Текст книги "Наш человек в Киеве"

– Да, верно, началось с них, – неожиданно признал он очевидное. – Мы должны разъяснить общественности важность грузового транзита, объяснить, что блокировки недопустимы. Ну, а к тем, кто не понимает слов, нужно проявить политическую волю, и навести порядок. Активисты могут стоять с плакатами рядом с дорогой, но перекрывать дорогу они не имеют права, – ответил он мне на украинском языке, едва заметно ухмыляясь, как хорошему знакомому. Еще один разоблачил во мне москаля.

– То есть вы предполагаете, что полиция осмелится разблокировать дороги?

– И полиция, и СБУ, они вместе решат проблему.

Он ушел в здание, а я остался стоять на месте, совершенно ошарашенный невиданной отвагой министра, осмелившегося угрожать «правосекам» полицией. Но потом до меня дошло – то, что он сказал мне, было сказано сугубо для российской аудитории, это было сказано только мне, очевидному москалю. А вот то, что он говорил до этого, будет транслироваться как внутри страны, так и на Европу.

Пока я стоял там, размышляя, ко мне подошел водитель Юрий вместе со своим приятелем.

– Слушай, брат, я там тебе наговорил разного про активистов, ты удали это, пожалуйста.

– И то, что я наговорил, тоже удали, вот прям сейчас, у меня на глазах, – добавил второй, нехорошо похрустывая пальцами, сжатыми в кулак.

– Не могу уже я ничего удалить, – соврал я, глядя на них в упор максимально честными глазами. – Это современная камера, она сразу видео в редакцию передает, по Интернету.

– Твою же мать, а! Напридумали ведь всякой срани! – огорчился доверчивый Юра, а второй водитель, не поверив, потребовал:

– А ну, покажи!

Я откинул крышку с экраном и показал ему на множество рычажков, переключателей и даже диодов, красиво моргающих вразнобой.

– Вот, видишь, все уже ушло в редакцию.

– Вижу, – тупо кивнул второй, и они оба ушли, сгибаясь под тяжестью свалившейся на них печали.

Я тоже не стал оставаться, а быстрым шагом отправился на поиски кафе с вай-фаем. Было бы очень обидно, если бы смелые речи отважных водителей и не менее отважных чиновников так и остались бы не оцененными нашей аудиторией.

Вечером я одним глазом посмотрел репортаж DW об этой акции у них на сайте.

«Во вторник, 26 февраля, сотни водителей грузовиков собрались возле здания министерства транспорта в Киеве, чтобы выразить свой протест против односторонних действий России. Напомним, Россия беспричинно остановила движение украинских грузовиков по своей территории. Это грубейшее нарушение международных договоров – – процедур Всемирной торговой организации и двустороннего межправительственного соглашения в отношении автомобильных перевозок. Министр инфраструктуры Украины Андрей Пивоварский в интервью DW заявил, что Украина – цивилизованная европейская держава, которая ведет себя в соответствии с нормами международного права, которые запрещают блокирование грузоперевозок без законных оснований. Увы, этого нельзя сказать про соседа Украины, Россию, агрессивные действия которой не в первый раз вызывают справедливое возмущение международной общественности».

Глава десятая

Остались сутки до того счастливого момента, когда мне должны были перечислить из родной редакции вожделенный гонорар и суточные. Но это время надо было как-то пережить. Как назло, Алена Григорьевна внезапно прекратила свои акты кормления меня топлеными сливками, а прямо попросить ее мне было неловко. Просить женщину кормить себя сливками – в этом было что-то интимное, а к этому я был точно не готов.

Тем временем денег у меня осталось ровно пять гривен, и на это можно было купить лишь кофе без сахара в уличном кофейном автомате.

Именно это я и сделал – купил себе кофе в уличном автомате, затолкав туда последнюю купюру, и потом пил этот кофе аккуратными глотками, мрачно оглядывая грязные от лежалого снега окрестности Крещатика.

