Текст книги "Брак по расчету. Златокудрая Эльза (сборник)"

Глава 17

Слухи о происшествии в замке Гнадек дошли до Линдгофа еще раньше, чем Рейнгард вернулся туда. Каменщики, возвращаясь домой через парк особняка, рассказали одному из слуг всю историю, после чего она, передаваясь из уст в уста, с быстротою молнии долетела до хозяек дома и произвела на них почти такое же впечатление, как внезапно разорвавшаяся бомба.

Теория «голубой крови» была любимой темой баронессы. Она утверждала, что может по некоторым «достоверным» признакам судить о происхождении людей, имени которых даже не знает, и, конечно, обнаруживала присутствие хоть капли благородной крови в плебейских жилах. Именно поэтому она иногда милостиво соглашалась с тем, что в юной Фербер есть что-то, доказывающее дворянское происхождение ее матери. Что же касается лесничего, то эти «достоверные» признаки у него совершенно отсутствовали, и она всегда отвечала на его поклон кивком из разряда «для низших». И как раз он мог теперь опровергнуть все ее пресловутые теории! Он оказался отпрыском славного древнего рода, блиставшего еще в феодальные времена. Конечно, много значило то обстоятельство, что благородная кровь в течение двух столетий утратила свою чистоту из-за неравных браков.

Эту мысль баронесса с большой живостью высказала Елене фон Вальде, лежавшей на кушетке.

Та слушала ее с чуть ироничной улыбкой. Хотела ли она стать на защиту Ферберов или же у фрейлейн фон Вальде было основание для того, чтобы преподать урок своей кузине?

– Прости, дорогая Амалия, – заговорила Елена довольно резко, – но ты ошибаешься. Я знаю наверняка, что жена письмоводителя – не единственная дворянка, вышедшая замуж за одного из Ферберов. Все они красивые, незаурядные люди, личные качества которых берут верх над сословными предрассудками. Вполне возможно, что в их роду не больше неравных браков, чем в роду Лессен, а ты, вероятно, не станешь утверждать, что в жилах Бэллы течет абсолютно чистая дворянская кровь?

Бледные щеки баронессы покрылись легким румянцем, и она бросила далеко не кроткий взгляд на девушку, но тотчас на ее губах появилась примирительная улыбка. К своему ужасу, со вчерашнего дня она чувствовала, что почва ускользает из-под ее ног. Это было очень неприятно – встречать возражение там, где она привыкла рассчитывать на слепую покорность.

Она была права, приписывая изменившееся отношение к ней Елены не столько «ужасному» влиянию брата, сколько своему собственному сыну, который в последние дни держался весьма необычно. Елена, хотя и была от природы благородной натурой, с детства привыкла считать себя предметом самой нежной заботы и внимания. Постоянная заботливость Гольфельда, некоторые случайно брошенные нежные словечки подтверждали мнение Елены, что ее чувство небезответно. И вдруг он сделался оскорбительно рассеянным и невнимательным! Елена испытывала ужаснейшие мучения, внутри у нее все кипело от возмущения. Ее оскорбленное женское достоинство, никогда ранее не испытываемый гнев и безграничная любовь – все это боролось одно с другим. Она сделалась ворчливой и раздражительной, однако эти свойства проявлялись не по отношению к тому, чью власть над собой Елена готова была признать.

Перед тем как горничная баронессы вошла в комнату с каким-то сообщением, однако прежде рассказала о необычайном происшествии в Гнадеке, Гольфельд читал дамам вслух. Если бы взор Елены не был устремлен на рассказчицу, она заметила бы, как изменилось выражение лица ее двоюродного брата. Он слушал новости с чувством глубокого удовлетворения, затаив дыхание. Найденные драгоценности успели уже превратиться в «несметные сокровища», а гроб прекрасной Лилы стал серебряным.

Баронесса также не заметила разительной перемены, происшедшей с ее сыном, и после иронического замечания Елены относительно благородного происхождения семьи Лессен бросила на него сердитый взгляд. Она была чрезвычайно удивлена, увидев, что он вдруг пододвинулся к Елене, поправил подушку за ее спиной и повернул букет так, чтобы она могла вдыхать его аромат.

