Текст книги "Брак по расчету. Златокудрая Эльза (сборник)"

Глава 15

На следующее утро обитатели Гнадека были разбужены в пять часов утра пальбой из ружей.

– Ага! Торжество начинается, – сказал Фербер своей жене.

Елизавета при звуках выстрелов в страхе вскочила с постели. Она только что видела ужасный сон, навеянный вчерашним происшествием. Ей снилось, что фон Вальде упал, сраженный пулей. Потребовалось немало времени, чтобы девушка немного пришла в себя. В долине гремели новые и новые выстрелы, от которых дребезжали оконные стекла, а канарейка испуганно билась о прутья клетки. Елизавета каждый раз вздрагивала, и, когда мать, которая еще не успокоилась после вчерашнего случая, зашла в ее комнату, чтобы узнать, как она спала, дочь, обхватив ее шею обеими руками, залилась горькими слезами.

– Господи, помилуй! – с ужасом воскликнула госпожа Фербер. – Ты больна, милая моя. Я так и знала, что вчерашнее нервное потрясение не пройдет бесследно. А теперь еще эти дурацкие выстрелы там, внизу!

Елизавете стоило больших трудов убедить мать, что она абсолютно здорова и ни за что не останется в постели. Чтобы прекратить всякие разговоры, она быстро оделась, вымыла заплаканное лицо свежей водой и через несколько минут уже была в кухне и готовила завтрак.

Выстрелы прекратились, следы слез исчезли с лица девушки, и она веселее стала смотреть на мир Божий.

Вскоре она со своими родными и мисс Мертенс спустилась в лесничество, где все семейство Ферберов обедало по воскресеньям. Дядя, вышедший им навстречу, был мрачен. Берта доставляла ему много забот.

– Я не могу и не хочу больше видеть все это! – запальчиво воскликнул он. – Неужели мне на старости лет придется стать тюремщиком и день и ночь стоять на страже, чтобы караулить глупую и упрямую девчонку, которую я когда-то приютил в своем доме?

– Дядя, подумай, ведь она несчастна! – попыталась урезонить его Елизавета.

– Несчастна? Комедиантка она, вот что! Я ведь не людоед и, когда действительно считал ее несчастной, то есть когда она потеряла обоих родителей, сделал все, что было в моих силах. Чем же она несчастна? Да я вовсе и не желаю знать эту «государственную тайну». Если она мне не доверяет, то и Бог с ней. Пусть хоть целый день ходит с кислым лицом, если ей это нравится, но притворяться немой, бегать ночами по лесу и в один прекрасный день спалить мне дом… Уж в этом-то случае я имею право голоса!

– Разве ты не принял во внимание то, что я говорил тебе на днях? – спросил Фербер.

– Как же… Я сразу же перевел ее в другую комнату. Теперь она спит надо мной, так что я слышу каждый ее шаг. На ночь входные двери не только запираются на задвижку, как раньше, но еще и на ключ, который я храню у себя. Но женская хитрость – это давно известная вещь. Благодаря этим мерам мы хоть на время обрели покой. Однако в эту ночь я не мог заснуть, все размышлял об истории с Линке, и тут я услышал над головой осторожные шаги, как будто крадется кошка. «Ага! – подумал я. – Опять начинается ночное странствование», – и встал. Но когда я поднялся к ней, птичка уже улетела из гнезда. На столе у распахнутого окна горела свечка. Когда я открыл дверь, занавеска взвилась над самым огнем. Помилуй Бог, если бы я не подскочил, могло бы так полыхнуть, что ой-ой-ой! А как она ушла? Через кухонное окно. Э, да я лучше соглашусь сторожить целый муравейник, чем такую особу.

– Я твердо убеждена, что у нее с кем-то роман, – сказала госпожа Фербер.

– Вы уже говорили мне это, дорогая невестка, – с досадой бросил лесничий, – но я был бы вам очень благодарен, если бы вы сообщили мне с кем. Подумайте: ну разве есть тут кто-нибудь, кто мог бы вскружить голову девушке? Мои молодцы? Так они для нее недостаточно хороши, она сразу так отшила их, что мое почтение; что касается мошенника Линке с кривыми ногами и льняной гривой, так это вряд ли. Больше никого и нет.

