Электронная библиотека » Эйдзиро Хисаита » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Крах"


  • Текст добавлен: 1 октября 2013, 23:57


Автор книги: Эйдзиро Хисаита


Жанр: Зарубежная драматургия, Зарубежная литература


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Действие второе

Прошел примерно час. Комната в японском стиле на втором этаже. Прямо в глубине – галерея, за ней – вид на реку с крутым берегом.

На диване с газетой в руках лежит Умпэй. Он чем-то встревожен. Рядом чинно сидит Сэцуко, уставившись в одну точку. Снизу то и дело доносятся громкие голоса.

Умпэй (спохватившись). Ты что-то сказала?…

Горничная приносит чай.

Эти хамы все еще там орут? Горничная. Кто?… А, да. Умпэй. Что им, собственно, нужно?

Горничная. Не знаю. Там не поймешь. То плачут, то кричат. Умпэй. Пора с этим кончать. Но мать упряма до глупости…

Горничная уходит.

(Отпивает чай.) Никто из вас не знает, почему я расстаюсь с фирмой, а причины весьма серьезные. Мне не безразлична судьба рабочих, у которых будет теперь новый хозяин. Но им это неизвестно. Подстрекаемые разными типами из профсоюза, они губят себя. А тут еще этот тупица Кавасаки, твой муженек, прочел несколько красных книжек, пришел в ярость и лезет не в свое дело. Совершеннейший болван! Мир не так прост, как всем вам кажется. Глупцы… А в Кавасаки я сам ошибся. (Смотрит на часы и досадливо щелкает языком.) Сэцуко, поди скажи матери, чтоб кончала… Впрочем, погоди. Пусть их… Ты хотела мне что-то сказать?… Как там тетушка?

Сэцуко. Она, наверно, во флигеле. Позвать?

Умпэй. Не надо. (После небольшой паузы.) Сэцуко! Ты не знаешь, сколько примерно сбережений у мамы?

Сэцуко. Каких сбережений?

Умпэй. Я имею в виду деньги, оформленные на имя тетушки.

Сэцуко. А разве есть такой вклад?

Умпэй. Мама ничего не говорила?

Сэцуко. Нет, ничего…

Умпэй. В самом деле? (Как бы про себя, уставившись в потолок.) Так, поезд в шесть тридцать… Приеду к восьми…

На сцене постепенно темнеет.

Сэцуко (вкрадчивым голосом). Папа!

Умпэй (выведенный из раздумья). Что, Сэцуко?

Сэцуко. Помнишь, как я, сидя у тебя на коленях, гадала тебе, когда была маленькой?

Умпэй (думая о другом). Угу…

Сэцуко. Ты часто спрашивал меня, чего следует ожидать: падения или повышения курса на бирже, и я, ничего не понимая, смело отвечала, что сегодня курс упадет или, наоборот, повысится… Сама не знаю, почему я вдруг это вспомнила… Потом я заболела, тебя долго не было дома, но, узнав о моей болезни, ты приехал – кажется, на третий день. Я почему-то раскапризничалась, стала кричать, требовать, чтобы ты ушел из комнаты.

Умпэй. Ага, было такое… Вот тогда-то я, ты знаешь…

Сэцуко. Да, пожалуй, это послужило толчком, с тех пор ты принял христианство…

Умпэй. Да, я хорошо это помню. Твоя болезнь сильно меня напугала… Ты вообще была трудным ребенком. С тобой всегда было нелегко. Во всяком случае, тебе я никогда не мог лгать. (Смеется.)

Снизу доносятся громкие голоса.

Сэцуко. С тех пор как ты начал ходить в церковь, в доме как будто сразу стало светлей, мама выглядела такой счастливой… Как хорошо было тогда.

Слышен детский плач.

Умпэй. Что там такое?

Сэцуко. Наверно, ребенок… Но на этот раз, приехав домой, я поразилась, до чего все переменилось. Мама опять грустит… И знаешь, папа… В общем, Сэцуко хочет снова стать твоей маленькой дочкой, как прежде… Я возвращаюсь домой.

Умпэй. Что это вдруг?

Сэцуко. Слушай, папа. Тоскливо жить под одной крышей и в то же время не иметь рядом никого, кому можно было бы излить душу. Вот и маме, наверное, как тяжело! Не надо было мне уезжать в Токио… Конечно, в делах я тебе не советчик, но все равно легче, если рядом родная душа… Мне так хотелось бы утешить тебя, ободрить… С Кавасаки я расстаюсь.

Умпэй. Ты хочешь развестись?!

Сэцуко. Да… Я решила это уже давно… Хочу посоветоваться с тобой.

Умпэй. А Кавасаки согласен?

Сэцуко. Ему тяжело, но он говорит, что ничего другого, пожалуй, не остается. Мы с ним много беседовали на эту тему и пришли к единому мнению, только я никак не могла решиться, все жалела его. А теперь наконец решилась.

