Текст книги "Былицы-2"

– Павлина Куприяновна, я такого к себе не потерплю неуважения?! – взвизгнула дама.

– И что сделаешь? –Не могла угомониться и Галина Будимировна, по столу кулаком в сердцах стукнув, – назад домой попрешь? Ты думаешь, раз мы из деревни, значит–деревенщины бестолковые, не отличим городской навоз от сельского? Знаешь, почему вас с места того погнали, что вы сюда подались? Да, небось, заварили кашу там: наделали долгов, пакостей с напастями на бедные головы доверчивых людей – вот и пришлось бежать пятки об лоб сверкаючи. А тут нам сказки сказываете про благородство неземное. Тот, кто работать желает честно – тот всегда себе занятие отыщет, и не надо за старостой бегать упрашивать. Спасибо скажите, что приютили в Вечканово; жить где есть. А положение в обществе не манерами да пустыми словами зарабатываются, а трудом великим через уважение к земле, куда жить пожаловали. – Перевела дух Галина, платок на голове поправляя, что от праведного гнева съехал на бок, – а лучший советвам, господа, езжайте-ка в город большой: там народу много – прохиндеев мелких не так заметно. А то завтра Вече собирается, и решат уважаемые жители выгнать вас взашей за бесцельность и вредность пребывания в Вечканово.

Ничего и в третий раз не сказала староста, только поднялись подруги разом и молча покинули избу с женщиной, приумолкнувшей за столом пустым.

***

Галина Будимировна молча шла, только головой качала и зубами поскрипывала от возмущения…

Хотели было-таки дойти до дома того, где жили люди бедой отмеченные, да глянули в небо, которое свинцовыми тучами покрылось, грозясь разродиться ураганом сильным, и поняли, что не дойдут. Вдруг, опять их кто-то окликнул. На сей раз мужчина приятной наружности, зазывая в дом, наличниками дивными украшенный, зайти.

– Павлина Купряновна, здравствуйте, соблаговолите заглянуть для одного дела важного, – почтительно кланяясь, просил мужик.

Что ж не зайти, раз важное, да и погода нашептывала переждать бурю под крышей.

Заглянули в ладный дом, который не только снаружи, внутри еще краше оказался: с большой любовью и умением мебель расписная со шкафами-кроватями расставлена, стол большой тяжелый мастерски сделанный посреди светелки. Одним словом, сказка-загляденье!

– Красиво как! Чувствуется удалая мужская рука во всем, – восхищалась Галина Будимировна, головой крутя, рассматривая и дверцы орнаментные в березовых сережках, и стулья точеные в дубовых листочках. – Ох, и выдумка у хозяина!

Раскраснелся мужик мастеровой Алексей Лопата от приятных слов.

– Слушаю вас внимательно, – однако ж молвила серьезно староста.

– Тут вот какие дела: жалуются на сына нашего Внислава в школе сельской, – и погладил по большой голове рядом сидевшего мальчика, что по-телячьи на отца довольно уставился, хрумкая морковкой. – Говорят, воспитан плохо: не слушается, перечит, перебивает учителей. А вот мы дома с Клавдией такого не замечаем за ним. Примерный, добрый сынок растет, правда? – узрился на жену свою умильную, что тихонечко на лавке сидела.

– Бывает всякое… – начала было она, да вдруг муж за нее продолжил.

– Ну, понятно – день на день не приходится, да все-таки в общем и целом – хороший сынок. Не жалуемся. – Подытожил Алексей Лопата.

– А кто конкретно жалуется? – обратилась к матери Павлина Куприяновна. Но не успела Клавдия ответить, вместо нее муж, будто к нему вопрос предназначался, встрял:

– Трофим Ильич.

– Трофима Ильича я век знаю: всем в деревне образование он дал. Мудрый человек.

– Правда ваша, Павлина Куприяновна, и меня в свое время обучил. Премного ему благодарен. Да, видать, постарел премудрый, – с пониманием и сожалением отвечал Лопата, улыбаясь.