– Вы забыли еще об одном, – сказала госпожа Фербер, оглядываясь на Елизавету, отошедшую в сторону, чтобы срезать Эрнсту прутик.

– О ком же? – поинтересовался лесничий.

– О господине фон Гольфельде.

– Гм, о нем я как-то не подумал – во-первых, потому что девчонка не настолько глупа, чтобы вообразить себя хозяйкой Оденбурга…

– Может быть, она на это надеялась, но ее надежды не оправдались, – перебила его госпожа Фербер.

– Положим, она достаточно тщеславна для этого, – продолжал дядя, – но он, говорят, не обращает на женщин ни малейшего внимания.

– Он холодный эгоист, – вступила в разговор мисс Мертенс.

– Последнему я охотно верю, первого же не понимаю, – сказала госпожа Фербер, – и этим объясняю себе поведение Берты.

– О, это была бы ужасная история! – гневно воскликнул лесничий. – А я в силу своей недальновидности позволял водить себя за нос, старый дурак! Я этого так не оставлю, и горе этой бесчестной девчонке, если она осмелилась крутить шашни и тем самым позорить меня!

Обед прошел в молчании. Лесничий был не в духе и хотел было немедленно потребовать от Берты объяснить свое поведение, но госпожа Фербер попросила отложить этот разговор по случаю воскресенья. После кофе гости покинули лесничество. Дядя, перебросив ружье через плечо, проводил их до калитки и углубился в лес, который, по его словам, всегда успокаивал его.

Елизавета стала наряжаться для концерта, то есть надела простое белое кисейное платье и в качестве украшения приколола к лифу букетик лесных цветов. Мать принесла маленький золотой медальончик на черной бархотке и застегнула ее на шее дочери. Елизавета осталась очень довольна своим туалетом, только открытые шея и руки смущали ее. Госпожа Фербер на этот раз сама причесала и заколола роскошные золотистые волосы дочери, которые эффектно оттеняли тонкие черные дуги бровей, придавая лицу особую прелесть.

Войдя в вестибюль замка, Елизавета увидела доктора Фельса, который вел под руку свою жену и как раз собирался свернуть в один из коридоров. Девушка поспешно подошла к ним и радостно приветствовала его, потому что нежное сердечко беспокойно билось всю дорогу при мысли, что ей придется входить одной в большой зал, где уже собралось немало приглашенных. Доктор тотчас протянул ей руку и представил жене как героиню вчерашнего события. Оба охотно согласились взять девушку под свою опеку.

Дверь зала распахнулась, и Елизавета поблагодарила судьбу за то, что солидная фигура доктора полностью закрывала ее. Посреди зала стояла баронесса фон Лессен в роскошном темно-синем муаровом платье и принимала гостей. Она очень вежливо и вместе с тем чрезвычайно холодно поклонилась доктору и на его вопрос относительно фон Вальде указала на группу около окна, откуда доносился гул многочисленных голосов.

Супруги Фельс направились туда, а Елизавета с радостью поспешила на зов Елены, сидевшей у другого окна. Та сказала гостье, что очень волнуется и боится играть перед этой огромной толпой и попросила Елизавету вместо пьесы в четыре руки, которой должен был начаться концерт, сыграть сонату Бетховена, на что та с удовольствием согласилась. Ее смущение исчезло. Она подошла к столу, где лежали ноты, и нашла сонату, которую должна была исполнить.

Дверь постоянно открывалась и впускала все новых и новых гостей. По тому, как кланялась баронесса, Елизавета могла безошибочно определить, какое место на общественной лестнице занимает вошедший. Фон Вальде вовсе не было видно, так как он все время был окружен тесным кольцом поздравляющих.

И вот дверь снова отворилась, и в зал вошла, прихрамывая, полная почтенная дама под руку с пожилым господином. Мундир ее спутника украшали многочисленные ордена. Баронесса поспешила им навстречу, Елена тоже поднялась и, опираясь на руку Гольфельда, направилась к вошедшим, а остальные дамы и кавалеры последовали за ними, как хвост кометы. Группа у окна поредела, словно по мановению волшебной палочки, и благодаря этому стала видна высокая фигура фон Вальде.

