Текст книги "Брак по расчету. Златокудрая Эльза (сборник)"

Глава 13

Лиана молча отвернулась и пошла по дорожке, пролегавшей мимо охотничьего дома, в лес. В отворенное окно кухни она увидела Лен, стоявшую около плиты, а недалеко от нее, в темном углу, виднелось, подобно призраку, бледное личико Габриеля. Он скрылся здесь, когда гофмаршал резким движением руки прогнал его из этого круга высокорожденных… Она совершила непростительную ошибку, приняв сторону мальчика: этим, без сомнения, она только ухудшила и его, и свое положение. Ненавистная «вторая жена» наговорила такого, что теперь вопрос состоял только в том, когда именно она возвратится в свой родной дом… При этой мысли Лиана вздохнула полной грудью, и луч счастья осветил ее душу. Теперь не она будет намекать на развод, не она будет стараться порвать цепи, в которые сама себя заковала. Она была довольна тем, что смело, не стесняясь, высказала свои убеждения. Не каждое ли ее слово было нарушением правил, выработанных Майнау? Теперь он не мог на время своего отсутствия поручить ей хранить домашний очаг и воспитывать наследника рода Майнау: гофмаршал не потерпит этого ни в коем случае. Майнау нечего было страшиться огласки – разрыв произошел при посторонних за кофейным столом… Сделаться свободной!.. Там, вдали, окруженный таинственным полумраком, виднелся ненавистный ей замок, где она за столь короткое время так настрадалась. То, что с ней происходило здесь, она будет считать тяжелым сном, о котором вскоре забудет… Назад, к Магнусу и Ульрике! Опять жить общей с ними жизнью, опять заниматься в Рюдисдорфе, в таком уютном зале!.. Теперь она охотно будет выносить капризы матери и ее гневные вспышки! Тамошний ад, как говорили Магнус и Ульрика, был ничто в сравнении со страданиями и одиночеством на чужбине. Она же поедет не к матери, а к Магнусу – он ведь решительно заявил, что Рюдисдорф ее родина и будет служить и для нее, и для Ульрики убежищем в любое время… О Магнус! Глаза ее наполнились слезами при мысли о встрече с ним.

В эту минуту раздался лай собак, выбежавших из охотничьего домика; она оглянулась и увидела Майнау, который унимал повелительным движением руки прыгавшую кругом него свору… Возможно, он шел в охотничий домик за шалью, которую оставила там герцогиня. Как гордо и высоко держал он голову, будто служил олицетворением мужества и силы! А между тем он был самым жалким из всех! Он шел против совести и убеждений и обходил молчанием грубые выходки дяди, не заступаясь за жену, не соответствующую его требованиям. Лиана быстро пошла вперед, как будто не видела его, но он был уже около нее.

– Как! Ты плачешь, Юлиана? Ты можешь плакать? – воскликнул он со всем злорадством удовлетворенной жестокости. Она гневно отерла слезы. – Ну, не сердись, никто лучше меня не знает, что ты не от чувствительности проливаешь их. Бывают слезы ожесточения, оскорбленной гордости…

– И глубочайшего раскаяния, – прервала она его.

– А!.. Ты раскаиваешься в своем давешнем геройстве? Как жаль! А я принимал все сказанное тобой за твое искреннее убеждение и думал, что ты готова принять мученическую смерть за каждое свое слово… Итак, ты раскаиваешься? Не прислать ли тебе священника? Он с такой необъяснимой готовностью старался выручить тебя, что герцогиня вне себя из-за этого… Прислать тебе его, Юлиана? Более любезного духовника трудно найти в целом свете – так считала Валерия.

– Я должна буду выслушивать его, – проговорила Лиана с раздражением, вызванным язвительной усмешкой Майнау, – для того, чтобы он внушил мне веру в колдунов и привидения, чтобы… – Тут она вспыхнула и замолчала, отрицательно помотав головой.

– Чтобы и к тебе относились с величайшей любезностью, – докончил он.