Умпэй. Гм… (Задумывается.)

Сэцуко. Мне все казалось, я буду тосковать без него, но теперь эти страхи прошли. Я полна новых и светлых надежд…

Входят Кадзуо и Тэруко.

Кадзуо. Что это вы в темноте сидите? (Включает сеет.)

Комната освещается.

Просто чудеса! Поразительно! И откуда только они таких слов понабрались?

Умпэй. Все еще болтают?

Кадзуо. Беда, когда женщина берет на себя роль адвоката.

Умпэй. А все потому, что решила проявить благородство. Глупость, да и только.

Сэцуко. А о чем же переговоры?

Кадзуо. Какие там переговоры! Самонадеянная демагогия, вот и все. Начали с того, что было, когда они арендовали нашу землю. Видимо, наслушались подстрекателей из союза. Получается, будто наша семья богатела за счет нескольких поколений арендаторов и рабочих… Вспомнили времена, когда землю покупали согласно старым законам… Тогда, дескать, давали им ссуды под низкий процент… При кабинете Вакацуки… Дела давно минувших дней… Красивые слова. А теперь жалуются, что их якобы заставили покупать землю втридорога, из-за этого им пришлось влезть в долги…

Умпэй. Х-хм…

Кадзуо. Потом, дескать, началась депрессия и цены на землю резко упали, в чем они тоже считают виновными нас… И вот не прошло и пяти лет, как банк, ссудивший им деньги, конфисковал у них рисовые поля, а заодно и усадьбы. Обобрали их, выходит, до нитки, так что пришлось наниматься на текстильную фабрику, а заработки там низкие, рабочий день очень длинный. Мол, из них выжали все соки, остались кожа да кости, а теперь еще увольняют. И все это говорится с таким запалом, что даже полицейские растерялись…

Умпэй. Чего же они все-таки хотят?

Кадзуо. Требуют гарантий, что увольнений не будет, даже если на фабрике появится новый хозяин. И просят мать поговорить с тобой об этом, пока ты еще глава фирмы!

Умпэй. Что за чушь!

Кадзуо. И еще: выходное пособие, обещанное тобой, – сущий пустяк.

Тэруко. Сэцуко, там ужас что делается. Младенцы мочатся прямо на пол, чай пролили, пол весь мокрый…

Умпэй (с досадой). Попроси маму, пусть скажет, что больна, и кончает с этим делом.

Кадзуо. Да, Тэруко! (Выходит.)

Тэруко. Сэцуко, пойдем со мной! Ты только приоткрой дверь и посмотри… До чего интересно! (Уходит.)

Умпэй (берет газету, но тут же откладывает). Сэцуко! У меня к тебе просьба.

Сэцуко (радуясь ласковому тону отца). Пожалуйста.

Умпэй. Собственно говоря, у меня сейчас… Ну, сама понимаешь… Речь идет о сбережениях мамы… Мне самому неловко заводить разговор об этом. Как ты думаешь, даст она мне взаймы?

Сэцуко. Мама?… Из своих сбережений?

Умпэй. Она копила их добрых два десятка лет, откладывала на случай смерти. Она ведь очень рачительная хозяйка.

Сэцуко. Если у нее и впрямь есть деньги, она, конечно же, даст тебе взаймы.

Умпэй. Мне не хотелось обращаться к ней с такой просьбой, но позарез нужны деньги.

Сэцуко. Я думаю, на маму ты можешь положиться.

Умпэй. Мне, Сэцуко, пятьдесят. Только в этом возрасте человек начинает по-настоящему работать. Нет, я еще не собираюсь сдаваться! Вот уже двадцать лет, как я стал предпринимателем. А ведь вся родня была против того, чтобы я родовые земли превратил в деньги и пустил их в дело. Больше всех возражала тетушка. Но я человек дальновидный, и мне почти все время сопутствовала удача – благодаря войне в Европе сложилась благоприятная конъюнктура… Иногда, разумеется, приходилось идти на риск. По мне здорово ударил кризис тысяча девятьсот двадцать седьмого года,[4]4
  В 1927 г. японская промышленность переживала экономический кризис, вызванный рядом объективных причин. В особенности остро кризис сказался в области банковского дела. Началась так называемая «финансовая паника», в результате которой председатель «чересчур либерального» кабинета министров Вакацуки вынужден был уйти в отставку, после чего к власти пришел реакционный кабинет генерала Танаки.