– Гадкий! Приходится ехать к вам, если хочешь вас видеть! – воскликнула старая дама, грозя пальцем подошедшему к ней фон Вальде. – Прекрасная Испания, вероятно, заставила вас забыть всех своих старых друзей. Видите, несмотря на то что у меня больные ноги, я все же приехала, чтобы поздравить вас.

Фон Вальде низко поклонился и сказал даме несколько слов, выслушав которые, она ударила его веером по плечу. Затем он подвел гостью к креслу, и она очень важно опустилась в него.

– Баронесса фон Фалькенберг, обер-гофмейстрина в Л., – ответила госпожа Фельс на вопрос Елизаветы, кто эта дама.

Корнелия Киттельсдорф, вошедшая вслед за баронессой фон Фалькенберг, была сегодня великолепна в белом платье и с венком пунцовых мальв на голове.

Появление придворных гостей послужило сигналом к началу концерта. Елизавета почувствовала, что ее сердце начинает усиленно биться, она внезапно оробела и уже раскаивалась в том, что согласилась играть первой. Она вся дрожала, когда Елена подала ей знак начинать, но делать было нечего, и, взяв ноты, Елизавета подошла с опущенными глазами к роялю и несмело поклонилась.

Наступила мертвая тишина, потом по залу пробежал легкий шепот, который затих, как только Елизавета села за рояль. Робость молодой пианистки исчезла с первыми аккордами. Она забыла обо всем и всецело отдалась исполнению произведения великого композитора. Игра ее была великолепна.

Едва она закончила, раздались бурные аплодисменты, которые вернули ее в реальность. Она поклонилась и поспешила к своей покровительнице, госпоже Фельс, которая молча пожала ей руку.

Концерт продолжался недолго. Четыре молодых человека из Л. пропели красивый квартет. Затем играл очень недурной скрипач. Корнелия Киттельсдорф исполнила два романса, причем оказалось, что у нее приятный голос, но совершенно нет слуха. Потом дошла очередь до так старательно разученной пьесы в четыре руки. Елена фон Вальде овладела собой и сыграла свою партию прекрасно.

Когда концерт закончился, Елизавета прошла в соседнюю комнату, чтобы взять накидку. За ней последовал пожилой господин, сидевший на концерте напротив девушки и то и дело заинтересованно поглядывавший на нее.

Госпожа Фельс, сопровождавшая молодую пианистку, представила мужчину по его просьбе – это оказался председатель окружного суда Буш.

Он наговорил Елизавете много лестного по поводу ее игры и добавил, что очень рад познакомиться с отважной спасительницей жизни хозяина дома, тем более что несколько часов назад, при разборе этого дела, потерял надежду познакомиться с ней.

Елизавета испуганно отступила. Председатель рассмеялся.

– Ну, теперь вам нечего бояться, – сказал он. – Мы не имеем никаких оснований вызывать вас в суд. Труп Линке закрыл это дело – его обнаружили сегодня в пруду в Линдгофе, – пояснил он, понизив голос. – Мне доложили об этом в гостинице, где я остановился. В сопровождении врача, который случайно был там, я отправился к месту происшествия и убедился, что он никогда и ни на кого не поднимет больше руку. Состояние трупа свидетельствует о том, что Линке утопился сразу же после своего неудачного покушения.

Елизавета вздрогнула.

– Господин фон Вальде знает об этой ужасной смерти? – дрожащим голосом спросила она.

– Нет, я еще не имел случая говорить с ним с глазу на глаз.

– Кажется, никто из присутствующих не подозревает о случившемся вчера? – спросила госпожа Фельс.

– К счастью, нет. И все благодаря нашей осторожности и молчанию, – насмешливо произнес председатель суда. – Бедный господин фон Вальде и так едва спасся от осаждающей его с поздравлениями толпы, а что было бы, если бы его еще поздравляли со счастливым спасением!

В это время дворецкий подошел к Елизавете с маленьким серебряным подносом, на котором лежало несколько бумажек, свернутых в трубочку. Когда она с удивлением взглянула на него, тот с почтением произнес:

– Извольте взять одну бумажку.

