Текст книги "Золотой саркофаг"

29

Отныне весь мир принадлежал им. И обрели они его так неожиданно, что просто растерялись, сами не знали, с чего начать.

Императорская галера под багряным флагом, наверно, еще не вышла из гавани, как Тита уж отправилась на поиски юноши. Во дворце императрицы не знали, где он. Собственно, и спрашивать-то было не у кого. Вся прислуга, включая и самых главных слуг, разбрелась кто куда – подышать морским воздухом. Только одна старая чернокожая рабыня скрипела ручной мельницей, и то не на кухне, а в самом таблинуме.

– Сиди, сиди, – жестом остановила ее нобилиссима, когда та в смятении хотела убраться восвояси. – Говорю: не прыгай – рассыплешь, что намолола. А где остальные? Во всем доме никого.

– Каждый пошел за своим сердцем, божественная госпожа, – осклабилась старуха.

– Ну а ты? – улыбнулась девушка. – Или у тебя уже нет сердца?

– Сердце-то есть, да ног к нему нету. Муж отпилил, когда такая ж молодая была, как ты, и тоже бегала, куда сердце рвалось.

Невольница засмеялась и, подняв передник, показала, что у нее в самом деле нет ног. Она не ходит, а только ползает. И, не имея возможности последовать за своим сердцем, вознаградила себя тем, что приползла в приемную августы и устроилась молоть соль на ножной подушке императрицы.

Тита бросила старухе горсть фиников и тоже пошла, куда звало сердце. Велела Трулле положить в плетеную корзинку чего-нибудь съестного и побежала к развалинам дворца Адриана. Она не сомневалась, что раз каждый пошел, куда зовет сердце, то Гранатовый Цветок непременно должен быть там.

И действительно, юноша сидел на их излюбленной полянке в тени кустов, широко раскинув ноги, с красками на коленях и кисточкой в руке. Девушка приветствовала его коленопреклонением.

– Не гневайся, Аполлон, что я помешала тебе, когда ты сочиняешь самый изумительный из своих гимнов, который, как вижу, если и не выйдет таким же прекрасным, как ты сам, то все-таки будет многоцветней небесной радуги. О бессмертный бог, я ищу своего неверного виночерпия, ибо изнываю от жажды.

– Прекрасная нимфа! Твой верный виночерпий исполнил свой долг: он только что изготовил бокалы, единственно достойные твоих губ.

Квинтипор достал из травы целую горсть желудевых чашечек, раскрашенных снаружи золотыми звездочками, а внутри синими и красными полосками. Девушка поднесла одну ко рту.

– И все-таки недостаточно мала! – Надула она губки. – А главная беда в том, что такой сосуд хорош только для подобных тебе небожителей – прихлебывать нектар, я же – обыкновенная смертная, жажду которой нектаром не утолить.

Девушка, зажмурившись, потянулась к нему губами и потребовала большого упоительного глотка. Только потом она сняла с руки корзинку.

– Дозволит ли император рабыне своей угостить его?

Она стала вынимать из корзинки финики, ранние яблоки и кунжутные лепешки, ни на мгновенье не отрывая от юноши глаз. Бессознательным движением отломила от своей лепешки кусочек и положила рядом с собой на траву. Потом, откусив от этой лепешки, протянула ее юноше.

– А для какого бога, маленькая Тита, отложила ты тот кусочек?

– Какой?

– Да вон на траве.

Девушка растерянно заморгала.

– Ах, я забыла… Теперь и это твое.

– Ну а не теперь?

– Да и в другое время, если б ты пришел, этот кусочек был бы твоим. За едой я каждый раз первый кусочек откладываю для тебя. Так мне легче воображать, что ты рядом со мной.

Кусок застрял у юноши в горле. Он отвернулся: глаза его наполнились слезами. Тита повернула его лицо к себе.

– Глотай же, глупенький, ведь подавишься, – засмеялась она. Но продолжала уже иным тоном: будто бы ее голос тоже увлажнила проглоченная слеза. – Не стыдись передо мной своих слез, Гранатовый Цветок! Я люблю, когда ты вот так плачешь из-за меня… и я… я… поверь мне, я этого заслуживаю… Никогда, никогда не будет у тебя рабыни, которая так полюбит тебя, как люблю я!

Юноша упал ей в ноги.

– Сказала! Какое счастье! Сказала! Это правда, правда?! Ты еще ни разу не говорила прямо, что тоже любишь!

– Да разве, мой маленький, нужны еще и слова? – засмеялась девушка. – А если нужны, почему не спросил?

– Маленькая Тита! Я у тебя ничего не могу спрашивать. Я должен принимать только то, что ты даешь мне сама.

– Не повергай меня в отчаянье, Гранатовый Цветок! Ты что же? Думаешь, так будет всегда? Неужели ты никогда не станешь таким же смелым – ну хоть как я? Не будешь ни повелевать, ни спрашивать? Как же тогда мне любить тебя?!

Юноша положил голову девушке на колени и, глядя ей в глаза, спросил:

– Скажи, маленькая Тита, с каких пор ты любишь меня?

– Таких вопросов ты и впрямь не задавай. Может быть, со вчерашнего дня… Не смотри так сердито!.. А может, я еще в детских башмачках топала навстречу нашей любви… Кстати, не забудь: мои первые сандалии хранятся у бабушки Ромулы, я попрошу ее прислать и отдам тебе. Но больше не спрашивай меня о вещах, которых я и сама не знаю. И не вспоминай, что было вчера, – не думай ни о том, что было, ни о том, что будет. Пойми, миленький, что не существует ни того ни другого. Есть только настоящее мгновенье.

Она очистила яблоко, повесила розовую ленточку кожуры юноше на ухо и дала ему одно яблочное зернышко, а другое зажала между большим и указательным пальцами.

– Знаешь эту игру? Задумай что-нибудь и сожми зернышко так, чтоб оно подпрыгнуло прямо вверх. Достанет до потолка – значит, задуманное исполнится. Ну, давай!

Два зернышка взлетели вверх одновременно, и одновременно оба участника игры расхохотались: не достать яблочному зернышку до небесного потолка! Тита чутким слухом уловила легкий звон листвы в месте падения зернышек.

– Ладно. Скажи хоть, что ты задумал?

– Ничего я не задумывал, – краснея, ответил юноша.

– А если угадаю? Тогда скажешь?

– Нет, нет! Ни за что! – горячо запротестовал Квинтипор.

– Что ж, не надо, – повела плечом девушка и, повернувшись к нему спиной, растянулась на траве. Но долго выдержать не могла. Не оборачиваясь, протянула назад руку – розовой ладошкой вверх.

– Если б мой миленький был немножко догадливей, он сообразил бы, что протянутая рука – все равно что просящие губы, – поучительно промолвила она. – Уютное гнездышко. Если туда посадить поцелуи, они, когда человек заснет, поднимаются и бродят по всему телу.

Почувствовав на ладони губы юноши, девушка повернулась и запустила ему в волосы пальцы.

– А я почему-то не боюсь сказать тебе, что загадала. Я хотела, чтобы ты хоть на час стал настоящим императором. Таким, который повелевает всем на свете… и моим отцом тоже.

– И я тоже загадал в этом роде.

– Тоже? – приподнялась она.

– Да… Чтоб я стал твоим, твоей собственностью, настоящим рабом и служил бы тебе одной всегда, целую вечность!

– Бедный мальчик! – разочарованно развела руками девушка. – Я вижу, напрасно заставляла тебя августа читать философов: ты до сих пор не знаешь, что разумные люди измеряют вечность минутами. Ну-ка садись и будь императором. Окинь взглядом мир, посмотри, что дал бы ты своей служанке, которая принесла тебе обед. Но не ищи слишком далеко! Может, под рукой найдется такое, что ты сможешь мне дать – да и сам не останешься при этом внакладе.

После долгого поцелуя девушка, поправляя волосы, сказала:

– А знаешь, ведь за нами следили!

У их ног часто дышала золотисто-зеленая ящерица. Высоко подняв голову и поворачивая ее, она смотрела то на девушку, то на юношу.

– Погляди, – прошептала девушка, – у нее алмазные глаза. Подари мне ее, император!

– Она твоя, маленькая Тита! – с императорским величием объявил юноша.

Он сказал это немного громче, чем следовало, – ящерица юркнула в траву. Тита, закрыв лицо руками, ударилась в слезы о потерянных бриллиантах. Тогда Квинтипор подарил ей всю поляну. Но, может быть, ящерица прибегала сюда просто из любопытства и живет не на поляне, а где-нибудь в развалинах дворца… Тогда Тита получила и дворец, со всеми оставленными там Адрианом сокровищами, да в придачу – море с дельфинами, зеленые горы с ланями и оленями, солнечные поля с голубыми бабочками и стрекозами.

– Весь мир отдам тебе, только вот этих себе оставлю! – Указал он на двух реющих у них над головой ястребков.

– Почему же именно их ты не хочешь отдать мне, жадный Гранатовый Цветок?

– Будь я на самом деле императором, я повелел бы истребить всех птиц и оставил бы только этих двух… потому что они неустанно повторяют твое имя. Слышишь?

– Ти-та! Ти-та! Ти-та! – твердили в вышине птицы.

Это снова доставило девушке радость, за которую нельзя было не отблагодарить восторженным взвизгом. Потом она начала серьезно:

– Ты принес с собой восковую табличку? Давай запишем все, что я хочу посмотреть вместе с тобой.

– Путеолы, – начал записывать юноша. – Гавань. Порфировые склады финикийских купцов. Мизены с виллой Лукулла[166]166
  Лукулл (ок. 117 – ок. 56 г. до н. э.) – римский полководец. Славился богатством, роскошью и пирами.


[Закрыть]. Неаполь: могила Вергилия. Павсилипон, Вилла Утех, где Ведий Поллион[167]167
  Ведий Поллион – римский богач эпохи Августа. Известен своей жестокостью по отношению к рабам.


[Закрыть] откармливал своих рыб мясом невольников. Кумы: пещера Сивиллы…[168]168
  Сивиллы – легендарные прорицательницы, упоминаемые античными авторами. Наиболее известна кумекая Сивилла.


[Закрыть]

– Да ты самый мудрый человек на свете, Гранатовый Цветок! – Всплеснула руками Тита. – Все абсолютно знаешь, как настоящий путеводитель.

– Знаю, – усмехнулся Квинтипор. – А ты разве не видела в перистиле императрицы две серебряные колонны в виде дорожных столбов? На них и выгравирован путеводитель по всем достопримечательным местам… Так на чем мы остановились?.. Озеро Ахерузия. Там укрываются рыбы во время штормов. Флегрейские поля – вход в подземное царство…

– Но имей в виду, Гранатовый Цветок: без меня ты никуда не должен ходить! Я ведь плохой ходок: скоро устаю, и тогда меня нужно брать на руки!

– Да я унесу тебя хоть за самую Фулу, маленькая Тита! – сказал юноша, отбросив стиль и табличку.

– Возьми меня, возьми! – протянув к нему руки, попросила девушка, словно ребенок, требующий, чтобы его потетешкали.

Юноша подхватил ее, как куклу; девушка обняла его обеими руками, прижавшись пылающим лицом к его щеке. Так, с Титой на руках, он дважды обежал вокруг поляны.

Две недели никуда, кроме этой поляны, они не ходили. План путешествий валялся, забытый, в траве, и они даже ни разу не вспомнили о нем. Только однажды вышли они за пределы Байи, да и то пожалели об этом. Хотя прогулка началась совсем хорошо. Из глаз Титы в глаза Гранатового Цветка все время лилась радость жизни; но еще ни разу девушка не нашла губы юноши достаточно смелыми. В пестро раскрашенной лодке они причалили к оливковой роще, где за поросшей плющом изгородью стояли три грации из пентеликийского мрамора.