– Не здесь! Не здесь! – воскликнула она порывисто, указывая на Шенвертский замок. – Я раскаиваюсь, – продолжала она спокойнее, – что своим необдуманным вмешательством ускорила решение судьбы Габриеля, все же прочее я готова повторить слово в слово, даже если бы от меня потребовали представить новые доказательства пред лицом высокопоставленной лживости и твоих язвительных насмешек… Еще я раскаиваюсь…

– Дай мне закончить, Юлиана. Я не желал бы слышать этого из женских уст, – прервал он ее. Теперь он говорил очень серьезно и резко переменился в лице, что уже раз смутило ее сегодня. – Ты еще раскаиваешься в том, что по неопытности и простодушию решилась вступить в брак, и горячо обвиняешь меня, человека опытного, который должен был хорошо знать и понимать, что делал и чего требовал.

– Да, да!

– А если и он раскаивается?

– Ты согласен, Майнау? Ты позволяешь мне удалиться? Уже сегодня? – спросила она, затаив дыхание; глаза ее заблестели, и она с мольбой прижала руки к груди.

– Этого я не имел в воду, Юлиана, – ответил он, видимо удивленный старательно сдерживаемым восторгом. – Ты не так поняла меня, – добавил он, отчеканивая каждое слово, причем губы его нервно задрожали. – Оставим это; здесь не время и не место для каких-либо соглашений.

– Соглашений? – повторила она тихо, и ее руки опустились. – Да они и невозможны! К чему же откладывать?

Боже мой, я утратила желание что-либо делать, утратила честные намерения, с какими вступила на свое новое поприще. Я измучена и с трудом сохраняю внешнее спокойствие; душою и сердцем я в Рюдисдорфе, а не здесь! Подобное возможно лишь на короткое время, но не на всю жизнь!.. Соглашение!.. – Она горько рассмеялась. – Месяц тому назад я готова была договариваться, искренне желая исполнять взятые на себя обязательства, теперь же, после всего, что случилось, я не могу! Я отказываюсь от всяких соглашений!

– Но я… нет, Юлиана! – воскликнул он запальчиво, и жилы на висках его вздулись.

С минуту она молча стояла перед ним: она его боялась в таком состоянии; но не лучше было бы для обеих сторон, чтобы разрыв произошел именно теперь?

– Я, кажется, догадываюсь, почему ты желаешь, чтобы я осталась в твоем доме, и это для меня большое утешение, – сказала она кротко. – Ты заметил, что я от всего сердца полюбила твоего сына… Ну, так отпусти Лео со мной в Рюдисдорф, Майнау! Клянусь тебе жить только для него и беречь его как зеницу ока. Я знаю, что Магнус и Ульрика с радостью примут его; как многому он может научиться у этих высокоодаренных людей!.. Тогда ты спокойно можешь отправляться путешествовать и отсутствовать в Шенверте хоть несколько лет… Отпусти со мною Лео, Майнау!

И она с мольбой протянула к нему руки, но он порывистым движением оттолкнул их.

– Должно быть, Немезида[16]16
  Немезида – в древнегреческой мифологии богиня возмездия, карающая за преступления. (Примеч. ред.)


[Закрыть] действительно существует!.. Я желал бы слышать, как они все, все хохочут!

Со злобным смехом запрокинул он голову и устремил взгляд на синее небо, как будто вдруг увидел там тех, о ком говорил.

– Знаешь ли ты, что значит жестоко уязвленное самолюбие, Юлиана? Я когда-нибудь тебе скажу, не теперь, еще не скоро, пока…

Молодая женщина вдруг молча прошла мимо него; он стоял спиной к охотничьему домику, а потому не мог видеть, как из-за кленовых деревьев показалась герцогиня со своей фрейлиной.

Незавидным было положение Лианы! Быстрый любопытный взгляд герцогини отметил, как резко оттолкнул Майнау ее руки. С пылающим лицом шла она навстречу дамам; от нее не укрылась злобная ухмылка, мелькнувшая на лице фрейлины, и это усилило ее смущение.

Герцогиня своим появлением положила конец тягостной сцене между супругами. Муж журил свою молодую жену за ее недавнюю бестактность и сурово отверг ее просьбу о прощении, что возможно только при совершенном отсутствии чувства. Теперь она была спокойна и размышляла о том, что этой со смущением приближавшейся к ней рыжеволосой Трахенберг, чтобы быть олицетворением гетевской Гретхен, недоставало только вещей маргаритки в руке, на которой бы она гадала. И отчего бы не признать, что эта преследуемая всеми ненавистная вторая жена была чрезвычайно прелестна? Фауст не любил ведь Гретхен, он обращался с ней сурово, потому… да потому, что не мог так же скоро отвязаться от девочки с красновато-золотистыми волосами, как скоро, из жестокой мести, связал себя с ней.

– Любезная баронесса Майнау, зачем вы уединяетесь? – воскликнула она, благодушно обращаясь к молодой женщине.

В руках у нее была корзинка с фруктами. Герцогиня остановилась в такой живописной позе в ожидании приближавшихся, что если бы держала корзинку повыше, то можно было бы подумать, что она хотела изобразить дочь Тициана в живой картине.

– Вот моя благодарность за ваши прекрасные цветы – я сорвала это собственноручно, – сказала она, подавая Лиане фрукты.

Фрейлина с удивлением смотрела на этот дар. Она не привыкла к тому, чтобы гордая герцогиня выражала так дружественно свою благодарность, – может быть, она не знала, что одержимая страстью женщина, вполне уверенная в своем торжестве, может относиться чрезвычайно ласково и милостиво к побежденной…

– А теперь сделаю вам выговор, любезная баронесса! Почему вы избегали нас до сих пор? – спросила она. – Я надеюсь увидеть вас у себя в самом скором времени.

Лиана бросила на стоявшего возле нее Майнау быстрый взгляд… Ноздри его едва заметно дрожали, как будто он удерживался от иронической улыбки; а в общем он опять принял свой обычный вид человека важного и равнодушного ко всему окружающему.

– Ваше высочество, извините меня, если я ослушаюсь вашего повеления, – решительно сказала молодая женщина. – Через несколько дней мой муж отправится в путешествие и отпускает меня в Рюдисдорф, – проговорила Лиана так спокойно, как только могла.

Разрыв произошел при совершенно мирных обстоятельствах.

– Как, барон Майнау! Неужели это правда? – спросила герцогиня слишком торопливо и встревоженно.

Она до того забылась, что фрейлина стала покашливать.

– Отчего же нет, ваше высочество? – ответил Майнау, равнодушно пожимая плечами. – Рюдисдорф чрезвычайно здоровая местность и весьма подходящая для тех, кто больше всего любит погружаться в самого себя… Так как я сам перелетная птица, зачем же я буду препятствовать другим вернуться в свое родное гнездо?.. Берегись, Юлиана! Она порвет твое прелестное платье!

Майнау говорил об огромной собаке, принадлежавшей Лео и, вероятно, самовольно вырвавшейся из охотничьего домика и радостно прыгавшей вокруг молодой женщины.

– Эта сумасшедшая собака страстно привязалась к тебе; что с ней, бедной, будет, Юлиана? Лео не захочет расстаться с ней!

Лиана закусила губу – это был ответ на ее просьбу, и в каком легкомысленном и холодном тоне!.. Взгляд, которым он сопровождал свои слова, видела только фрейлина и впоследствии уверяла герцогиню, что он выражал отвращение и, сверкнув подобно молнии, вонзился в «рыжеволосую жену».

Глава 14

Между тем дети герцогини бегали с Лео по парку. Им вскоре надоело рвать спелые и неспелые плоды, лакомиться ими и бросать недоеденные на землю. Кофейный стол также не привлекал их, и они отказались от молока и пирожных, которыми угощала их Лен. Их манило в индийский сад, где раздавались крики обезьян. Принцам, однако, было запрещено одним, без старших, ходить в «Кашмирскую долину», главным образом из-за пруда, который был очень глубоким. Но на подобные запреты они мало обращали внимания. Им под диковинными деревьями было очень весело, они шумно играли, зная, что мама и господин Вертер сюда не придут, а фрейлине «нет до нас никакого дела», как уверял наследный принц своего товарища Лео.

Они спугнули вола, гревшегося на солнце у пруда, и тот, в силу своих почтенных лет и миролюбивого характера, тотчас же поспешил удалиться в рощу. Лебеди от метко направленных в них камней замахали крыльями и полетели к своему убежищу, а стая золотистых фазанов разлетелась в разные стороны при звуке детских шагов.

– Что, Лео, колдунья все еще там? – спросил наследный принц, указывая на индийский домик. Лео кивнул.

– Если б я только мог… – И он хлестнул воздух своим хлыстом.

– То выгнал бы ее или бросил бы в воду!

– Какие глупости! Кто же не знает, что колдуньи не тонут! Они всегда всплывают и могут так плавать хоть сто лет. Это говорила мне Бергер, а она это наверняка знала.

Удивленный наследный принц даже рот разинул: чудо это было для него ново, но оно все-таки не могло нарушить его планы.

– Если б у нас был порох, – сказал он, – мы могли бы преспокойно взорвать ее, и она взлетела бы в воздух. Капитан фон Горст объяснил мне вчера на уроке, как это делается: берут пропитанную серой нитку…

– Порох есть в охотничьем домике! – вскричал Лео, разгоряченный до крайности. – Взорвать колдунью! Вот будет потеха!

Дети побежали по плантациям, стараясь не наткнуться на воспитателя и держась подальше от шпалер, где мать рвала фрукты. Они были слишком хитры, чтобы выдать кому-нибудь свою тайну; они хотели сделать всем сюрприз, а потому тихонько пробрались в охотничий домик. Ключ они нашли вставленным в замок шкафа с оружием, где за стеклом висел в дорогой оправе соблазнительный пороховой рог. Ловчего не было дома. Наследный принц влез на стул, снял с гвоздя рог и заглянул в него: он был доверху полон пороха. Затем он стал искать пропитанную серой нитку, но ее нигде не оказалось. Маленький принц и тут нашел выход: на ночном столике увидел он огарок тонкой восковой свечки, а рядом в спичечнице спички.

– Довольно и этого! – сказал он и спрятал свечку и спички в карман.

В эту минуту вошел ловчий и быстро окинул всех взглядом. То был молодой человек с суровыми чертами лица, на котором сразу же отразился страх, когда была обнаружена пропажа порохового рога.

– Ого! Из моей собственной комнаты! – воскликнул он, и кровь бросилась в его смуглое лицо.

Он подошел к наследному принцу, забившемуся в угол и обеими руками прятавшему за спиной рог с порохом, и без церемонии взял герцогского сына за плечо. Но что тут началось! Принц затопал ногами, его маленький брат стал тащить ловчего назад за сюртук, а Лео подлетел к нему с поднятым хлыстом.

– Ну, погоди! Я расправлюсь с тобой так же, как дедушка! – крикнул он. – Помнишь ли ты, как он ударил тебя хлыстом по лицу?

Ловчий вдруг помертвел; он поднял кулак, чтобы обрушить его на неукротимого мальчика, но вовремя опомнился.

– Негодяй! – проговорил он, с трудом сдерживая гнев. – Мне что, пожалуй, делайте, что хотите! Я бы всех вас взорвал!

И он вышел, сильно хлопнув дверью. Дети, затаив дыхание, ждали, когда стихнут его шаги, а потом выпорхнули наружу.

Немного погодя из домика выбежала Лен и, прикрывая рукой глаза от солнца, пристально посмотрела в глубину парка. Это происходило в то время, когда Майнау в сопровождении двух дам возвращался к кленовым деревьям.

– Что такое, Лен? – спросил он, заметив ее волнение.

– Они в индийском саду, то есть дети, барон! Я видела, как побежал туда маленький барон, – сказала она торопливо. – Господи помилуй! Они ведь взяли с собой порох и спички! Мне только что сказал это ловчий.

С криком ужаса повисла герцогиня на руке Майнау, который тотчас же направился к «Кашмирской долине». Лиана и фрейлина поспешили за ним, а воспитатель, беспечно бродивший вдоль шпалер, услышав гневный зов герцогини, также бросился вслед за ними, широко шагая своими длинными ногами.

Они пришли как раз вовремя, чтобы испытать тот ужас, какой обыкновенно ощущаешь при неминуемой опасности.

Посреди веранды индийского домика на блестящей пальмовой циновке сидели дети; они насыпали перед собой небольшую горку пороху, а в середину ее воткнули зажженный восковой огарок, тоненький фитилек которого горел ярко, и достаточно было малейшего движения воздуха или чьего-либо резкого выдоха – и порох моментально вспыхнул бы! Конечно, этой ничтожной горсточки пороха недостаточно было для того, чтобы взорвать дом «колдуньи», чего так хотели сорванцы, – опасность была в беспечности детей, которые, всецело отдавшись своей затее, не думали о себе. Тесно прижавшись друг к другу, они окружили то, что они называли миной и, наклонившись над ней, с затаенным дыханием ждали момента, когда фитиль догорит и огонь доберется до пороха.

Лео, сидевший на корточках между принцами, раньше других заметил движущуюся к ним группу.

– Тише, папа! Мы взорвем колдунью!.. – произнес он почти шепотом и не отводя глаз от огня.

Одним прыжком очутился Майнау у веранды; не поднимаясь по ступеням, он нагнулся и пальцами загасил пламя свечи. А когда распрямился, был бледен как смерть. Герцогиня же истерически рыдала, поддерживаемая фрейлиной. Однако она смогла взять себя в руки.

– Принцы сегодня лягут спать без ужина, а завтра в наказание не будут кататься верхом, господин Вертер! – сказала она строго, в то время как Майнау журил Лео и тряс его за плечи.

Лиана подошла и обняла плачущего ребенка.

– Неужели, Майнау, ты и в самом деле будешь взыскивать с него за грехи его прежней наставницы? – спросила она кротко, но серьезно. – Мне кажется, это было бы так же несправедливо, как если бы кто вздумал осуждать народ за подобное жестокосердие, тогда как в сознание людей систематически внедряют нелепые поверья.

Она нежно провела дрожащей рукой по чудным глазам мальчика, которые избежали страшной участи стать незрячими только благодаря своевременному вмешательству отца. Лицо герцогини приняло тот мертвенно-болезненный оттенок, который напугал Лиану при первой их встрече в лесу. Герцогиня забыла, что рядом стояли фрейлина, воспитатель ее детей и сам Майнау, на губах которого так часто появлялась насмешливая и торжествующая улыбка. Она видела только, что молодая прекрасная женщина прижимает к сердцу мальчика, а это был его ребенок, его копия, на которую эта равнодушная молодая женщина так спокойно заявляла свои материнские права, – и это было невыносимо! Тщательно скрываемая ревность охватила ее с новой силою… Она смогла удержаться и не вырвать у ненавистной ей особы ребенка своими царственными руками, но не сумела и дальше играть роль милостивой и благосклонной повелительницы.

– Извините, моя милая, ваши воззрения так странны, что они так же подходят моему старому милому Шенверту, как трехцветное знамя, развевающееся на одной из его башен, – сказала она резко, указывая на замок. – Вы извините меня, но, слушая вас, можно подумать, что это говорит простая гувернантка, какая-нибудь Шульце или Миллер. Неужели вы так мало цените право носить блестящее имя Майнау?

– Ваше высочество, несколько недель тому назад я была графиней Трахенберг, – прервала ее молодая женщина. С гордым спокойствием произнесла она свое древнее аристократическое имя. – Мы обеднели, и на последних представителей нашего рода ложится вина за это, и тем не менее я унаследовала право гордиться геройскими подвигами и безупречным поведением моих многочисленных предков и твердо убеждена, что не оскорбляю их, думая и чувствуя по-человечески, а потому и Майнау могут быть спокойны.

Герцогиня гневно закусила нижнюю губу своими маленькими острыми зубками с перламутровым блеском, а по движению складок ее платья видно было, что она нетерпеливо топает маленькими ножками. Фрейлина и воспитатель принцев заметили эти явные признаки высочайшей немилости.

Пока Лиана говорила, Майнау стоял отвернувшись, как бы собираясь уходить, теперь он оглянулся.

– Ваше высочество, я не виноват, – стал уверять он насмешливо, прижав обе руки к сердцу. – Я, право, никакого отношения не имею к тому, что вы в старом милом Шенверте услышали такой ответ. Я как раз рассчитывал на безответную голубиную кротость. Эта особа с кротким личиком а-ля Лавальер обладает не только знаменитым именем, но получила в наследство и славный меч своих доблестных предков – он у нее на кончике языка. Я имел уже случай в этом удостовериться.

И, иронически улыбаясь, он пожал плечами. Эта блиставшая редким остроумием сцена, в которой каждое слово походило на только что потушенный огонь в кучке пороха, сопровождалась тихим плачем: храброму наследному принцу очень хотелось полакомиться своим любимым морковным соусом за ужином, а брат его плакал о своем пони, которого не увидит завтра. Как красноречиво ни уговаривал их господин Вертер, они были неутешны. Когда же он, видя гнев герцогини, хотел скорее увести их, то их жалобный дуэт превратился в громкие рыдания. Почти в то же время послышался шум колес приближающегося кресла гофмаршала, и вскоре он подъехал, бледный и встревоженный. Увидев, что все целы и невредимы, он приказал ловчему, который его вез, остановиться – очевидно, он не желал близко подъезжать к индийскому домику. С ним прибыли священник и Лен, оба также взволнованные, и волнение их еще более усилилось при виде плачущих детей.

– Бога ради, Рауль, что за неслыханные дела творятся тут? – воскликнул старик. – Правду ли говорит Лен, что дети играли с порохом?

– Игра имела глубокий смысл, дядюшка. «Лотосу» грозила опасность умереть смертью колдуньи: дети хотели взорвать ее, – отвечал Майнау с полуулыбкой.

– Если бы это случилось шестнадцать лет тому назад! – проворчал гофмаршал, а взгляд его робко скользнул по тростниковой крыше. – Но я желал бы знать, как попал к детям порох? Кто дал его вам, принц? – обратился он к горько плачущему старшему мальчику.

– Вот он! – заявил тот, указывая на ловчего, который неподвижно стоял за креслом.

У маленького труса не хватило мужества самому отвечать за свой проступок, а потому он и взвалил ответственность на плечи другого.

– Да ведь это вовсе неправда! – вскричал запальчиво прямодушный и правдивый Лео, которого возмутила бесстыдная ложь. – Даммер вовсе не давал нам пороху! Правда, он был ужасно груб, хотел прибить меня, бранил нас, обозвал негодяями и сказал, что самое лучшее было бы нас самих взорвать.

– Собака! – выкрикнул взбешенный гофмаршал, повернувшись к ловчему. Злоба душила его: он вскочил, но тотчас же со стоном опустился в кресло. – Вот видишь, Рауль, к чему приводят твои гуманные идеи! Мы кормим этих воров, по нашей бесконечной доброте они избавлены от голодной смерти. Но если не стоишь над ними с арапником, они делаются дерзкими, воруют, что только могут, да, наконец, еще и жизнь наша подвергается опасности из-за них!

– Как вы можете обвинять меня в воровстве, барон! – воскликнул взбешенный ловчий. На него страшно было смотреть: глаза его выкатились, а смуглое лицо пылало. – Я вор? Нет! Я честный труженик!

– Утихомирьтесь, Даммер, и уйдите отсюда! – велел ему Майнау, указывая в сторону охотничьего домика.

– Нет, барон, у меня тоже есть честь, как и у вас, и я дорожу ею, может быть, больше, чем важные господа, потому что, кроме нее, у меня ничего нет! Вы уже раз ударили меня арапником, – обратился он к гофмаршалу, задыхаясь. – Я смолчал, потому что должен кормить своего старого отца, но забыть этого я не могу! Вы говорите о своей бесконечной доброте? При любом удобном случае вы урезаете наше жалованье, вы не стыдитесь обсчитывать нас, пусть даже на гроши. Весь свет знает, как вы скупы и жестоки! Так, теперь я высказался и оставляю Шенверт; но берегитесь, берегитесь меня!

Мощными руками схватил он кресло, сильно тряхнул его и оттолкнул от себя с такой силой, что оно покатилось далеко в кусты.

Фрейлина и дети громко вскрикнули, а герцогиня отошла к индийскому домику. Майнау в ужасном гневе выломал засохший прут и замахнулся им, и в этот момент раздался болезненный крик.

– Не бей его, Майнау! – воскликнула Лиана.

Губы ее дрожали, а правая рука бессильно опустилась: она неслышно подбежала к мужу, чтобы отвести удар от ловчего, но тот увернулся и скрылся, злобно хохоча, и удар достался ей.

Одну секунду Майнау стоял неподвижно, как пораженный громом, потом с проклятием далеко отбросил от себя прут и хотел схватить обеими руками раненую правую руку жены, но невольно отступил – перед ним стоял придворный священник. Этот священник не выказал бы большего рвения, защищая от варваров святую дарохранительницу, чем в эту минуту, когда бросился между Майнау и его молодой женой. Он, видимо, действовал под влиянием страстного порыва, иначе как объяснить, что он, защищая молодую женщину, привлек ее к себе и поднял правую руку?