Елизавета колебалась.

– Это, вероятно, какая-нибудь шутка, – произнесла жена доктора. – Берите скорее, чтобы не задерживать дворецкого.

Девушка машинально взяла одну бумажку, и в этот момент на пороге появилась баронесса Лессен и окинула комнату пристальным взглядом.

– Что вы тут делаете, Лоренц? – быстро проговорила она, подходя к дворецкому. – Вы, я думаю, можете сообразить, что госпожа Фельс согласится идти только со своим супругом.

– Я подавал госпоже Фербер, – ответил старик.

Баронесса гневно посмотрела на него, потом смерила Елизавету с головы до ног высокомерным взглядом.

– Как, фрейлейн Фербер, – резко произнесла она, – вы еще здесь? Я думала, что вы давно дома, почиваете на лаврах. – Не дожидаясь ответа, она повернулась и, пожав плечами, бросила укоризненный взгляд на растерявшегося дворецкого. – Это все ваша рассеянность, Лоренц! Этот ваш недостаток усугубился в последнее время.

С этими словами она вышла из комнаты. Дворецкий последовал за ней. Все трое оставшихся недоуменно смотрели друг на друга, но в этот момент вошел доктор и разъяснил загадку. Он с комичной торжественностью раскланялся перед женой и сказал ей:

– Так как госпоже Киттельсдорф было только что угодно вновь соединить нас, как это сделал пастор пятнадцать лет тому назад, я должен безропотно нести и дальше свое брачное иго и весь день провести с тобой.

– Да что ты говоришь! – непринужденно рассмеялась его жена.

– Представь себе, и это не моя выдумка. Ах, ты же не слышала прекрасной речи госпожи Киттельсдорф! Как жаль! Значит, я вынужден пересказать ее тебе. Всякая супружеская чета, как живущая в мире и согласии, так и стоящая на тропе войны, должна немедленно и без каких-либо возражений отправиться к «Башне монахини» в лесу, где будет проходить торжество. Там ты обязана ухаживать за мной, то есть подносить пищу и питье и вообще всячески заботиться обо мне, как добродетельная Пенелопа. Чтобы холостые мужчины, которых здесь большинство, не умерли с голода, придумана занятная лотерея. Каждая барышня должна взять бумажку, на которой написано имя ее кавалера. Тут уж сама фортуна должна решить, соединить ли два любящих сердца или коварно разлучить их.

При этих словах доктора Елизавета пришла в сильное волнение. Она не думала о том, будут ли после концерта еще какие-нибудь мероприятия. Теперь ей стало ясно, почему баронесса так подчеркнула вчера время окончания концерта. Ее щеки горели от стыда, так как она, взяв бумажку, по ошибке поданную ей дворецким, проявила чрезмерную навязчивость. Елизавета, быстро приняв решение, вошла в зал, где как раз под громкий смех разворачивались бумажки и происходили взаимные поклоны дам и кавалеров.

– Какая нелепая мысль пришла в голову этой Киттельсдорф! – раздраженно заметил какой-то молодой человек своему соседу, когда Елизавета проходила мимо. – Мне досталась толстая ханжа Лер.

Елизавете не пришлось долго разыскивать баронессу, так как последняя находилась в стороне, у окна. Корнелия, обер-гофмейстрина и Елена стояли возле нее, и все они о чем-то спорили. Обер-гофмейстрина что-то сердито внушала Корнелии, а та в недоумении пожимала плечами. Баронесса явно была очень сердита. Невдалеке от этой группы, прислонившись к колонне и скрестив на груди руки, стоял фон Вальде. Он, казалось, почти не слушал спутника обер-гофмейстрины и не сводил взора со спорящих дам.

Елизавета поспешно подошла к баронессе. От нее не укрылось, что Корнелия при виде ее толкнула обер-гофмейстрину, и поняла, что была предметом их спора.

– Баронесса, – Елизавета поклонилась ей, – я по недоразумению, не зная, в чем дело, взяла эту бумажку и только что узнала, что это накладывает определенные обязательства, которые я не могу взять на себя, потому что меня ждут родители.