– Елена абсолютно права, мама, – сказал Гольфельд, повернувшись к девушке и бросая на нее ласковый взгляд. – Тебе меньше, чем кому-либо, следовало бы критиковать родословную этой семьи.

Баронесса была достаточно умна для того, чтобы сдержаться и не сделать резкое замечание, и сказала лишь, что все это похоже на сказку и в это трудно поверить. Она должна услышать об этом случае от какого-нибудь более надежного свидетеля, чем каменщики, и убедиться, что это правда.

Этот самый свидетель, как по волшебству, как раз появился под окнами. Это был Рейнгард, возвращавшийся из замка. Он усмехнулся, когда ему передали, что госпожа фон Вальде просит его немедленно к себе, так как он знал, что о находке в Гнадеке здесь уже известно – слуги тотчас же насели на него с расспросами, – и сразу понял, зачем его зовут.

Едва он успел войти, как был засыпан вопросами. Он отвечал с обычным спокойствием, и его чрезвычайно смешило, что за показным равнодушием баронесса скрывает напряженное любопытство и глубокую досаду.

– И что же, Ферберы на основании этой бумаги действительно могут заявить свои права на это имя? – спросила она, вынимая из вазы большой георгин и усердно нюхая его.

– Ну а кто может оспаривать у них это право? – ответил Рейнгард. – Им надо только доказать, что они – потомки Ганса фон Гнадевица, а это они могут сделать в любой момент.

Баронесса откинулась на спинку кресла и опустила веки, как бы очень утомившись или потеряв интерес к этому событию.

– И что же, эти «сокровища Голконды[37]37
  Голконда – древняя крепость в Индии, бывшая столица одноименного султаната. Сюда стекались алмазы, добываемые в округе.


[Закрыть]» действительно так несметны, как говорят? – спросила она.

Это должно было прозвучать насмешливо, но чуткое ухо Рейнгарда уловило в ее тоне громадный интерес и нечто вроде тайного страха. Он улыбнулся.

– Несметны?! Все зависит от того, как на это посмотреть… Я не могу судить об этом.

Как мы знаем, он вполне мог судить об этом, но считал, что этой даме полезно немного поволноваться.

Этот допрос, вероятно, не скоро кончился бы, если бы Бэлла не ворвалась вдруг в комнату.

– Мама, приехала новая гувернантка! – запыхавшись, воскликнула она. – Фу, она еще безобразнее, чем мисс Мертенс! – продолжала девочка, не обращая никакого внимания на Рейнгарда. – На шляпе у нее красный бант, а накидка еще старомоднее, чем у Лер. С этой я ни за что не пойду гулять, можешь быть уверена, мама!

Баронесса зажала уши руками.

– Дитя, прошу тебя, ради бога, не надо так шуметь!.. – простонала она. – И что это за глупые заявления? – строго добавила она. – Ты пойдешь с мадемуазель Жаннет, если я этого пожелаю.

Причина довольно резко произнесенного выговора, из-за которого ошеломленная Бэлла надула губы и оборвала кусок бахромы с кресла мамаши, заключалась в так называемом «времени пыток», которое наступило для баронессы после ухода мисс Мертенс. Она должна была волей-неволей взять на себя надзор за Бэллой, что было, по ее уверениям, истинной смертью для ее нервов. С прибытием новой гувернантки у баронессы упала гора с плеч; для нее было нежелательно, чтобы с первой же минуты между ученицей и учительницей возник конфликт, а потому она отчитала девочку за это замечание. Затем она встала и в сопровождении надувшейся дочки отправилась в свои комнаты, чтобы посмотреть на прибывшую. Рейнгард был тотчас же отпущен Еленой.

– Прикажешь читать дальше, Елена? – снова взявшись за газету, очень любезно спросил Гольфельд, когда они остались вдвоем.