[Закрыть]
но я блестяще вышел из трудной ситуации, все прямо ахнули. А сейчас, в самом расцвете сил… Как раз теперь депрессия явно идет на убыль… Нет, я еще хочу побороться!.. Не стану рассказывать тебе все подробности, в делах ты мало что смыслишь, скажу одно: ты должна понять – я в критическом положении. Я доставил маме много огорчений, но она все стойко переносила, прекрасно воспитала всех вас и поистине достойна уважения… Конечно, в душе она обижена на меня, это понятно, может быть, даже ненавидит… В нашем доме, ты сама говоришь, не хватает тепла, и это, конечно, моя вина. Но если сейчас мама поможет мне, я стану жить совсем по-другому.

Тоёдзи и горничная вводят в комнату О-Маки. Она близка к обмороку. Вбегает тетушка, вслед за нею – Кадзуо.

Тетушка. Ай-яй-яй, что с тобой?

Тоёдзи. Сюда! Сюда! (Укладывает О-Маки на диван.) Возьми у меня в портфеле виски и налей в чай…

Горничная уходит.

Ну-ну, ничего страшного. Немного нарушено кровообращение. (К Сэцуко.) Развяжи ей пояс! (Всматривается в лицо матери, щупает пульс.)

Все наблюдают за ним затаив дыхание. О-Маки издает слабый стон.

Умпэй. Что там случилось?

Горничная приносит чай. Тоёдзи вливает его в рот матери. О-Маки громко стонет, открывает глаза.

Тетушка. Ну, как ты?

Тэруко. Мама!

Умпэй. Что с тобой?… Ведь у тебя слабое сердце, надо щадить себя.

О-Маки. Ушли? Они ушли?

Тэруко. Да, да, ушли.

Снаружи слышны возгласы: «Да здравствует забастовочный комитет! Ура-а!» Кадзуо закрывает дверь в галерею.

О-Маки. Бестолковые люди…

Кадзуо. Бестолковые? Мягко сказано.

О-Маки. Сам дьявол говорил их устами. Сперва я не принимала их болтовню близко к сердцу… Потом вижу, они суют нос даже в наши семейные дела, плетут разные небылицы… Тут я сообразила, что все это они взяли из повести Ка. Кавасаки, меня бросило в жар… в глазах потемнело…

Тоёдзи иронически смеется.

Тебе смешно, Тоё?!

Умпэй. Ну ладно, успокойся.

Тетушка. Слава богу, все обошлось.

О-Маки. Мне уже лучше. Только зря напугала вас.

Тоёдзи. Вставать пока нельзя. Полежи немного.

Умпэй (смотрит на часы). Маме лучше. Можете идти… Мне надо ей кое-что сказать. А Сэцуко и тетушка пусть останутся.

Тетушка. Я тоже? (Возвращается.)

Остальные уходят.

Умпэй (к О-Маки). Ну, как?

О-Маки (приподнимается). Как будто ничего.

Тетушка. Наконец-то ты пришла в себя. А то я уж не знала, что и делать…

Входит горничная.

Горничная. Простите… Вернулся из Токио молодой господин…

О-Маки. Он вернулся?… (Умпэю.) Меня сегодня вызывали в полицию. Из-за него. Он раскаялся, поэтому его отпускают, иначе, мол, наше имя может появиться в газетах.

Умпэй. Хорошо, что так получилось. (Горничной.) Скажи, чтобы немедленно шел сюда. (К О-Маки.) Это весьма кстати. Сэцуко хочет с ним поговорить… Впрочем, лучше потом. (Горничной.) Пусть подождет внизу.

Горничная уходит.

О-Маки. Ты сегодня будешь ночевать дома?

Умпэй. Не могу.

О-Маки. Но ты чересчур переутомляешься…

Тетушка. В самом деле. Если, не ровен час, вы сейчас свалитесь, это будет настоящей трагедией.

Умпэй. Я? Свалюсь?

Тетушка. Конечно, если так много работать.

Сэцуко. С самой весны ты ни разу не отдыхал.

О-Маки. Говорят, если человек сильно потеет, с ним того и гляди может случиться апоплексический удар.

Умпэй испуган.

Впрочем, это говорит Тоё, так что…

Умпэй. Тоё… Что он сказал?

О-Маки. Да нет, ничего особенного… Ты сегодня какой-то странный.

Сэцуко. Папа просто устал.

Умпэй. Что же во мне странного? По-моему, ничего. Все зависит от настроения. Если работать с полной отдачей, никакие болезни не страшны.

Тетушка. Верно, верно…

О-Маки. Ты хотел мне что-то сказать?

Умпэй. А, да-да… По правде говоря… Неловко мне ни с того ни с сего обращаться с подобной просьбой, но я намеревался взять у тебя немного денег взаймы.

О-Маки. Взаймы? Как это понимать?

Умпэй. Видишь ли, мне крайне нужны деньги.

О-Маки. И ты хочешь их занять у меня?

Умпэй. Если можно.

О-Маки. Сколько же тебе нужно?

Умпэй. Хотя бы пятьдесят тысяч иен.

О-Маки. Ч-что? Ты думаешь, у меня есть… такие деньги?

Умпэй. А разве нет?

О-Маки. Конечно, нет!

Умпэй. Придется тогда у тетушки попросить.

О-Маки. Не знаю, не знаю… Что скажешь, тетя?… Откуда же у тети наличность, все ее имущество – только вишни да виноградники. Едва сводит концы с концами.

Тетушка. Конечно, конечно. Еле-еле перебиваюсь… Муж давно болен…

Умпэй. Мне только на месяц, чтобы как-то выйти из положения, а потом все наладится. И я больше не буду! вас беспокоить.

О-Маки. Тысячу или две я бы еще нашла, но пятьдесят!..

Умпэй. А если взять на время из семейного бюджета?

О-Маки. Откуда же у меня лишние деньги? Ведь с самой весны ты не дал мне ни одной иены на расходы.

Умпэй. Да, ты права.

О-Маки. Сэцу-тян знает, как я кручусь. В последнее время расходы так увеличились! Каждый месяц посылаю Сэцуко с мужем в Токио определенную сумму, сыну в Исиномаки вместо ста иен приходится теперь посылать двести, там ведь больной. Заработок у Кадзуо совсем ничтожный, так по крайней мере он говорит. А тут еще Тоё со своими дурацкими выходками. Ведь для того чтобы отправить его Кимико обратно к родителям, прежде всего нужны деньги. Надо одеть ее с головы до ног. На все это ты не дал ни гроша. Хорошо, что я на всякий случай понемножку откладывала, а то, право, даже не представляю, как выкрутилась бы…

Умпэй. Я обратился, зная твою предусмотрительность…

О-Маки. Но у меня почти ничего нет, а то, что осталось, могу отдать тебе вместе с банковской книжкой, если это тебя устроит.

Умпэй (встает, пошатываясь от головокружения). Я т-так и думал.

Сэцуко. Папа!..

Умпэй. Хватит. Вызови машину.

Сэцуко. Не надо, папа, сегодня…

Умпэй (опираясь о стену). Ладно, пусть… Здесь каждый сам по себе.

О-Маки. Что ты хочешь этим сказать?

Умпэй. Вызови машину.

О-Маки. Лучше принял бы ванну на ночь, а?…

Тетушка. Останьтесь.

Умпэй. Не желаю! Вызывай мне машину! Машину! Машину!

(Уходит направо.)

Тетушка смотрит на О-Маки. О-Маки с равнодушным видом уходит. Тетушка идет следом. Сэцуко провожает их взглядом.

Занавес

Действие третье

Обстановка первого действия. Поздний вечер того же дня. На столе – бутылка виски. Тоёдзи, отпивая виски маленькими глотками, громко беседует с Кавасаки. Рядом с Тоёдзи сидит Харуко и наливает ему виски. В некотором отдалении Сэцуко с рассеянным видом листает журнал.

Тоёдзи (ставя стакан). Поразительно… Мать сразило не столько то, что забастовочный комитет разоблачил скандальные поступки отца, сколько то, что сведения эти взяты из твоей повести. Она сказала, ее прямо в жар бросило, потемнело в глазах.

Харуко жестом дает понять, чтобы говорил тише.

Ничего. Там не слышно.

Кавасаки сидит молча, потупившись.

Что с тобой, а?

Кавасаки (поднимает голову). Да, я оказался в трудном положении.

Тоёдзи. Не падай духом.

Кавасаки. Писал-то я совсем с другой целью, вот в чем дело… Когда узнал, что журнал попал в забастовочный комитет, сразу подумал – добра не жди. И как быстро всем все стало известно!

Тоёдзи (смеется). Хороший урок нашей матери.

Кавасаки. Я задумал написать эту повесть после одной из бесед с тобой. Кое-что в ней и в самом деле правда, но все остальное – мой личный вымысел…

Тоёдзи. Однако реальная жизнь еще более причудлива, чем твоя повесть.

Кавасаки. Неужели?

Тоёдзи. У тебя герой выкупает красивую молоденькую гейшу-ученицу, строит на горячих источниках гостиницу, заставляет гейшу называть его «папенькой» – все это точь-в-точь как в жизни. А вот как и почему он принял в ней такое участие – это похлеще, чем в твоей повести.

Кавасаки. Неужели?

Тоёдзи. А знаешь, ведь это я первый отыскал эту девушку.

Харуко. Опять он за свое…

Тоёдзи. Папаша как увидел ее – сразу раскис. И неудивительно. Ведь она как две капли воды похожа на ту провинциальную гейшу, в которую он был когда-то влюблен.

Кавасаки (смеется). Любопытно…

Харуко. Да, он мастер придумывать всякие небылицы.