Она подала бумажку баронессе, а та, внезапно просияв, поспешно протянула руку, чтобы схватить ее.

– Мне кажется, вы ошибаетесь, фрейлейн Фербер, – вдруг раздался спокойный голос фон Вальде. – Прежде всего вы должны обратиться к тому, чье имя написано на вашей бумажке, – при этом он с улыбкой окинул взглядом гостей, уже сгруппировавшихся в пары и приготовившихся отправиться в путь, – и узнать, согласен ли тот кавалер, чье имя написано на этом билетике, отпустить вас. Как хозяин дома, я не могу допустить, чтобы пострадали интересы какого-нибудь гостя, а потому прошу вас развернуть бумажку.

Растерявшаяся Елизавета быстро развернула бумажку и, сильно покраснев, протянула ему. Фон Вальде искоса взглянул…

– А! – воскликнул он. – Оказывается, я защищал свои собственные интересы. Вы должны согласиться, что теперь ваша участь зависит от меня, и я прошу вас как следует выполнить все обязанности, возложенные на вас этим билетиком.

Баронесса подошла к фон Вальде и положила руку ему на плечо – она готова была расплакаться.

– Прости, милый Рудольф, это, право, не моя вина…

– Я не знаю, о какой вине ты говоришь, Амалия, – холодно произнес он и взял шляпу, поданную ему лакеем, а потом, предложив руку Елизавете, подал знак отправляться в путь.

– Но мои родители… – пробормотала Елизавета.

– Они больны или уезжают? – спросил он, остановившись.

– Нет.

– В таком случае предоставьте мне уладить это дело.

Он подозвал лакея и отправил его в Гнадек.

Зал постепенно пустел, но группа у окна, к которой присоединился очень сердитый Гольфельд, все еще не расходилась.

– Поделом вам, Корнелия! – ворчала обер-гофмейстрина. – Сегодня вы осрамились как никогда. Какая бессмысленная идея эта лотерея! Теперь во всем, оказывается, виноват дворецкий. Зачем вы не дали ему точных указаний? Вам этот урок очень полезен, но почему же несчастный фон Вальде должен страдать от вашего легкомыслия? Воображаю, как он себя чувствует в обществе этой… учительницы музыки, дочери… письмоводителя!

– Зачем же он так легко сдался? – отозвалась Киттельсдорф. – Да и ему совершенно незачем было вмешиваться. Она собиралась уходить, и надо же было сунуться сюда этому рыцарю и добровольно взять на себя такую обузу!

– Эта «обуза» очень красива! – с наглой усмешкой прошамкал кавалер обер-гофмейстрины.

– Что вы выдумали, граф! – возмутилась та. – Впрочем, это так на вас похоже! Вы готовы восхищаться каждой деревенской бабой. Нет, я не отрицаю, эта девушка недурна собой, но разве бедная Роза фон Берген не была общепризнанной красавицей? Все падали к ее ногам, а фон Вальде, которым она заинтересовалась, остался к ней холоден. Советую вам, милая Лессен, в другой раз не слишком доверяться такту и таланту нашей Киттельсдорф.

Корнелия закусила губу и быстрым резким движением набросила на плечи кружевную накидку. В эту минуту к крыльцу подкатил экипаж, в котором должны были отправиться к месту торжества гофмейстрина, баронесса и престарелый граф.

– Фу, старая ведьма! – воскликнула фрейлина, после того как заботливо усадила старуху в экипаж. – Она злится, что не спросили ее мудрого совета. А вы заметили, Гольфельд, что у ее превосходительства чуть парик не съехал на нос, когда она гневно трясла головой? Я бы две недели хохотала, если бы из-под ее прически вдруг показался голый череп.

Она уже смеялась до упаду при одной только мысли об этом. Однако ее спутник молча шел вперед, по-видимому, совершенно не слушая ее болтовню. Он чрезвычайно торопился, как будто ему во что бы то ни стало нужно было побыстрее догнать общество, и все время пытливо поглядывал по сторонам.

– Ох, какой вы скучный, Гольфельд! Просто смертельно! – с досадой воскликнула Корнелия. – Положим, это ваша привилегия – молчать как рыба и слыть поэтому умным человеком… Скажите, ради бога, зачем так бежать? Примите во внимание, что на мне совершенно новое платье, а оно все время цепляется за кусты, через которые вы меня тащите.

