под Киевом, люди купили старый советский электровоз, ещё вагонов штук пять, прошлись по линии электропередачи своей бригадой, всё, короче, восстановили, и пустили по линии свою, народную электричку. И сейчас успешно возят народ из пригорода в Киев по старым ценам, по три гривны с рыла.

– Советское – значит шампанское! – отвечал ему я, просто чтобы немного подразнить.

Верить в эту странную историю было бы неразумно, я даже не выспрашивал деталей, пустая трата времени, репортаж не получится однозначно. Обязательно при проверке выяснится, что это все было не в Киевской области, а в Одесской, и не электровоз, а колесо обозрения, и не отремонтировали, а доломали…

– Эх, не понимаешь ты, диссидент сраный, современной геополитики. Ты хоть представляешь, каково это – запустить старый электровоз, которому уже лет сорок как минимум? А ведь работает! Знаешь, почему работает? Потому что советский!

– Эдак, случайно, у вас на Украине и Советский Союз восстановят – вслед за электровозами и линиями электропередачи.

– И хорошо сразу всем будет, наступит всеобщее счастье! – вскрикивал Георгий Степанович, размашисто жестикулируя и становясь удивительно похожим на Владимира Ленина – тоже лысоватый, с бородкой клинышком, разве что чуть выше и потолще оригинала.

– Этот старый электровоз спустя сорок лет пользу народу приносит! Ты хоть понимаешь, сколько в нем силы было спроектировано? И так во всём, что от Советского Союза осталось: столько ресурсов ещё не использовано на благо всего народа, а не отдельных олигархов.

– В Советском Союзе государственной идеологией был интернационализм. А у вас сейчас, извините, русским морду бьют только за то, что они русские. Не получится, Георгий Степанович, восстановить советскую империю, ваши же нацики будут против. Сожрали ваш травоядный Союз националисты, пора бы это признать. А всё потому, что в Союзе слишком много насчёт мира во всем мире трещали, расслабили народ, отвык он за свои интересы бороться.

– Советский Союз был, конечно, мирной страной, но кидать гранаты детей учили со школы, – замечал на это Георгий Степанович, и мы завершали дискуссию стаканчиком чего-нибудь крепкого – пиво и вино он не признавал.

Иногда мы с ним смотрели телевизор – информационные программы или политические ток-шоу. Когда в кадре однажды появился министр иностранных дел Украины Павел Климкин и заявил, что украинская сторона должна поставить вопрос введения визового режима с Российской Федерацией, советский инженер Георгий Макаренко в бешенстве кинул в экран тапок.

– Какие ещё визы с Россией, совсем уже ополоумели!

Интересно, что инженера тогда поддержали в кадре. За столом студии появился ведущий, который необычайно едко и даже зло начал комментировал предложение Климкина, причём на русском языке.

– Смело они там ведут себя, совсем не боятся, – удивился я.

– Так это ж «Интер», они такие безбашенные всегда были, против фашистов прямо выступают, – сообщил мне Георгий Степанович. – Но только недолго им осталось. Все знают, что 4 сентября, в это воскресенье, их всех сожгут вместе с редакцией. Нацики об этом давно заявили и показывали, как готовятся – шины подвозят на Щусева, палатки там расставляют, канистры с бензином завозят…

– Как это: «все знают, что их фашисты сожгут»? – опешил я. – Ладно, власти, им понятно, что всё пофиг, но сами журналисты что же, жить совсем не хотят?

– Да мне самому это удивительно, – признал инженер. – То ли бесстрашные, то ли идиоты. А может, им пообещали что-то. Деньги, например. Хотя зачем покойникам деньги?

Этот разговор случился у нас в субботу, а рано утром в воскресенье я уже ехал на такси на север города, в Подольский район, подгоняемый истериками в соцсетях и СМИ. Там уверяли, что атака на «Интер» началась.

Таксист тоже был в курсе, куда мы едем, и категорически отказался подъезжать к самому офису, авангардной когда-то коробке из стекла и бетона, обнесённой забором по периметру.

– В самом деле поджигать будете? – с какой-то странной интонацией спросил на прощание таксист, встав на перекрёстке метров за сто до огромных синих букв IHТЕР на бетонном фасаде.

– Я только снимаю. Поджигать будут другие. Слава Украине! – отозвался я, с интересом разглядывая его.

– Героям слава, – буркнул он и отвернулся от меня, даже не посмотрев на деньги, которые я положил на торпеду.

Я захлопнул дверь, и он тут же отъехал прочь, сердито взвизгнув шинами.

Я прошёл по пустому тротуару метров сто вдоль глухого забора. Я так и не понял, где там был вход в редакцию телеканала, и как раз в поисках тупо озирался по сторонам, когда из-за моей спины вдруг с громким рёвом выехал армейский грузовик, небрежно объехав меня прямо на тротуаре. Там он замер передо мной, салютуя мне в лицо мерзким солярным выхлопом, а из тентованного кузова на тротуарную плитку вдруг посыпались солдаты в старой, ещё советской форме.

Я с изумлением смотрел на галифе и кирзовые сапоги совсем молодых солдат, явно срочников.

– Построились! Равняйсь! Смирно! Слава Украине!

– Героям слава!

– Рассредоточились цепью! Вольно!

Солдаты послушно встали цепью вдоль глухого забора. Я поднял камеру на плечо, и они все тут же повернулись ко мне мрачными вытянутыми лицами.

– Ты кто такой? Отставить съёмку! Кругом, марш! – услышал я гневный бас совсем рядом.

На меня, стоя возле кабины грузовика, отрывистыми командами гавкал невысокий, но коренастый майор.

Я повернулся к нему вместе с работающей камерой, и он вспылил:

– По-русски, значит, не понимаешь? Сейчас поймёшь по-другому!

Я настолько обалдел от упоминания русского в положительном контексте, что сам опустил камеру.

– Я независимый журналист, я не работаю на нациков, – сказал я ему вежливо.

– Говорить ты можешь что угодно. А снимать тут я тебе не дам. В пресс-службу обращайся, там подадут.

– Тогда просто расскажите мне, что тут сейчас происходит?

– А то ты не знаешь.

– Вы действительно сейчас будете защищать русский канал от патриотов?

– Я сейчас буду восстанавливать конституционный порядок, – медленно произнёс он, играя желваками на широких, тщательно выбритых скулах.

– Вы в Чечне воевали? – догадался я.

– Служил. Я много где служил, – поправил он меня.

– А почему армейскую пехоту в столицу вытащили? Нацгвардия и полиция не желают наводить конституционный порядок? Получается, вы за всех отдуваетесь?

– Много говоришь, – буркнул он, но уже совсем миролюбиво.

– А где сами нацики-то? Я когда сюда ехал, думал, тут уже сто тысяч погромщиков собралось. А не вижу ни одного.

– Вон там, за углом, во дворе, у них база, – он показал широкой ладонью, где именно.

Действительно, за углом соседнего дома над забором виднелись разноцветные тенты палаток.

– У них там даже полевая кухня есть, туалеты с душем, спутниковая связь, – заметил он с возмущением.

– С удобствами устроились, твари, – кивнул ему я, окончательно раскрывшись.

Он посмотрел мне прямо в глаза. Я ответил на этот взгляд.

– Много говоришь, – повторил он, покачав седой, коротко стриженной головой.

Я пожал плечами и пошёл в сторону лагеря нациков.

– Будь здоров, – уже совсем примирительно бросил он мне в спину.

Дворик с палатками оказался проходным, но на тротуаре в проходе перед ним стояли дорожные боны, правда, без воды. Я отодвинул один из них ногой и прошёл дальше.

– Стой, кто идёт! – тут же раздался звонкий окрик.

Навстречу мне вышел высокий юный штурмовик в новенькой чёрной форме, точной копией эсэсовской, той самой, от Хьюго Босс. Чтобы ни у кого не оставалось сомнений, на рукаве у него красовалась повязка со знаменитым эсэсовским волчьим крюком.

«Эстетика Третьего рейха в провинциальных неонацистских недогосударствах», – придумал я название своей будущей диссертации, но вслух сказал другое:

– Будь здоров, хлопец. Где тут у вас главные? Я журналист, хочу интервью записать.

– Все интервью и съёмки по предварительной записи, даже Рейтер и Дойче Велле за неделю записываются. А вы откуда? – спросил он, снисходительно глядя на меня сверху вниз.

– Польское радио «Авторевю», – я показал цветную ламинированную карточку со своей фотографией.

– Польское? Ну, не знаю, – отозвался он задумчиво, оглядываясь по сторонам как бы в поисках совета. – Вы там в Польше много себе позволяете, ложь про Бандеру распространяете, – добавил он через паузу, разглядывая меня уже с плохо скрываемой неприязнью.

– Почему же ложь? – вдруг, сам от себя не ожидая, завёлся я. – Было же такое, пришли к нам в Польшу, убили кучу мирных, детей даже пытали…

– Было это или не было, мы не знаем. Да и если было, давно уже забыть пора, – сказал он мне жёстко, встав на пути и расправив плечи. – Не будет вам никакого интервью, даже не пытайтесь. И уходите отсюда.