Текст книги "Золотой саркофаг"

24

Зоркость изменила ритору, когда он в последних распоряжениях императора усмотрел признаки агонизирующей старости. Диоклетиан, который и прежде считался самым деятельным императором после Августа, никогда еще не имел столь обширных планов и не действовал с такой быстротой и решительностью, как теперь. Он был занят с утра до вечера, принимая у себя то министров, то архитекторов, то советников, и никто из них никогда еще не видел его таким жизнерадостным и деятельным. Он повелел армянину-финансисту составить новый кадастр империи и обдумать мероприятия по снижению налогового бремени. Приказал начать разработку обнаруженных в Дакии золотых россыпей и приступить к поискам новых месторождений серебра в Испании. Вырубкой лесов, осушением болот, проведением каналов он рассчитывал оживить торговлю. С этой же целью он заключил новые договоры с варварами. Император готовился передать сыну империю, величественные контуры которой рисовались ему еще на антиохийском форуме в золотом сиянии божественных стрел.

С тех пор как он принял крутые меры по отношению к христианам, весь мир вокруг него словно переменился. Правда, развязка стоила немалой крови: христиане оказались упрямее, чем предсказывал Галерий; но ведь в войнах с готами или сарматами ради несравненно менее значительных целей крови проливалось гораздо больше. И боги недвусмысленно показали, что его строгость и беспощадность была им угодна. Они вернули императору здоровье, а сыну его – жизнерадостность: лицо юноши стало опять румяным, глаза – веселыми. Диоклетиан считал, что он тоже содействовал столь отрадной перемене, предоставив юноше еще большую свободу, чем прежде. Каждое утро он вызывал к себе Квинтипора как будто для разборки документов, но задерживал сына не больше, чем на полчаса, чтобы только полюбоваться им, спросить, как ему спалось и чем он собирается заполнить свой день. Большую часть времени юноша проводил в библиотеке и музее, вместе с Титаниллой: в отсутствие Максентия и особенно с отъездом августы девушка оказалась в полном одиночестве. Кроме того, император заметил, что молодых людей сблизила смертельная опасность, совместно пережитая ими в пустыне. Титанилла убавила спеси, и юноша стал относиться к ней с большим доверием. Диоклетиана радовало, что в его семье нашелся хоть один человек, через которого юноша поближе познакомится с императорским домом, прежде чем будет публично признан его главой.

И все же император думал о стремительно приближавшемся дне отъезда Квинтипора в Байи с некоторым страхом. Он опасался не столько того, что Приска не выдержит, выдаст себя. Его больше пугала мысль, что сердце юноши не признает в императрице матери, как не признало в императоре отца. Императрица писала, что здоровье ее окрепло, и письма ее в самом деле говорили о том, что апатия, в которой она покинула Александрию, прошла. Собственно, лишь приехав в Байи, она вполне осознала, что долгим годам ее злосчастья пришел конец, и твердо решила благоразумно, спокойно, терпеливо дожидаться, когда боги позволят ей стать безгранично счастливой матерью. Бион убедил ее, что малейшая неосторожность может помешать исполнению предсказания. Но есть много такого, чего Бион не знает, и потому она просит императора ответить на ее вопросы. Какие любит магистр лакомства? Августа никогда не называла в письмах Квинтипора по имени: настоящее имя, которым она в течение шестнадцати лет звала его, лелея это имя в тяжелом бреду, она написать не осмеливалась, а другое было для нее чужим. Какого цвета одежда больше всего идет ему? И пусть он не моет каждый день своих чудесных волос: как бы не начали, чего доброго, выпадать. Кто его любимец среди богов? Сама она чаще всего молится за него Аполлону. В Александрии теперь, наверно, самый зной: пусть он выходит из дворца только по утрам и на закате. Нельзя ли достать через цирюльника и прислать ей локон его волос? Ведь если собирать их после каждой стрижки золотой щеткой, можно было бы скоро набить маленькую подушечку. Бион говорит, что для магистра нет других развлечений, кроме чтения. Как бы каракули ученых не повредили его зрению. Может быть, имеет смысл сжечь всю библиотеку. В конце концов, на то император – император, чтоб делать все, что сочтет нужным.

Эти смешные женские вопросы и советы вызывали на устах Диоклетиана добродушную улыбку. Сам он знал наверное только одно: что Квинтипор любит зеленые финики. Как-то раз он видел, с каким аппетитом Квинтипор с Титаниллой лакомились финиками, но как только он вошел, сейчас же спрятали руки за спину.

Среди вопросов императрицы было, однако, два, к которым император отнесся весьма серьезно. Императрица спрашивала, не следует ли наконец умиротворить народ Рима, который, как августа слышала в Байях, смертельно обижен. И вовсе не на то, что Диоклетиан заставил платить налоги даже сенаторов; это народ волновать не может. Смирились же римляне, что престол императора находится не в Риме: ведь столицей мира по-прежнему остается Рим! Одного лишь не могут простить жители великого города: вот уж девятнадцатый год они напрасно ожидают триумфа. Диоклетиан тут же решил: пусть получат на двадцатом! Пусть утешится Вечный город тем, что через год сам Диоклетиан, вместе с римлянами, будет рукоплескать, приветствуя нового властелина мира. Поэтому-то пришлось Лактанцию отправиться в Рим с устными поручениями и письменными распоряжениями, содержания которых он, разумеется, не знал. А среди них было и такое: отобрать из числа христиан мужчин покрепче да повиднее и сохранить их для цирковых игр во время триумфальных празднеств. Из Африки нужно будет привезти только диких зверей.

Второй вопрос императрицы, заставивший Диоклетиана призадуматься, был следующий: где найти девушку, достойную стать подругой их сына? По чистоте, красоте и знатности. Одно условие трудней другого. В Риме вывелись весталки-девственницы[156]156
  Весталки – в Древнем Риме жрицы богини Весты. Избирались из девочек знатных семей. Должны были служить богине 30 лет, соблюдая обет безбрачия.


[Закрыть], и вот уж десять лет, как никого не могут найти на их место, – об этом августа тоже слышала в Вайях. А если иметь в виду совершенство тела и происхождения, то, кажется, нет иного выхода, как только упросить богов, чтоб они послали на землю одну из Гор[157]157
  Горы – в греческой мифологии богини времен года.


[Закрыть].

Этот вопрос августы нисколько не удивил императора. В Риме двадцатилетний мужчина считался созревшим для создания семьи, а с тех пор как нравственность в этом городе так расшаталась, женщина к восемнадцати годам успевала разойтись уже с третьим мужем. Вопрос о женитьбе Квинтипора он обдумывал уже раньше, и разъяснения Лактанция насчет семейных обстоятельств Александра Великого укрепили его в намерении, внушенном ему духом Властелина мира. На всей земле было тогда только две державы: римская и персидская. От Варанеса, однорукого персидского царевича, которого примирившийся с ним отец вызвал домой, император знал, что у него есть сестра Хормизда, которую держат взаперти, чтобы красота ее не лишала мужчин рассудка. Она и есть богиня, во всех отношениях достойная Квинтипора. Их брак означал бы воссоединение Запада с Востоком и мир на всей земле. Варанес (об этом сболтнул императору Максентий) дал обет никогда не глядеть на женщин, после того как Титанилла отказалась стать царицей варваров-огнепоклонников. А Варанес – единственный сын у отца, к тому же слабый и болезненный. И если боги того пожелают, Квинтипор наденет не только багряницу императоров, но и тиару царя царей.

Диоклетиан тотчас решил направить к персидскому царю посла с просьбой ради укрепления дружбы двух державных государей отпустить Хормизду в гости ко двору римского императора. Девушка, конечно, будет рада освободиться из заточения в своей башне; а отец и брат ее сочтут это приглашение за высокую честь. Но кого отправить послом? Сначала император подумал о Константине, который недавно сообщил о своем выздоровлении и просил позволения встретиться с отцом, уже направившимся в Рим. Но у императора возникло сомнение: не рискованно ли в таком продолжительном путешествии – дорога от Евфрата до Тибра занимает почти два месяца – доверить охрану всемирно известной красавицы такому статному юноше, как Константин? Диоклетиан остановил свой выбор на Максентии: император знал, что страсти последнего крепко скованы чувством к Титанилле. Правда, принцепс уже покинул Восток: корабль его на пути в Александрию. Однако на быстроходном корабле можно в четыре дня достигнуть Кипра и там передать поручение Максентию. А для того, чтобы принцепс принял это поручение не только покорно, но и радостно, император послал его, как чрезвычайно секретное, с Титаниллой.

Даже Квинтипору нобилиссима сообщила только, что ей предстоит морское путешествие: сказала, когда вернется, но о том, куда и зачем едет, умолчала. Вечером накануне отъезда она гуляла с Квинтипором в дурном расположении духа под платанами набережной.

– Вот это надо срубить, – указала она на гигантский старый платан. – И сейчас же!

Древний платан носил название дерева Клеопатры. По преданию, именно здесь, под этим самым платаном, Антоний в первый раз заключил в объятия женщину, оказавшуюся для него роковой. За триста лет немало влюбленных встречалось под его сенью, причем каждая пара обязательно пробовала обхватить вдвоем ствол великана. Нобилиссима и магистр тоже проделали это. Хоть и не без плутовства, девушка все же сумела кончиками пальцев коснуться руки юноши.

– За что ты так разгневалась на него, нобилиссима? – огорчился Квинтипор. – Ведь ты так любишь деревья. А теперь вдруг хочешь погубить именно это?

– Да, да, именно это! Ведь тогда здесь будет самое большое пустое пространство во всей аллее. И в мое отсутствие ты не пройдешь мимо, не вспомнив меня.

25

Наступил Лунный день – первый день недели, на которой должен был вернуться корабль нобилиссимы. Квинтипор, наверно, уж в сотый раз подходил к старому платану, гладил его ствол. Только теперь он сообразил, что это уж не совсем то самое дерево, к которому приникало тело нобилиссимы: платан сбросил свою одежду. Как он только посмел? Подножье его было усыпано чешуйками отставшей коры. Юноша наклонился, – но разве угадаешь, которых именно касалась нобилиссима? Одна из гуляющих по аллее вызывающе хохочущих гетер пощекотала мимоходом павлиньим опахалом шею Квинтипора. Он поспешно выпрямился и смутился. До сих пор он даже не замечал, что набережная полна гуляющих, пришедших насладиться закатом солнца, прохладой морского ветра и вообще порадоваться жизни.

Юноша пошел искать место помалолюдней. Нашел забытую рощицу, где над развалинами алтаря скорбно чернела бесформенная статуя Исиды – покровительницы мореходов. Сев на отвалившийся от жертвенника камень, он прислушался к воркованью горлицы у него над головой. Но очень скоро он стал различать и другие звуки, свидетельствующие о том, что здесь служат богине еще более могучей, чем Исида. Шепот, поцелуи, слова, хмельные от любви и вина. Юноша с пылающими щеками напрягал слух. Резкий взвизг, потом какое-то урчанье. Из кустов, распространяющих пряные запахи, выбежала нимфа, за ней – сатир: разъяренный матрос гнался за девушкой – явно из числа тех, которым запрещено носить столу.

Квинтипор вскочил и пошел к Гептастадию – длинной дамбе, связывающей остров Фарос с городом. На вершине маяка, оборудованного особым зеркальным устройством, загорелась сигнальная красная лампа. Юноша повернул к восточной гавани, где готовились встречать корабль нобилиссимы. Нужно было пройти колоннаду торговых рядов; все лавки были уже заперты. Ночная стража взяла на себя охрану тесных кладовых, наполненных жемчугами с Персидского залива, драгоценными камнями и виссоном из Индии, шелками из Серики, золотым песком, слоновой костью и перламутром из страны троглодитов. Проникающий даже сквозь запертые двери крепкий аромат указывал, где продавались душистые коренья и сушеные ягоды Счастливой Аравии.

В конце колоннады на каменной скамье, сильно наклонившись вперед, сидел кривоногий человечек. Услыхав шаги Квинтипора, он встрепенулся и закричал:

– Купите доброго бога Пта, творящего чудеса за пол-асса. Есть Анубис[158]158
  Анубис – в египетской мифологии бог – покровитель умерших. Обычно почитался в образе лежащего шакала.


[Закрыть] из настоящего нильского корня; исцеляет от потливости, от рези в животе, увеличивает яйценоскость кур! Есть несокрушимые змеи-уреи и жуки-скарабеи! Разобьешь, легко склеить! Дешево продам!

Голос показался Квинтипору знакомым; а подойдя поближе, он узнал и деревянный лоток на лямках, и узкую впалую грудь, и раскосые глаза.

– Ты из Антиохии? – спросил он человечка, который сейчас же вскочил, надеясь хоть что-нибудь продать. – Постой: как же тебя зовут?

Боготорговец закивал головой:

– Да, да. Я Бенони, к твоим услугам.

И, опасливо оглядевшись по сторонам, добавил:

– Крестик-то, коль нужно, и теперь найдется. Тебе, своему старому покупателю, уступлю за бесценок. Хочешь – сам носи, хочешь – богине подари, которая красотой своей достойна стать тысяча первой женой царя нашего Соломона!

– О ком ты? – с недоуменьем промолвил Квинтипор.

– О той самой богине, которой ты в Антиохии булавкой руку уколол, белую, как ноги Бат-шебы[159]159
  Бат-шеба (или Вирсавия) – библейская красавица, одна из жен царя Давида, мать Соломона.


[Закрыть], белизной своей ослепившие сорок тысяч филистимлян[160]160
  Филистимляне – древний народ, живший в Юго-Восточном Средиземноморье (от его имени – Палестина). Многие предания отразили войны филистимлян с пришедшими сюда иудеями.


[Закрыть]. Или, господин мой, ты и вспоминать о ней не хочешь? Может, она для тебя уж не богиня? Тогда прости меня и утешься тем, что руки ее не такие уж белые, чтоб нельзя было найти еще белее. А я-то думал, что она за тобой бежала. Только-только прошмыгнула здесь – да так, что старая служанка еле поспевала!

Квинтипор чуть не задохся от досады: целый вечер слоняться в ожидании нобилиссимы и все-таки прозевать!

Пот градом катился с него, когда он наконец прибежал к дворцу. Еще издали увидел, что в окне нобилиссимы, целую неделю темном, горит свет. И занавески раздвинуты. Юноша, тяжело дыша, остановился среди кустов самшита, подстриженных в форме лебедей, и заглянул в окно. Но сейчас же отвернулся: нобилиссима переодевалась. Впрочем, не слишком долго имел он силы противиться глазам своим, настойчиво требовавшим трофеев. Девушка уже отошла в глубь комнаты, и в окне виднелась только голова ее да игра зайчиков от зеркала – на потолке. Вдруг зеркало повернулось так, что яркий пучок света ударил прямо в глаза Квинтипору. Он испуганно отскочил в сторону и спрятался за самшитовым лебедем. А когда отважился выпрямиться, нобилиссима была уже в парадном одеянии и Трулла поправляла его сзади. Потом старушка оглядела девушку спереди, поправила что-то у нее на шее, и Квинтипор видел, как та ударила няньку по руке, видимо не больно, так как обе весело рассмеялись.

Вдруг свет в комнате погас. Куда это собралась нобилиссима в такую пору да еще в парадной одежде? Не иначе как к императору. Квинтипор побрел по длинному коридору, ведущему из женской половины дворца к императорским покоям. Тянувшийся за девушкой цветочный аромат подтверждал его догадку: в самом деле – пошла к императору! Юноша глядел издали, боясь подойти ближе, чтобы не попасться на глаза стоящему у дверей прислужнику. Прошло не меньше часа, прежде чем прислужник упал на колени и двери открылись. Послышался голос императора, видимо провожавшего нобилиссиму. Через несколько минут юноша уже занял свою позицию под окном. Но ждал он напрасно: свет в комнате не зажигался, хотя время было позднее. Прижав руку к сердцу, он почувствовал, что платье на груди все промокло. Юноша наивно подумал, что это от морского тумана, не замечая, что из глаз его уже давно катятся слезы обиды и разочарования…

– Гранатовый Цветок! – прозвучал у него за спиной голос, тихий и трепетный.

Вздрогнув, он повернулся, невольно раскрывая объятия, но сейчас же опустил руки. К счастью, нобилиссима, кажется, не заметила этого непростительного движения: ведь он сам еще не видел ее.

– Что ты делал, Гранатовый Цветок?

– Ждал тебя, нобилиссима.

– И давно?

– Да вот уж неделю.

Девушка, задорно засмеявшись, потянулась к руке юноши.

– Правда, Гранатовый Цветок? В самом деле? Ты все время ждал меня?.. Посмотри, как у меня руки замерзли… Ну, погрей же!.. А что это у тебя в кулаке?

– Финик, – стыдливо отвечал юноша и попытался объяснить свое ребячество: – Мне такой большой никогда еще не попадался, и я сберег его для тебя. Хотел сразу угостить, как только сойдешь с корабля.

Нобилиссима взвизгнула: так выражался у нее обычно неудержимый порыв радости.

– Смотри, у меня тоже финик! С Кипра тебе привезла… Твой очень сладкий! А мой как? Попробуй!.. Вкусно?

Юноша поспешно кивнул, хотя кипрский финик показался ему горек. Он вспомнил вдруг письмо, виденное перед отъездом нобилиссимы у хранителя императорской печати. Оно было адресовано Максентию, на Кипр!

Молча жуя финики, дошли они до ворот дворцового сада. Караульный в виде приветствия поднял копье.

– Хочешь, погуляем?

– Как бы ты не простудилась, нобилиссима: вечер прохладный.

Только теперь, при свете настенного факела, он заметил, что на девушке легкая пушистая одежда, которой он еще ни разу не видел.

– За меня не бойся. Видишь? Трулла надела на меня свою теплую одежду. Я у нее ужинала: заказала старушке лепешки в честь того, что сказал мне император. Вот это новость!.. Ах, магистр, сколько раз я говорила, что ты тоже должен отведать Труллиных лепешек.

Караульный уступил им дорогу, и они повернули к гавани.

– Гранатовый Цветок! – прошептала девушка, когда они вошли в аллею. – Почему ты не спрашиваешь, что за новость сообщил мне император?

– Для меня, нобилиссима, приятных новостей быть не может, – тихо ответил юноша.

– Почему же, мой мальчик? – лукаво спросила она, прижимаясь к нему.

– Император решил отослать меня отсюда.

– Куда, Гранатовый Цветок?

– Далеко… в Байи… И там я буду рабом августы.

Юноша еле сдерживал слезы. А девушка залилась веселым смехом.

– Ах, батюшки! Пропадет Александрия без тебя. Да и без меня тоже. Я ведь тоже уезжаю отсюда. Понимаешь? Далекодалеко! И дорога дальняя, и дело трудное.

– Видно, не такое уж трудное, нобилиссима, коль ты так радостно сообщаешь об этом.

– Нет, Гранатовый Цветок, ты просто не понимаешь, – обиженно пожала плечами девушка. – Представь себе: я буду учить молодого леопарда мурлыкать. Понимаешь? У меня будет воспитанник – бог… молодой, гордый. И я буду учить его, как вести себя среди смертных… Но что это? У тебя руки – прямо ледышки… Давай, давай согрею!

Она схватила его руку и прижала ее горячими ладонями к своей груди.

– Впрочем, если ты спросишь, я могу сказать, кто будет моим воспитанником.

Запинаясь, Квинтипор с трудом ответил:

– Я… я… я не… не могу ни о чем тебя спрашивать, ноби…

Девушка зажала ему рот.

– Нет, не так, Титанилла! Понимаешь? Ну, скажи медленно и внятно: Ти-та-нил-ла!

– Не могу, нобилиссима!

– Хорошо. Тогда я буду задавать вопросы, а ты отвечай. Ясно, Квинтипор?

– Да, ноби…

– Скажи, когда меня нет, ты вспоминаешь обо мне?

– Вспоминаю.

– И мысленно разговариваешь со мной?

– Разговариваю.

– И тогда ты тоже называешь меня нобилиссимой, Квинтипор?

Магистр застонал:

– Зачем ты меня мучаешь, госпожа? Я знаю, что даже во сне мне нельзя называть тебя иначе, как нобилиссимой!

Они стояли под платаном Клеопатры с женственно-белым стволом. Девушка схватила юношу за плечи.

– Можно. Тебе все можно, Гранатовый Цветок. Погоди, я приучу тебя к тому, что тебе – все можно. Воспитанником-то моим будешь ты. Ты!.. Понимаешь?! Я тоже еду в Байи… С тобой… Я повезу тебя, бога! Это ты – прекрасный, милый, молодой бог! Ты! Ты! Ты!

И она вдруг опустилась на землю, обнимая колени юноши.

– Что… что ты? Нобилиссима?!

– Нет, нет! Ни за что не встану, пока ты не назовешь меня, как я хочу!

– Тита…

– Стой. Ни звука больше… Пусть я буду для тебя только Тита. Зови меня, как не называет никто! Маленькая Тита…

Схватив девушку, он с такой силой притянул ее к себе, что, наверно, упал бы, если б не старый платан. Долго не выпускал он из железных объятий трепещущее тело, обжигая ртом своим крепко сжатые тонкие губы девушки.

В кустах что-то зашуршало: не то спящая птица уронила перо, не то ветка сбросила засохший лист. Они отшатнулись, обменявшись долгим, полным ужаса взглядом. В голубом свете вращающейся лампы Фароса каждый казался другому смертельно бледным.

Первой опомнилась девушка. Захлопав в ладоши, она воскликнула:

– Смотри, смотри: на этом кусте – лампирисы!.. Один, два, три… пять… Никогда в жизни не видала столько светлячков!

Квинтипор показал вниз:

– А на земле сколько!

– Где? Я не вижу.

– Да вот, вот. Под ногами. У меня, у тебя, всюду!.. А в траве уже нет. Любопытно. Только что была уйма. Куда они подевались?

Тита засмеялась:

– И под ногами не вижу… и на кустах… Нигде… А ты еще видишь?

– Как же. Вот они. Смотри!

Он наклонился, взял горсть земли и протянул девушке.

– Кажется, еще светят немного, – промолвил он, уже не так уверенно.

Девушка счастливо рассмеялась:

– Просто искры в твоих глазах блестели дольше, чем в моих, Гранатовый Цветок! На самом деле ни ты, ни я не видели ни одного светлячка!

Она взяла магистра под руку и прильнула щекой к его плечу.

– Что ты натворил, скверный мальчишка! Совсем ослепил меня…

Квинтипор, вполне сознавая греховность первого поцелуя, с искренним раскаянием спросил:

– Ты на меня не сердишься, маленькая Тита?..

В ласковом ответе девушки чувствовалась готовность к новому грехопадению:

– Ты – глупенький ослик. Вот кто ты, Гранатовый Цветок!