Тоёдзи. Молчи и слушай. Сейчас узнаешь самое главное. Девушка эта родная дочь той самой гейши, старинной любовницы отца… Ну, как?

Кавасаки. Ну и дела!

Тоёдзи. Оттого я и говорю, что в жизни больше чудес, чем в книгах. Так вот, узнав, что она дочка той гейши, отец совсем потерял голову. Сразу же выкупил девушку, потом взял на содержание и ее мать, бывшую свою подружку, уже старуху, построил для них гостиницу на горячих источниках. Гостиница, правда, не бог весть какая, но все же… В общем, с такими подробностями твоя повесть была бы, пожалуй, еще более интересной.

Кавасаки. Неужели все это правда?

Тоёдзи. Правда. Потому я и говорю, что вся эта ваша литература никуда не годится. А еще рассуждаете: реализм, правда жизни… (Смеется.) Ну ладно, оставим это. Давай еще по стаканчику. (Наливает Кавасаки виски.)

Кавасаки. Я не могу больше.

Тоёдзи. Да ты ничего не пьешь… А ведь сегодня мы отмечаем начало твоей новой жизни.

Кавасаки. Я много выпил. Даже голова кружится.

Харуко. Пусть не пьет, раз не хочет. Зачем, заставлять насильно?

Тоёдзи. А ты, я смотрю, неплохой парень. Вот уж не ожидал, что у тебя хватит храбрости раздувать конфликт в отцовской фирме. Я, когда услыхал об этом, прямо в восторг пришел.

Кавасаки. Ну уж…

Тоёдзи. С твоей стороны это геройский поступок!

Кавасаки. Нет, мое участие носит лишь формальный характер. Личная жизнь и общественная работа должны находиться в полной гармонии, а так, механически… все выходит не так, как нужно. (Обхватив голову руками, отходит к окну.)

Тоёдзи (смеется). Все эти теории ни к чему… Я, к примеру, любое дело довожу до конца… Вот, например, влюбился в чужую жену – а ведь у нее даже ребенок есть – и завладел. Здорово, правда?

Харуко. Что значит – завладел? Слушать противно.

Тоёдзи. То и значит, что завладел. (Смеясь, целует Харуко.)

Кавасаки. Тоё-сан, завтра я уезжаю. Раз так случилось, я ни дня больше не могу оставаться в этом доме.

Тоёдзи. Что ж, сказано – сделано… Значит, ты прямо в Токио?

Кавасаки. Да. Решено. Поселимся в рабочем квартале, со мной вместе еще несколько человек, там и будем собираться… Сэцуко не поедет, такая жизнь слишком тяжела для нее, значит, на какое-то время нам придется расстаться. Но разводиться мы пока не думаем. Пусть поживет у матери, а там видно будет… Я, собственно, и приехал сюда, чтобы решить все эти вопросы… Боюсь только, как бы не подвел характер, я быстро поддаюсь чужому влиянию. Сказали мне: «Представь, какое важное значение имеет забастовка для движения во всем районе» – и я очертя голову влез в это дело. А о том, к чему это приведет лично меня или Сэцуко, вовсе не подумал.

Тоёдзи. Хватит оправдываться.

Кавасаки. А я и не оправдываюсь. Какой теперь в этом смысл?

Тоёдзи. Напиши еще одну, более интересную повесть. У меня есть для тебя отличный материал: собственная скандальная история.

Харуко (смеется). Ну нет, это не годится.

Тоёдзи. Годится. Разве не интересно прочитать о похождениях шалопая, сыночка буржуа?

Харуко. Оставь свои: шутки. Давай лучше подумаем, что сейчас делать.

Тоёдзи (зевая). Сэцуко!

Сэцуко поднимает голову.

О чем там отец секретничал?

Сэцуко. Так, пустяки.

Тоёдзи. Пустяки? Сейчас я скажу, что это за пустяки. Он хочет выудить у матери деньги. Угадал? В самую точку, верно?

Кавасаки. Неужели?

Тоёдзи. Однако, похоже, он ничего не добился. Судя по его виду в конце беседы. Верно?

Сэцуко. У мамы просто нет таких денег.

Тоёдзи. Ну, еще бы…

Сэцуко. Конечно, нет. Все свои сбережения она истратила на нас. В частности, ты сам, Тоё, тоже немало у нее вытянул. Всем вам мама только для этого и нужна. Тоёдзи. А для чего же еще?

Сэцуко отходит к окну.

Впрочем, жаль ее, очень жаль. Вышла замуж совсем молоденькой, отец все время был занят делами, редко появлялся дома. Единственным ее утешением стало ходить в церковь да копить деньги. Под разными предлогами выпрашивала у отца на расходы и большую часть с удивительным упорством откладывала. Экономила даже на питании. Ведь нас с детства не кормили как следует.

Харуко (меняя тему разговора). Что же вы намерены делать дальше, Сэцуко-сан?

Кавасаки. Она собирается продолжить занятия музыкой.

Тоёдзи. Зачем?

Сэцуко. Зачем? Да так, ни зачем…

Тоёдзи смеется.

Кавасаки. У нас, в сущности, никогда не было по-настоящему прочного союза.

Харуко. Что значит «по-настоящему прочного»?

Кавасаки. Ну, самого обычного. Настоящей привязанности… Если хотите, настоящей любви…

Харуко. Значит, что же, выходит, вы друг друга не любите?

Кавасаки. Я-то люблю ее, а вот она с самого начала…

Хару ко. Неужели?

Кавасаки. Она просто из жалости согласилась выйти за меня замуж, принесла себя в жертву.

Харуко. Так ведь это же прекрасно!

Кавасаки. Нет, одной жалости или сострадания для брака мало…

Сэцуко. Дело совсем не в этом. Когда его повесть в журнале «Пламя» раскритиковали как мелкобуржуазную и призвали коренным образом изменить образ жизни, ему стало не до меня.

Кавасаки. Неправда. Просто я хочу, как это ни трудно, научить тебя жить по-настоящему.

Сэцуко. Ты хочешь, чтобы я последовала примеру жены Куросавы-сан? Он тоже писатель… Говорят, будто оба, и муж и жена, вместе пошли работать на мыловаренный завод, что ли…

Кавасаки. Никогда я тебе не предлагал идти работать на завод… Это уж как сама захочешь… Кстати, жена Куросавы-сан тоже раньше жила совсем другой жизнью, и он увлек ее за собой в новый быт. Но их брак основан на настоящей любви. А новый быт, новая жизнь рождает новые взгляды – вот в чем, по-моему, главное.

Харуко. Я понимаю, ради искусства, ради вашего призвания вы должны изменить образ жизни, но, может быть, стоит пойти на какие-то уступки? Ведь вы любите Сэцуко-сан! И Сэцуко-сан тоже в чем-то уступит…

Кавасаки. Ничего не получится. Я на все был готов. Но дело совсем в другом… И потом, в последнее время Сэцуко вдруг ударилась в мистику. Говорит, будто ей свыше предначертано спасти отца и мать. Что еще в детстве она жила духовными интересами… Высокие материи, ничего не скажешь!

Сэцуко. Х-хм. Легче всего свалить вину на другого.

Кавасаки. На другого?

Сэцуко. Разумеется. Ты всегда так делаешь… Эгоист!

Кавасаки. Я эгоист?

Сэцуко. Да, ты. Ни с кем не хочешь считаться. В том числе и со мной. Сколько я страдала из-за тебя!

Кавасаки. Потому что я был убежден, что делаю все это ради твоей же пользы, а вовсе не из эгоистических побуждений!

Сэцуко. Это одно и то же!

Тоёдзи усмехается.

Кавасаки. Возможно, я не учел твоих взглядов или сложного положения в семье. Но считать это эгоизмом – несправедливо!

Сэцуко. Как бы там ни было, я смертельно устала от этих так называемых убеждений.

Кавасаки. Ты не сделала над собой даже маленького усилия.

Сэцуко. Да, это верно.

Кавасаки. А нам, интеллигентам, просто необходимо работать над собой, чтобы закаляться…

Сэцуко. Вот и закаляйся, а я уж как-нибудь так проживу. Все равно останусь дочерью буржуа… И это меня вполне устраивает.

Тоёдзи смеется.

Харуко. Вот слушаю я вас и думаю, что этими пустыми рассуждениями вы сами разрушаете свое счастье, словно глупые дети, которые ломают свои игрушки. (К Тоёдзи.) Верно?

Тоёдзи. Угу. (Наливает Кавасаки вина.)

Харуко. Потом обязательно пожалеете. Любовь надо беречь, как сокровище.

Кавасаки. Мне очень грустно. (Залпом осушает рюмку; захмелев.) В общем, Харуко-сан, в сражении с матерью я потерпел поражение… Как бы это вам объяснить… Одним словом, я сын бедняка, арендатора. В школе учился на средства благотворительного общества…

Харуко. Я знаю, Тоё-сан говорил…

Кавасаки. Волею судьбы я оказался в буржуазной семье Господин пастор рекомендовал меня домашним учителем. Поначалу все меня раздражало. В то время я был настоящим бунтовщиком… Прощу прощения. Я, когда выпью, становлюсь чрезмерно болтливым.

Харуко. Ничего.

Кавасаки. Таким бесхребетным слюнтяем, каким вы меня знаете, я стал с тех пор, как полюбил ее.

Харуко (смеется). Не надо так говорить. А то получается, будто Сэцуко-сан виновата…

Кавасаки. Я не пил, не курил – старался понравиться ее родителям. По воскресеньям посещал церковь, распевал гимны. Когда мне сказали, будто я слаб здоровьем, стал усердно заниматься гимнастикой… Так постепенно я превратился в марионетку, плясавшую под дудку буржуазного общества. Но моя будущая теща все равно меня терпеть не могла, а после нашей свадьбы задалась целью полностью уничтожить меня как личность.

Харуко (переглянувшись с Тоёдзи). Да, уж если матушка чего-нибудь захочет…

Тоёдзи. Таков уж закон природы. Либо покорять, либо покоряться.

Кавасаки. Вот именно, борьба… Либо ты победишь, либо тебя победят. Постепенно я понял, что надо или оторвать Сэцуко от матери и полностью подчинить ее себе, или самому покориться… Не смейтесь, пожалуйста. Я боролся… В доме в Омори нам устроили роскошную жизнь, даже горничную приставили, казалось бы, чего еще желать, но чем больше для нас делали, тем ожесточеннее я боролся… С дьявольским влиянием матери, точнее, с призраком матери, мелькавшим в Сэцуко…

На лестнице появляется Тэруко в пижаме, крадучись спускается вниз и, никем незамеченная, потихоньку сзади подходит к Сэцуко.

Тэруко (подражая голосу матери). Чем это вы тут занимаетесь?

Все ошарашены. Особенно Кавасаки, он даже вскакивает. Тоёдзи смеется.

Сэцуко. Это ты, Тэру-тян? Как ты меня напугала!

Тэруко. Успокойся, мама во флигеле. С тетушкой.

Тоёдзи. Что это ты явилась заспанная, в такой час?

Тэруко (с восторгом). Хорошо у вас тут… Уже полночь, кажется?

Тоёдзи. Не смей дерзить… Принеси-ка лучше воды.

Тэруко. Ладно, сейчас. (Берет кувшин, идет направо, толкает дверь, но дверь не открывается.) Сэцуко. Двери заперты.

Тэруко с понимающим видом кивает, поворачивает ключ и выходит.

Тоёдзи (хлопает Кавасаки по плечу). Ну что, арендаторский сын? Здорово ты струхнул.

Кавасаки. Условный рефлекс. (Наливает вино, залпом выпивает и тяжело вздыхает.)

Появляется Тэруко с кувшином в одной руке, бутылкой сидра и стаканами – в другой.

Тоёдзи. Вот это да!

Тэруко с гордостью ставит стаканы перед женщинами. X ару ко. Спасибо. (Чокается с Тэруко.) Молодчина!

Кавасаки (делает несколько неверных шагов, хватается за стул, падает, но тут же встает на ноги). Тоё-сан… Сегодня выпьем как следует…

Тоёдзи. Давай-давай…

Кавасаки (поднимает и разглядывает пустую бутылку). Что, больше нет? Пойду куплю… Мне весело, Тоё-сан, весело… (Расхаживает по комнате, поет.) «Товарищи, ряды теснее сдвинем, нам вместе жить и вместе умирать!»

Пошатываясь, направляется к Сэцуко, которая наигрывает на пианино какую-то классическую пьесу.

Послушай, Сэцуко… Ты совсем меня не понимаешь… Ты должна порвать с матерью и с этим домом, не то погибнешь. Да ты и сама это знаешь… Раньше я не представлял, что нам делать, но сейчас все по-другому. Я вижу путь, по которому надо идти. А ты вдруг ударилась в мистику. Нет, не понимаешь ты меня, совсем не понимаешь… (Обнимает Сэцуко.)

Сэцуко. Оставь! Противно!

Кавасаки. Что ж, поступай как знаешь. Погибшая ты душа. Держись за маменькин подол. Дуреха!.. (Смеется.) Мне весело. Очень весело! (Пошатываясь, выходит в сад.)

Доносится его пение: «Товарищи, ряды теснее сдвинем, нам вместе жить и вместе умирать. Не дрогнут пред врагом рабочие бойцы…»[5]5
  «Товарищи, ряды теснее сдвинем, нам вместе жить и вместе умирать!» – строка из гимна японских коммунистов «Красное знамя».


[Закрыть]
Голос постепенно удаляется. Сэцуко продолжает играть на пианино.

Тэруко, шепнув что-то Харуко, уходит.

Харуко (кладет голову Тоёдзи к себе на колени). Как мне их жаль! Несчастные люди. Послушай, а то дело, как, по-твоему, выгорит?

Тоёдзи. Ты о чем?

Харуко. Об участке на побережье Мацусимы. Достанется он тебе, точно?

Тоёдзи. Угу.

Харуко. Но если отец окажется в затруднительном положении…

Тоёдзи. По-твоему, я не способен обойтись без помощи отца?

Харуко. Вовсе нет. Ты – человек деловой. Корпеть в лаборатории – это не для тебя. Уж кому-кому, а мне это хорошо известно. Просто использовать отца, конечно, неловко, но…

Тоёдзи. Вчера вечером я допустил большую оплошность. Пока все вокруг него суетились, надо было под шумок стащить его личную печать.

Харуко. Но ведь это может сразу обнаружиться.

Тоёдзи. Да я поставил бы печать только на две или три бумаги и положил бы на место. Никто бы и не узнал. Даже если потом и спохватились, было бы уже поздно.

Харуко смотрит на Сэцуко – та с безразличным видом продолжает играть.

Харуко. А чтобы построить этот санаторий, сколько примерно потребуется денег?

Тоёдзи. Здание обойдется в пятьдесят тысяч, ну, и на оборудование – столько же… В здешних краях слишком большой санаторий не требуется.

Харуко. Лучше скромней, да уютней. Большое помещение всегда выглядит казенно и скучно.

Тоёдзи. Если начать строительство осенью, к весне уже можно будет принимать пациентов.

Харуко. Поставить в сосновом бору небольшие белые домики и соединить их галереями… Просто прелесть… Я, в домашних туфельках, обхожу комнату за комнатой. Я с этим отлично справлюсь, хозяйничать в пансионате – это как раз то, что мне по душе… Неловко так говорить, но твоей бывшей жене это вряд ли бы удалось…

Тэруко (входя с коробкой печенья). Я проголодалась.

Неожиданно слышен стук в дверь. Сквозь стекло в лунном свете виден силуэт человека.

Тоёдзи (подходит к двери, открывает). Как, это ты?

Кавасаки с бутылкой пива уныло входит и тяжело опускается прямо на пол.

(Смеется.) У тебя дьявольски серьезный вид… Видно, ты тоже заражен мистицизмом… О… Смотри-ка, он плачет Что случилось?

Кавасаки. Я в тупике…

Тоёдзи. Что это еще за тупик?

Кавасаки. Это не пустые слова. Я в тупике.

Тоёдзи. Вот я и спрашиваю, в каком именно?

Кавасаки. Тоё-сан, мне уже двадцать семь. Мои товарищи по борьбе – моложе. У них головы не забиты всяким хламом, как у меня.

Тоёдзи. «Хламом» – это ты хорошо сказал.

Кавасаки. Сейчас, когда я услышал звуки пианино, я.

Тоёдзи. Пианино? При чем тут пианино?

Кавасаки. Эта музыка просто невыносима. Когда я слышу ее, у меня появляется полное безразличие ко всему Дьявольская флейта, навевающая мелкобуржуазные настроения… Если даже я порву со всеми вами и начну новую жизнь, стоит мне услышать эти звуки, я все равно вспомню прошлое и снова начну сходить с ума… Когда я думаю об этом, то…

Тоёдзи. Ну-ну, встряхнись…

Кавасаки. Я в тупике… Я насквозь прогнил. Я опустошен. Я… (Плачет.)

Тоёдзи. Ну-ну, сын арендатора-бедняка! Куда это годится? На, выпей!

Кавасаки ложится ничком на пол и стонет. Сэцуко массирует ему плечи.

Кавасаки. Я в тупике…

Сэцуко. Сейчас ты так говоришь, а завтра снова будешь твердить свое… Тэруко, дай воды, пожалуйста.

Звонит телефон. Все переглядываются. Сэцуко выходит. Из-за сцены доносится ее голос: «Алло. Слушаю… Да. Так… Так… Ч-что? Папа?… Так, так.» Возвращается бледная Сэцуко.

Тоёдзи. Откуда звонили?

Тэруко. Что случилось, сестрица? Говори же!

Сэцуко (через силу). С курорта…

Тоёдзи. С курорта? С отцом удар?

Сэцуко кивает, с трудом сдерживая рыдания.

О-Маки (входит, на секунду онемела при виде беспорядка). Что вы здесь делаете?!.. О, и Тэру-тян здесь? (Устремив негодующий взгляд на пьяного Кавасаки.) Кажется, звонил телефон? Кто-нибудь подходил? Не от папы ли звонили?

Тэруко. Это… Папа…

Тоедзи. Понимаешь, отец… (Жестом поясняет, что с отцом случился удар.)

Тетушка (входит). Что такое с отцом?

Тоедзи. Он без сознания.

Тетушка. Ч-что? Что ты сказал? Где он сейчас?

Тоедзи. У своей содержанки. На горячих источниках.

Тетушка. Боже мой, что я слышу… Умпэй-сан без сознания!

Какой ужас!

Тоедзи (осененный какой-то мыслью, с усмешкой смотрит на Харуко). Мама, надо поехать к отцу, прямо туда. Сегодня поездов больше не будет, так что на машине.

О-Маки. Который час?


Страницы книги >> Предыдущая | 1
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации