Текст книги "Брак по расчету. Златокудрая Эльза (сборник)"

Это галантное сравнение, каким бы банальным оно ни было, в данный момент оказалось очень удачным, так как девушка в белом платье, с венком на голове, при свете луны действительно напоминала сказочный образ.

Елизавета в душе посмеялась этому комплименту, но с огорчением отметила, что вовсе не похожа на такое эфирное создание, и решила немедленно высказать это пожилому господину.

– Мне очень жаль, что придется вернуть вас к суровой действительности, – заговорила она, – но при всем желании я не могу видеть в этом огоньке ничего другого, кроме света настенной лампы в уютной комнате письмоводителя лесничества.

Незнакомец рассмеялся.

– Неужели же он живет один в этих неприветливых старых стенах?

– Он мог вполне отважиться на это, потому что «над теми, кто идет по пути истины, злые духи не властны», но его одиночество разделяют еще некоторые живые существа, и среди них, между прочим, две породистые козы и прелестная канарейка, не говоря уж о совах, которые теперь живут очень замкнуто, так как оживленная деятельность людей не согласуется с их образом жизни.

– Я думаю, они не терпят яркого солнечного света, который заливает теперь развалины.

– Бедные совы! – со смехом воскликнула Елизавета и, слегка поклонившись, заторопилась дальше, потому что ее родители вышли из калитки и направлялись ей навстречу.

Они очень обеспокоились, услышав голоса Елизаветы и какого-то незнакомого мужчины. Когда девушка рассказала им о случайной встрече, они побранили ее за то, что она поддержала разговор с незнакомцем.

– Твои легкомысленные речи могли иметь очень неприятные последствия. К счастью, это были люди из общества.

– Люди? – с изумлением прервала их дочь. – Но ведь он был один.

– Ну, тогда оглянись, ты еще сможешь увидеть их.

Действительно, на крутой дорожке на склоне горы еще виднелись две светлые мужские шляпы.

– Ты видишь, мамочка, эти люди не опасны. Один из них даже не решился выйти из кустов, а у другого такое добродушное лицо, что вряд ли он может быть разбойником.

В своей комнате Елизавета осторожно сняла венок и, положив его на тарелку, поставила перед бюстом Бетховена. Затем она поцеловала спящего Эрнста и пожелала спокойной ночи своим родителям.

Глава 9

– Эльза, да не беги же так! – крикнул лесничий, выходя на другой день с ружьем через плечо из леса на лужайку, ведущую к дому.

Елизавета бежала под гору, ее шляпа висела на руке, косы блестели на солнце. Она со смехом бросилась в объятия дяди, а затем, сунув руку в карман, отступила на шаг и спросила с улыбкой:

– Угадай-ка, что у меня в кармане, дядя?

– Ну, что же там может быть? Тут не придется особенно ломать голову. Вероятно, навевающий сентиментальные воспоминания пучок травы, или несколько засушенных цветков, или кусочек печатной мировой скорби, заключенной в золоченую рамочку.

– К сожалению, все мимо, господин лесничий. Ну ладно, меня не рассердили ваши слова, так что… Вот, смотри!

Она вынула из кармана маленькую коробочку и приподняла крышку. Там на зеленых листиках лениво потягивалась толстая гусеница. Ярко-желтого цвета, с черными точками, косыми синевато-зелеными полосками и кривым рогом на хвосте.

– Батюшки, сфинкс атропос! – с восхищением воскликнул лесничий. – Однако, постреленок, где же ты раздобыла этот чудный экземпляр?

– В Линдгофе, на картофельном поле. Не правда ли, она хороша? Так, теперь мы хорошенько закроем коробочку и спрячем…

– Как, я не получу этой гусеницы?

– Нет, ты можешь получить ее, но только за плату.

– Ну и ну, ты, кажется, превратилась в торгаша-еврея? На вот тебе десять пфеннигов, давай сюда гусеницу!

– Боже упаси! Меньше чем за тридцать я ее не отдам. Всякие заплесневелые пергаменты, до которых противно дотронуться, ценятся на вес золота. Неужели же такое прекрасное произведение природы не стоит тридцати пфеннигов?

– Старые заплесневелые пергаменты! Сказала бы ты это какому-нибудь ученому, как бы он возмутился!

– Ах, здесь, в свежем зеленом лесу, их нет!

– Берегись, господин фон Вальде…

– Торчит возле пирамид.

– Но мог бы внезапно появиться и привлечь к ответственности некоторых дерзких девиц. Он среди ученых важная птица.

– Пусть они воздвигают ему памятники и сколько угодно венчают лаврами, а я не могу простить ему, что он за всем этим старым хламом забывает о требованиях, которые предъявляет ему жизнь, что он задается вопросом, действительно ли римляне кормили рыб мясом своих рабов, а бедняки в его имениях голодают и изнемогают под гнетом баронессы.

– Э, у него теперь, наверное, горит левое ухо! Жаль, что он не мог слышать эти слова! Вот тебе деньги. Ты, видно, хочешь купить себе какое-нибудь перо на шляпку или другую безделицу?..

Елизавета взяла свою шляпу и с восхищением посмотрела на две прекрасные розы, свежие, как заря, – они были заткнуты за скромную черную бархотку.

– Разве они не прекрасны, дядя? – спросила она. – Неужели ты думаешь, что я добровольно стану обременять свою юную головку перистыми облаками, имея свежие розы? Вот тебе гусеница. Сейчас ты узнаешь, почему я тебя ограбила. Сегодня утром у нас была жена одного бедного ткача из Линдгофа и просила помочь ей. Ее муж упал, повредил себе руку и ногу и уже в течение нескольких недель ничего не зарабатывает. Мама дала ей старое белье и большой домашний хлеб. Дать больше, как ты знаешь, мы не можем. Вот у меня есть двадцать пять пфеннигов, взятые мною из копилки, – больше там не было. Эрнст отдал мне свои сбережения. Он готов был продать всех своих солдатиков, лишь бы помочь бедной женщине. К этому еще прибавятся деньги за гусеницу, что составит целый талер. Я его сейчас отнесу в избушку ткача.

– Вот тебе еще талер и… Сабина! – крикнул он. – Достань-ка хороший кусок солонины из бочки и заверни в два больших листа. Возьми и это, – добавил он, снова обращаясь к Елизавете.

– Ах, милый, восхитительный дядюшка! – с восторгом воскликнула Елизавета, взяв его руку и изо всех сил сжимая ее своими тонкими пальцами.

– Смотри, чтобы мясо по дороге не превратилось в розы! – продолжал он. – От них мало пользы бедному ткачу. Ты поступаешь, как святая, имя которой носишь.

– Да, однако же мне не приходится бояться жестокого ландграфа. Впрочем, я все-таки не сказала бы ему неправды.

– Ишь ты, какая героиня!..

– Мне кажется, заведомая ложь требует гораздо больше мужества.

– Ты права, моя девочка, я тоже не смог бы. А вот и Сабина!

Действительно, из дверей вышла ключница и, передавая Елизавете мясо, шепнула лесничему, что господин фон Вальде, вернувшийся вчера из путешествия, уже некоторое время ждет его.

– Где? – спросил лесничий.

– Здесь, в столовой.

Они стояли как раз около окна этой комнаты, которое было открыто. Елизавета, вспыхнув, быстро обернулась. Дядя состроил прекомичную физиономию и, поглаживая свою бороду, с улыбкой проговорил:

– Вот тебе раз! Ты заварила хорошую кашу! Он все слышал!

– Очень хорошо, что ему пришлось выслушать правду! – гордо подняв голову, сказала девушка, а затем, распрощавшись с Сабиной и дядей, медленно пошла в сторону Линдгофа.

В первую минуту ей стало не по себе оттого, что фон Вальде, хотя и невольно, слышал ее суждения, но потом она решила, что так же открыто сказала бы ему правду в глаза. Но поскольку невозможно было помыслить, что он когда-нибудь станет спрашивать ее мнение (такое предположение показалось ей смешным), даже к лучшему, что он случайно узнал правду, хотя и из девичьих уст. Однако почему он так неожиданно вернулся? Елена фон Вальде предполагала, что он будет отсутствовать еще не один год и даже третьего дня не подозревала о его возвращении. Эльзе невольно вспомнилась вчерашняя встреча. Ведь незнакомец, остановивший ее, сказал, что он путешественник. Но этот добродушно улыбающийся старичок не мог быть мрачным, гордым владельцем Линдгофа. Вероятно, им был тот, который молча ждал в кустах, пока его спутник наведет справки о заинтересовавшем их свете в развалинах. Но что фон Вальде понадобилось от дяди, который, насколько Елизавета знала, никогда не имел к нему никакого отношения?

Эти и другие подобные мысли занимали Елизавету, пока она шла к домику ткача.

Муж и жена заплакали от радости при виде неожиданного приношения. Елизавета покинула их дом, сопровождаемая искренними пожеланиями всяческого благополучия, и направилась через деревню в замок на обычный урок музыки, который, несмотря на прибытие хозяина, не был отменен.

С приездом фон Вальде замок совершенно преобразился. Окна первого этажа, обыкновенно прятавшиеся за закрытыми ставнями, теперь ярко блестели на солнце.

В комнатах передвигали мебель, выколачивали пыль, все мыли и чистили. Через открытую стеклянную дверь был виден большой зал. На ступенях, ведущих в сад, положив голову на лапы, лежала большая борзая. У открытого окна садовник устанавливал на жардиньерке[34]34
  Жардиньерка – подставка или ящик для цветов.


[Закрыть] цветы, а старый дворецкий Лоренц ходил по комнатам с видом судебного следователя.

Елизавете невольно бросилось в глаза, что все, попадавшиеся ей навстречу, имели другое выражение лица, чем обычно. Даже в глазах старого Лоренца светился какой-то радостный огонек, хотя он в эту минуту и вычитывал за что-то людей, выколачивающих пыль. Его голос звучал сегодня так громко, что девушка с изумлением подняла на дворецкого взгляд, так как Лоренц всегда входил в комнату на цыпочках и докладывал вполголоса.

Удивленная такой активной жизнедеятельностью, девушка посмотрела на крыло, занимаемое обеими дамами. Там царила полная тишина. В покоях баронессы были опущены все шторы и занавески, ни один звук не доносился из-за дверей, мимо которых проходила Елизавета. Воздух узкого коридора был пропитан пронизывающим запахом валериановых капель. Из последних дверей выглянула, наконец, чья-то голова, но в каком виде! Это была старая камеристка баронессы, вероятно желавшая посмотреть, кто осмелился нарушить торжественную тишину покоев. Чепчик у камеристки съехал набок, один из фальшивых локонов выбился из прически, лицо имело совершенно растерянное выражение, а на выдающихся скулах горели ярко-красные пятна. Она нахмурилась, отвечая на поклон Елизаветы, и быстро исчезла за дверью.

Девушка несколько раз постучала в комнату Елены и, не дождавшись ответа, все же решилась войти. Не только гардины, но и плотные шелковые шторы были сдвинуты. Глубокий мрак и мертвая тишина смутили Елизавету, и она собралась покинуть комнату, как вдруг раздался слабый голос Елены. Она лежала в кресле в глубине комнаты, зарывшись головой в подушки.

– Ах, милое дитя, – проговорила она, положив свои холодные влажные руки на руку Елизаветы, – у меня был нервный припадок. Никто этого не заметил, и я чувствовала себя такой заброшенной в этой комнате. Пожалуйста, откройте окно, мне нужен воздух, теплый свежий воздух.

Елизавета тотчас же исполнила ее желание. А когда дневной свет упал на бледное лицо Елены, стало заметно, что у нее заплаканные глаза.

Солнечные лучи, осветившие комнату, тут же взбодрили Елену, чего Елизавета не ожидала. Она сильно испугалась, когда вдруг из угла послышался резкий крик. Там качался на кольце белоснежный какаду с высоким темным хохолком.

– Боже, это ужасно! – воскликнула Елена, затыкая уши. – Эта отвратительная птица сильно раздражает меня!

Взор Елизаветы с удивлением остановился на маленьком чужестранце и скользнул по комнате, напоминавшей базар. На всех столах и стульях лежали богатые ткани, шали, книги в дорогих переплетах и различные принадлежности туалета. Елена, проследив за взглядом Елизаветы, отрывисто проговорила:

– Это все подарки моего брата, который вчера неожиданно вернулся.

Как холодно при этом звучал ее голос! На ее заплаканном лице не было и тени радости, кротость сменилась досадой и даже гневом.

Елизавета молча наклонилась и подняла букет чудных, уже почти завядших камелий, лежавший на полу.

– Ах да! – проговорила Елена, поднимаясь. – Это утренний привет моего брата. Букет упал со стола и был забыт. Пожалуйста, поставьте его в вазу.

– Бедные цветочки! – вполголоса произнесла Елизавета, расправляя поникшие лепестки. – Распускаясь, они и не подозревали, что попадут в такую холодную атмосферу.

Елена испытующе взглянула на девушку, и в ее взоре отразилось раскаяние.

– Поставьте цветы на окно, там больше воздуха, они, может быть, оживут, – шепнула она. – О боже! – Она опустилась в кресло. – Он чудесный человек, но его появление нарушает гармонию нашей жизни.

Елизавета недоверчиво взглянула на Елену, полулежавшую в кресле с таким видом, будто судьба послала ей самое тяжкое испытание. Девушка и вчера не могла себе объяснить поведение Елены, сегодня же она была подавлена, осознав, насколько странен и непонятен ее характер. Куда так внезапно исчезло чувство глубокой благодарности, с которым Елена обычно говорила о своем брате? Неужели нежность, как казалось, переполнявшая ее сердце, могла так быстро испариться, и она злилась теперь из-за того, что должно было стать для нее радостным событием? И если даже прибывший не симпатизировал тем людям, в окружении которых Елена чувствовала себя счастливой, если даже он противился исполнению ее желаний, то неужели же между ними так скоро могло наступить охлаждение, а то и озлобление? Елизавета вдруг почувствовала глубокую жалость к человеку, который плавал по далеким морям, путешествовал по разным странам, а возвратившись домой после долгого отсутствия, стал неким разрушительным элементом. Как глубоко должно было затронуть его то обстоятельство, что вместо сердечного приема он нашел в сердце своей сестры лишь безразличие и холод!

Рассуждая так, девушка поправляла цветы в вазе. Она никак не отреагировала на страстную речь Елены, беспощадно обвинявшей брата. Последняя, очевидно, сама почувствовала, что зашла слишком далеко, и совершенно другим тоном попросила Елизавету сесть и немного поболтать с нею.

В эту минуту дверь с шумом распахнулась и на пороге показалась женская фигура. Елизавета с трудом узнала в этой женщине баронессу Лессен. Ее белые волосы, обычно тщательно причесанные, падали из-под утреннего чепчика на лоб. Лицо было покрыто красными пятнами. Взгляд ее утратил обычное выражение гордой самоуверенности. Какой же ничтожной казалась она теперь!

– Ах, Елена! – взволнованно воскликнула она, не замечая Елизаветы. – Рудольф только что позвал к себе несчастного Линке. Он так сердится и кричит на беднягу, что слышно в дальнем углу двора. Господи!.. Я чувствую себя такой несчастной! Сегодняшнее утро совсем убило меня, я еле держусь на ногах. Я не смогла больше выносить такую несправедливость и укрылась здесь. Рушится все то, что я с таким трудом создавала во имя Господа! И нужно же было такому случиться, что Эмиль уехал в Оденбург! Мы покинуты и одиноки, дорогая Елена! – И баронесса обвила обеими руками шею девушки.

Этим моментом и воспользовалась Елизавета, чтобы выскользнуть из комнаты.

Когда она очутилась в коридоре, выходящем в вестибюль, до нее донесся громкий разговор. Низкий, звучный мужской голос иногда повышался от сильного волнения, но ни разу не прозвучал резко. Елизавета не могла определить, откуда доносится этот голос, и побежала, торопясь поскорее выйти из особняка. Но не успела она сделать и несколько шагов, как ясно услышала:

– Вы покинете Линдгоф не позднее завтрашнего вечера.

– Господин фон Вальде… – раздался другой голос.

– Это мое последнее слово! – повелительно произнес первый из собеседников, и в эту минуту Елизавета с ужасом осознала, что стоит перед открытой дверью.

Посреди комнаты стоял высокий мужчина, заложив одну руку за спину, а другой указывая кому-то на дверь. Взгляд темных горящих глаз встретился со взором Елизаветы. Она поспешно отвела глаза и выбежала в сад. Ей казалось, что этот взгляд преследует ее.

Когда вся семья Фербер собралась за ужином, отец стал оживленно рассказывать, как познакомился сегодня в лесничестве с господином фон Вальде.

– Ну и как он тебе? Понравился? – спросила жена.

– На этот вопрос, дорогая моя, я смогу тебе ответить, может быть, только через год, и это при условии, что я буду видеть его чуть ли не ежедневно. Пожалуй, даже и тогда я не составлю о нем определенного мнения. Меня этот человек заинтересовал тем, что все время заставляет тебя задуматься, действительно ли он такой холодный и бесстрастный человек, как о нем говорят? Он пришел к моему брату, чтобы расспросить его об инциденте между управляющим и той бедной женщиной, Шнейдер, потому что ему сказали, будто бы Сабина была свидетельницей случившегося. Сабину позвали в комнату, чтобы она рассказала, в каком виде застала несчастную Шнейдер. Фон Вальде желал все знать до мельчайших подробностей. Он приехал сюда прямо из Испании. Из сказанного им можно заключить, что какой-то друг написал ему о том, что здесь творится, после чего он немедленно отправился домой.

– А какова его наружность? – спросила госпожа Фербер.

– Мне он очень понравился, хотя я еще ни разу не встречал человека, который держался бы так холодно и неприступно, как фон Вальде. Я знаю, что его считают донельзя высокомерным, но, как мне кажется, это мнение ошибочно, просто он сильно удручен жизнью.

Елизавета задумчиво слушала слова отца, а потом рассказала о сцене, свидетельницей которой случайно стала.

– Ну, значит, суд свершился скорее, чем можно было предположить, – сказал Фербер. – Может быть, это произошло и благодаря моему брату – ведь он беспощаден в своих суждениях, когда спрашивают его мнения, и, вероятно, выложил господину фон Вальде все, что накипело на душе.

Глава 10

С этого вечера прошло не более недели, но за этот небольшой отрезок времени в Линдгофе произошли громадные перемены.

Уволенный управляющий был заменен новым, которому, однако, предоставили очень незначительные полномочия, так как хозяин во все вникал сам. Большинство из тех, кому отказали в месте за то, что они посещали деревенскую церковь и не слушали проповеди в замке, снова были приняты на работу в имение. Наконец, в воскресенье фон Вальде в сопровождении баронессы фон Лессен и маленькой Бэллы присутствовал на богослужении в деревенской церкви в Линдгофе. Учитель Меренг, к всеобщему удивлению, появился на хорах в качестве слушателя, а после службы почтенный деревенский пастор обедал в замке.

Доктор Фельс теперь каждый день приезжал в Линдгоф, потому что Елена заболела. Последнее обстоятельство и было, вероятно, причиной того, что Елизавету не приглашали больше давать уроки музыки и что, по словам лесничего, баронесса избежала «ссылки в Сибирь».

– Ведь господин фон Вальде вовсе не варвар, чтобы усугублять состояние своей сестры, лишая ее приятного для нее общества, – сказал лесничий. – Само собой разумеется, что если баронесса перестанет здесь бывать, то и ее сын не будет посещать замок.

В деревне все знали, что в замке свирепствуют страшнейшие бури, которые очищают тамошнюю атмосферу. Первые три дня после приезда фон Вальде обедал один в своей комнате и отсылал обратно все бесчисленные записки, которые посылала ему баронесса, но в конце концов болезнь Елены вынудила их встретиться у ее постели. С этого дня жизнь как будто вошла в прежнюю колею, хотя слуги уверяли, что господа за столом не говорят ни слова. Гольфельд приезжал один раз, чтобы поприветствовать хозяина, но, по слухам, уехал очень быстро и притом с чрезвычайно вытянутой физиономией.

В один пасмурный августовский день Елена фон Вальде прислала Елизавете записку с просьбой прийти в замок. Войдя в ее комнату, девушка увидела, что Елена не одна – в кресле у окна сидел фон Вальде, похоже, он заканчивал произносить какую-то речь. Сидевшая рядом с ним баронесса фон Лессен, наклонившись к нему, с любезной улыбкой слушала его слова, хотя они были обращены к Елене. Баронесса держала вязание, и вся эта картина казалась вполне мирной. На кушетке лежала Елена, просторный капот окутывал всю ее тщедушную фигурку, русые волосы были запрятаны под утренний чепчик, розовые ленты которого еще больше подчеркивали смертельную бледность ее лица. На пальце у нее сидел попугай, которого она время от времени ласкала и прижимала к щеке. «Ужасная» птица была теперь «милочкой» и могла кричать сколько душе угодно. Значит, и тут состоялось примирение.

Елена, увидев Елизавету, приветственно махнула ей рукой, но от девушки не укрылось, что она старалась подавить легкое смущение.

– Милый Рудольф, – проговорила она, взяв брата за руку, – вот та милая артистка, которой я обязана многими прекрасными часами. Елизавета Фербер, которую ее дядя, да и все в округе зовут «златокудрая Эльза», так увлекает всех своей игрой, что я хочу попросить ее заставить нас забыть о сегодняшнем пасмурном небе. К сожалению, я не могу составить вам компанию у рояля. Не будете ли вы так добры сыграть нам что-нибудь?

– С удовольствием, – ответила Елизавета, – но я очень волнуюсь, потому что боюсь не справиться с тучами на небе и не оправдать похвалу моей игре.

– Могу ли я теперь удалиться на часок? – спросила баронесса, складывая вязание в корзинку и вставая. – Я хочу немного прокатиться с Бэллой – бедняжка так долго не была на воздухе!

– Ну, кажется, в свежем воздухе здесь недостатка нет – ей достаточно высунуть голову в окно, – сухо проговорил фон Вальде, стряхивая с сигары пепел.

– Ох, Рудольф, тебе, возможно, не очень хочется давать мне лошадей? Я останусь дома, если…

– Я совершенно не понимаю, чего ради мне удерживать тебя? Катайся, пожалуйста, когда и сколько тебе угодно, – последовал равнодушный ответ.

Баронесса поджала губы и обратилась к Елене:

– Значит, решено: кофе будем пить у меня. Я недолго буду отсутствовать, так как собирается дождь. Вернусь ровно через час и отведу тебя к себе.

– Это уже в течение многих лет было моей обязанностью, – вступил в разговор фон Вальде, – и я надеюсь, что сестра не думает, будто я забыл о ней за время разлуки.

– Конечно нет, милый Рудольф, я буду тебе благодарна, – оживленно воскликнула Елена, в то время как ее взгляд боязливо перебегал с брата на баронессу и обратно.

Баронесса между тем мужественно поборола свой гнев. Она с милой улыбкой протянула руку фон Вальде, поцеловала Елену и, проговорив «до свидания», выпорхнула из комнаты.

Во время этих переговоров Елизавета рассматривала лицо фон Вальде, взгляд и голос которого на днях произвели на нее такое сильное впечатление. Его лицо выражало твердость, которую ничто не может сломить, а взгляд говорил о честности и решительности этого человека. Какой спокойный свет лился из его глаз, которые тогда метали искры! Его взгляд становился более ледяным, когда останавливался на баронессе. Темная, чуть вьющаяся борода покрывала нижнюю часть лица фон Вальде, придавая ему строгость и величавость.

Когда баронесса вышла из комнаты, Елизавета подняла крышку рояля.

– Нет-нет, пожалуйста, без нот! – воскликнула Елена, заметив, что молодая пианистка ищет их. – Мы хотим послушать ваши собственные мысли. Прошу вас, сыграйте что-нибудь экспромтом.

Елизавета без колебания села за рояль. Вскоре она забыла о внешнем мире. В ее душе зарождался целый сонм звуков, который увлекал ее куда-то ввысь. Ее внутренний мир выливался в этих мелодиях.

Последние аккорды отзвучали. На ресницах Елены дрожали две слезинки, ее лицо побледнело еще больше. Она взглянула на брата, но тот смотрел в сад. Когда он наконец повернулся к ней лицом, оно было таким же спокойным, как и раньше, только легкий румянец появился на щеках. Сигара выскользнула из его пальцев и лежала на полу. Он ни слова не сказал Елизавете относительно ее игры, зато Елена, которой, видимо, было неприятно молчание брата, рассыпалась в похвалах, как бы компенсируя его холодность.

– Это было гениально! – воскликнула она. – В Б., наверное, не имели понятия о золотом источнике мелодий, таящихся в груди Эльзочки, иначе ее не отпустили бы в наши тюрингенские леса.

– Вы раньше жили в Б.? – спросил фон Вальде, переводя взгляд на Елизавету.

Та увидела, что лед в его глазах растаял. Они сияли каким-то особенным блеском. Она просто ответила:

– Да.

– Перенестись вдруг из прекрасного большого города на одинокую гору посреди тихого леса! Слишком резкая перемена. Вы были, вероятно, в отчаянии, когда узнали о предстоящем переезде?

– Я сочла это незаслуженным счастьем, – последовал спокойный ответ.

– Что? Удивительно! Я думаю, что никто не станет срывать репейник, когда может иметь розу. Это общепринятый взгляд.

– Да, но очень односторонний.

– Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь из ваших друзей разделял ваши взгляды… Но все-таки предполагаю, что вам нелегко было расстаться с друзьями.

– Даже очень легко, потому что у меня их не было.

– Не может быть! – воскликнула Елена. – У вас не было даже хороших знакомых?

– Были – те, кто мне платил.

– Вы давали уроки?

– Да.

– Разве у вас никогда не было потребности иметь друга?

– Никогда, потому что у меня есть мать, – с глубоким чувством ответила Елизавета.

– Счастливая! – пробормотала Елена, опуская голову.

Елизавета поняла, что задела рану в сердце Елены. Она очень пожалела об этом, и ей захотелось загладить неприятное впечатление. Фон Вальде, казалось, прочел эту мысль девушки по ее лицу и, не обращая внимания на печаль в голосе Елены, спросил:

– И вы пожелали жить именно в Тюрингене?

– Да.

– А почему?

– Потому что мне с раннего детства рассказывали, что мы родом из Тюрингии.

– А, вы, верно, из рода Гнадевицев?

– Это девичья фамилия моей матери, а я Фербер.

– Вы сказали это таким тоном, будто благодарите Бога за то, что не носите этой фамилии.

– Да, я очень рада этому.

– Гм… Это имя было в свое время очень громким.

– Да, но слава его не всегда была безупречной.

– Э, да и что с того! Зато это имя имело при многих дворах цену чистого золота, потому что было очень древним, и его носителей осыпали различными милостями.

– Простите, но я совершенно не могу понять, как возможно, что… – начала было Елизавета, но, покраснев, замолчала.

– Ну-с? Вы начали фразу, и я настаиваю на том, чтобы вы ее закончили.

– …что грехи награждаются потому, что стары, – неуверенно проговорила Елизавета.

– Прекрасно! Но многие предки Гнадевицев проявили истинное мужество и отвагу.

– Возможно, но, по-моему, несправедливо, что их заслугами в течение стольких столетий пользуются те, кому вовсе не присущи эти качества.

– Да разве великие дела не должны жить вечно?

– Конечно, но если мы не считаем их для себя примером, то недостойны пользоваться славой совершивших их, – решительно ответила Елизавета.

В это время во двор въехал экипаж. Фон Вальде наморщил лоб и провел рукой по глазам, как бы внезапно просыпаясь от сна. Вскоре дверь отворилась и вошла баронесса. На ней и Бэлле были шляпки и накидки.

– Вот и мы! Какой сегодня отвратительный воздух! Я очень сожалею, что решила выехать. Мне, вероятно, придется поплатиться насморком за свою материнскую заботу. Бэлла хотела узнать, как ты себя чувствуешь, Елена, а потому я и привела ее сюда.

Девочка направилась прямо к кушетке и, казалось, не замечала Елизавету, сидевшую около нее. Наклонившись, чтобы поцеловать руку Елены, она задела Елизавету, пуговица ее накидки зацепилась за отделку платья гостьи и разорвала ее. Девочка подняла голову, искоса взглянула на дыру и, развернувшись, направилась к фон Вальде, чтобы поздороваться с ним.

– Ну-с, – проговорил тот, не подавая ей руки, – почему же ты не извинишься за свою неловкость?

Бэлла не сказала ни слова в ответ и ретировалась к мамаше, на щеках которой вспыхнули яркие пятна. Взгляд, который она бросила на Елизавету, ясно говорил, что ее недовольство было направлено на последнюю.

– Разве ты не умеешь говорить? – спросил фон Вальде, вставая.

– Госпожа Фербер сидела так близко, – проговорила вместо упорно молчавшей девочки баронесса.

– Действительно, мне надо было отодвинуться, да и беда вовсе не так велика, – сказала Елизавета с приветливой улыбкой, протягивая руку Бэлле.

Девочка сделала вид, что не заметила этого жеста и спрятала обе руки под пелерину. Фон Вальде, не говоря ни слова, подошел к ней, взял за руку, подвел к двери, открыл ее и приказал девочке:

– Иди сейчас же в свою комнату и не показывайся мне на глаза, пока я этого не пожелаю.

Баронесса была вне себя, но что она могла сделать? Она не имела оружия для борьбы с «варварством и насилием этого человека», который являлся хозяином дома. Наконец рассудок взял верх над чувствами.

– Надеюсь, милый Рудольф, ты простишь Бэлле маленький каприз, – проговорила она дрожащим голосом. – Прошу тебя принять во внимание то обстоятельство, что ее гувернантка ужасно бестолковая.

– Мисс Мертенс? Сомневаюсь, чтобы она при своем врожденном такте воспитала Бэллу такой, какой она себя только что показала.

Лицо баронессы снова вспыхнуло, но она овладела собой.

– Ах! – воскликнула она, намереваясь сменить тему разговора. – С этими глупыми историями я совсем забыла сказать, что Эмиль вернулся из Оденбурга. Он прибыл верхом и совсем промок, так что теперь переодевается. Он сейчас будет здесь. Может он засвидетельствовать тебе свое почтение?

Яркая краска залила щеки Елены, но она опустила голову, не сказав ни слова.

– Без сомнения, – ответил фон Вальде. – Долго он думает пробыть здесь?

– Несколько дней, если позволишь.

– Конечно, и мы увидимся с ним, когда придем к тебе пить кофе.

– Он будет очень рад. Если угодно, мы можем сейчас же перейти в мою комнату. Камеристка доложила мне, когда я выходила из кареты, что все готово к приему гостей.

При этих словах Елизавета поднялась, собираясь уйти; фон Вальде, заметив это, устремил на баронессу вопросительный взгляд. Он, конечно же, ожидал, что она пригласит гостью присоединиться к ним. Баронесса в этот момент переключилась на цветочный стол в оконной нише и нашла, что садовник очаровательно убрал его. Она погрузилась в рассматривание группы азалий, повернувшись спиной к девушке.

Елизавета поклонилась. Елена неуверенным голосом, но сердечно поблагодарила ее за доставленное удовольствие. В коридоре девушка увидела Гольфельда, шедшего ей навстречу. Заметив ее, он ускорил шаг, а затем, убедившись, что вокруг никого нет, схватил руку Елизаветы, страстно поцеловал и прошептал:

– Как я счастлив, что снова вижу вас!

Елизавета была так ошеломлена, что не смогла произнести ни слова. Она только быстро отдернула руку. В эту минуту дверь, ведущая в комнату Елены, отворилась и оттуда вышел фон Вальде. Гольфельд, сделав вид, будто только что заметил Елизавету, слегка приподнял шляпу и подошел к родственнику.

Елизавета была вне себя. Для нее такое поведение молодого человека было оскорбительным. Она сердилась на себя за то, что сразу не осадила его за дерзость. При мысли о том, что мужчина посмел коснуться ее, она сильно покраснела. Девушке казалось, что место, к которому Гольфельд приложил свои горячие губы, еще горит у нее на руке, и она подставила ее под струю фонтана, как бы желая смыть воображаемое пятно.