– Эй, хлопец, хочешь заработать двести гривен за два часа непыльной работы?

Это мне всерьез предложил невзрачный худощавый мужик в куртке с логотипом «5.10».

– Массовка нужна? – догадался я.

– Ага, – легко согласился он.

– Когда?

– Через два часа на Майдане, возле стелы. Деньги после акции лично у меня получишь.

– Хорошо. Только у меня никаких документов нет, – предупредил его я.

– А никаких документов и не нужно, просто сам явиться не забудь. Тебя как зовут?

– Игорь, – честно ответил я.

– Записано, Игорь, – действительно черканул он что-то в блокнотике. – Я – Олег. До встречи в четырнадцать ноль-ноль на Майдане.

Мужик ушел вниз по Крещатику, цепко приглядываясь к прохожим, а я уже намного веселее допивал свой горький кофе без сахара.

На эту акцию я, поразмыслив, камеру решил не брать. И так оставалась ненулевая вероятность, что меня опознают и разоблачат как кремлевского, порошенковского, американского или японского агента.

Я пришел к знакомой стеле дисциплинированно, за пять минут до начала. Там уже стояли два десятка человек, причем меня они приняли за организатора и стали хором спрашивать, полагается ли доплата за плакаты или скандирование лозунгов.

– Никакой доплаты, все в равных условиях, – сказал я им строго и это, кстати, оказалось правдой.

К четырнадцати часам пешком пришел Олег, груженный плакатами и флагами. Он построил всех собравшихся на площади людей и раздал протестные аксессуары каждому второму. Мне ни плаката, ни даже флажка не досталось.

Без камеры на публичной акции находиться было крайне непривычно. Оказалось, что без камеры мне просто нечем себя занять.

Когда, наконец, на площадь заявился Пашинский, потрещать с трибуны свои популистские лозунги, толпа уже составила человек сто, и Олег, поглядывая на две телегруппы, явившиеся на шум, расставлял людей максимально просторно, чтобы изобразить заполненную площадь.

Получалось, конечно, неважно – то есть, опять получался типичный украинский театр. Ну, или цирк. Ну, или Грэм Грин, «Комедианты». Порошенко, конечно, до Дювалье немного не дотягивает, зато его штурмовики вполне себе удачно скопировали повадки тонтон-макутов.

Неожиданно ко мне подошел оператор с камерой киевского телеканала. Камера у него уже была включена.

– Что можете сказать по поводу этой акции? Зачем вы пришли?

Закрывать лицо или прикидываться глухонемым было поздно, пришлось действительно отвечать:.

– Каждый раз, когда вы хлопаете в ладоши, в Африке умирает один ребенок. Вы можете это понять, наконец?! Может, вы уже прекратите хлопать в ладоши? Ради этих несчастных маленьких африканских детей!

Оператор, представительный усатый мужчина в длинном кожаном плаще, вытаращил на меня свои обалдевшие глаза.

– Пан активист, спасибо, конечно, за Африку. Но что вы можете сказать по поводу этой акции? – повторил он упавшим голосом, испуганно озираясь.

– Моя жизнь покатилась по наклонной с того момента, когда я в начальной школе не отступил на четыре клеточки вниз от домашнего задания. Стоит только отступить от правил – и все, мир рушится. Понятно вам это? Всегда отступайте на четыре клеточки вниз от домашнего задания! Не повторяйте моей ошибки!

Усатый оператор молча отвалил в сторону, даже не поблагодарив. Я выдохнул.

Эта акция в итоге оказалась точной копией того, что я снимал уже в Киеве много раз, за исключением конфликтов с националистами. Их в этот раз не было, поэтому, как я понял, не было и спортсменов– – охранников в качестве силовой поддержки.

– Дай телефон, у нас часто акции сейчас проходят, буду тебя брать, ты реально представительный чувак, – сказал мне Олег по окончании мероприятия, вручая заработанные мною двести гривен.