– Но, ваше преподобие, не собираетесь ли вы убить меня? – спросил Майнау, медленно произнося слова и оставаясь на месте.

Он ледяным взглядом смерил священника с головы до ног. Раскаяние и ужас, за минуту до того отразившиеся на его вспыхнувшем от испуга лице, сменились теперь холодным презрительно-насмешливым выражением. Его спокойствие тотчас же заставило священника прийти в себя: он опустил руку и отступил.

– Удар был так ужасен, – пробормотал он, как бы извиняясь.

Майнау повернулся к нему спиной. Стоя около Лианы, он пытался заглянуть ей в глаза, но они оставались опущенными. Тогда он попытался взять ее больную руку, которую та спрятала в складках платья.

– Ничего страшного, я могу слегка двигать некоторыми пальцами, – сказала она со слабой улыбкой, явно желая успокоить его.

Теперь она посмотрела на Майнау, и ее безучастный, усталый взгляд встретился с его выразительным взглядом, и тогда она с необъяснимой мукой подняла глаза на небесную синеву.

– Вы слышали: повреждение незначительное, так что можете успокоиться, святой отец, – сказал Майнау, поворачиваясь к священнику. – Мне тяжелее! Эта прекрасная ручка будет завтра снова с обычным искусством и артистичностью водить карандашом, а на мою репутацию навечно ляжет клеймо нанесшего удар женщине! – Говорил он с необычной для него резкостью. – Об одном хотел бы я напомнить вам, святой отец: что подумал бы непримиримый орден, к которому вы принадлежите, узнав о таком вашем неожиданном участии? Ведь это рука еретички!

– Вы говорите против собственного убеждения, господин барон, приписывая нам такую жестокость, – возразил тот холодно. – Мы никогда не забываем, что и эти заблудшие крещенные, а значит, требуют нашего попечения.

– Ну, этот довод не сочли бы убедительным приверженцы Лютера, – прервал его, посмеиваясь, Майнау и, не обращая внимания на протестующий жест Лианы, пошел навстречу герцогине.

– Свидетельницей каких ужасных событий пришлось стать вашему высочеству в Шенверте! – проговорил он своим обычным небрежным тоном.

Герцогиня устремила на него свой испытующий взгляд: его лицо было холодно как лед… При всей ненависти к молодой женщине, боль, отразившаяся на ее бледном лице, вызвала у герцогини некоторое сострадание… А этот человек оставался нечувствительным и даже не подумал извиниться… Да, эти двое никогда не станут близки!

– Ах, мама, на что похожа твоя рука! – вскричал Лео. Он, с любовью прижавшись к матери, раздвинул складки ее платья и увидел красную, опухшую руку. – Папа, я никогда не поступал так дурно с Габриелем!

Хотя упрек и был вполне заслужен отцом, но, прозвучавши из уст ребенка, он потряс всех до глубины души. Сама Лиана поспешила загладить это впечатление. Она отстранила Майнау, который хотя и с угрюмым видом, но все же приблизился к ней, и на предложение герцогини воротиться домой и прислать доктора уверила ее, что холодные компрессы лучше всего снимут жар, если ей позволят удалиться на четверть часа к фонтану, находившемуся около индийского домика.

– Вот вам награда за вашу комедию, баронесса! – дерзко сказал гофмаршал, когда воспитатель принцев развернул кресло с намерением везти его назад. – Вы, верно, видели на сцене, как дама бросается между двумя дуэлянтами, – там это очень эффектно… Но отводить аристократическими руками вполне заслуженное дерзким парнем наказание… Fi done! Я нахожу это в высшей степени неприличным! Высокорожденная герцогиня фон Тургау, ваша светлейшая бабушка, которою вы так гордитесь, должно быть, перевернулась в земле…

Он вдруг замолчал и с изумлением оглянулся. Майнау, сжав губы, отстранил воспитателя и сам с неимоверной быстротой покатил кресло. Все остальные последовали за ним, кроме священника, который давно уже покинул индийский сад.