– После… – нерешительно ответила она, бросая на него пытливый взгляд. – Прошу, скажи мне, что именно так сердит тебя в последнее время? Ты знаешь, Эмиль, мне ужасно больно из-за того, что ты не разрешаешь мне разделить твои заботы и неприятности. Тебе также известно, что не праздное любопытство побуждает меня вмешиваться в твои дела, а горячее участие. Ты видишь, как я страдаю от твоей холодности и замкнутости. Скажи мне откровенно, может быть, я невольно делаю что-нибудь не так, и ты не считаешь меня больше достойной твоего доверия?

Она умоляюще протянула к нему руки. Камень смягчился бы от бесконечной печали в ее голосе. Гольфельд, опустив голову, вертел в руках газету и старательно избегал прямого взгляда девушки.

– Я вполне доверяю тебе, Елена, – прервал он, наконец, продолжительное молчание. – Более того, ты единственный человек в мире, пользующийся моим полным доверием. – Глаза Елены засияли, бедняжка гордилась таким предпочтением. – Но существуют некие печальные обстоятельства, в которые мы не можем посвящать других людей.

Пораженная девушка, приподнявшись, с огромным вниманием слушала его.

– Я вынужден, – запинаясь, произнес Гольфельд, – принять одно решение, и это очень и очень тяжело для меня. Именно это и гнетет меня в последние дни.

Он поднял глаза, чтобы увидеть, какое впечатление произвели его слова.

Елена, очевидно, не имела ни малейшего понятия о том, что он собирался сказать ей, и с неослабеваемым вниманием ловила каждое его слово.

– Ты знаешь, Елена, что в последний год мне очень не везет с ключницами, – задумчиво продолжал он. – Они не уживаются у меня, и я ничего не могу с этим поделать. Третьего дня отказалась от места та, которую я взял две недели тому назад. Я вне себя. Эти постоянные перемены приносят мне громадные убытки, мое имение опротивело мне.

– Так ты хочешь продать Оденбург? – прервала его Елена.

– Нет, это было бы глупостью. Оденбург – одно из лучших имений в Тюрингии. Я вынужден искать другой выход. Мне не остается ничего другого, кроме как жениться!

Елена приоткрыла задрожавшие губы, но ни один звук не слетел с них. Не будучи в состоянии овладеть собой, она закрыла лицо руками и с тихим стоном опустилась на подушки.

Гольфельд поспешно подошел к ней и взял ее руки в свои.

– Елена, – тихо, но нежно прошептал он (этот тон удался ему прекрасно), – согласна ли ты, чтобы я открылся тебе, обнажил перед тобой рану своего сердца? Ты ведь знаешь, что я тебя люблю и что эта любовь будет для меня первой и единственной в течение всей моей жизни. – Произнеся эту ужасную ложь, Гольфельд даже глазом не моргнул. Он сумел придать своему голосу такой оттенок, который привел девушку в необычайное волнение. – Если бы это было возможно, – продолжал он, – то я внял бы голосу своего сердца, жил бы только ради этого чувства, потому что общение с тобой, Елена, для меня счастье… Но ты знаешь, что я последний из рода Гольфельдов, и уже по этой причине вынужден жениться. Мне остается только одно средство, которое облегчит для меня эту жертву: я должен выбрать жену, с которой ты знакома…

– О, говори скорее! – воскликнула Елена, и слезы брызнули у нее из глаз. – Ты уже решился, предчувствие не обмануло меня. Это Корнелия!

– Киттельсдорф? – произнес он с презрительной усмешкой. – Эта непоседа? Нет, уж лучше я оставлю свое имение в руках непокорных ключниц. Зачем мне при моих весьма скромных доходах такая легкомысленная жена? Впрочем, я уже сказал тебе и могу повторить, что я еще ни на ком не остановился. Дай мне высказаться, дорогая Елена, и не плачь так горько, это переворачивает мне душу. Эта девушка должна знать и любить тебя и быть настолько разумной, чтобы я мог сказать ей: «Мое сердце принадлежит другой, на которой я не могу жениться. Будь другом мне и ей».

– И ты думаешь, что найдется такая, которая согласится на это?

– Конечно, если она будет любить меня.

– Ну, я этого не смогла бы никогда… Никогда! – выкрикнула Елена и, истерически рыдая, спрятала лицо в подушки.

На гладком белом лбу Гольфельда вдруг обозначились две суровые складки. Губы его плотно сжались, и краска сбежала с лица. По всему видно было, что он взбешен. Глаза его вспыхнули ненавистью, когда он устремил их на девушку, которая, вопреки его ожиданиям, усложняла задачу, казавшуюся ему такой легкой. Но он справился со своими эмоциями и, ласково приподняв голову Елены, заглянул ей в лицо. Бедняжка задрожала при этом лицемерном прикосновении и бессильно опустила голову на его руку.

– Значит, ты откажешься от меня, Елена, – продолжал он грустно, – если я решусь на этот нелегкий для меня шаг. Ты отвернешься от меня и оставишь один на один с нелюбимой женой?

Она подняла на него красные от слез глаза, которые сияли неизъяснимой любовью. Он мастерски сыграл свою роль, и этот взгляд доказал ему, что его цель достигнута.

– Ты теперь переживаешь ту же внутреннюю борьбу, которая терзала меня эти дни, пока я не принял твердое решение. Я понимаю, для тебя в эту минуту ужасна мысль, что в наш прекрасный союз должно вступить третье лицо, но поверь мне, я даю тебе слово, что это нисколько не изменит наших отношений. Подумай, Елена, ведь тогда я буду иметь возможность делать для тебя гораздо больше и чаще бывать с тобой, чем теперь. Ты можешь поселиться у меня в Оденбурге, и я стану носить тебя на руках и беречь, как зеницу ока. Сейчас ты зависишь от капризов своего брата, а я, женившись на твоей подруге, посвящу тебе всю свою жизнь…

Гольфельд не обладал выдающимся умом, но зато у него было в избытке лукавства и хитрости, которыми он достигал большего, чем другие умными речами. А бедная жертва с растерзанным и истекающим кровью сердцем и сломленной волей шла прямиком в расставленные им сети.

– Я постараюсь свыкнуться с этой мыслью, – чуть слышно прошептала Елена, – но разве найдется такая девушка с возвышенными чувствами, способная на жертву, которая согласилась бы терпеть мое присутствие и которую я могла бы полюбить как сестру?

– Есть у меня одна мысль, она совершенно неожиданно пришла мне в голову, и я еще не обдумал этот вариант. Но, прежде всего, ты должна успокоиться, дорогая Елена. Подумай, ведь выбор зависит лишь от тебя одной, я предоставляю тебе право принять или отвергнуть кандидатуру, которую я предложу тебе.

– Найдешь ли ты в себе достаточно сил, чтобы жить с женой, к которой не лежит твое сердце? – спросила Елена.

Гольфельд сумел подавить усмешку, так как Елена не спускала с него испытующего взора.

– Я все могу сделать, если захочу, – ответил он. – А твое присутствие придаст мне сил… Об одном прошу тебя: не говори пока моей матери об этом важном деле. Она, как тебе известно, любит во все вмешиваться, а я не переношу ее опеки. Она узнает об этом, когда я представлю ей свою невесту.

Раньше такое бессердечное замечание страшно возмутило бы Елену, но теперь она даже не обратила на него внимания, потому что все ее мысли и чувства пришли в сильное возбуждение при одном только слове «невеста», с которым (хотя немало бывает и несчастных невест) тесно связано представление о радостях и блаженстве любви.

– О, Боже мой! – с невыразимой мукой простонала она, судорожно ломая руки, сложенные на коленях. – Я всегда надеялась, что не доживу до этого… Я не настолько эгоистична и не желаю, чтобы ты ради меня остался холостым. Нет, я только полагала, что моя близкая, по всей вероятности, смерть принудит тебя не подносить мне эту чашу горести и подождать, пока глаза мои закроются навеки.

– Но, Елена, зачем ты говоришь об этом?! – воскликнул Гольфельд, с трудом скрывая свое нетерпение. – Кто в твои годы думает о смерти? Ты будешь жить, и я уверен, что придет время, когда и мы с тобой будем счастливы. Теперь я оставлю тебя одну. Подумай хорошенько о том, что я сказал тебе, и ты сама придешь к тому же решению, что и я.

Он нежно прижал ее руки к своим губам и легонько поцеловал девушку в лоб, чего прежде никогда не делал, взял свою шляпу и тихо вышел из комнаты.

Едва затворилась за ним дверь, отделившая его от несчастной, обманутой им девушки, и он очутился один в коридоре, как он лукаво улыбнулся и самодовольно щелкнул пальцами… Каким низким и презренным плутом выглядел он в эту минуту! Как же он был доволен собой! Еще час тому назад его сердце переполняла злоба. Страсть к Елизавете, разжигаемая упорным сопротивлением девушки, достигла такого накала, что со вчерашнего дня он лишился самообладания, которым так гордился. Но в пылу страсти до сих пор ему ни разу не пришло в голову предложить свою руку желанной девушке. Он счел бы себя сумасшедшим, если бы подобная мысль явилась ему.

Но зато он изобретал в своем уме подлые замыслы и ломал голову над тем, как бы сломить упорство дочери письмоводителя. Событие в Гнадеке придало его мыслям совершенно другое направление. Молодая фрейлейн теперь представляла собой завидную партию. Она происходила из старинной дворянской семьи и была богата, а потому он принял великодушное решение осчастливить ее предложением. Что она без колебаний примет его, в этом он нисколько не сомневался. Единственное препятствие в исполнении этого плана заключалось в Елене – не потому, что этот шаг должен был причинить страдания горячо любившей его девушке (в его сердце не было жалости к ней), а вследствие того, что из-за женитьбы он мог лишиться наследства, на которое рассчитывал после смерти Елены. Из этого следовало, что надо действовать хитро и осторожно. Он совершенно хладнокровно играл чувствами несчастной и еще больше привязал ее к себе тем, что предоставил ей решение важнейшего вопроса своей жизни.

Как только Гольфельд вышел из комнаты, Елена, шатаясь, подошла к двери и задвинула засов. Теперь она всецело отдалась своему отчаянию. Бросившись на ковер, девушка стала рвать на себе волосы, а вся ее тщедушная фигурка тряслась как в лихорадке. Она жила только своим горячим чувством и невыносимо страдала при мысли, что вскоре потеряет любимого человека.

В ее голове образовался хаос самых разнообразных мыслей, но она не могла уловить ни одну из них. Сегодняшнее признание в любви, которое открыло ей одновременно ад и рай, безумная ревность к той, которой она пока даже не знала, но которая будет иметь все права жены, – все это терзало душу и грозило прервать слабую нить, связывающую ее с телом.

Лишь вечером Елена решила отворить дверь встревоженной горничной и после настойчивых просьб последней дала уложить себя в постель. Она строжайше запретила приглашать доктора, не приняла баронессу, которая хотела лично пожелать ей спокойной ночи, и провела в одиночестве эту самую ужасную ночь в своей жизни.

Она немного успокоилась только тогда, когда утренний свет заглянул в щели между шторами. Елена уверяла себя в том, что Гольфельд поступает совершенно бескорыстно. Разве он тоже не приносит себя в жертву? Ведь он любит ее, только ее, а должен принадлежать другой. Имела ли она право еще больше затруднять ему исполнение священной обязанности своими жалобами? Он предлагал ей следовать вместе с ним по нелегкому жизненному пути; могла ли она проявить слабость и малодушие, если он рассчитывал на ее силу воли? И если он найдет девушку, которая удовольствуется дружбой, хотя с полным правом может требовать любви, разве Елена позволит другой превзойти себя в самопожертвовании?

С лихорадочной поспешностью Елена схватила с ночного столика звонок и вызвала горничную, чтобы та помогла ей одеться. Она решила быть мужественной, но прежде всего должна была узнать имя той, которую Гольфельд считал способной взять на себя эту трудную миссию. Она мысленно перебирала всех своих знакомых девушек, но не было среди них ни одной, которую она тотчас не отвергла бы.

