Текст книги "Крах"

Харуко. Час ночи.

Тетушка. Так поздно? Ужас!

Тоедзи. Вызови такси!

Харуко уходит.

Тетушка. Ты отправишься один?

Сэцуко. Я с тобой!

Тоедзи. Я должен ехать.

Тетушка. Ну правильно, ведь ты врач!

О-Маки (опускается на стул). Мне что-то нехорошо…

Тетушка. Нехорошо? Ох…

Сэцуко. Что с тобой, мама?

Тоедзи (короткий смешок). Ладно. Я один съезжу Надеюсь, все обойдется. Хотя это уже второй удар, да и общее состояние у отца неважное…

Харуко (возвращается). Сказали, что машина сейчас будет… Что с вами, матушка?

Тоедзи. Ничего, ничего… Неприятно встречаться с содержанкой, вот и нехорошо стало… Принеси портфель.

Харуко поднимается на второй этаж.

Наступает неловкое молчание. Слышен шум подъехавшего такси.

(Надевая пиджак.) Возможно, что несколько дней отцу придется там полежать, ему нужен покой. Но ты, мама, не волнуйся и оставайся дома. Надо же мне хоть раз в жизни выполнить сыновний долг.

Харуко приносит портфель. Тоедзи идет к выходу. Остальные его провожают. Слышно, как отъезжает машина.

Тем временем проснувшийся Кавасаки ползком добирается до стола и пьет воду из кувшина. Как только все возвращаются, он снова притворяется спящим.

Тетушка. Может, его разбил паралич? А ведь он еще не так стар…

О-Маки, вдруг что-то вспомнив, поспешно идет направо, но тут же останавливается, сообразив, что все равно уже опоздала. Она в смятении.

Сэцуко. Что случилось, мама?

Харуко. Забыли о чем-то сказать Тоедзи?

Тетушка. Тоедзи? Так ведь он же уехал…

О-Маки (после небольшой паузы обращается не то к Сэцуко, не то к Харуко). Вызовите по телефону гостиницу курорта Наруго, пятнадцать.

Харуко. Сейчас позвоню.

Сэцуко. Зачем, мама?

О-Маки. Очень странно! Чтобы Тоедзи сам предложил ехать…

Сэцуко (вспоминает недавний разговор Тоедзи и Харуко и невольно содрогается). А-а, в самом деле…

Тетушка. Как-никак родной сын… Болтать-то он болтает, но в такую минуту…

Возвращается Харуко.

(Переводит разговор на другое.) Что поделаешь, Умпэй-сану пришлось немало поволноваться. Давеча на нем лица не было.

Харуко. Что же это с ним произошло?

Звонит телефон.

Кажется, телефон. (Встает, но О-Маки ее опережает.)

Сэцуко растерянно смотрит в пространство.

Занавес

Действие четвертое

Поздняя осень следующего года. Погода ясная. Дом тот же, что и в предыдущем действии, только с противоположной стороны. Справа, впереди – веранда, в глубине – уже знакомая нам большая комната. За верандой – тент от солнца, под тентом – плетеная мебель, стол и несколько стульев. На веранде – упакованные вещи. Печальные лучи вечернего солнца освещают обрывистый берег вдали.

Рабочие-грузчики вносят упакованные вещи, складывают на веранду и уходят. Появляются, беседуя, О-Маки и Кэнскэ.

О-Маки. Вы так быстро все устроили. Спасибо.

Кэнскэ. Не стоит благодарности.

О-Маки. Удалось встретиться?

Кэнскэ. Да, он согласился на вашу цену с большим трудом.

Садятся под тентом.

(Достает из портфеля бумаги.) Вот контракт.

О-Маки (берет контракт, пробегает глазами). Тридцать пять тысяч иен…

Кэнскэ. Он человек ловкий и прижимистый.

О-Маки. Что ж, неплохо… Нелегко вам, наверно, пришлось. Кэнскэ. Клиент даже растерялся – сам толком не знает, что ему делать с этой гостиницей, как нищий, которому вдруг коня подарили… так что, я полагаю, он остался доволен. О-Маки. Он что-нибудь говорил?

Кэнскэ. Да, сказал, что иметь вместо дачи гостиницу на горячих источниках совсем неплохо…

О-Маки. Но ведь он тоже коммерсант…

Кэнскэ. А потом спросил без всяких обиняков, не соглашусь ли я стать управляющим в этой его гостинице, разумеется, на выгодных для меня условиях.

О-Маки (смеется). Надо было согласиться и повести дело так, чтобы он прогорел.

Кэнскэ. И через год отдал этот отель задаром? (Смеется. Меняет тон.) Но вот, госпожа, что касается известных вам акций цементной фирмы, так мне сообщили, что в этом году ликвидировать их невозможно. И посоветовали, пока цена на них низкая, придержать бумаги и посмотреть, как сложится ситуация.

О-Маки. В самом деле?

Кэнскэ. Мне это стало известно от одного моего старого друга, администратора в маклерской конторе. У меня нет оснований ему не верить.

О-Маки. Поступайте по своему усмотрению, я думаю, все будет в порядке… Спешки никакой нет, так что…

Кэнскэ. Ага, понял.

О-Маки. Если со временем сможете получить за них хорошую цену, я вас отблагодарю.

Кэнскэ. Ну что вы, зачем, я не нуждаюсь ни в какой благодарности. Да, госпожа, я недавно в гостинице видел Тоёдзи-сана…

О-Маки. Тоёдзи?!.. Приезжал небось клянчить деньги?

Кэнскэ. И деньги тоже, но, кроме того, он задал мне трудную задачу.

О-Маки. Это еще какую?

Кэнскэ. «Ты, наверное, спрятал портфель отца», – заявил он и не хотел слушать никаких возражений. Все расспрашивал о той ночи, когда у хозяина случился удар… «Не может быть, – говорил он, – чтобы отец приехал сюда без портфеля. Ты сговорился с матерью и обделал это дельце».

О-Маки (изменившись в лице). Как это он пронюхал? А об акциях он тоже упоминал?

Кэнскэ. Нет, об акциях ему, видимо, ничего не известно. Но, похоже, он что-то подозревает. Помните, госпожа, в ту ночь вы мне звонили и Тоёдзи-сан, узнав об этом…

О-Маки. Так… Ну ладно. Это не важно. Что бы он ни говорил, все отрицайте.

Кэнскэ. Само собой.

О-Маки. Ну что за человек! Всегда какие-то гадости на уме… (Встает.) Как бы там ни было, деньги на гостиницу я вам дам. Тетушка приехала очень кстати.

Кэнскэ. Ах вот как? Тогда немедленно и приступим… Зарегистрировать купчую сегодня вряд ли удастся, но в ближайшие дни мы все оформим.

О-Маки. Спасибо. Сколько я вам хлопот доставила!

Кэнскэ. Ну что вы! При одной мысли, что я – хозяин гостиницы, хотя бы лишь номинально, сердце от радости готово выскочить из груди.

О-Маки (смеется). Итак…

Оба направляются к двери. Входит горничная.

Горничная. Госпожа…

О-Маки. Да?… Что это ты влетаешь как угорелая?…

Горничная. К вам гостья…

О-Маки. Кто такая?

Горничная. Говорит, ее зовут О-Иси-сан.

О-Маки. О-Иси? (Переглядывается с Кэнскэ, качает головой.) Какая она из себя? Молодая?

Горничная. Нет, как ваша тетушка… Полная.

Кэнскэ. Пожалуй, это та самая…

О-Маки. Скажи, что я занята и, к сожалению, не могу ее принять.

Горничная. Слушаюсь. (Идет к двери.)

О-Маки. Впрочем, подожди… Проводи ее в столовую… Ничего страшного… Скажи прислуге, чтобы приготовила чай. Уже время…

Горничная уходит.

Она раза два писала мне, но я не ответила.

Кэнскэ. Что-нибудь насчет денег?

О-Маки. Да, жаловалась, что дочь все время болеет и ей туго приходится…

Кэнскэ. Говорят, ее дочь опять служит в чайном домике «Вакатакэ».

О-Маки. Возможно. Что бы там ни было, давайте покончим с нашим делом.

Кадзуо (входит; он сильно постарел, вид замученный). Ну что, я смотрю, сборы почти закончены. (К Кэнскэ.) О, кого я вижу! Помочь пришел?

Кэнскэ. Добро пожаловать. Давно мы с вами не встречались.

Кадзуо. Да, действительно… Дела у тебя, как видно, идут неплохо.

Кэнскэ. Шутить изволите…

Кадзуо. Матушка, кто это там в прихожей?

О-Маки. Какая-то О-Иси.

Кадзуо. Вон оно что. А я подумал, что это за старушка? Видно, притащилась деньги клянчить.

О-Маки. Удивится, наверное, когда увидит, что у нас творится. Выйти к ней, что ли?

Кадзуо (бросив взгляд на гору упакованных вещей). Перевозить будут завтра?

О-Маки. Да, на грузовике, в три ездки. (Делает Кэнскэ знак глазами, что разговор придется отложить, и уходит.)

Кадзуо. А, вот как, в три ездки… Я только что был в приемной главной конторы банка, увидел там справочник с именами деловых людей, открыл наудачу, смотрю – имя Умпэя Фунакоси вычеркнуто.

Прислуга вносит чай и уходит.

Появляется тетушка, вслед за нею Сэцуко, рукава кимоно подвязаны, видно, что она занималась упаковкой вещей.

Тетушка. О, Кадзуо-сан пожаловал?

Кадзуо. Добрый день, тетушка. Вам, я вижу, тоже пришлось потрудиться…

Тетушка. Ради этого и приехала… А ты неважно выглядишь. Переволновался, наверное, из-за нынешних событий?

Кэнскэ. Давно вас не видел, уважаемая тетушка. Очень рад, что вы в добром здравии.

Кадзуо. Это Кэнскэ-сан, помните, служил в фирме Этигоя?

Тетушка. А, вот оно что… Я его не узнала, он стал таким блестящим молодым человеком.

Кэнскэ. Ну что вы… В свое время я доставил вам немало хлопот.

Тетушка. Помню, ты был отличным товарищем для Кадзуо и других ребят, когда вы играли в разные игры. Бывало, приедешь с почтой, бросишь велосипед и целых полдня бьешь баклуши.

Кэнскэ. Не смею спорить…

Тетушка. А теперь какой элегантный! В европейском костюме…

Кэнскэ. Право же…

Кадзуо. Он теперь управляющий в гостинице на горячих источниках Наруго… В той, что раньше принадлежала отцу.

Тетушка. Управляющий?

Кэнскэ. Я всем обязан хозяину…

Кадзуо. Мы и не знали, а, оказывается, Кэнскэ-сан уже давно там администратором.

Тетушка. Да ну?!.. Вот оно что!

Кэнскэ. Да, когда дела вел хозяин, работать было и приятно и интересно.

Кадзуо (к Сэцуко). Я слышал, ты хворала? А теперь как? Поправилась?

Сэцуко. Да… А как твои?

Кадзуо. Все здоровы. Приезжай, поживешь у нас, отдохнешь. Правда, ничего особенно интересного нет…

Тетушка. Сэцу-тян похудела. (Гладит ее по плечам.) Куда девается все, что ты ешь?

Кэнскэ. Вам, наверно, пришлось ухаживать за Тэруко-сан… Бедняжка недолго мучилась…

Тетушка. Да, теперь она рядом с богом, и ей хорошо, нашей девочке…

Кадзуо (указывая на пыльный бумажный сверток, который тетушка держит в руках). Что это у вас, тетя?

Тетушка. Это? Не знаю. Вывалилось из-за картины, когда стали снимать ее со стены. (Передает Кадзуо.)

Сэцуко меняется в лице.

Наверное, какие-нибудь сокровища…

Кадзуо (уловив выражение лица Сэцуко). Знаете поговорку: «Закрытый ларчик всего дороже»… (Передает сверток Сэцуко.)

Сэцуко (открывая сверток). Совсем забыла, что взяла это у него на хранение.

Кадзуо. У него? Это ты про Кавасаки? Гм… Тогда это наверняка что-то запретное. Лучше сжечь, а то не оберешься хлопот.

Сэцуко. Ты прав.

Кэнскэ. А где он сейчас, Кавасаки-сан?

Кадзуо. Всякий раз, когда в газетах пишут об арестах левых, я нервничаю.

Кэнскэ. Но пока имя Кавасаки как будто не упоминалось.

Тетушка. Так-таки неизвестно, где он находится?

Сэцуко. Слышала, будто в Токио, но…

Кадзуо. Вот это как раз хуже всего. Сэцуко нужно оформить развод, а где искать его, не знаю.

Кэнскэ. Он по-прежнему участвует в подпольном движении?

Кадзуо. В последнее время разное приходится слышать. Говорят, например, что из руководителей уже почти все в тюрьме. Теперь же влияние приобретают такие, как Кавасаки, бывшие студенты.

Тетушка. Разве Сэцу-тян все еще не получила развода? Надо было все оформить, когда решили расстаться.

Сэцуко. Что сейчас об этом говорить, тетя, ведь тогда ужас что в доме творилось.

Кэнскэ. Да, время летит. Это случилось как раз прошлым летом, в самую жару, так что уже почти полтора года прошло.

Кадзуо. Рано или поздно наш бывший родственник тоже попадет в тюрьму, тогда и нас не преминут упомянуть в газетах, вот что скверно.

Входит горничная.

Горничная. Барышня, простите, хозяин хочет сюда прийти.

Сэцуко. Да-а?

Кадзуо. Я его приведу. Он как ребенок, любит быть на людях… Да, кстати… (Достает из кармана два конверта.) Эти письма только сейчас принесли, в прихожей лежали. Одно адресовано матери. (Отдает письма Сэцуко и уходит.)

На веранде рабочие-грузчики пьют чай.

Кэнскэ. А вы, тетушка, ничуть не меняетесь, все такая же моложавая.

Тетушка. Ну что ты, совсем старухой стала. Ты на ком женат?

Кэнскэ. Я пока холост.

Тетушка. Еще не нашел себе пары?

Кэнскэ. Никто не идет за меня.

Тетушка. Сам небось никак выбрать не можешь?… А Сэцу-тян читает письмо и, кажется, радуется. Видно, от хорошего человека пришло, а?

Сэцуко. Перестаньте, тетя.

Тетушка. Хорошо бы и тебе поскорей найти себе достойного мужа… Нельзя же весь век сидеть здесь в заботах да хлопотах.

Кэнскэ. Вы правы. За кого-нибудь…

Сэцуко. Хватит с меня. Я больше не пойду замуж. Позаботьтесь лучше о Кэнскэ-сан.

Кэнскэ. Позвольте обратиться к вам с просьбой. Может, устроит кого-нибудь такой голодранец, как я? Тогда дайте мне знать. (Смеется.) Простите, я отлучусь. (Уходит.)

Тетушка. Мама тревожится… Ты что, намерена хранить верность этому человеку?

Сэцуко. Верность? О чем это вы?

Тетушка. Видно, не можешь его забыть. Что ни говори, а законный муж… Почему у вас не было детей? Ведь больше двух лет были женаты.

Сэцуко. Иногда мне кажется, если бы у нас родился ребенок, не случилось бы этой драмы…

Тетушка. Это уж точно. Когда есть ребенок, мужчина тоже поневоле за ум берется… Почему же все-таки у вас не было детей? Видно, он не хотел… Ну и тип!

Сэцуко. Мы ведь учились, и думали, что ребенок может нам помешать…

Тетушка. Ага, шли, значит, на всякие хитрости, только бы не иметь детей! Нынче это в моде.

Сэцуко (смеется). Трудно с вами говорить, тетя… Я сбегаю в лавку на углу, позвоню оттуда. (Направляется влево.) О, сэнсэй, добро пожаловать!

Со стороны сада входит пастор.

Пастор. Я вижу, вы готовитесь к переезду. И тетушка помогает?…

Тетушка. Хорошая погода, не правда ли?

Пастор. Да, все эти дни погода стоит отличная. (Отвечает на поклон Кэнскэ, который возвращается, вытирая платком руки; потом обращается к Сэцуко.) Как отец?

Сэцуко. Спасибо, он сказал, что сегодня чувствует себя хорошо.

Пастор. О, а вот и он.

Появляется Кадзуо, толкая перед собой коляску, в которой сидит Умпэй.

Вам с каждым днем все лучше. И цвет лица хороший.

Умпэй (исхудавший, осунувшийся, с отсутствующим взглядом). У-у-у, д-д-да. (Бормочет что-то нечленораздельное.)

Кадзуо. Как дела в церкви?

Пастор. Благодарю вас… Да, кстати, недавно нас посетил Кимура-сан из церкви Исиномаки, говорил, что у них тоже намного возросло число верующих.

Кадзуо. В последнее время церковь процветает. Почему, интересно?

Пастор. Это, знаете ли, результат общих душевных переживаний.

Кэнскэ. После маньчжурских событий[6]6
  Речь идет об оккупации северо-восточных районов Китая в 1931 г., где японцы в 1932 г. учредили марионеточное государство Маньчжоу-го и расквартировали свою Квантунскую армию.


[Закрыть] народ все время в напряжении.

Пастор. Это естественно. Левое движение уже совсем бессильно[7]7
  Одновременно с оккупацией Манчжурии правительство приступило к «умиротворению тыла», иными словами, обрушилось с массовыми репрессиями на прогрессивное движение в стране.


[Закрыть]… А эти события заставили людей критически оглянуться на самих себя…

Кэнскэ. Если эти события приведут к улучшению экономической конъюнктуры, будет прекрасно.

Кадзуо. Я думаю, так и произойдет… Да вот, например, как, по-твоему, сколько стоит сейчас акция текстильной фирмы Тохоку?

Кэнскэ. Я слышал, что они стали поставщиками армии.

Кадзуо. В том-то и дело. Можно подумать, что эту жалкую фирму взял под свое покровительство бог удачи… Одна их акция стоит сейчас шестьдесят пять иен!

Кэнскэ. Шестьдесят пять иен?!..

Кадзуо. Да. А когда отец продал фирму, цена акций была всего лишь восемь иен. Просто ирония судьбы!

Кэнскэ. Да, прискорбно, очень прискорбно…

Кадзуо. Если бы только это… Говорят, предприятие расширяется, нанимают рабочих. Причем только временных, главным образом детей… Ты, наверно, знаешь, что во время той забастовки я от имени отца вел переговоры с новым главой фирмы и мы условились с забастовочным комитетом, что уволенных будут принимать на работу в первую очередь. Однако нынешние директора полностью игнорируют этот пункт.

Умпэй. Ун… ун… (Что-то пишет пальцем в воздухе.)

Сэцуко (глядя на его палец). Так… так… (Пастору.) Сэнсэй, он просит вас отведать вот это. (Подает тарелку с инжиром.) Из тетушкиного сада.

Пастор. Ах, какая прелесть!

Тетушка. Только что собранные…

Пастор. М-м, как вкусно, просто объеденье…

Сэцуко уходит.

Кэнскэ. Будь хозяин здоров, он сам уладил бы все дела. Пусть даже акции фирмы упали тогда в цене, за недвижимое имущество можно было выручить двести, а то и триста тысяч иен, а так все пошло кредиторам.

Кадзуо. Ничего, это даже к лучшему. Теперь я на себе испытал, что значит быть рядовым служащим.

Пастор. Напрасно вы отказались от должности помощника управляющего филиалом банка.

Кадзуо. Если уж падать, так на самое дно… Сам я, по сути дела, никакими достоинствами не обладаю, единственное, чем я блистал, это авторитетом отца.

Кэнскэ смеется.

Да нет, правда же… Разумеется, приятнее слышать, будто ты сам подал в отставку, по доброй воле, но все эти типы только и ждали, когда же наконец я напишу заявление.

Кэнскэ. Ну что вы, не может быть… Ведь филиал банка в Исиномаки, где вы служили, самый солидный. И, как бы там ни было, именно ваш отец и вы заложили прочный фундамент его процветания.

Кадзуо. Разве эти господа способны на благодарность? Им ничего не стоит просто так резко изменить свое отношение к человеку. Ну и пусть. Я плачу им тем же – работаю спустя рукава.

Кэнскэ (смеется). Не надо с таким предубеждением относиться к людям… Вы сами, Кадзуо-сан, тоже очень переменились…

Пастор. Матушки вашей нет дома?

Кадзуо. Она дома, но у нее гостья.

Пастор. Тогда, может быть, зайти в другой раз? Собственно, я по делу, насчет подарков для солдат действующей армии.[8]8
  Оккупация Маньчжурии совершилась отнюдь не бескровно, она натолкнулась на упорное сопротивление китайского народа. Поэтому Квантунская армия с полным основанием могла называться «действующей».


[Закрыть] Мы хотим привлечь к сбору женское благотворительное общество.

Кэнскэ. Я слышал, в Маньчжурии уже ударили морозы.

Кадзуо. Не выношу, когда эти молодчики из молодежных организаций орут на привокзальных площадях, провожая солдат.[9]9
  Отправка японских войск в Китай обставлялась ура-патриотическими выступлениями. На вокзалах, откуда уходили воинские эшелоны, родственникам, провожавшим солдат, ни в коем случае не полагалось выражать грусть, не говоря уж о слезах; все обязаны были демонстрировать величайшую радость, отправляя своих сыновей, мужей и братьев на «служение великой Японской империи».


[Закрыть] Ну что им далась Маньчжурия?… Впрочем, я, может быть, не прав, рассуждаю чересчур субъективно… Нервы пошаливают.

Кэнскэ. Лучше поменьше думать и беречь здоровье.

Пастор. Разумеется, разумеется…

Голос О-Иси (чем взволнованней она говорит, тем сильнее слышится в ее речи местный акцент). Это вовсе не значит, что я не верю вам, госпожа. Просто пока не увиделась с вами, душа была не на месте… Да…

Входит О-Иси. Следом с недовольным видом идет О-Маки.

О-Иси (всем кланяется). Прекрасная нынче погода, господа… (Подходит к Умпэю.) Господин, сколько лет, сколько зим! Простите, что долго не давала о себе знать…

Умпэй. У-у-у…

О-Иси. Господин, это я, О-Иси.

Умпэй. М-м…

О-Иси (пораженная тем, как сильно изменился Умпэй). Господин, вы не узнаете меня? Это я, О-Иси.

Умпэй. А… ум… (Машет рукой, нетерпеливо стонет, поворачивается к Кадзуо.) Ун… ун…

Кадзуо (смотрит на палец отца, который что-то пишет в воздухе). Все время требует: «Покупай, покупай». За биржевого маклера меня принимает, что ли?

О-Иси (громко, Умпэю прямо в ухо). Господин, это я… Симэка Ваша Симэка!

Умпэй (как будто узнал ее, в его лице что-то дрогнуло) У-у-у… (Опять пишет в воздухе пальцем.)

О-Иси. Да, видно, ничего не поделаешь… Больше я не настаиваю… Но взамен, госпожа, хочу попросить вас хоть немного помочь деньгами…

О-Маки. Право, мне неловко повторять одно и то же, но вы сами видите, в каком мы все положении.

О-Иси (смеется). Рыба, хоть и протухнет, все рыба… Вы очень выручите меня и дочь, если пожертвуете две-три тысчонки, всего-то, из ваших карманных денег…

О-Маки. Что вы, откуда у меня такие деньги?

Пастор и Кэнскэ отходят в сторону. Слева поспешными шагами возвращается Сэцуко. При виде О-Иси застывает на месте.

О-Иси (нарочито громко). Мне, конечно, неудобно говорить вам об этом, но, честно говоря, я отдала любимую дочь господину, потому что он обещал через три года записать эту гостиницу на ее имя. И вот, госпожа, без моего ведома гостиницу отдали в залог, а тут как раз случилось это несчастье… Я спохватилась – ан поздно, и нас с дочкой прогнали, словно приблудных кошек, даже пожаловаться некому.

О-Маки (едва сдерживая гнев). Я сделала бы для вас все, что в моих силах, но дать денег, понимаете…

О-Иси. Нам хватило бы трех тысяч иен. По нынешним ценам гостиница стоит пятьдесят, а то и все шестьдесят тысяч, а ее отдали в залог всего лишь за тридцать… Да что уж, теперь говорить об этом бесполезно, оттого я и прошу у вас хоть десятую часть того, что вы получили. Хочу открыть небольшую лавчонку.

О-Маки. Сейчас не то что трех тысяч, а даже тридцати иен у меня нет…

О-Иси. Когда же мне за ними прийти?

О-Маки. Когда?… Но мы разорены!

О-Иси. Оттого я и обращаюсь к вам лично, госпожа.

О-Маки. Денег нет.

О-Иси. Значит, не дадите?

О-Маки (выходит из себя,). Вот надоела! Заладила: «У вас…», «от вас…».

О-Иси (пожимает плечами). Ах вот как… Прошу прощения… В таком случае вот что я вам скажу, госпожа. Известно ли вам, где сейчас находится ваш сынок? Да-да, молодой господин Тоё.

О-Маки изумлена.

Ведь Путако, слава богам, совсем поправилась от болезни и сейчас пользуется большим успехом в чайном домике «Вакатакэ», сынок ваш очень к ней расположен.

О-Маки ошеломлена.

Впрочем, это бы ладно, а вот то, что он приходит веселиться без гроша в кармане, – никуда не годится. Так вот, ваш сынок заявил мне, что у тетушки Фурукавы имеется его доля, которую он дал ей на хранение через вас, и что я могу получить эти денежки, когда захочу.

Тетушка растерянно смотрит на О-Маки.

О-Маки. Это Тоё сказал такое? Не знаю, что он там наговорил, но его дела меня совершенно не касаются.

О-Иси. Ах вот оно что. Вы что же, из дому его выгнали, что ли?

О-Маки. Пожалуй, что так.

О-Иси. Тогда ничего не поделаешь. Остается лишь препроводить его в полицию, поскольку страдает наш бизнес… Вас так больше устраивает?

О-Маки. Поступайте как знаете.

О-Иси (меняя тон). Гм. Да вы и вправду железная. Я это слышала, но не совсем себе представляла. Что ж, пусть так. Когда в первый раз я порвала с вашим мужем, я наотрез отказалась от отступных, которые он предлагал мне, и рассталась с ним благородно, красиво. Но тогда я была молода. Сейчас все обстоит иначе. Я забочусь не о себе, а о дочери. Так что не думайте, что так просто со мной разделаетесь. Зря на это рассчитываете. В следующий раз я с вами по-другому поговорю… (Поднимается, кряхтя и охая.) Ну, засиделась я у вас… (Уходит.)

Умпэй дремлет в коляске.

Кадзуо. Ужасная старуха.

Кэнскэ (возвращается вместе с пастором). Жара, видно, на нее действует.

О-Маки. Опозорилась перед сэнсэем.

Пастор. Кстати, госпожа, я пришел поговорить о подарках для армии. Вы уже в курсе дела?…

О-Маки. Да, вчера слышала от соседки… Очень хотелось бы, с вашего позволения, помочь, но, понимаете, мы уже…

Пастор. Нет-нет, на сей раз речь идет не столько о материальной помощи, сколько о моральной.

О-Маки. Я и в церкви давно не была, что меня очень мучает, но…

Пастор. Вы согласитесь, однако, чтобы я внес ваше имя в список инициаторов сбора?

О-Маки. Да, конечно… Однако будет ли от этого польза?

Пастор. Не сомневайтесь… Кстати сказать, сидеть безвыходно дома вредно для здоровья. Вам надо бы привозить его хотя бы на вечернюю службу.

О-Маки. Благодарю вас…

Пастор. Ну, счастливо оставаться. Нет-нет, пожалуйста, не беспокойтесь, сидите… (К Кадзуо.) Кланяйтесь всем вашим домочадцам в Исиномаки. (Направляется в сад.)

Сэцуко и Кэнскэ провожают его.

Кадзуо (зевает). Пожалуй, отец теперь самый счастливый. (Толкая коляску, уходит.)

О-Маки, заметив на столе письмо, берет его, разглядывает с обеих сторон, затем не без опаски вскрывает.

Тетушка. Интересно, правда ли, что Тоё находится у этой девицы? В таком случае… (Не получив ответа, встает.) Ну, пойду, пока не стемнело… Вот скверный мальчишка! (Уходит.)

Сэцуко (вбегает с радостным видом). Мама, я получила письмо от мисс Поулен. Я только что ей звонила, она зовет меня с собой в Корею. Наконец-то я знаю, где буду работать. (Замечает, что мать расстроена.) Что с тобой, мама?

О-Маки (поднимает голову, она так взволнована, что рот ее судорожно кривится). Что такое?!

Сэцуко. Наконец-то нашлось для меня место учительницы в женской гимназии. Так что…

О-Маки. Сэцу-тян, прочти вот это.

Сэцуко. Это то письмо, которое недавно пришло? Откуда? (Прочитав, меняется в лице, смотрит на мать.)

Пауза.

Тетушка (входит). Надо еще что-нибудь положить в тот ящик?… Что это с вами?…

О-Маки (указывает на письмо). Прямой шантаж. Кавасаки пишет, что согласен дать развод Сэцуко, но взамен требует тысячу иен.

Тетушка. Кто? Бывший муж Сэцуко? Требует тысячу иен? Где же он сейчас?

О-Маки. Почем я знаю! Адреса нет.

Тетушка. Даже адреса не сообщил?

О-Маки. Он просто издевается надо мной. Пишет: «В обмен на документы прошу передать посыльному…»

Тетушка. Посыльному? Кого-нибудь, значит, пришлет. До чего же настырный! Мало того, что причинил столько неприятностей, так еще вымогает деньги.

О-Маки встает, пошатываясь. Входит Кэнскэ.

О-Маки (Кэнскэ). Итак, прошу вас сделать все, о чем мы с вами договорились. (Выходит, пригласив Кэнскэ следовать за собой.)

Тетушка. Ну и дурак же он! Кто же выложит ему тысячу иен? (Уходит.)

Сэцуко некоторое время стоит неподвижно, глядя на закат. С ее лица постепенно исчезает выражение надежды. Горничная убирает чайную посуду и уходит. Спустя некоторое время входит человек в легком пальто японского покроя[10]10
  …пальто японского покроя… – своеобразный «гибрид» европейского пальто и кимоно.


[Закрыть] поверх кимоно, в кепке. Он с опаской осматривается и потихоньку приближается к Сэцуко; хочет окликнуть ее, но не решается. Сэцуко, почувствовав, что в комнате кто-то есть, оглядывается, замечает незнакомого мужчину и от страха готова закричать, но человек быстро снимает кепку и очки. Это Кавасаки.

Сэцуко. Ах!

Кавасаки. Прости, что напугал. Хотел позвонить, но у вас теперь, оказывается, другой номер… Все здоровы?… Что это, вы куда-то переезжаете?

Сэцуко (немного успокоившись). Когда ты приехал?

Кавасаки. Только что. Хотел пройти через прихожую, но там все завалено вещами. Пришлось войти со стороны сада. И как раз удачно, ты здесь.

Сэцуко. Ты из Токио?

Кавасаки. Вчера отправил письмо, а потом подумал, что лучше, пока оно не пришло, приехать самому.

Сэцуко. Письмо?…

Кавасаки. Да. Не очень-то благородного содержания…

Сэцуко. Письмо маме?

Кавасаки. Уже пришло?

Сэцуко. Да, совсем недавно.

Кавасаки. Нескладно получилось. Мама, наверно, удивилась? Что она сказала?

Сэцуко. Значит, это все-таки недоразумение, твое письмо?

Кавасаки. Я хотел с тобой посоветоваться.

Сэцуко. Правда? Так я и думала. Я знала – что бы ни случилось, ты не можешь прислать такое письмо…

Кавасаки. Обстоятельства складываются по-разному. Давай не спеша потолкуем. Ты что-то бледная… Ты здорова?

Сэцуко. Сейчас уже все прошло.

Кавасаки. Все это время жила дома?

Сэцуко (потупившись). Да… Столько событий произошло… Я уезжаю в Корею. Мисс Поулен берет меня на работу в свою женскую гимназию.

Кавасаки. Гм-м. Учительницей музыки?

Сэцуко. Официально это решится в апреле будущего года. Жалованье восемьдесят иен.

Кавасаки. Прекрасно! В самом деле прекрасно. Во всяком случае, я горячо одобряю то, что ты уедешь из этого дома, перестанешь зависеть от матери.

Сэцуко (огорченно). Ты не так меня понял. Я потому и хочу работать, что дома теперь нужда. Буду работать, чтобы помочь семье.

Кавасаки (смеется). Я вижу, ты изменилась к худшему. Ну да ладно. Какие бы ни были у тебя побуждения, все равно я рад, что ты станешь самостоятельной. У меня будто камень с души свалился.

Сэцуко (смягчившись настолько, что уже может шутить). А ты хоть изредка вспоминал обо мне?

Кавасаки. Не говори глупостей.

Сэцуко. Как там мое пианино?

Кавасаки. Пианино?… Гм. Сейчас не до музыки. Наше движение переживает трудные времена.

Сэцуко. В газетах пишут, что многие арестованы.

Кавасаки. Идет коренная перестройка. Мы были слишком беспечны, устраивали разные научные семинары. Друзья почти все в тюрьме…

Сэцуко. Неужели?

Кавасаки. Не знаю, может быть, даже хорошо, что ты тогда вместе со мной не ввязалась в это дело. Тебе, пожалуй, все это оказалось бы не под силу. Так что, наверно, ты правильно поступила. Единственное, чего я хочу, это чтобы ты всегда сочувствовала нашему движению.

Сэцуко (пристально смотрит на Кавасаки, вспоминает прошлое). Ты здоров? Похудел… Или, может быть, мне это кажется из-за того, что ты так одет?

Кавасаки. Здоровье в порядке… А как я выгляжу во всем этом?

Сэцуко. Отлично. Я и то не сразу тебя узнала… Сейчас, наверно, усилили слежку.

Кавасаки. Именно поэтому приходится тратить уйму денег на одежду и транспорт. Пользоваться электричкой, к примеру, рискованно. Но это бы еще ладно. Сейчас дозарезу нужна определенная сумма. Я еще в прошлом месяце начал собирать деньги, однако идет туго. В наше время мало кто раскошеливается. Пришлось прибегнуть к более решительным мерам. И тогда я отправил это письмо… С точки зрения буржуазной морали вымогать деньги под предлогом развода безнравственно. Да и мне, признаться, было не по себе, потому что это касается тебя. Но я написал это письмо прямо с благоговением, как молитву Тебе, наверное, странно… Я хочу, чтобы хоть ты поняла меня.

Сэцуко. Я понимаю.

Кавасаки. Когда-то ты сказала, что сама не можешь участвовать в движении, но будешь втайне оказывать посильную помощь. Я поверил тебе и продолжаю надеяться.

Сэцуко. Я говорила это искренне и помогла бы, если бы не такое тяжелое положение дома…

Кавасаки. Нельзя ли хоть сколько-нибудь достать у матери? Правда, обычным путем у нее ничего не получишь.

Сэцуко. Не в этом дело. Просто в настоящее время денег нет.

Кавасаки. А те деньги? Неужели от них ничего не осталось?

Сэцуко. Какие?

Кавасаки. Те, что припрятаны у тетушки.

Сэцуко. Все это выдумки Тоёдзи.

Кавасаки. Ничего подобного. Я в этом не сомневаюсь. Твоя мать не такой человек, чтобы остаться без гроша в кармане, пусть даже отец разорился.

Сэцуко. Вот все так думают, а в доме даже на еде экономим. Правда! Из имущества же только и осталось, что мое пианино. Но его я тоже продам перед отъездом, чтобы хватило на дорогу в Корею и на оплату жилья хотя бы в первое время. В прошлом году, в декабре, накануне самого рождества, судейские чиновники описали все: шкафы, столы, даже мой электропатефон, подарок старшего брата. Личные вещи, мои и мамины, потом вернули, все остальное перешло в так называемое управление по делам несостоятельных должников… Как дальше жить, не знаю. Правда, решился вопрос с моей работой, может быть, станет полегче… Как назло, Кадзуо, старшему брату, снизили жалованье, они с семьей сами еле сводят концы с концами, так что помогать нам не могут.

Кавасаки. Вот оно как? Нет, не может такого быть! По-моему, все это выдумки для отвода глаз. Однако твоя матушка весьма дальновидна, если даже тебя заставила во все это поверить… Мне бы хотелось с ней встретиться. Попробую сам с ней потолковать.

Сэцуко. О чем?

Кавасаки. Разумеется, просить ее пожертвовать деньги в пользу движения не стану: бесполезно, не даст, а если и даст, так потом жди неприятностей. Уж лучше пусть сочтет меня негодяем и захочет поскорее избавиться от такого мерзавца зятя. Я же заверю ее, что, получив определенную сумму, так сказать, отступные, возьму всю вину на себя и никогда больше не стану ее тревожить.

Сэцуко (невольно засмеявшись). Отступные?… С этим к ней уже приходили, да так и ушли ни с чем.

Кавасаки. Приходили? Кто?

Сэцуко. Старуха О-Иси. Та самая, которая, по слухам, жила на горячих источниках у отца…

Кавасаки. А, та бывшая гейша… Ладно, пусть я тоже уйду ни с чем, но поговорить с твоей матерью должен непременно. Она дома?

Сэцуко. Дома-то дома… (Немного подумав.) Ладно, пойду позову. Но на деньги ты не надейся. (Идет направо.)