Так называемая «Башня монахинь», единственная уцелевшая часть некогда находившегося здесь монастыря, возвышалась над густым дубовым лесом, принадлежавшим Линдгофу и тянувшимся на много верст на восток. Одна девица из рода Гнадевицев, сестра пресловутого предка с колесом, возглавила этот монастырь, чтобы вместе с другими двенадцатью девами молиться о спасении души своего брата. Реформация[36]36
  Реформация – начавшееся в XVI веке в Германии и распространившееся на Западную и Центральную Европу общественно-политическое и религиозное движение, принявшее форму борьбы против католической церкви.


[Закрыть], разрушившая монастыри, как карточные домики, проникла и в густой тюрингенский лес. Этот монастырь тоже был покинут, заброшен, стал постепенно разрушаться. Уцелела только башня. С ее плоской крыши, окруженной каменной галереей, открывался прекрасный вид на окрестности Л. Этому обстоятельству и была, видимо, обязана башня своим существованием, которое поддерживалось старательным ремонтом.

Сегодня эта старая башня принарядилась, как юная девица. Ее ветхая вершина была украшена четырьмя молодыми елками, между которыми весело развевались пестрые флаги, стены были обвиты гирляндами, а у подножия примостился шатер, где прятались батареи всевозможных бутылок и укрывалась хорошенькая девушка в костюме маркитантки.

Елизавета молча и безвольно покинула зал под руку с фон Вальде, у нее не хватило мужества противиться ему – он говорил таким повелительным тоном и, очевидно, хотел помочь ей выйти из неловкого положения, а потому все ее возражения были бы приняты за упрямство и еще больше привлекли бы внимание к этому инциденту.

Длинная вереница дам и кавалеров, смеющихся и оживленно разговаривающих, следовала за фон Вальде до главных ворот замка, а там рассыпалась по многочисленным лесным дорожкам, ведущим к «Башне монахинь». Многие дамы, заботясь о своих туалетах, пошли по мощеной проезжей дороге.

Фон Вальде углубился в лес. Он, видимо, не думал, что его дама будет беспокоиться о своем собственноручно выстиранном и выглаженном платье, как другие о своих туалетах, иначе он, без сомнения, не повел бы ее по узкой, едва заметной тропинке, на которую внезапно свернул.

– Здесь очень сыро, – робко нарушила Елизавета молчание, ничем не прерывавшееся до сих пор, и в нерешительности остановилась, словно желая повернуть обратно.

Однако в данную минуту она совершенно не думала о своих хлипких туфлях и светлом платье. Она лишь боялась, что снова услышит тот резкий холодный тон, каким фон Вальде говорил всегда, оставаясь с ней наедине.

– Дождя уже давно не было. Разве вы не заметили, что от сухости потрескалась земля? – сказал он, спокойно продолжая идти вперед и отламывая ветку, угрожавшую щеке Елизаветы. – По этой дорожке мы скорее дойдем и избавимся хоть на четверть часа от шума, поднятого родственниками в честь моего тридцатилетия. А может быть, вы боитесь встретить Линке?

Сильная дрожь пробежала по телу девушки. Она вспомнила о самоубийстве, но не могла сообщить об этом своему спутнику и лишь серьезно проговорила:

– Теперь я его больше не боюсь!

– Он, думаю, уже далеко отсюда, да и не будет столь невежлив, чтобы нарушить своим появлением наш праздник. Между прочим, от вас, наверное, не укрылось, что все гости, от мала до велика, оказывали мне сегодня особые знаки внимания. Вы, вероятно, считаете меня недостаточно старым, чтобы пожелать мне еще несколько лет жизни?

– Я думаю, что это пожелание уместно как для молодого человека, так и для старого.

– Так почему же вы не подошли ко мне с поздравлениями? Вчера вы спасли мне жизнь, а сегодня она стала так безразлична вам, что вы даже не раскрыли рта, чтобы пожелать мне ее продолжения.

– Вы сами только что сказали «все гости», я же не принадлежу к числу гостей и не имела права наравне с ними поздравлять вас.

– Вы же были приглашены!

– Только для того, чтобы развлечь гостей.

– Этот ваш взгляд и был причиной того, что вы не хотели идти со мной?

– Да, мой отказ не имел никакого отношения к кавалеру, так как я вовсе не знала его имени.

– Пожалуйста, не сочиняйте! Вы, оглядев зал, могли убедиться, что все кавалеры, исключая меня, уже соединились со своими дамами. Вы знали также, что моя сестра не брала билетика, потому что заранее выбрала себе Гольфельда, с которым ей удобнее всего идти. Сознайтесь, что это так.

– Я ничего не видела и не знала, так как была слишком взволнована, когда вошла в зал, чтобы вернуть билетик. Вчера мне вполне определенно назначили время, когда я должна уйти домой. Я даже не имела понятия о том, что после концерта предполагается торжество. Я просто по рассеянности взяла эту бумажку и никогда себе этого не прощу!

Фон Вальде вдруг остановился.

– Посмотрите на меня!

Она подняла глаза и, хотя чувствовала, что яркая краска залила все ее лицо, смело выдержала его взгляд.

– Нет-нет, – тихо проговорил он, – тут не может быть лжи. – И вдруг добавил совершенно иным тоном: – Разве я невольно не слышал собственными ушами вашего изречения, что нужно больше мужества, чтобы открыто солгать, чем сознаться в своей ошибке?

– Это мое убеждение, и я не отказываюсь от него.

– Если человек слишком правдив для того, чтобы запятнать свои уста ложью, то, я думаю, он не должен допускать, чтобы лгали его глаза. Между тем я помню момент, когда так и было.

Девушка сняла руку с его руки.

– Ну нет, так скоро вы от меня не отделаетесь! – воскликнул фон Вальде, удерживая ее. – Вы должны мне ответить! Вы приняли равнодушный вид, когда я на днях выбросил розу, так романтично преподнесенную вам моим кузеном.

– Что же, мне надо было бежать за ней?

– Конечно, если бы вы были искренни.

Елизавета теперь поняла, зачем он выбрал эту уединенную тропинку, – ему надо было знать, что она думает о Гольфельде. Он, очевидно, беспокоится, что ухаживания его кузена принимаются благосклонно и она, чего доброго, вообразит, что Гольфельд хоть ненадолго может забыть о ее происхождении.

Елизавета быстро высвободила руку и, сделав шаг в сторону, промолвила:

– Я должна согласиться с вами, что мой равнодушный вид в тот момент не соответствовал состоянию моей души.

– Вот видите! – В этом возгласе фон Вальде было очень мало торжества.

– Я была возмущена.

– Мною?

– Прежде всего неуместной выходкой господина фон Гольфельда.

– Он вас напугал?

– Только оскорбил. Как смел он обращаться со мной подобным образом? Он мне отвратителен!

Елизавета была права в своих предположениях, но, конечно, не думала, что ее собеседник придаст такое значение ее словам. Казалось, что у него гора свалилась с плеч. Он облегченно вздохнул, и девушка почувствовала, что его рука сильно дрожала, когда он взял ее руку и положил на свою. Они пошли дальше. Фон Вальде не говорил ни слова, но вдруг опять остановился и мягко произнес: – В эту минуту мы совершенно одни. Я не могу и не хочу лишиться вашего поздравления. Скажите мне несколько слов теперь, когда никто, кроме меня, не услышит их.

Елизавета смущенно молчала.

– Ну, разве вы не знаете, как это делается?

– Знаю, – отозвалась она, и на ее устах промелькнула лукавая улыбка, – у меня большая практика в этом деле: родители, дядя, Эрнст.

– У каждого бывает день рождения, – с улыбкой перебил ее фон Вальде, – но я хочу, чтобы вы сказали мне что-нибудь другое, не то, что говорите им, поскольку я вам не отец, не дядя и меньше всего претендую на права брата, с которым вы играете. Ну-с, говорите же!

Елизавета продолжала молчать. Что сказать? Она опустила глаза, так как не могла больше выносить проницательный взгляд собеседника, желавшего, казалось, заглянуть в ее душу.

– Пойдемте, – резко произнес он, выждав еще немного. – Это было безумное желание с моей стороны. Я знаю, что вы всегда находите несколько теплых слов для других и упорно молчите, когда дело касается меня, или делаете мне выговор.

Елизавета побледнела при этих словах и невольно остановилась.

– Так что, не выходит? – мягче спросил он. Видя, что она все еще молчит, и заметив ее умоляющий взгляд, он добавил: – Ну, тогда я предложу вам вот что: я скажу вам то пожелание, которое хотел бы услышать из ваших уст, с условием, что вы повторите его слово в слово.

Елизавета улыбнулась и утвердительно кивнула.

– Прежде всего надо… подать друг другу… руку, – начал фон Вальде, запинаясь и беря ее за руку (девушка дрожала, но не отняла руки), – и сказать: «Вы были до сих пор бедным, обездоленным странником, но, наконец, пришло время, когда и для вас засиял светлый луч, осветивший вашу жизнь. Желаю, чтобы он никогда не покидал вас. Вот моя рука как залог…»

До этих слов Елизавета точно повторяла это довольно странное пожелание, но тут с изумлением взглянула на него и засмеялась; однако фон Вальде попытался взять ее другую руку и произнес:

– Ну, продолжайте же!

– Вот вам моя рука… – начала она.

– Как здорово, господин фон Вальде, что мы опять вместе! – раздался из-за кустов голос Корнелии. – По крайней мере, меня будут приветствовать музыкой, если я приду вместе с вами.

Елизавете никогда еще не приходилось видеть, чтобы чье-либо лицо так изменилось в один миг, как лицо фон Вальде. На лбу появились синие жилы, ноздри раздулись, он гневно топнул и, казалось, испытывал громадное желание отправить Корнелию туда, откуда она явилась. Но на этот раз ему не удалось так быстро овладеть собой, и его брови нахмурились еще больше, когда за Киттельсдорф показался Гольфельд. Увидев его, фон Вальде быстро продел руку Елизаветы под свой локоть и крепко прижал, как драгоценную вещь, которую кто-то мог отнять у него.

– Ну и вид у вас! – воскликнула Корнелия, выскакивая на дорожку. – Такой, как будто мы разбойники, посягающие на ваши сокровища.

Не отвечая на эти слова, фон Вальде обернулся к кузену и отрывисто спросил:

– Где Елена?

– Она вдруг испугалась длинного, ухабистого пути и предпочла ехать в экипаже.

– Но, я думаю, ты не допустишь, чтобы старый граф Вильденау помогал Елене при выходе из экипажа. Я вообще не понимаю, как ты, верный рыцарь, мог оставить ее? Но, поторопившись, ты можешь все исправить, и я не буду тебя задерживать, – резко произнес фон Вальде, отходя в сторону, чтобы пропустить их.

– А позвольте спросить, почему вы не пошли по большой дороге, а свернули на эту глухую тропинку? – язвительно проговорила Корнелия.

– Охотно отвечу вам: просто потому, что хотел избежать встречи с некоторыми чересчур болтливыми барышнями, – не выдержал именинник.

– Фу, какой невежа! Огради, Господи, от такого несносного виновника торжества! – воскликнула фрейлина с комическим ужасом, отскакивая в сторону. – Мы сделали большую оплошность, явившись на праздник не закутанными по уши в черный креп.

Она снова взяла Гольфельда под руку и потянула его вперед, но тот, казалось, решил сегодня первый раз в жизни поступить наперекор кузену. Он еле передвигал ноги, посматривал по сторонам, как будто его интересовал каждый камешек на дороге, каждая пробегавшая ящерица. Он даже завел вроде бы очень интересный разговор со своей спутницей и останавливался, чтобы выслушать ее ответ.

Фон Вальде что-то пробормотал сквозь зубы, чего Елизавета не могла расслышать, но взгляд, брошенный им на двоюродного брата, говорил о том, что он взбешен. С ней фон Вальде совсем не разговаривал, а она не решалась поднять на него глаза, хотя чувствовала его взгляд на себе постоянно. Она боялась, что ее лицо выдаст ему все, что происходило в ее душе.