Время, когда она обычно по утрам пила кофе с баронессой и Гольфельдом, еще не наступило, но Елена была больше не в состоянии сидеть в своей комнате и велела отвезти себя в столовую в кресле, так как из-за слабости не смогла бы сама дойти туда. К своему великому изумлению, она узнала от лакея, накрывавшего на стол, что баронесса уже с полчаса как ушла гулять. Это необычайное явление было в данный момент очень удобно для Елены, потому что в окно она увидела Гольфельда, прохаживавшегося по площадке перед домом и не подозревавшего, что за ним наблюдают. У него явно было прекрасное настроение, время от времени он с удовольствием подносил ко рту сигару, и на его губах играла бессознательная улыбка, позволявшая видеть прекрасные зубы. На его лице не было и следа той борьбы, которая мучила всю ночь Елену. Он вовсе не походил на жертву рокового стечения обстоятельств. Или, быть может, это так проявлялась его сильная мужская воля?

Фрейлейн фон Вальде нахмурилась.

– Эмиль! – резко вскрикнула она.

Гольфельд от неожиданности вздрогнул, но быстро подошел к окну и помахал шляпой в знак приветствия.

– Как! – воскликнул он. – Ты уже здесь? Можно мне подняться к тебе?

– Да, – уже мягче ответила Елена.

Через несколько минут Гольфельд вошел в столовую. Его лицо теперь было очень серьезным. Он бросил шляпу на стол и пододвинул стул к креслу девушки. Нежно взяв ее за руки, он заглянул ей в лицо и был, очевидно, поражен его землистым цветом и потухшим взглядом.

– Ты неважно выглядишь, – участливо произнес Гольфельд.

– Это тебя удивляет? – отозвалась Елена, не будучи в состоянии избавиться от неприятного осадка. – К сожалению, я не обладаю способностью через несколько часов после тяжелого испытания смотреть на жизнь так же весело, как и до него. Я завидую тебе.

Елена с упреком посмотрела на его лицо, имеющее цветущий вид. Гольфельд в душе проклинал свою утреннюю прогулку, вернее то, что был неосторожен, дав волю мыслям о Елизавете и будущей победе над ней, и с живостью ответил:

– Ты несправедлива, Елена, если судишь только по моему внешнему виду. Что же, по-твоему, человек, которому приходится примириться с необходимостью, должен жаловаться и плакать?

– Ну, до этого тебе, кажется, очень далеко.

Им овладела необоримая досада: эта уродка осмеливается выговаривать ему! Несмотря на то что он прилагал все усилия, чтобы заставить Елену поверить в его пламенную любовь, он находил, что со стороны несчастной горбуньи было неслыханным самомнением воображать, что она может внушить подобное чувство. Ему стоило большого труда сдержаться, однако он все же пересилил себя и даже сумел изобразить меланхолическую улыбку, что сделало его еще интереснее.

– Если ты узнаешь, почему у меня только что был такой веселый вид, то, вероятно, пожалеешь о своем упреке, – сказал он. – Я представлял себе тот момент, когда подойду к твоему брату и скажу: «Отныне Елена будет жить в моей семье». Не отрицаю, что я думал об этом с чувством глубокого удовлетворения, потому что твой брат всегда с подозрением относился к моим чувствам, дорогая.

Елена со вздохом облегчения протянула ему руку и сердечно произнесла:

– Я верю тебе, и знай: утрата этой веры была бы для меня равносильна смерти. Ах, Эмиль, ты никогда не должен обманывать меня, даже в тех случаях, когда будешь делать это для моего блага. Я предпочитаю услышать ужасную правду, чем мучиться подозрениями, что ты обманываешь меня. Я провела ужасную ночь, но теперь уже овладела собой и прошу рассказать, о какой идее ты говорил вчера. Я ясно понимаю, что не обрету душевное равновесие до тех пор, пока не буду знать, кто станет между нами. Назови мне имя, Эмиль, очень прошу тебя об этом.