– Клавдия, давно хотела тебя спросить, а почему ты женские посиделки избегаешь, ходишь будто чужая, не здороваешься с бабами? Али обидел кто? – с другим вопросом участливо обратилась Павлина Куприяновна к хозяйке дома.

– Кажутся нам странными эти посиделки: от семьи время лишь отнимают, а толку – ноль, – также просто молвил Алексей опять, будто ему вопрос задали.

Замолчала староста, покрякивая от кашля сдерживаемого, опустила глаза в задумчивости, глядя на руки:

– Хочу тебя, Клавдия, пригласить в дом к себе на разговор сегодня вечером. Чай с чабрецом попьем, поговорим по душам, побеседуем.

– Хорошо, придем, уважаемая. Большая честь для нас, – приложив руку к сердцу, молвил Алексей.

Ничего староста не ответила, но не выдержала-таки Галина Будимировна, все это время пятнами багровыми покрываясь в молчании степенящем.

– Да что ж такое делается!? Ты посмотри, – слово сказать нельзя! Уж, не знаю я вашего Трофима Ильича, да вижу– плохо он вас научил язык за зубами держать, уважаемый! – привстала женщина с лавки резной. – Вас, медведи что ли воспитывали?!

– Не понимаю я вас, многоуважаемая… – приподнялся и Алексей Лопата.

– А что тут понимать-то?! Совсем измучил семейство свое! Один бьет, – а этот нытьем и натиском жизни не дает. Ты посмотри, дурак, во что превратил семью свою – в истуканов молчаливых! Ни слова, ни пол-слова не даешь сказать. С чего ж у тебя сынок воспитанным вырастит, если дома медведь неотесанный расселся? От рябинки, как известно, не родятся апельсинки!

– Я семью свою люблю больше жизни?! – стукнул кулаком в грудь отец.

– Так любишь, что тебя уже никто не любит! Посмотри на жену свою премилую, она от любви угнетающей задыхается-плачет сидит. А ты молодец-удалец и не видишь!

Поглядели все вместе, а Клавдия и впрямь тихонечко сидела и плакала.

– Жду сегодня вечером тебя одну, – повторила с ударением староста, – для разговора серьезного. Не шутки это – со свету белого сживать, на любовь все сваливая, – и хоть за окном начиналась гроза, встали и вышли из дома резного, будто дышать нечем стало.

А на улице и впрямь молнии разыгрались, зарницы яркие посверкивали, гром гремел беспощадно. И хоть страшно в непогоду по улицам расхаживать, решили не возвращаться назад. Побежали бегом, надеясь успеть спрятаться.

Однако ж ни с того, ни с сего, как назло, разбил-таки кашель саднящий старосту, весь день сдерживаемый в делах мирских. Закашляла, заплакала, согнулась в три погибели бедная Павлина Куприяновна, не может с места сдвинуться. Ох, что делать?!

– И, ведь, с бани распаренными выбежали, окаянные, совсем о себе не подумав, – хваталась за голову Галина Будимировна, подруге помогая привстать. А стихии, будто сговорившись, в такт кашлю яростному, что тело женское изнутри раздирало, со всех сторон грозились бурями и вихрями обрушиться.

Вдруг из дома, у которогоостановились нечаянно, вышел мужичок сухенький, ничего не говоря, поднял бережно на руки беспамятную Павлину Куприяновну и, чтоб не перекрикивать погоду разбуянившуюся, громом-молнией рассвирепевшую, рукой показал Галине Будимировне в дом бежать.

Глава 4. Староста маленечко волнуется.

Этот дом славный, что внутри оказался светлым и благодушным, принадлежал вдовцу бездетному Даниле Александровичу Тихомирову.

Дверь за бурей гремевшей захлопнули и в миг стихли звуки страшные за крыльцом. Уложил Данила Александрович на перинах кровати бездыханную Павлину Куприяновну, разложил обережно волосы ее, растрепавшиеся по сторонам, а рядом платок уроненный. Укрыл одеялами теплыми и занавесил окно кружными занавесками, за которым свинцовые тучи успокаивались ливнем с градом долгожданными.

А в зале в порядок себя Галина Будимировна приводила.

– Ох, спасибо вам, добрый человек! Если б не вы, не знали б что делать.

