Текст книги "Урман"

– У тебя до Яромира надобность? – ворчливо осведомились из-за похожей на буреломину груды дубовых брусьев и прочей всячины. – Лезай сюда, через верх. Да не бойсь, не рухнет… Ты, Мечник, слышь только что? Ты его только не буди, Яромира-то! Он, поди, лег вовсе недавно. А может и не ложился еще…

Кудеслав успокоил ворчуна-охоронника клятвенным обещанием ни в коем случае не будть старейшину, ежели тот еще не уснул, и кряхтя (а попробуйте-ка не кряхтеть после долгой отчаянной скачки, да еще если седло было очень уж неудобным, а штаны вовсе не годны для езды верхом) полез на шаткий завал.

С внутренней стороны проем бывших лесных ворот караулили трое. Один из них стоял прямо перед завалом, а двое других пристроились по бокам, у самого частокола, и были совершенно невидимы в густой тени тынового настила (туда не проникали даже отсветы горящих наверху факелов). Мечника приятно удивила и обрадовала неожиданная разумность поведения градской сторожи. Радость эту не убавило даже то, что один из подпиравших спиною тын охоронников уже успел заснуть – видно-то его не было, зато было слышно.

Перебравшись через завал, Кудеслав попросил, ни на кого особо не глядя:

– Коня обиходьте. Он сегодня хорошо потрудился для общинного блага.

Попросил, перевел дух и двинулся в уличную темень, все убыстряя и убыстряя заплетающийся нетвердый шаг.

Позади негромко переругивались. Бывшие на земле выясняли, кому из них сподручней выкарабкиваться к коню и как его (коня то есть) переволакивать через завал. А на тыне кто-то шипел, что надобно немедля гасить лишние факелы, не то "собственными вот этими руками стану гасить, запихивая во рты… либо во всякие другие места…"

Яромира будить действительно не пришлось: почивать в эту ночь старейшина явно не собирался. Мечник обнаружил его на чельной площади. И не его одного.

У подножия недостроенной дозорной вышки полыхал огромный костер. Благо здесь было что жечь. Площадь покрывал толстый, хорошо утоптанный слой корья, щепы, древесных обрубков – всего, чем только можно было намусорить при постройке вышки. Так что двое юнцов, суетившихся возле костра, не столько поддерживали пламя, сколько мешали ему расползаться. Вообще-то костер этот не казался очень уж умной затеей. Не уследи за ним как следует – беды не оберешься. Ладно, небось Яромир знает, что делает.

Яромир нашелся недалеко от костра – он сидел на вечевом биле, болтая ногами и легонько постукивая по отзывчивому гулкому дереву. Голова старейшины тонула в густой тени, копящейся под двускатным тесовым навесом (этот навес на четырех столбах был поставлен для укрытия била от непогоды), а потому выражение Яромирова лица различалось с немалым трудом. Вернее сказать – совсем не различалось. Может, задумался человек, а может и носом поклевывает…

Подобраться к Яромиру тоже оказалось делом весьма непростым. Вокруг била на разбросанных по земле оленьих шкурах спали одетые мужики. Спали они широко, не кучно, однако же рядом с каждым лежало какое-нибудь оружие – так, чтобы в случае чего сперва схватить, а уж затем проснуться.

Осторожно пробираясь между спящими, Кудеслав мысленно ругнул себя за вспомянутую давеча поговорку про дурней, которых ничто не учит. Уж кого-кого, а Яромира дурнем не назовешь. Вот подними сейчас охорона тревогу – пока ночующие по избам подхватятся, пока вооружатся и сообразят, куда бежать да что делать, враг уже под частоколом окажется (и хорошо еще, если снаружи, а не внутри). А так лишь короткий миг промелькнет, а у старейшины уже будет крепкий, готовый к драке кулак. И особенно это важно, когда в граде нехватка здоровых мужиков-воинов. Известно ведь – слабого не обижают только ленивые. Не опасайся нынче Яромир мордвы, наверное все равно бы сторожу усилил.

И правильно.

И, кстати, еще не известно, на самом ли деле мордва сейчас безопасна. А ну как заручник – голова мокшанский – сбежал за время Мечникова отсутствия? Конечно, там Белоконь и Злоба с Кощеем… М-да… И Ковадло с десятком слобожан. Так что береженого оберег бережет. А наинадежнейший оберег – собственная осмотрительность да опаска. Опаска ведь не страх – тот человека слепит, глушит да ума лишает; опаска же вроде как щит: и от удара прикроет, и сам при случае для удара сгодится…

Среди ночевавших на площади Кудеслав, перешагивая да обходя, распознал нескольких охотников-ватажников из числа отряженных Яромиром на вешние промыслы. Возвращаются, стало быть. Это хорошо, общине нынче именно здесь надобны все привычные к оружью мужские руки.

Оказалось, что события последних дней все-таки не минулись даром вятичскому родовому старейшине. Во всяком случае с приметливостью у него стало неладно: Мечник успел подойти почти вплотную, прежде чем занятый какими-то малорадостными раздумьями Яромир углядел появление нового человека. И выдержка старейшины, так восхитившая Кудеслава в ту недавнюю ночь, когда он бесшумным татем-скрадником возник у Яромирова ложа, а тот молча встал да пошел следом, ничем не выказав удивления либо страха, – эту вот железную выдержку крепко подточила ржа.

Углядев перед собою окровавленного да изможденного Мечника, Яромир отшатнулся, едва не свалившись с била, и вскрикнул:

– Что, опять?!

От его испуганного восклицания беспокойно заворочались спящие, а юнцы (да нет, скорей парни), возившиеся с костром, бросили свое занятие, обернулись да так и заклякли – ни дать, ни взять, псы под вскинутой для удара хозяйской палкой. Показались они Кудеславу знакомыми, в чем, конечно же, ничего удивительного не было (удивительно было бы встретить здесь кого-либо незнакомого). Однако что-то подсказывало Мечнику, что к парням – во всяком случае к одному из них – следовало бы присмотреться внимательнее. Ладно, это успеется.

Кудеслав торопливо принялся рассказывать Яромиру о событиях близ мокшанского града. Обо ВСЕХ произошедших там событиях, в том числе и о появлении кикиморы, и о двусмысленном поведении Ковадла, и о подозрениях Белоконя насчет коварства колотуна-колдуна. И обо всем прочем, конечно.

Яромир слушал жадно и молча. Он только один раз перебил – в самом начале, когда речь шла о Кудеславовом способе окорота мокши-мордвы. Заметив, что старейшина собирается что-то сказать, Мечник едва не застонал. Неужели и этот начнет объяснять, почему нельзя было наугад метать поджигательные стрелы через мокшанский тын?!

Нет, Яромир сказал вовсе иное. Он сказал:

– Ай да ты! А я бы не посмел этак-то… Я бы, небось, под их частоколом до глухой темени протоптался. А уж скольких родовичей там положил бы!.. Нет, милостивы все же к нам Род да Навьи. Это счастье, великое счастье для племени, что в нынешние страшные времена у общины есть ты!

Кудеслав истово возблагодарил богов за то, что грязь, кровь и мечущийся отсвет костра застят его лицо. Нет, Мечника смутили вовсе не слова родового главы. Но то, как они были сказаны, слова эти… Не через край ли?

Пряча смущение, Кудеслав заторопился рассказывать дальше. Когда он окончил повествование, Яромир несколько мгновений выжидал: вдруг еще что-нибудь припомнится? Не дождавшись, проговорил раздумчиво:

– Страшно, конечно, а все же хотелось бы и мне на кикимору глянуть.

Там, где сходятся такие, как Белоконь, Званов ближний наперсник да сын твоего отца, только и жди всяческих див. Что же до новой новости, которая в граде, то кикимора правду сказала. Есть у нас новость. Пойдем.

Легко соскочив с била, родовой голова уверенно зашагал через спящих, направляясь к общинной избе. Мечник двинулся было следом, однако по какому-то внезапному наитию оглянулся на копошившихся возле огня парней и вдруг поймал Яромира за подол рубахи. Старейшина, качнувшись от неожиданности, едва не наступил на чью-то голову и остановился.

– Чего ты? – недовольно спросил он, оборачиваясь.

Кудеслав пристально разглядывал одного из парней, видевшегося в свете костра черной безликой тенью.

– Это не Кудлай ли там?

– Кудлай, – ухмыльнувшись, кивнул старейшина.

В следующий миг настал уже Яромиров черед ловить рванувшегося к костру Мечника. Только ловля не удалась: Яромировы пальцы, способные без видимых усилий раздавить мозговую кость, лишь беспомощно скользнули по железному наплечнику Кудеслава.

Странно, нелепо, но именно те крохотные доли мгновения, которые потребовались, чтоб очутиться рядом с костром, принесли Мечнику окончательное понимание причин собственной ненависти к Кудлаю.

Дело было не в гадостных словесах, которые голоусый стервец решился прогавкать о своем – и не только о своем! – спасителе вскоре после потери общинных челнов.

Нет, неправда.

Та сволочная выдумка накрепко засела в памяти. Да еще ночной переполох, учиненный щенком; да еще убийство мокшан-рыболовов – за одно это можно было возненавидеть кого угодно.

Но было и еще кое-что.

Был еще выжженный Кудлаем и его приятелем камыш на проклятом когтистом мысе.

Зачем они это сделали? Ведь только недоумки в десятом колене могли понадеяться, что перелетные стаи решатся отдыхать на свежем пепелище. А если камыш был выжжен не ради охоты?

Не будь мыс-коготь гол, прозрачен и безопасен на вид, Мечник ни за что не рискнул бы чалить к нему общинную вервеницу. Наоборот, он постарался бы как можно быстрей миновать опасную узость меж обрывом и камышовой дебрью. И трудно, очень трудно было бы нападающим задержать в протоке тяжелые челны. Кудеслав тогда говорил Лисовину об обрушенных в воду деревьях – могло бы, конечно, этакое удаться ворогу, но…

Но.

Протока все же довольно широка, течение быстрое… По-всякому могла бы обернуться затея с деревьями. А замыслившие нападение, похоже, хотели, чтоб все наверняка, без сучков-задоринок… Да и кто на их месте этакого бы не захотел?

Уцелей проклятый камыш, Мечник бы остановил челны для первого ночлега на привычном всегдашнем месте. А там Истра широка, оба берега низки и скудны лесом. Там нападать было бы сложнее, а малым числом и вовсе без пользы.

Так почему Кудлай выжег камыш? Не сам, конечно, придумал – посоветовали. Кто?

Правда, ежели верить Лисовину (а с чего бы это вдруг не поверить названому родителю?) камыш был выжжен еще до приезда в Яромирову общину Толстого с Волком. Так что ж? К примеру, Белоконь вон еще с зимы знал о появлении у Грозы дальних нехороших гостей. Значит, могли знать и другие. Причем, от самих же гостей. Дознались же как-то Огнелюб с Чернобаем о том, когда и куда приходить на беседу с уплывающими восвояси послами "старейшины над старейшинами"!

Так что вот она, главная причина Мечниковой ненависти к Кудлаю: слюнявый пащенок по чьему-то наущению ЗАСТАВИЛ КУДЕСЛАВА СДЕЛАТЬ ГЛУПОСТЬ. ГЛУПОСТЬ, УНЕСШУЮ ЖИЗНЬ МНОГИХ РОДОВИЧЕЙ.

По чьему-то наущению… А наущавший-то, похоже, знал Мечника, будто ошкуренного. Привычки его знал. Угадывал наперед, как железноголовый Урман станет хитрить и чего может заопасаться.

Кто бы это мог быть? Зван, который способен предвидеть, что Кудеслав вскорости потеряет меч? Раз Ковадло открылся в этом, значит, Огнелюб уверен; а раз Огнелюб уверен, значит, так и случится: слободской голова за свою безмерно долгую жизнь ошибался считанные разы.

Или Кудлаев наущатель – Волк? Мечника-то он в ту пору еще и в глаза не видывал, зато легко мог угадать, как станет хитрить и чего может заопасаться умелый воин…

Э, чего гадать попусту?

Чего, спрашивается, гадать, если обо всем можно дознаться от сопливого голоусого пащенка, суетящегося возле костра? Всего-навсего три прыжка, и вот он – ответ на все вопросы!

В три прыжка не получилось: Кудлай искоса следил за Мечником, и в последний миг вознамерился было улепетнуть. Ну, не три, так пять прыжков – велика ли разница?

Кудеслав загнал явно осознающего все свои немалые провинности гаденыша в угол, образованный стенами поставленных почти что вплотную друг к дружке срубов. Принадлежали эти срубы, видать, разным хозяевам, а потому меж ними оставался узкий – не шире ладони – зазор (был бы хозяин один, не стал бы он утомляться постройкой лишней стены).

Мгновенье-другое Мечник с удовольствием наблюдал за судорожными попытками Кудлая втиснуться в узехонькую щель. Рядом весело скалился подоспевший Яромир – похоже, его одинаково забавляли и Мечникова ярость, и смертный испуг щенка.

– Да брось его, не марайся, – сказал общинный старейшина, видя, что Кудеслав, наскучив быть праздным созерцателем, готовится помочь трепыхающемуся парню увесистым пинком в оттопыренный зад. – Я уж вразумлял его. Глянь вон, какая у него теперь рожа умная стала!

Услыхав Яромиров голос, Кудлай перестал дергаться и оглянулся. По его лицу пробежались отсветы кострового пламени, и Мечник сразу увидел следы старейшинского доброго вразумления: левую щеку и скулу парня подмял под себя огромный кровоподтек. Черный такой, налитой, вздувшийся – поди, вразумление состоялось дня два назад.

Тем временем Кудлай, явно в надежде на Яромирово заступничество, принялся торопливо бормотать, заслоняясь ладонями и все еще пытаясь вжаться спиною в щель:

– Я не буду!.. Больше никогда, чтоб мне… меня… Искупил ведь… Я же для всехнего блага, я общине же!.. Не тронь меня; божескими именами прошу: не тронь!!! – вдруг завизжал он, углядев какое-то Мечниково движение (сам Мечник, между прочим, воображал, что стоит вовсе бездвижно).

Яромир было захохотал, но тут же обеими руками зажал себе рот и оглянулся на спящих.

А Кулеслав вглядывался в обезображенное кровоподтеком и ужасом лицо парня. Внимательно вглядывался, с этаким нехорошим прищуром, пугавшим Кудлая хуже любых угроз.

– Значит, о племени радел? – спросил, наконец, Мечник, и голос его был под стать взгляду. – Для общинной пользы трудился? Значит, это ты у нас теперь об общине первый радетель? Я, небось, за делами своими никчемными сход пропустил, который назначил тебя на родовое главенство, а? Или это вот он (кивок в сторону ухмыляющегося Яромира) велел тебе мокшан-рыболовов убить? – Кудеслав приступил чуть ближе, и парень тихонько взвыл. – А камыш на мыске, где родовичей наших погубили, кто тебе пожечь присоветовал?! Ну, говори! Тоже, быть может, старейшина – для общинного блага?! Говори, стервь!

Сквозь Кудлаевы подвывания прорезалось нечто членораздельное:

– Ста-старейш… ина… он просил… простил… Н-не надо!..

– Да брось ты его, – брезгливо сказал Яромир. – Других что ли дел мало? А ты… – это уже Кудлаю, – ты учти: мне ведь недосуг всякий раз меж ним и тобой объявляться. Тебе бы погулять где-нибудь подалее деньков с полдесятка, покудова он не охолонет маленько…

Он говорил что-то еще в том же духе, а сам, ухватив Мечника за руку, начал потихоньку оттаскивать его прочь. Да еще локтем в бок пихался – дескать, ну его совсем. Не марайся. Плюнь.

И Кудеслав в конце концов плюнул. Плюнул на запуганного до полусмерти щенка (стыдно сказать, но от злости даже не попал, куда метил) и дал увести себя прочь. В самом деле, не убивать же трусливого гаденыша второй раз! То ему, гадёнышу, получится многовато чести. Да и того ли стоит этот паскудник, чтоб из-за него воину гореть живьём? Он же, хоть и паскудник, а всё ж сородич; и свидетелем убийству будет сам Яромир – тут уж провину не замолчишь-скроешь, как в прошлый раз…

Ну его к хряку, пащенка.

Помнится, старейшина говорил, будто у них тут впрямь имеется какая-то новость, уже показать собирался, а в последний миг этого сопляка леший некстати под руку подвернул…

В суетливых отсветах костра общинная изба временами различалась ненамного хуже, чем ясным днем; временами же прикидывалась какой-то затаившейся жутью. Тесаные бревна чельной, обернутой к площади стены внезапно теряли неподвижность; глазу, утомленному шевелением теней да бликов, мерещилось невесть что: и сдерживаемое дыхание, и обманчивая окаменелость зверя, готового взвиться в яростном смертном прыжке… Затворенные оконца оказывались вдруг плоскими непомерными бельмами, которые, лишь прикидываясь слепыми, исподтишка неотрывно следили за близящимися людьми; крыльцо под резным тесовым навесом превращалось в огромную зияющую пасть…

Кудеславу удалось стряхнуть наваждение лишь когда Яромир остановился возле окна, прорубленного на женской половине избы, и несколько раз грохнул кулаком по ставне.

Так-то.

Вроде бы и изба как изба; и костер самый что ни на есть обычный, а вот примерещится же… Однако, всего выпавшего за последние дни да ночи оказалось через край даже для бывалого во всяческих былях воина…

А старейшина вновь ткнул кулаком в ставню и рявкнул:

– Эй, которая там на полатях скраю?! Светоч вынеси какой-никакой!

И хитро зыркнул на Мечника.

Тот собрался было спросить, для чего понадобилось тревожить баб – нельзя, что ли, обойтись головней из костра?

Собрался, но не успел.

Избяная дверь проплакала тягучую визгливую жалобу, выпуская из сеней ширящуюся полосу дрожащего, словно бы запуганного ночной теменью желтоватого света. На крыльце появилась девушка с чадной лучиной в руке – босая, нескладная в по-мужски короткой (едва до колен) рубахе… куцеволосая… рыжая…

Боги, почему она здесь? Не случилось ли беды на хранильниковом подворье?!

Белоконева купленница сперва не заметила Мечника (Яромира, кстати, тоже). Она даже под ноги почти не смотрела, потому что изо всех сил терла глаза свободной рукой. Тем не менее с крыльца Векша умудрилась спуститься, а не упасть – лишь на последней ступеньке качнулась и крепко ушиблась плечом об один из столбиков-опор навеса. Этот ушиб окончательно разбудил ильменку. Шипя сквозь зубы, она заозиралась, потом шагнула было к старейшине, протягивая истребованный светоч, и только тут углядела, наконец, что Яромир не один.

Крохотный осколок мига Векша растерянно вглядывалась в Кудеславово лицо, а потом вдруг тихонько пискнула, выронила лучину и, метнувшись вперед, смаху притиснулась к упрятанной под железную чешую груди Мечника.

Кудеслав чувствовал, как дрожат ильменкины плечи, облепленные влажным сорочечным полотном – ночи-то еще холодны, а тут прямо из душной избы, из жаркого ложа, да чуть ли не голым телом к железу… Он принялся гладить Векшину голову, пахнущую очагом и весенним лесом (небось, торопя рост обрезанных Белоконем волос, полоскала их в отваре березовых почек) и с каждым движеньем ладоней Мечника купленница все тесней и тесней прижималась к нему. Панцирные пластины наверняка мозжили ее немилосердно, до ссадин и кровоподтеков, но когда сообразивший это Кудеслав попробовал отстраниться, Векша не отпустила, только запрокинулась и снизу вверх глянула прямо ему в глаза – тревожно, даже испуганно… Оказывается, вовсе немного света надобно, чтобы разгадать смысл иного взгляда.

Мечник ласково провел кончиками пальцев по белеющей в полумраке Векшиной щеке, спросил негромко:

– Ты почему здесь?

– Думала к тебе поближе, – ильменка уткнулась лицом в его плечо, вздохнула. – Извелась я. Яромиров гонец приезжал, рассказал про челны, про то, что ты воротился, что мордва на град собирается… Белоконь велел всем своим со двора не высовываться… и мне тоже велел… А сам лук да стрелы взял и уехал. Маялась я, маялась, а вчера с утречка махнула рукой на его запреты – и сюда. Добрый он, Яромир – приютил… – она вдруг хихикнула. – Знаешь, Белоконихи-то меня пускать не хотели; думали, будто я не к тебе, а к ихнему мужику хочу. Насилу я у них выплакалась… Так они знаешь что? Они говорят: "Ты в дорогу нарядись парнем. По лесу, – говорят, – теперь мордва шастает; девку она как заприметит, обязательно станет ловить, а на парня, может статься, даже и не глянет…" Понял? Это они, Белоконихи-то, думали от меня мокшанскими руками отделаться! За девкой вражьи мордвины, и верно, погнались бы, чтоб живьем ее уловить, а парня они бы сразу стрелой или чем придется, ведь так? Ну, я виду не подала, что догадалась, сделала, как велели, а то бы мне от Белоконих век не вырваться. Только по-ихнему не вышло: я стереглась дорогой, да и мордвы вокруг вашего града уже не осталось… Вот, поди, змеюки Белоконевы заогорчаются, когда прознают о моей невредимости! И с чего они вообразили, будто мне надобен этот… этот… Дурехи пустоголовые!

Можно ли ждать особой вразумительности от людской речи, если говорящий (вернее, говорящая) прижимается губами к чужому плечу? Кудеслав мгновенно запутался во всех этих "они" да "их". Когда же Мечник наконец разобрался в услышанном, то принялся соображать, кому из богов принести жертвы в благодарность за Векшино счастье и какими словами нужно рассказать волхву о пакостной затее его жен – не хочется очень уж разогорчать самого хранильника, но хочется, чтобы он как можно злее огорчил своих жен…

Размышляя об этом, Кудеслав гладил, ерошил и снова приглаживал Векшины волосы, а Векша все так же крепко прижималась к нему…

Тем временем Яромир подобрал погасшую при паденьи лучину, сходил к костру и запалил ее вновь. Потом, вернувшись, долго рассматривал щели меж избяными бревнами да ворчал, что нужно все заново конопатить. А потом не выдержал:

– Ну, так я, пожалуй, схожу гляну, не спит ли наша охорона. Милуйтесь уж; только слышь, Кудеслав, ты ее хоть в сарай, где кони. А то вовсе замерзнет…

Лишь после этого Векша с немалым трудом заставила себя отстраниться от Мечника.

– Иди пока, – негромко сказал Кудеслав. – В избу иди, слышишь? Я скоро.

Проскрипели под торопливыми босыми ногами ступени крыльца, пискнула дверь, лязгнула медным кольцом львиноголовая дверная ручка… Как-то очень уж поспешно выполнила ильменка Кудеславову просьбу. Не обиделась ли? Да нет, вряд ли – должна же она понять…

Яромир тронул Мечника за локоть:

– Пошли, что ли?

Пошли так пошли.

Они миновали сараюшку, в которой помещались кони, выделенные племенем для нужд старейшины, и Мечник вдруг понял, куда ведет его Яромир.

Той ночью, когда в град воротились обойденные гибелью на мысе-когте, Яромир велел выкопать близ дальней стены вот этой сараюшки глубокую – по грудь долговязому мужику – яму. Выкопать, опустить туда принесенный возвратившимися невесть чей труп и завалить его свежим еловым лапником.

Яромир надеялся, что кто-нибудь из родовичей сумеет опознать упокойника. Возможно, общинный глава и сам надеялся опознать его – несколько раз старейшина повторял, что в человеке этом мерещится ему нечто смутно знакомое.

Оттого-то и нужно было постараться сохранить труп как можно дольше.

Сунув лучину Мечнику, Яромир принялся вытаскивать из ямы успевший подсохнуть лапник. Кудеслав следил за возней общинного головы, кусал губы и гадал, что за новость могла приключиться с убиенным. Ожил и выбрался из ямы? Что еще могло случиться такого, о чем нельзя рассказать попросту, без показывания?

Нет, труп был на месте, и ничего этакого с ним вроде не произошло. Правда, Мечнику показалось, что тело слишком хорошо сохранилось. Как-никак шесть дней миновало… Впрочем, лежало оно в не успевшей прогреться земле; да еще следовало принять во вниманье благотворное действие еловой живицы и меда (комки промедвяненного мочала были заткнуты в раны упокойника).

И в том, что мертвое лицо вроде бы оказалось острей да костлявей, чем помнилось Мечнику, тоже нет ничего странного. Странно было бы, вздумай упокойник за время лежания в яме раздобреть. Да Кудеслав и не настолько хорошо запомнил его черты, чтоб сравнивать прежнее впечатление с нынешним.

Вот только ноги… Копая яму, родовичи поленились, и вышла она коротковатой – мертвый полоняник упирался в стенки макушкой и чуть согнутыми ногами. А теперь… Усох, что ли?

Между тем Яромир вновь забрал лучину из Мечниковой руки и, склонившись над ямой, высветил лицо мертвого. И спросил:

– Ты случаем не знавал ли Шестака, Чернобаева сына?

Кудеслав медленно покачал головой.

– Ну так вот, можешь поглядеть на него, – старейшина вздохнул и выпрямился. – Он это.

– И кто же его признал? – морщась от неприятного запаха, Мечник рассматривал обнаженное, чуть тронутое гниением тело.

– Многие. Я сюда почитай всех приводил, кому случалось с Чернобаевыми видеться. Все признали.

Мечник уселся на корточки над самым краем ямины; снизу вверх глянул в Яромирово лицо;

– А первым, прежде других-то – кто?

– Кудлай, – неохотно выговорил старейшина, отворачиваясь. – За то я его и простил. Помнишь, он давеча про услугу вякал? Вот об этом узнавании, стало быть.

– Так… – Кудеслав снова глянул на упокойника и вдруг соскочил вниз, к нему.

Вцепившись в гадко холодное, неухватистое плечо (боги, ну почему мертвых шевелить куда тяжелей, чем даже живых, которые упираются?!), Мечник перевернул бездвижное тело на бок.

Перевернул и сказал, морщась от окрепшего смрада:

– Слышь, Яромир, лезь сюда со своей лучиной да погляди-ка. Ох же и интересное тут!

Под правой лопаткой мертвого Чернобаева сына обнаружилась еще одна рана, которой не было и быть не могло у полоняника, схваченного на мысе-когте и застреленного своими же во время бегства Кудеславовых родовичей к лесу заречного берега.

– Это от стрелы, – трудно дыша, сказал Кудеслав. – Тяжкая стрела с железным притупленным наконечником – потому и насквозь не прошла, хоть били, похоже, сблизи. Да, не насквозь… – он поперхнулся, закашлялся (все-таки дух в яме стоял отвратный). – Не насквозь, но почти… С той… Да что же это за дрянь такая в горле уселась! Першит и першит… С той, говорю, стороны (спереди, значит) у него пятно вроде кровоподтека. Сразу, поди, не видать было, а как полежал – выступило, обозначило себя. Так что точно тебе говорю: били его шагов с десяти и нарочно чтобы не насквозь.

Забравшись в яму, старейшина растерянно взглядывал то на дыру в мертвой спине, то нa Мечника.

– А может… – начал было Яромир, но тут же подавился недоговоренным и запустил пальцы свободной от лучины руки в свою бороду – задумался.

– Что "может"? – раздраженно спросил Кудеслав. – Мы с Лисовином, дурни безглазые, не приметили, что за нами вплотную лучник гнался? Говорю же: и с такой близи некому было в него стрелять, и стрела не такая, как те, которыми Велимира да всамделишного полоняника… Больше скажу – этого Шестака Чернобаева нарочно так уходили, чтоб обеспамятовал сразу, а помер чуть погодя. И в те места, в которые настоящего ранило, этого били беспамятного, но еще живого. Зачем? А затем, что раны по мертвому через пару дней делаются вовсе другими, чем те, которые по живому.

Мечник вздохнул и полез из ямы.

– Здорово Кудлайка тебя обвел. А, старейшина? Небось, покуда мы тут с мокшей хороводились (и ведь снова-таки по его же воле затеялись эти смертные хороводы!), он Шестака порешил, а там и подмена…

– Когда ж это он? – Яромир оставил в покое бороду и принялся скрести ногтями затылок.

Кудеслав дернул плечом:

– Мало что ль тут было возни с упокойниками? Этого вот, Чернобаева, притащили, будто кого из наших; а того, что здесь лежал – настоящего – небось, сволокли к убиенным мокшанам. Мужики, которым ты велел счесть мордовских мертвецов, поди и глазом не кинули, что давний затесался – наверняка лишь порадовались, что одним больше.

Лучина мигнула раз-другой и погасла. Почти невидимый в захлестнувшей покойницкую ямину черноте Яромир шумно заворочался – видать, тоже собрался вылазить.

– Для чего же ему могло понадобиться с этакими трудами наводить заподозренье на Чернобая? – осведомился он, сопя. – Ведь и так…

– Чего "и так"?! – Мечник до того забылся, что позволил себе перебить старейшину, словно тот ему ровня. Правда, Яромир тем вечером и сам вёл себя так, будто бы они с Кудеславом почти на равной ноге.

А Кудеслав продолжал:

– Что мы знаем наверняка-то? Чернобай, Зван и кто-то еще беседовали с Волком и прочими. О чем сговаривались – неведомо; сговорились ли – снова-таки неведомо. Ты вон тоже, небось, с Толстым да с Волком пересуды водил – много ли проку вышло Толстому да Волку от тех пересудов? То-то. Что мы еще знаем? Что челны отбили не мокшане-соседушки? Во-первых, это еще покуда надвое гадано. А во-вторых… Подумай: достало бы даже у всех здешних извергов вместе силенок на этакое дело? Ой ли! Может, Чернобай-то как раз и ни при чем, а кто причем – теперь на него же вину и валит…

Опершись о край ямы, старейшина одним прыжком вымахнул наружу.

– Пойдем-ка руки ополоснем – как-никак упокойника трогали, – сказал он.

– Пойдем… – согласился Кудеслав, но шагнул не от ямы, а к ней.

Несколько мгновений Яромир следил за слаборазличимой тенью, в которую оборотила Мечника обнаглевшая после гибели лучинного пламени ночная тьма. Судя по треску да шороху, Кудеслав ногами спихивал лапник обратно в ямину.

– Я чего из твоих слов не понял, – подал голос старейшина, – так это про малочисленность извергов. Не сами же они, небось – в купе со слобожанами. А может, и с Волковыми. Или, к примеру, могли же они набрать себе в захребетники разного шалого люду – хоть на прошлом торге, хоть… – он вдруг мучительно закашлялся, как давеча в яме закашлялся Мечник. – Впрямь пакость какая-то здесь летает – так и першит…

– А кстати, – Кудеслав осторожно обошел яму кругом. – Чернобай-то с прочими ведь на торг уплыли-таки. Значит, на их подворьях мужиков вовсе мало.

– Ладно, пошли, – Яромир наконец прочистил горло и обрел полный голос. – Пошли омоемся да станем из Кудлая душу трясти. Он-то, конечно, не голова – лишь руки…

Мечник тихонько зарычал:

– Знать бы только, чья голова правит этими руками! Только на единый миг до этой бы головы дотянуться! Лишь на единый бы миг!

– Вот Кудлай нам сейчас ее и выдаст, голову-то! – рявкнул Яромир, но взъярившийся до окончательной утери почтительности Кудеслав досадливо сплюнул:

– Как же, ждет он тебя с твоими расспросами! Поди, дожидаючись, все глаза проглядел! Сам же ты ему велел убраться куда подальше – думаешь, он ослушался?!

Мечник зашагал было прочь от ямы, и вдруг будто бы смаху ткнулся в глухую стену.

Но это, конечно же, была не стена.

Это был всего-навсего вопрос. Простой. Простейший. Вопрос, до которого следовало додуматься уже давно – хотя бы близ мокшанского града, когда Ковадло помянул Званово уменье предвидеть грядущее.

Для чего способный видеть грядущее староста кузнечной слободы Зван Огнелюб запрошлой Весёлой Ночью вернул к жизни Кудлая? Как он тогда говорил, Огнелюб-то? "Это я не только и не столько тебя ради, сколько…"

Так он сказал Мечнику.

А чего он Мечнику недосказал?