Гольфельд опустил глаза. Ему показалось, что дело снова принимает скверный оборот.

– Знаешь, Елена, – наконец начал он, – я не решаюсь говорить с тобой сегодня об этом. Ты очень утомлена, и я боюсь, что серьезный разговор может плохо сказаться на твоем здоровье. Кроме того, вчерашняя идея при дальнейшем рассмотрении показалась мне весьма практичной. Мне будет очень неприятно, если ты, такая взволнованная, упустишь из виду ее выгодные стороны.

– Уж этого я не сделаю! – воскликнула Елена оживленно, приподнимаясь, при этом ее глаза лихорадочно блестели. – Я овладела собой и готова покориться необходимости. Обещаю тебе быть такой беспристрастной, как будто я не люблю тебя…

Она покраснела, потому что впервые произнесла это слово.

– Ну хорошо, – нерешительно начал Гольфельд, не будучи уверенным, что поступает правильно. – Что ты думаешь о девушке из Гнадека?

– О Елизавете Фербер? – воскликнула изумленная Елена.

– О Елизавете фон Гнадевиц, – быстро поправил ее Гольфельд. – Внезапная перемена в ее положении натолкнула меня на такую мысль. До сих пор я не обращал на нее внимания и заметил только, что она скромна и, похоже, очень спокойна.

– Как? В этой восхитительной девушке ты не заметил ничего, кроме скромности и спокойствия?

– Ну да, – равнодушно подтвердил Гольфельд. – Я помню, что ты часто сердилась на свои пальцы, тогда как она совершенно спокойно начинала пьесу и играла до тех пор, пока и у тебя получалось следовать за ней. Это мне тогда понравилось. Я считаю, что у нее очень ровный характер, а у моей будущей жены должен быть именно такой. Непременно! Кроме того, нельзя отрицать, что она тебя обожает, и, таким образом, главное условие было бы выполнено. К тому же она росла в очень скромных условиях, так что не будет предъявлять больших требований и легко освоится с новым положением и будет тебе другом. Я думаю, что она не лишена такта, хорошо воспитана и…

– Нет, нет! – вскричала вдруг Елена, резко приподнимаясь и прерывая его. – Это бедное очаровательное дитя заслуживает, чтобы ее любили!

Внезапно собачий вой прервал ее и заставил громко вскрикнуть. Гольфельд наступил на лапу своей Диане, которая пришла вместе с ним и разлеглась у его ног. Эта случайная оплошность пришлась очень кстати, так как слова Елены показались Гольфельду столь комичными, что он еле удержался от смеха. Он открыл дверь и выгнал прихрамывавшую собаку из столовой. Когда он вернулся к девушке, то уже вполне овладел собой.

– Мы и будем любить ее, Елена, – сказал он совершенно спокойно, снова садясь на свое место. – Она только должна будет оставить тебе мое сердце, что она, без сомнения, и сделает. Эта девушка может действовать хладнокровно, она доказала это третьего дня, когда спасла Рудольфа.

– Как так? – поразилась Елена, распахнув глаза.

Слуга, который нечаянно проболтался вчера о случае в лесу, испугавшись, что его выбранят за бестактность, умолчал о подробностях покушения и сказал только, что пуля по счастливой случайности не попала в господина фон Вальде. Гольфельд сам узнал, как было дело, лишь час назад от садовника. Смелость Елизаветы еще больше усилила его страсть, он готов был на все, чтобы добиться ее любви.

Кратко пересказав Елене то, что он узнал, Гольфельд заключил:

– Теперь у тебя еще один повод любить эту девушку, а меня ее поступок лишний раз убеждает в том, что она – единственная подходящая для нашей ситуации кандидатура.

С этими словами Гольфельд медленно отбросил своей тонкой белой рукой волосы со лба, с напряженным вниманием следя за Еленой, наклонившей голову. Из-под ее опущенных век струились слезы. Она не произносила ни слова. Быть может, она в последний раз боролась с собой.

Молчание становилось тягостным, но было прервано появлением баронессы, возвратившейся с прогулки. Елена быстро поднялась и поспешила вытереть слезы. Она с видимым нетерпением сносила ласки, которыми осыпала ее очень разгоряченная баронесса, и крайне односложно отвечала на вопросы о своем самочувствии.

– Фу! – выдохнула баронесса, бросая накидку сыну на руки и тяжело опускаясь в кресло. – Мне стало жарко. Какая ужасная дорога на гору! Никакие силы в мире не заставят меня больше подняться туда.

– Ты была на горе, мама? – удивился Гольфельд.

– Ну да. Ты ведь знаешь, доктор неоднократно советовал мне совершать подобные утренние прогулки.

– Да, но это было уже много лет назад, и с тех пор ты всегда утверждала, что из-за сердечной болезни тебе не показаны такие нагрузки.

– Все на свете надо испробовать не один раз, – сказала его мамаша, немного смутившись, – и так как я вчера ночью не могла уснуть, то решила предпринять еще одну попытку. Но придется этим и ограничиться. Кроме того, меня ужасно рассердили. Подумай только, Елена, на площадке я встретила Бэллу с новой гувернанткой, и, можешь себе представить, эта особа имела дерзость идти справа от девочки! Я тотчас же указала мисс ее место. Где уж тут думать об улучшении своего здоровья, когда все делается так, что причиняет мне неприятности и огорчения!

Баронесса хотела томно опустить голову на руки, но почувствовала, что ее искусно приколотые фальшивые косы под шляпой съехали на уши. Она быстро поднялась и, надвигая шляпу на упрямые косы, небрежно сказала:

– Да, между прочим, Рейнгард вчера все сочинил. Я случайно встретила наверху письмоводителя Фербера, поздравила его…

– А, теперь я понимаю, зачем ты взбиралась на гору! – насмешливо произнес Гольфельд. – И ты заговорила с этим человеком?

– Ну что же, теперь это можно. Меня главным образом интересовали драгоценности.

– Ты хотела купить их? – язвительно спросил сын, намекая на ее постоянное безденежье.

– Нет, – ответила мать, бросая на него гневный взгляд, – но у меня всегда была слабость к драгоценным камням, и, если бы твой отец не умер так внезапно, у меня были бы теперь очень хорошие бриллианты, потому что он обещал их мне. Правда, тогда твой капитал был бы приблизительно на шесть тысяч талеров меньше. Однако вернемся к найденным драгоценностям. Фербер описал эти украшения и прямо сказал, что они стоят около восьми тысяч талеров. И это Рейнгард называет громадной ценностью! А теперь я вас покину, но через несколько минут вернусь.

Насмешливая улыбка сбежала с уст Гольфельда во время рассказа матери, и теперь его лицо выражало сильное разочарование. Ему показалось, что на него вылили ушат холодной воды.

Не успела закрыться дверь за баронессой, как Елена отбросила свою притворную апатию и протянула Гольфельду обе руки.

– Эмиль, – проговорила она сдавленным голосом, и губы ее задрожали, – если тебе удастся завоевать сердце Елизаветы, в чем я не сомневаюсь, я соглашусь с твоим планом, но с условием, что я буду жить у вас в Оденбурге.

– Это само собой разумеется, – отозвался он, хотя не так уверенно, как раньше. – Но я должен заранее предупредить тебя, что условия нашей жизни будут не блестящими. Мои доходы невелики, а ты только что слышала, что у Елизаветы ничего нет.

– Она не будет бесприданницей, Эмиль, можешь быть уверен, – мягко сказала девушка, причем глаза ее сверкали неестественным блеском. – С момента ее согласия стать твоей женой она будет мне сестрой, и я честно поделюсь с ней всем, что имею. Пока я передам ей доходы с моего имения Нейборн в Саксонии и поговорю насчет этого с Рудольфом, как только он приедет. Ты доволен мною?

– Ты ангел, Елена! – обрадовался Гольфельд. – Тебе никогда не придется пожалеть о своем великодушном решении и бескорыстной любви.

На этот раз его энтузиазм был непритворным, так как доходы с Нейборна превращали Елизавету в очень богатую невесту.