– Как их зовут? – лукаво спросила Титанилла. – Я знаю только первую: это – Пейто – убеждение… А как имя второй?

– Потос, – пожал ей руку Квинтипор. – Любовная тоска.

– А теперь ты напомнил мне насчет третьей. Сказать?

И она, поднявшись на цыпочки, шепнула ему на ухо:

– Гимерос – любовное желание.

Она решила, что надо сплести два венка из алеющих лихнисов. Один сплетет она, другой – он. Потом, встав спиной к грациям, они бросят венки через голову назад: чей на какую попадет?

– Только без обмана…

Квинтипор приступил к делу немного раздосадованный. «Без обмана!» – Он уже слышал раз этот запрет. Во время той игры с поцелуями!

Он в самом деле бросил венок через голову не плутуя. Но и не попал: венок повис на изгороди, в ногах у граций. А Титанилла стала спиной к ним только после того, как определила на глаз расстояние и направление, задумав накинуть венок на голову Гимерос.

– У меня недолет, у тебя перелет! – воскликнул юноша, когда венок полетел в воздух. – Говорю…

Тон, каким он произнес последнее слово, заставил девушку испуганно обернуться. Скульптурная группа неожиданно увеличилась: справа от граций появилась женская голова с лентой в волосах и рубинами величиной с орех в ушах, слева – растерянное лицо мужчины в сдвинутом на лысину венке из лихнисов.

Но растерянность незнакомца длилась лишь одно мгновение; в следующее выкатилось, под стать лысой голове, брюшко.

– Благодарение богам, позволившим лицезреть тебя, божественная нобилиссима!

Вздернув голову, девушка сказала:

– Пойдем отсюда, Квинтипор!

Юноша не сразу понял, – так он отвык от своего имени. Молча пошел вслед за девушкой. И только уже в лодке спросил, что это за Актеон[169]169
  Актеон – в греческой мифологии страстный охотник, превращенный Артемидой в оленя за то, что увидел ее купающейся. После этого стал добычей собственных собак.


[Закрыть].

– Актеон? – удивилась девушка. – Этот буйвол?

– По правде говоря, от Актеона мне приходилось видеть одни рога, но этот человек пожирал тебя глазами, совсем как Актеон – Диану.

– Его прозвали Триконгием за то, что он выпивает залпом сразу три конгия вина.

– Откуда ты его знаешь? – спросил юноша, чуть не до хруста пальцев сжимая в руке весло. Но тем глуше был его голос.

– Он часто появлялся при дворе моего отца, – с холодным блеском в глазах отвечала девушка. – Кажется, поставлял фураж войскам. И Плутос, очевидно, благоволил к нему: он никогда не приезжал к нам без подарка; непременно привозил какой-нибудь редкий драгоценный камень.

Личико девушки сделалось вдруг надменным и холодным. Нобилиссиму сердило, что юноша, вместо того чтобы радоваться настоящему, опять терзает себя тем, что могло бы быть в прошлом. Неужели он способен представить себе ее рядом с этим сатиром? Когда-то у нее, дочери Галерия, могло вспыхнуть желание утопить дерзкого невольника в море. Но теперь даже в таком сильном гневе она не могла придумать для него более сурового наказания, чем молчание до самого дома. И тут же испугалась собственной строгости: ведь это – больше часа! «Довольно, если подуюсь полчаса».

После нескольких гребков Тита наклонилась к воде и, зачерпнув воды рукой, плеснула в лицо Гранатовому Цветку.

– Ну а насчет старого пугала что ты скажешь, миленький?

– Какого пугала?

– Я говорю о даме, которая чуть не съела тебя глазами.

– Не знаю, кто это. Я ведь даже не взглянул на нее.

– Наверно, уж тридцатым вдовством наслаждается здесь, в Байях.

Но Гранатовый Цветок не улыбнулся; да и самой девушке не понравился этот игривый тон. Весь день был испорчен. Трулле тоже не удалось развеселить их, хотя старушка очень искусно представила им историю некой Ацилии с доктором. Ацилия была женой полководца; ее виллу крытую кедром, показывали всем, впервые приезжающим в Байи. Как-то раз она испортила себе желудок, поев неспелых плодов; испугавшись, она послала за врачом; тот прописал ей микстуру, от которой она на другое утро совершенно выздоровела. Но все– таки, когда доктор пришел навестить ее, она приказала выгнать его из дому.

– Как ты, паршивый пес, посмел выписать мне лекарство стоимостью в два медных гроша?! За кого ты меня принимаешь, чтобы так осрамить?! Знай, негодный, что для людей моего круга лекарства не бывают дешевле двух золотых сестерциев!

Среди развалин дворца не было ни Ацилии, ни Триконгия, ни пугала, да и Трулла присутствовала лишь символически, пока они ели плоды, которыми она снабжала их на целый день. Им никуда не хотелось уходить: здесь были только птицы, стрекозы, бабочки да ящерицы, в обществе которых они чувствовали себя счастливыми, даже когда над головой, роняя легкие пушинки, проплывала сама печаль.

Потому что и это тоже случалось – иногда перед поцелуями, иногда после. Но и тут была своя прелесть: чтобы прогнать печаль, нужно было снова целоваться. Глаза юноши то и дело наполнялись слезами, и девушка с наслаждением осушала их губами, зная, что в нем говорит любовь. Но сама нобилиссима никогда не плакала, и в одну смешливую минуту юноша вслух удивился этому.

– Твои глаза, маленькая Тита, как у настоящей богини – либо излучают улыбку, либо мечут молнии. Я никогда не видел, чтобы ты по-настоящему плакала.

Маленькая Тита подняла брови, и лицо ее очаровательно исказилось: одна бровь поднялась много выше другой. Юноша еще никогда не видел ее такой.

– Ты сейчас страшно похожа на стреляющего из лука парфянина, – восторгаясь, сказал он. – Я видел на одной серебряной вазе.

Но не всегда так легко удавалось вырвать улыбку у печали, постоянно их подстерегавшей.

– Ты ли это, маленькая Тита?! Неужели это – ты?! – спрашивал юноша в самозабвении.

– Подними меня и не опускай, пока не скажу. Тогда узнаешь, – смеялась девушка, прижимая его голову к своему сердцу.

– О, как хотел бы я по его биению понять, что ты полюбила во мне! Скажи, маленькая Тита, за что ты любишь меня?

– За то, что ты глупенький маленький мальчик. Да разве об этом спрашивают! Люблю, потому что хочу любить!

– И всегда будешь хотеть?

– Опять ты гонишься за завтрашним днем! Ловишь то, чего нет.

Теперь они возвращались по берегу моря домой. Девушка достала из корзинки письмо, мгновенье подержала его перед глазами юноши – он успел заметить лишь незнакомый почерк да розовую печать – и бросила его в море.

– Вот видишь, как я обращаюсь со своим завтра? Даже не распечатала.

По тому, как дрогнуло плечо юноши, она поняла, что он готов был броситься за письмом в воду, но сдержался и даже ничего не спросил. Но на другой день его покрасневшие веки выдали, что он всю ночь глядел на звезды, хоть и не видел их.

Как-то раз в полнолуние, которое всегда будоражило девушку, наводя на нее то безмолвное оцепенение, то безумную веселость, речь зашла о философах и поэтах. Девушке пришло на ум, что неплохо было бы почитать что-нибудь вместе. Юноша растерянно уставился на нее.

– Что ты так испугался, миленький? – засмеялась Тита. – Или думаешь, что я хоть на минуту уступлю тебя этим заплесневелым старикам? Я просто думала, что ты кое-что расскажешь мне о них, чтоб я могла выдержать испытание, если августа вздумает спросить меня, о чем мы с тобой беседовали.

– Хоть в черепную коробку мне загляни, и тогда не найдешь ни одной философской мысли, – с облегчением улыбнулся юноша. – Впрочем, Эпиктета[170]170
  Эпиктет (ок. 50 – ок 140 г.) – греческий философ, представитель стоицизма.


[Закрыть] я все-таки иногда вспоминаю, но только из-за того, что он как-то сказал величайшую глупость.

– Ну-ка, ну-ка, Гранатовый Цветок, скажи мне!

– Лучше не запоминай! – возразил юноша. – Эпиктет сказал, что предпочтительней быть разумно несчастным, чем неразумно счастливым.

– Каждому философу нужно связать петлю на шею из его же бороды, – безжалостно решила Тита и с хохотом стала плясать вокруг юноши.

– А знаешь, кто мы с тобой?.. Счастливые безумцы!.. Тра-ля– ля, тра-ля-ля, тра-ля-ля… Странный танец, правда? Это сирийские танцовщицы плясали раз, увеселяя моего отца. Говорят, так танцуют менады вокруг самого Вакха… Тра-ля-ля, тра-ля– ля… Трам-там!

Локоны распущенных волос змеились вокруг ее лица, и казалось, недостает только тирса у нее в руке, чтобы в багряном свете поднимающейся из моря луны она стала настоящей вакханкой.

Над морем яркими искрами рассыпался метеор. Словно можно было услышать, как в морской воде зашипели его осколки. Девушка сразу как-то сникла, притихла.

– Вот, Гранатовый Цветок, так же прекрасно, с таким же совершенством хотела бы умереть и я! Чтобы пылинки от меня не осталось и чтобы люди, провожая меня взглядом в небытие, воскликнули бы: «Ах, как красиво!» А потом пусть никому в голову не приходит, что я была когда-то. Вот почему у меня никогда не будет ребенка!.. Нет, нет! Ты, Гранатовый Цветок, теперь помолчи! Завтра хоть побей меня, а сейчас отведи домой: я очень устала.

Плохое настроение не прошло у нее и на другой день. Она сказала, что будет гроза. В небе над Неаполем все время сверкала молния.

– Пойдем домой, – взяла она его под руку. – Я не хочу попасть под ливень.

– Да он еще далеко, – успокаивал ее Квинтипор. – К тому же здесь поблизости есть пещера. Правда, небольшая, но ты как раз уместишься, если оставишь мне снаружи свою руку. Так что дождь не страшен.

– Я боюсь не дождя, а грома. А ты, сердечко мое, не боишься?

– Нет, – улыбнулся юноша. – Я люблю грозу. И хотел бы умереть от молнии.

Девушка сердито посмотрела на него.

– Если ты будешь говорить мне такие вещи, то скоро прочтешь в «Acta Diurna», что прелестная дочь божественного цезаря Галерия, не менее божественная госпожа Титанилла, принимая ванну, вскрыла себя вены.

Юноша остолбенел, словно в самом деле пораженный молнией. Госпожа? Почему всякий раз, как маленькая Тита берет его под руку, она говорит о себе как о замужней?

– Да что с тобой, Гранатовый Цветок? – Испуганно остановилась девушка.

– Ничего, госпожа, – хрипло отвечал юноша – Я чувствую себя превосходно, госпожа… А почему ты спрашиваешь, госпожа?

– Ах, вот оно что! – Кинулась она ему на шею. – Глупенький ты мой! Да ведь это просто пустая болтовня. И вены мои целы. Послушай сам, как кровь кипит в руках, которые обнимают тебя!

– Да, да, госпожа. Все как надо, госпожа. Я хорошо знаю, что я всего-навсего раб, и мне не полагается красивой смерти. Мне прилична только веревка.

Он показал на дикую грушу, под которой они стояли. Девушка тоже подняла глаза.

– Ну, эта вполне надежна: выдержит нас обоих, – спокойно промолвила она и, отпустив руку юноши, озорно подпрыгнула и повисла на ветке.

Но Квинтипор уже катился вниз по каменному склону. А когда Тита с криком бросилась за ним, он стоял, расставив ноги и протянув к девушке руки.

– Все в порядке, – сказал он, ощупывая свою ногу. – А жаль… Погоди-ка. Слава богам, я, кажется, все-таки ушиб правую ногу. И теперь, маленькая Тита, мне придется сильней опираться на тебя.