– Что ж вы в бурю такую гулять собрались, – спокойно молвил мужчина, разогревая самовар и собирая на стол угощения.

– Так внезапно набежали окаянные, будто кто-то сверху гневается, – оправдывалась женщина.

– Да! Погода меняется быстро сегодня… – поддержал Данила Александрович, – к переменам большим и малым, – и задумчиво в окно уставился.

– Дом какой красивый у вас – весь в кружевах да посуде цветной, – похвалила подруга старосты.

– Это моя жена, царствие ей небесное, любила красоту наводить, все расставлять по полочкам. Я чтоб дух ее не тревожить вот уж десять лет стараюсь в порядке любимые вещи содержать и хранить. Жаль будет оставлять все это…

– Собираетесь уезжать из Вечканово? – удивилась Галина Будимировна, на чай горячий усердно дуя. – Красивый дом…

– Да, решил податься в родные края, откуда родом, деревня Ивакино.

– Ох, это от нас не далеко, – обрадовалась Галина.

– Правду ли говорят, уважаемая, что там совсем ничего–пять дворов жилых осталось? – с интересом расспрашивал хозяин.

– Правда, – просто отвечала собеседница, – многие за хорошей жизнью подались да так и остались там. А деревня – создание живое, требует внимания, любви и пополнения. Вот так год за годиком мельчала: кренились заборчики, старели бабушки с дедушками, – тепло улыбнулась Галина, – видимо, и деревне свой срок пришел.

Призадумался Данил Александрович, рукой сильной крепкой голову подбоченя.

– Помнится выпорхнул из родного края еще молодым птенцом, а вот уж и старик…Зовет сердце вернуться домой.

– Куда это ты собрался, Данила? – спросила скрипучим голосом больным из спальни Павлина Куприяновна, на локтях тяжело привставая. – Или Вечканово не дом тебе? Плохо с тобой тут обращались?

Встрепенулись оба, хозяин и гостья, и накинулись на старосту.

– Ох, и напугала ты, Паечка! – взбудоражилась подруга, – совсем себя не бережешь…

А Павлина Куприяновна будто и не слышала.

– Так куда собрался, добрый друг? – продолжала вопрошать больная женщина, пытаясь с кровати встать да реки серебряные волос собрать.

– Поеду туда, где родители мои жили и умерли. Где родился – там и пригодился, – спокойно отвечал Данил, укладывая разволнованную старосту.

– Значит, оставишь меня, то есть насв сех, – поправилась, краснея Павлина, – без помощи твоей славной, которая в плохой день ясным лучиком солнца разгоняло бури?

– Да ты лежи-лежи, Павлина, – рассмеялся мужчина, – пока не выздоровеешь – не уеду…

Посмотрела на картину необычную Галина Будимировна и сама своим глазам не поверила. Лицо подруги больной преобразилось добрыми картинками ясной юности: горели глаза, разрумянились щеки, губы трепетно улыбку и волнение таили.

Попятилась тихонечко к выходу, чтоб не мешать разговору между друзьями старыми. Незаметно вышла из избы и, глядя на небо голубое-голубое, по которому быстро-быстро облачка пушистые бежали, словно барашки рябые, удивлялася:

– Вот, подумай-скажи, жизнь какая интересная! Все бежит-меняется и нас с собой несет в неизвестное, – повязала платок на голове. – Все связано и переплетено нитями невидимыми и крепко-накрепко – не распутаешься… – И задумчиво глядя на быстрый ветерок, что облачка в фигуры сказочные по небу разгонял, сказала радостно улыбаясь, – волнуется наша Павлина Куприяновна…

***

А тем временем, Данил Александрович сидел на кровати у изголовья Павлины Куприяновны и вздыхал часто, ничего не говоря. Лежала и молчала староста.

Наконец, не выдержала мужская воля:

– Так как решение мое верное и окончательное – нет больше надобности уста на замке хранить. Будь, что будет! Ты, Павлина Куприяновна, женщина мудрая, сама решишь, что с моими словами делать. – Заговорил Данил Александрович, брови хмуря от волнения. – Десять лет, как уж ты да я вдовые, десять лет хотел, а может и ранее мечтал, что увидишь в глазах моих отношение к тебе особое, разглядишь чувство верное, увидишь будущее между нами. Да то траур почтительный, то дела неотложные, то препятствия внезапные, то стеснительность моя пред твоим положением, то робость перед красотою твоей распрекрасною тормозили признаться как сильно люблю тебя, друг мой нежный. Поэтому и старался всегда у тебя в помощниках ходить поблизости, думал – догадаешься и знак подашь, если мил тебе. А вот и теперь время не подходящее выбрал сказать слова главные – уезжаю навсегда с этих мест, а ты остаешься, ибо нужней тебя никого в деревне нет. Не судьба нам быть вместе на этом свете…Буду надеяться, что хоть на том свидимся… – и закрыл глаза руками мужественными, слезу пуская нечаянную через ресницы русые.

А Павлина Куприяновна, себя не помня, от всего сердца женского большого, прижалась к Данилу Александровичу, крепко обнимая плечи мужские, вдыхая дух его древесно-русский, долгие года знакомый, родной, любимый, притягательный и очень нужный.

– Так вот чего мне не хватало, Данилушка, – улыбалась плача от счастья староста… – Без любви не могу жить и я тоже…

Часть 5. Вече.

Большое событие для деревни Вече всенародное, долгожданное, волнительное.

Собирались все, кто смог сам прийти, чтобы послушать и поучаствовать в собрании, голос свой подать и увидеть всеобщее единение. После принятого решения, если не было больше несогласных, навсегда закрывали тему волнения и запрещено было жаловаться и противиться. Поэтому насущное готовили заранее, советовались со старостами и главами больших семейств.

Приглашали на Вече обязательно волхвов премудрых, живущих в уединении, но не в дали от общественного мнения. Место собрания было известно всякому из покон веков и людской памяти неисчерпаемой – на стыке четырех ветров, на вершине холма вблизи Вечканово.

Рассаживались таким образом: позади всех стояли приезжие, неместные, или те, кто потерял доверие общества. Ибо мнение их считалось, но и то не всегда, а по случаю. Далее, молодцы шли, возрастом не достигшим мужничества. Впереди них стояли уважаемые главы семейств, перед ними сидели мудрые старцы и старухи, которые видали разное, от того должны были поблизости от центра быть и слышать говоримое. Но ближе них сидели матери, ибо их мнение было самым важным, так как они выбирали славное будущее для своих детей, с сердцем материнским советуясь. В кругу почетном сидели выборные советчики и в центре – староста.

Пришли волхвы, лаоконы наимудрейшие, посмотрели знаки природные, сверили с математикой и геометрией древней и подтвердили – хорошее время для принятия правильных решений. Все выйдет наилучшим образом.

Встала староста для открытия Вече, как неожиданно погода переменчивая ветром нагнала облака резвые, закрывая небо синее белыми пуховыми одеялами, а присутствующих тенью синей; повзлетали вверх легкие одеяния, косынки с платками.

Встал наидревнейший волхв и молвил:

– Не страшитесь, люди, это староста маленечко волнуется…

Разулыбался люд, но затревожился тот же час: с чего это Павлине Куприяновне волноваться?

– Славы и почета, уважаемые! Здоровья и богатства! – встала женщина. – Действительно день сегодня волнительный. Не буду вас томить и тревожить зря, и раньше всех других бесед, хочу озвучить важное намерение. Решила сложить с себя я полномочия главы нашего селения, – все общество ахнуло разом. Подождала Павлина Куприяновна немного, собрались все духом дальше слушать. – Разрослась деревня добрая до пределов, каких раньше не было. Не просто стало уследить за ее просторами. Уже не та деревня, – и я уже не та… – Развела руками сочувственно. – Пришло мое время уходить, молодым передаваять правление. Пусть новое войдет в нашу жизнь! Новый круг, новый год, счастье новое!

Зашумело собрание, зашептались люди. Кто в тревоге, кто в задумчивости, кто в радости спрашивали Павлину Куприяновну: от чего такой шаг значительный предпринят был – от добра ли, ото зла ли?

Сидели, поникнув, сыновья и дочери, соседи и кумовья, друзья и враги, ожидая ответа.

– Скрывать ничего не стану от вас, односельчане дорогие, – просто молвила староста. – Голова и сердце мои давно готовились, да только я их голос вчера услышала, от того никого из вас не предупредила заранее. Простите за торопливость, – поклонилась. – Давным-давно я старостой выбрана, много дел, ошибок, успехов за работу проделала, думала-таки, довершу свои дни у вас на службе. Однако ж раньше кончилось во мне терпение, увяла надежда и вера, истощилась гармония за последнее время, а все от того, что сердце перехотело дарить тепло вам родные, а захотело самолюбивое полюбить вновь, – и дружески улыбнулась. – И станете смеяться надо мною, станете веселиться над старухою, знаю, – сама над собой рассмеялась от души женщина, покрываясь смущением. – Да только сердцу не прикажешь! Решение мое искреннее и верное. На старости лет решила ваша староста замуж выйти. Кому больно делаю – простите от всей души. – И села на место, давая людям опомниться. Повскакивали сельчане с мест, за сердце хватаясь пораженно, уши развесив растерянно, в ладоши хлопая радостно.

– А кто жених? Кто счастливец тот? –кричали вечкановцы и вечкановки.

– Всех на свадьбу приглашаю – там и увидите! – весело крикнула Павлина, вновь вставая. – Давайте, поговорим о насущном: много дел накопилось общественных и семейных, требующих внимания. Сегодня должны мы выбрать нового главу, кому вы все доверяете, кого хотите видеть своим предводителем, лицом, представляющим все ваши помыслы. Какие есть идеи, други?

Стались совещаться, шуметь, советоваться. Наконец, встали мужчины и женщины, чье мнение важным в деревне считалось, слыли они добрыми и справедливыми, зря языком не чесали.

– Ты, Павлина Куприяновна, женщина мудрая, – заговорили одни.

– Ты, всех нас знаешь, как пять пальцев на своей руке, – серьезно молвили другие.

– Ты, видишь то, что сами мы не ведаем, – глубоко кланялись в землю прочие.

– Скажи, что, ты думаешь? Кто из нас самый достойный и ко времени, чтобы продолжить дело Кронида Егорыча и твое благородное?

– Спасибо за доверие, собратья, – согласилась староста, руками призывая присесть и слушать внимательно. – Разрослась деревня до пределов городских – многое придется менять-переделывать. И чтобы никто без внимания не остался, все жили в дружбе и понимании, предлагаю пятерых глав избрать: четырех сильных мужчин и одну женщину, – и ладонь руки насвету солнечном расставила, на пальцы указывая. –Сила, совесть, справедливость, созидание и сердце доброе Вечканово. Каждый возьмет на себя по достоинству и каждый год меняться станут, чтобы расти и улучшаться, ошибки друг друга поправляя. По вопросам главным, где каждого жителя касается, – только единодушное решение пятерых силу имеет.

Зашумели люди, долго совещались, но все головами закивали, согласились – мудрое решение.

– Ну,а кого выбрать? – задумалась староста. – Предлагаю каждому из сельчан по камешку белому взять и отдать тому, кого достойным и справедливым, добрым и искренним считает. Кто больше всех соберет – тому и ведать. А дальше проще и легче пойдет, дорогие…

Вече – дело значительное, неторопливое, трудное, жизненное, не расходится народ, пока к единению гласному не придет. Порой, и дня белого мало для серьезного решения…

Часть шестая. Счастливая пора.

В жаркий день лета, в день великого равноденствия, когда жизнь со светом заново рождаются, тень в ночь уходит, а день в свет, юные сердца желают объединяться и свадьбы праздновать. А остальные радуются за них, ибо глядя на счастье – счастьем наполняешься, и тот велик, кто от чистого сердца радуется.

И вышли женщины от мала до велика разряженные по-праздничному: в коронах перламутровых, самоцветами украшенными, в бусах и сережках березовых, с ветками благоухающих лип и черемух на плечах, с венками пышными цветов и трав.

И завели певуче и сладкозвучно песни свои дивные, стали радовать слух голосами возвышенными, зазывать счастье и удачу в Вечканово во благо всех живущих. И счастье откликалось – приходило, все вокруг волшебными прикосновениями опоясывая. Диво дивное!

Мужчины в рубахах нарядных с полными кувшинами да ситами зерна и риса, ржи и пшена, посыпали женихов с невестами и всех вокруг, что бы дары земли родной давали силу телу, душе и духу, что б росла семья и плодилась славно, как в урожайный год кормилица.

Все собирались в святом месте: самом высоком, самом красивом, божественном, сдобренным волшебной водой и чудодейственными молитвами волхвов мудрых, прибранное цветами и ленточными ветродувами юных девиц-кудесниц, накрытыми столами, ломившимися яствами и угощениями от знатных поварих и кулинаров деревенских. И со всех концов съезжались молодые люди в окружении родных и близких.

Радовались подруги и друзья, плакали родители, благословляли на счастье долгое старики. Целовались суженые в алые уста, подтверждая поцелуем любовь и верность друг другу. В день сей волшебный любовь озаряла их лица необыкновенно, и становились они прекрасными как никогда.

Появилась на резвой тройке лошадей и пара Данила Александровича и Павлины Куприяновны. Просто были одеты жених с невестою, да ведь не молодые уже, чтоб рядиться. Однако ж, невеста хороша была до невозможности: стройна, тонка, благородна – точнолебедь – заглядение! Жених сиял счастьем, которое вмиг из вдовца в молодого мужчину его превратило. Не мог наглядеться Данил Александрович на свою суженую: то и дело ее нежно по плечу гладил и к груди прижимал, не веря до сих пор счастью своему.

И в благодати такой, в мечте долгожданной никто не обращал внимания ни на возраст преклонный, ни на седину честную, ни на минувшее прошлое. Как подъехали к месту церемониальному, началось невиданное шествие: со всех концов холма праздничного стали сходиться-съезжаться родственники многочисленные, друзья верные, знакомые давние и близкие Павлины Куприяновны, и кто бы на чету прославленную ни посмотрел – плакать начинал. Даже недруги и противники – и те слез не сдерживали, смущались неподалеку глазами мокрыми.

Внуки плакали, об руки бабушки Паи любимой ласкаясь, подходили сыновья – и те плакали, дочери и подруги любимые – вовсе ревели в голос позади, теребя фату кружевную.

Хотела было Галина Будимировна речь сказать, пожелать счастья молодоженам на новом месте, да не смогла – разревелась белугой.

– Да что ж вы такое, дорогие любимые, творите?! – смеялась Павлина Куприяновна, глядя в красные от слез смятения глаза родни. – Не свадьбу, а похороны устроили тут потопами водными. Счастье на меня свалилось огромное! И не ведала, что еще гожусь для него, а случилось! Радоваться за меня надо! А вы плачете! К тому же, уезжаю не за тридевять земель! – обнимала внуков, ласкала дочерей, по плечам касалась сыновей, друзей с кумовьями, деверями и золовками, в щеки мокрые расцеловывала. – В Вечканово все сделано мною переделано, уж, небось, намазолилась я своими советами тут. Но нашлась еще работка и для старой старосты – поедем новый дом строить, новую жизнь начинать. Сколько б не дали свыше – будем жить счастливо, душа в душу. За нас не беспокойтесь, – обняла мужа своего любимого за прямой стан. – Все наше богатство нажитое оставляем семье, каждому по-справедливости. Вы теперь, семья моя, большие и главные, некоторых из вас старостами выбрали. Это гордость для меня большая! Один совет на последок хочу дать, – и посмотрела серьезно на сыновей своих пребольших и мудрых, будто три копии Кронида Егорыча, – прежде чем судить кого-то станете за ошибку совершенную, выгонять кого-то из деревни вознамеритесь, – представьте, что я перед вами стою – мать ваша. И только тогда семь раз отмерьте, а потом один раз отрежьте. И не забывайте,каждый из вас кусок другой стороны: хочется или не хочется – от себя режете, -и улыбнулась тепло на прощание, слезу добрую сдерживая.

Повесили волхвы венки жреческие, венчающие союз земной и божественный между любящими сердцами на плечи суженых, и благословили на добрую жизнь.

Запрыгнули легко Данил Александрович с Павлиной Куприяновной на повозку груженую вещами малочисленными для дороги в новый день, и под радостные крики и слезы счастья, уехали из Вечканово, обещая вернуться в скорости с гостинцами.

Конец

«Алла Амуон Ра»

Здравствуйте, добрые люди! Славы и почета! Здоровья и богатства! Сегодня расскажу вам одну былицу да про одну мудрую женщину, которая… – Ой! Знаете, да? Про Павлину Куприяновну? Вот так-так!…

Которая поживала в одной деревеньке, не большой и не маленькой, под названием… – И про Вечканово слышали? Вот те раз!

Ну, хорошо! Жила-была-поживала в деревеньке Ивакино, куда переехала мудрая староста, обручась под руку крепкую и надежную доброго своего супруга Данила Александровича… Наслышаны, говорите? Что за диво! Ну, молодцы! Все знаете, все помните! Значит, не зря поучительные сказочки по миру ходят, из уст в уста передаются, улыбками лицо любознательное раскрашивают на радость друг другу и поколению подрастающему, на мудрых приключениях старосты жизнь познающему…

А хотите новую? Да не простую, а про настоящих богатырей русских, кому суждено Землю-матушку спасти от коварства нечеловеческого?

Ну, тогда берите подушки-сеновалки, яблочко наливное иль грушу спелую в прикуску, укладывайтесь поудобнее и слушайте внимательно меня внимательно…

Однажды в час обеденный, размеренный и расслабленный, Павлина Куприяновна стол накрывала для обеда знатного, приготовленного с трепетом и обавью для мужа своего прелюбимого Тихомирова Данила Александровича, разомлевшего после работы праведной по восстановлению деревни своей родной Ивакино, и блаженствующего от вида и заботливых хлопот ненаглядной женушки обожаемой, с которой вот уж год как «душа в душу» жил и радовался счастью заслуженному…

Как вдруг в дверь отчаянно стукнули, разбивая миропорядок и блаженство семейное. И ворвались двое мужчин разного вида с лицами хмурыми, серыми, обеспокоенными.

– Здесь ли проживает староста мудрая? – спросил один.

– Это ли дом Павлины Куприяновны? – спрашивал другой.

Глянула хозяйка на незваных гостей и оторопела, ложки деревянные расписные на пол роняя, будто привидение старое завидев. Да и Данил Александрович рот приоткрыл от неожиданности.

А ведь и вправду видок у гостей был престранный: один – так еще ничего себе, мужик как мужик, в вышиванке светлой прекрасивой, – сразу видно большой человек, староста или большак семейства какого, да только весь взъерошенный, лицом бледный, глаза на мокром месте. Что же мужа уважаемого напугать так могло?

А второй – «батюшки светы», смотреть страшно: длинный, белесый, с глазами прозрачными, на башке колпак высокий, острием по потолку скрябает, в балахоне длинном, по полу покрова волочает. Ну, точно иль колдун черный или того похуже – посланник дьявольских сил! Не жди добра ни от одного, ни от другого…

Ворвались и друг на друга глазами стрельнули: кто первый речь держать станет?

У белесого вид пострашнее имелся, мужик в вышиванке тоже оторопел и стал подальше отодвигаться. Потому начал в колпаке:

– Славы и почета! – сглотнул, дыхание восстанавливая. – Простите торопливость неуважительную, волнение вскидчивое, что без предупреждения в дом к вам жалую. Однако ж дело, с каким прибыл не терпит промедления. Нет времени на церемонности… Не взыщите, – и к словам поклон от души в пол присовокупил.

«Хоть и странный, а воспитанный», – подумалось всем присутствующим.

– Можно ли наедине с уважаемой старостой переговорить? Дело наиважнейшее, вселенского масштаба, требует секретности.