– Да я уезжаю завтра, – соврал я, просто не понимая, как я могу дать свой личный телефон такому мутному типу. – Но в любом случае огромное тебе спасибо, очень выручил.

– Ладно, бывай, – снова легко согласился он и пошел с пачкой денег к остальным, нетерпеливо переминающимся неподалеку громадянам.

А я отправился в хостел, а потом, уже с камерой в пакетике, поторопился к стадиону «Динамо» – там, судя по огромному количеству анонсов в местной прессе, ожидалось представление поинтересней. Нацики собирались задать жару полиции и прочим силовикам, устроив натуральный факельный марш, как фашисты в свое время делали в Берлине.

На обед я, увы, не успевал в любом случае, хотя мой желудок от голода уже даже не урчал, а жалобно скулил.

Акция нациков из добровольческого батальона «Азов» оказалась оформленной на отлично, чувствовалась рука истинно арийского всеевропейского режиссера. Например, у «Азова» работали свои операторы. Это были исключительно белокурые бестии, все, как на подбор, рослые блондинки моложе тридцати лет, звонкими голосами раздающие команды объектам съемки. Где-нибудь в Европе подобное шоу устроить сейчас невозможно, насмерть заклюют левые или те же мигранты, но вот же вам, смотрите, Украина – страна возможностей.

То ли я пришел раньше, то ли националисты кого-то дожидались, но собирались они долго, не менее часа. На акцию явилась вся местная пресса, соизволила явиться и Дина. Я видел, как в толпе мелькала ее сине-белая курточка, но подходить не стал, не хотелось выглядеть назойливым.

Что характерно, полиции или национальных гвардейцев на месте не было вообще – молодчики могли бы при желании забить на месте меня или кого угодно, и им никто бы не помешал. Они и сами это чувствовали, с надменным превосходством глядя на случайных прохожих или местных журналистов. Впрочем, перед иностранными камерами юные неонацисты все же заискивали – я слышал, как Дина гаркнула на одного из сотников, чтобы он заставил своих людей полностью развернуть плакаты к ее оператору, и тот беспрекословно послушался.

Весь этот час ожидания я неспешно бродил среди готовых к построению молодых людей, вглядывался в их лица, вслушивался в разговоры, снимал короткие планы, но не решался поговорить ни с одним из них. Я просто не понимал, о чем их можно спрашивать. Не станешь же спрашивать у крокодилов -, почему, дескать, вы нападаете на людей. Кроме того, крокодилы могут в процессе разговора запросто напасть и на тебя.

Но директор был настойчив в своих требованиях сделать полноценное интервью с каким-нибудь отъявленным неонацистом, и я честно пытался найти подходящую жертву.

В итоге я вспомнил об известном способе получения комментариев – когда чужая камера начинала работать с каким-нибудь интересным персонажем, я скромно подключался сбоку. Это, конечно, вызывало ненависть съемочной группы, но в ходе работы они уже не могли на меня ругаться, не испортив интервью, а когда я видел, что интервью заканчивается, отходил в сторонку сам. Единственный минус такого способа добычи комментариев – вопросы задают другие люди, ты только слушаешь ответы. Но это было, кстати, и надежнее – обычно мои вопросы ставят респондентов в тупик или вызывают агрессию.

Таким нехитрым способом мне удалось записать комментарий лидера этих националистических гопников, Андрея Билецкого. С виду приличный молодой человек, он потряс меня тем, что говорил на хорошем русском языке, демонстрировал богатый словарный запас, делал правильные ударения и очень грамотно строил фразы. Как эту образованность и интеллигентность можно было сочетать с пещерным национализмом, я не понимал. Кстати, именно тонтон-макуты Билецкого регулярно избивали коммуниста Андрея, а также ветеранов Второй мировой войны, глубоко пожилых мужчин и женщин, воевавших в сороковые годы прошлого столетия с немецкими фашистами.

Билецкий горячо говорил собравшимся журналистам о своем соратнике, каком-то не известном мне доселе Станиславе Краснове с позывным «Гонта», которого внезапно задержало коварное СБУ за незаконное хранение оружия.

– Нашего соратника Гонту сейчас избивают в застенках СБУ, абсурдно обвиняют в работе на Кремль. Станислава Краснова держат под арестом по сфабрикованному обвинению! Какое еще «незаконное хранение оружия», если он воевал на Восточном фронте с русской нечистью? – задавался злободневным вопросом Билецкий.

Действительно, обвинять неонациста в незаконном хранении оружия на Украине было бы очень необычно. На Украине вот уже несколько лет орудовали целые батальоны штурмовиков, вооруженные не только стрелковым оружием, но и минометами, БТР и даже тяжелой артиллерией. Что за оружие должен был незаконно хранить конкретный неонацист, чтобы СБУ так возбудилось – атомную бомбу, что ли? Но этот вопрос я, конечно, задавать не стал, а через минуту первая колонна, состоящая из самых рослых и авторитетных националистов, двинулась по проспекту, движение на котором загодя заботливо перекрыла полиция.

Они шли молчаливой грозной колонной по шесть-десять человек в ряд. На многих были фирменные темно-синие куртки с эмблемами «Азова», остальные – в камуфляже.

Я забежал вперед и стал снимать проходящих мимо меня нациков. Некоторые, к моему удивлению, нацепили на морды балаклавы или высоко подняли капюшоны, другие, завидев мою камеру, отворачивали или закрывали руками лица. Значит, все ж таки была какая-то сила на Украине, которую они боялись.

Под привычные уже речёвки «Украина – превыше всего!» и «Слава нации!», под которые многие активисты с восторгом вскидывали руки в узнаваемом нацистском приветствии, мы прошли через центр города. Прохожие глазели на шествие достаточно равнодушно, торопливо шмыгая по тротуарам.

Я встал на крыльце какого-то общественного заведения, снимая проход колонны.

– Я смотрю, болгарскому радио интересна любая движуха в Киеве? – услышал я рядом насмешливый голос Дины.

– Ну, интересно же, – начал зачем-то оправдываться я.

Она в два прыжка забралась ко мне на тесное крыльцо, встала рядом. От ее волос пахло какими-то знакомыми духами.

– Слава Украине! Героям слава!

– Что тут может быть интересного? – со странной интонацией спросила меня Дина. – Ты посмотри на их лица. Это же дебилы.

Мы стояли с ней на этом крыльце, почти соприкасаясь телами, и смотрели, как в центре Европы по перекрытому регулировщиками проспекту идут с неонацистскими эмблемами и криками практически школьники, совсем молодые парни и девчата.

– Э-э, возрождается национальное самосознание. Не без перегибов, но правительство держит ситуацию под контролем, – пробормотал я Дине в ответ.

– Один народ, одна страна, один вождь! – донеслось вдруг с проспекта. Молодчики зажгли файеры, взорвали несколько петард, снова заорали про единство нации и страны.

– Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer! Это же нацисты, это штурмовики Рема, ты разве не видишь?! – взвилась она вдруг с какой-то преувеличенной экзальтацией, толкнув меня плечом несколько раз, и мне вдруг пришло в голову, что она алкоголичка. Не духами от нее пахло, а джином.

– Водки выпьем? – предложил ей я, сам удивляясь этой идее. Последние двести гривен коту под хвост.

Глаза у нее разом вспыхнули:

– Конечно, пошли, тут совсем рядом отличное место.

Место, действительно, оказалось рядом, через сотню метров. Эти сто метров мы буквально пробежали, как будто за нами гнались штурмовики.

В двух шагах от тротуара, на небольшой деревянной площадке, приподнятой на метр от асфальта, стояли массивные металлические столики и кресла. Стоило нам туда подняться и присесть за столик, как появился взъерошенный сонный официант, принял заказ и с тревогой покосился на шествие рядом.

– Может, пройдете во внутрь? – предложил он, показав рукой на пустой зал.

– Нет, не беспокойся, нам и тут нормально. Неси уже заказ, – сказала ему Дина, он ушел и почти сразу вернулся с графинчиком водки, пакетом сока и двумя стаканами.

– Мы это осилим? – уточнил я у Дины, разливая водку по стаканам. – Еще догонять же этих орлов придется.

– Успеем, у меня машина, – ответила она. – Ну, за знакомство! – она чокнулась с моим стаканом, не дожидаясь, когда я подниму его со стола, после чего выпила свою водку залпом.

Я долил себе в водку немного сока и неторопливо цедил коктейль, глядя на до сих идущую внизу длинную колонну националистов. В хвосте этой колонны шли совсем уже юные последователи Гитлера и Бандеры, откровенный гитлерюгенд.

– Школьников с уроков сняли, что ли? Так здесь можно, это легально все у вас теперь? – спросил я у Дины.

– Думаешь, найдется такой школьный директор в Киеве, который возмутится? – она быстро захмелела, горько скривила личико и хлопнула пустым стаканом по столу. – Давай, не тяни, разливай уже, москаль, через пять минут поедем.

Пока я разливал остатки водки, она позвонила водителю, сообщив, где мы находимся.

Мы снова выпили и замолчали. Нацики прошли, на улицах восстановился прежний порядок, поехали машины и автобусы, потом по тротуару пробежали вслед колонне какие-то опоздавшие активисты, а потом на и тротуарах восстановилась нормальная, мирная жизнь – появились мамаши с колясками, влюбленные парочки, неторопливые пенсионеры.

Ветер катал по тротуару закопченный картонный цилиндр от файера, да к скамейке прилипла черно-красная тряпица с трезубцем – больше ничего не напоминало о мороке, что прошел тут только что торжественным маршем.

– С тобой хорошо молчать, – вдруг призналась мне Дина.

Я посмотрел на нее с удивлением. Не особо я и молчал с ней, как мне показалось.

К нам подъехал Ford с логотипом DW. Я крикнул в зал официанту: «Счет!», но Дина махнула рукой:

– Все давно известно, двести гривен это здесь стоит.

Она бросила эти две сотни на стол, прижав стаканом, но я вдруг, сам от себя не ожидая, тоже вытащил свои недавно заработанные гривны и вручил ей со словами:

– Гусары денег не берут.

– Ладно, – легко согласилась она, укладывая мои двести гривен к себе в сумочку.

Мы сели в машину, и всю дорогу до Шевченковского суда, где должно было закончиться шествие, я думал о том, почему я такой идиот. Ведь таким пошлым образом пропал не только мой ужин, пропал также еще и завтрак, на который я тоже в целом рассчитывал.

Рядом со мной на заднем сиденье молчал, обнимая камеру и думая о своем, хмурый Олексий. У него, кстати, как я слышал, тоже урчало в желудке.

По приезде на место, однако, я тут же забыл о спазмах в желудках – у входа в здание кипело настоящее рукопашное сражение. Два десятка судебных приставов пытались удержать крыльцо, обороняя его от сотни крепких мужчин в камуфляже.

Я вытащил камеру, пробиваясь поближе к передовой.

Приставы довольно удачно встали плотной стенкой, заблокировав и без того мощные дубовые двери, и поначалу казалось, что эта о защита несокрушима. Но затем нацики применили тактику, которая доказала свою эффективность еще на Майдане, – они жестко цеплялись за одного из силовиков, буквально выдергивая его из шеренги, после чего прямо на глазах у товарищей начинали яростно избивать.

Если кто-то из приставов пытался помочь сослуживцу, его также начинали жестко бить, оттаскивая в сторону. Если смелых не находилось, нападающие просто выдергивали следующую жертву, забивая людей в форме до полного обездвиживания.

Я, не скрываясь, снимал происходящий беспредел, но никого моя камера не пугала и не возмущала. Больше того, меня вежливо обходили стороной, и если мне и прилетали удары, то только случайные.

В конце концов, поредевшие ряды судебных приставов дрогнули, они внезапно, возможно, по команде, отступили от дверей и гурьбой побежали искать спасения в здании суда.

Толпа взревела от восторга и кинулась следом. Я не успел отскочить в сторону, и меня понесло людским водоворотом сначала по лестнице вверх, а затем внесло в и без того забитый зал суда.

В зале, к моему удивлению, действительно шел судебный процесс – слушалось дело того самого Гонты-Краснова, обвинявшегося в незаконном хранении оружия.

Судья, молодая женщина лет тридцати в черной мантии, с сине-желтой лентой на шее, нагрудным знаком и прочими атрибутами судейской власти, с трудом перекрикивала публику. Подсудимого я не видел – клетка с ним была плотно окружена уже не приставами, а вооруженными автоматами людьми в черной униформе и масках на лицах. К этим силовикам националисты пока не совались, но я не сомневался, что, если поступит команда, они сметут и этот кордон.

Во всяком случае, в зале нацики вели себя весьма развязно, грязно оскорбляя судью и её родственников. После наиболее непристойных выкриков она с серьезным лицом звенела в колокольчик. Это действие вызывало бурный восторг публики, после чего судью оскорбляли еще более вычурно.

Кроме меня, в зал смогли пробиться и другие операторы – я заметил Олексия, а также парочку камер национальных украинских телеканалов.

Пока я оглядывался, судья произнесла несколько слов, и зал внезапно взревел. К клетке рванули все, кто находился рядом. Насколько я услышал, судья отказала Краснову в освобождении под залог, и его явно собирались отбивать силой.

Я выбрал точку поудобнее, забравшись с ногами на скамью, но ожидаемой эпической битвы дерьма с дерьмом так и не снял. Автоматчики в черном вывели Краснова из клетки в наручниках и за двойной шеренгой таких же вооруженных черных фигур увели куда-то в дальние от нас двери суда. Атаковать черные фигуры неонацисты не рискнули, оставшись гудеть большой злобной толпой в зале. Я услышал их комментарии, и до меня вдруг дошел сюжет главного внутреннего конфликта Украины.

– Сбушников трогать нельзя, понимаешь?

– Сволочи они. Кремлевские агенты, каты.

– Да отбили бы Гонту, был бы приказ!

– Арсен приказа не давал, ждем.

Я развесил уши, сел на опустевшую скамью, со скучным видом ковыряясь в настройках камеры. Если я правильно понимал диалоги, боевики говорили о конфликте между СБУ, напрямую подчинявшейся президенту страны, и националистами «Азова», неформальным лидером которых считался министр МВД Арсен Аваков.

Пока я размышлял об этой удивительной для европейской страны коллизии, некоторые из боевиков стали нехорошо присматриваться к оставшимся в зале журналистам. Я быстро встал и вышел из зала, не дожидаясь лишних вопросов.

Я редко возвращался в хостел засветло, но в этот день гулять мне было негде и не на что. Голодный и злой, я шел по весеннему солнечному Киеву, невольно принюхиваясь к манящим запахам еды со столиков открытых кафетериев. Уже добравшись до Бессарабской площади, я увидел Бандеру – знакомую рыжую дворнягу и теперь, при солнечном свете, смог, наконец, как следует ее рассмотреть.

Это оказался заросший грязной рыжей шерстью миттельшнауцер, точнее, какая-то его помесь, с необычайно добродушной мордой и очень умными глазами. Собака лежала, положив бородатую морду на асфальт, возле входа в отделение банка «Приват». Рядом с мордой асфальте стояла жестяная банка, привязанная к собачьей шее желто-голубой ленточкой. Еще несколько таких же ленточек были вплетены в кудряшки на спине дворняги. К истертой до полного обесцвечивания жестяной банке была приклеена бумажка с коротким текстом на русском языке.

Я наклонился поближе и прочитал:

«Помогите! Меня превратили в собаку!».

В банке у дворняги виднелась не только мелочь, из отверстия сверху еще торчала, как минимум, пара банкнот в пять гривен. Рыжая вздорная скотиняка сегодня оказалась богаче, чем я.

Я протянул к ней руку, всего лишь потрепать за шею, но добродушная рыжая морда тут же превратилась в злобное оскаленное чудовище. Бандера приподнялась на лапах, будто изготавливаясь к прыжку, а потом и в самом деле прыгнула мне на грудь, цапнув зубами удостоверение болгарского радио «Авторевю», болтающееся у меня на шее. Впрочем, шнурок от бейджа оказался прочным и, повисев на нем с минуту, вредная скотиняка покинула поле битвы, разжав челюсти и стыдливо метнувшись в переулок. Под моими ногами на асфальте остались лежать несколько монеток.

– Много она у вас украла? – услышал я заинтересованный голос за спиной.

– Да нет, обошлось, – отозвался я, разглядывая собеседника.

Передо мной стоял зоолог Степан Гопала, впервые сам проявивший ко мне интерес.

Господин профессор был облачен в потертый, но чистый двубортный серый костюм, отутюженный серый же плащ, а на ногах у него красовались тщательно вычищенные серые туфли. С обувью, правда, было не все в порядке – носки туфель оказались безнадежно истрепаны за долгие годы использования, и никакой крем, даже густо намазанный, не мог замаскировать это очевидное свидетельство бедности профессора института Шмальгаузена.

– Это не обычное canis lupus familiaris, это практически разумное существо. И стратегия его поведения не ограничивается банальным попрошайничеством, как вы могли бы опрометчиво подумать, – торжественно сообщил мне профессор, как сообщают о великом научном открытии.

Я вежливо замер с осторожной улыбкой на лице, ожидая продолжения лекции, но господин зоолог вдруг потерял ко мне интерес, резко развернулся и направился в тот же переулок, куда только что удрала Бандера.

– На Майдане бомжи про нее уже легенды слагают, – крикнул я вслед светлому плащу. – Демоном называют, боятся очень.

Профессор обернулся на секунду:

– Правильно называют, – и окончательно скрылся за углом.

Вечером, попивая пустой чай в своей комнате, я прочесал весь немецкий Интернет в поисках репортажа DW и таки нашел его. Шествие нациков по Киеву там было описано в очень скупых и осторожных выражениях:.

«Представители украинских патриотических движений прошли по Киеву, призывая бороться с российской агрессией», «Группы молодежи выразили свое отношение к аресту активиста Революции Достоинства», «Акция протеста против произвола спецслужб Украины».

При этом кадров, где нацики вскидывали руки в нацистском приветствии или орали ксенофобские лозунги, не было вообще. Из зала суда приводился лишь стендап Дины, где она проговорила на неплохом немецком буквально следующее:

– Продолжается процесс возрождения национального самосознания украинских граждан, замороженный в ходе долгих лет притеснений украинцев в Советском Союзе. Как отмечают наблюдатели, правительство держит ситуацию под контролем, не допуская правонарушений со стороны правых активистов. Примером должной реакции властей может являться сегодняшний суд над одним из радикальных активистов, Станиславом Красновым, которого подозревают в организации провокаций в интересах России. Заметим, что доля таких активистов совсем невелика, поэтому они не могут каким-либо образом влиять на ситуацию в стране, где сейчас возрождается демократия, ранее грубо попранная тоталитарным режимом пророссийского президента Януковича.