Хотел было мужик в вышиванке что-то сказать да Данил Александрович было ответить, что давно в этом доме старосты нет, да только взглянули оба на Павлину Куприяновну и ахнули разом, святым знаменем себя окрещивая. Побледнела женщина, будто кровь от тела отлила, глаза засветились неясным мерцанием, а вокруг головы венец переливами золотыми заярчал. Диво дивное! Чародейство неведомое! И попятились оба из избы, понимая без слов, что творится нечто несусветное, для человеческих глаз недосягаемое, для ушей – недоступное.

– Мира вашему дому, Павлина Куприяновна.

– И ты живи в благости, Радагость, – склонила голову женщина. – Сто лет в обед, как не виделись, и хоть рада зреть тебя да боюсь спросить – зачем пожаловал. Не каждый день на крыльце своем ангела встретишь.

Белесый человек улыбнулся слегка, плечами балахон с плащом стряхнул, а оттуда, о чудеса, вместо рук крылья белоснежные, будто лебединый пух, выпорхнули:

– Беда, Павлинушка… Напасть, которую семь веков не ждали, думали, сгинула начисто, – возвращается…

Павлина Куприяновна рот рукой прикрыла от ужаса.

– Ведь уж и забыли про страсти прошлые, зажили жизнью человеческой. Да, рановато, видимо… Спасибо пращурам наимудрейшим, чудодеям великим, звездочетам магическим, кто око свое не сводил с небосвода ни секундочки, зная, что «ухо в остро держать» надобно, узрели беду. Не верило общество по началу, что после мытарств и проигрыша преогромного восстановится нечисть проклятая и опять захочет вернуться на Землю Русскую, снова тараном ее брать вознамерится, нарываясь на силу нашу славную. Да память истощается и у супостатов, верно. Мало монстрам выдали в запрошлый раз, опять хотят кровушки русской испить. Возвращается иго… – понизил голос полный суровости странный гость.

– Кажи мне, друг добрый, как все было… – голосом глухим молвила сияющая Павлина Куприяновна.

Крылья ангельские в сторону развелись, освещая своим великолепием светелку деревенскую, и будто пропало все вокруг от такого лучезария. Через пространство и время, сквозь туман и звезды, узрела Павлина Куприяновна просторы Земли Русской до самых до пределов вселенских, что с чернотою граничила, там, где нога человеческая не ступала, а лишь пращуры титанические на своих плечах могучих весь свет до сих пор держат. И углядела, как не взирая на безмерную мощь, силу гигантскую, сквозь пяты обширные и взоры всевидящие, устремленные в беспределы космические, где разумы их божественные, неподвластные обыденному осмыслению, блуждают, нечисть проклятая и для них невидимкой проскользнула.

Нашли чудища слабое место в священном строении, подобрали ключик к тайнам мироздания, чтобы овладеть богатствами Земли Русской и, испив крови людей, самим в властителей вселенных превратиться и дальше разрушение нести мирам бесконечным. И только один таковой путь всегда имелся – через предательство. Нет пороков, нет других изъянов, лишь глупость рода человеческого, обманом тайным подкупленная, языками раздвоенными нашепченная, ядом сладким сбрыженная, будто может один лучше другого стать, выше опыта и мудрости старших вырасти, перепрыгнуть через кон, усилие не применив. Почет и славу, богачество и счастье достичь – просто так. Невидимым враг таким образом через душу предателя проходит и, тем опасен во сто крат становится. Ибо незрим – значит, могущ!

Схватилась за горло староста и, потеряв дыхание, бледная вылетела из дома, на колени на траву зеленую падая, руки женские к солнцу протягивая. Одной рукой провела, будто кольцо нарисовала, другой лучами невидимыми его разукрасила, схватила кусочек земли, прядь волос своих и в колечко нарисованное, солнцем освещенное, просунула.

Ожило кольцо золотое, затрепетали лучики резвые, осветилась земля и волосы, а потом будто огнем яростным опаленные, черным пеплом в руки старосты осыпались, обжигая плоть. Замотала головой Павлина Куприяновна в мучительном отчаянии, слезы горькие роняя на ладони свои, не веря виденному, шепча: