Текст книги "Хозяйка «Солнечного моста»"

Глава 18

Дни в Сан-Диего проходили быстро и размеренно. Они были заполнены до отказа. Билли об этом позаботилась. Семейные завтраки на террасе вместе с девочками, потом некоторое время для игры в детской – Билли присматривала со стороны. Затем часок отводился Моссу на чтение газет или для беседы за второй чашкой кофе. Обедали тоже на террасе; после обеда девочек отправляли спать, а Мосс ехал в госпиталь на сеанс физиотерапии. Возвращался он всегда измученным, и Билли старалась обеспечить ему хотя бы час отдыха. Билли великодушно делила Мосса с Сетом за ужином и час после ужина. Далее он принадлежал ей. Если Сету и не нравился такой порядок, то держал он свое мнение при себе.

Однажды теплым вечером, когда легкий ветерок шевелил кружевные занавески на французских окнах, а Билли с Моссом лежали, слушая тихую музыку по радио, Билли сказала:

– Я хочу еще одного ребенка, Мосс. Она почувствовала, как муж напрягся.

– Вот как? Нет. Больше не надо. Не сейчас.

– Именно так, – не отступила Билли. Она провела длинную, тонкую линию, едва касаясь пальцами кожи, по груди и вплоть до жестких волос внизу его живота. – Посмотри на меня, Мосс. Разве я выгляжу больной? Я молода, здорова. Могу сама о себе позаботиться. И буду делать, что говорят доктора, – я всегда так поступаю. Сьюзан родилась благополучно и почти в назначенное время. Этот ребенок тоже появится на свет благополучно, я уверена.

– Ты говоришь так, будто дело уже решено и стало фактом. – Мосс притворился довольным. Прежде всего он оставался мужчиной, и ему льстило, что такая красивая молодая женщина хочет родить ему еще одного ребенка.

– Решено?

– Нет, Билли, не решено. Я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности. Тебе нужно сохранить силы для тех двоих детей, что у нас уже есть. Когда война будет позади и я вернусь домой, подумаем еще об одном ребенке. Если только у тебя не возникло сомнений, вернусь ли я целым и невредимым с этой войны. – Взгляд, устремленный на Билли, был острым и пронизывающим.

– Я так вовсе не думаю. Я знаю: ничего с тобой не случится. Есть другая причина – я хочу, чтобы у тебя был сын, когда ты вернешься домой. Пожалуйста, Мосс. Ну, дорогой?

– Билли, я бы охотно никогда ни в чем тебе не отказывал, но, думаю, мы должны подождать. Девочки чудесные, они красивы и очаровательны, я и представить себе не мог, какими могут быть дочери. Мне сын не нужен.

Ложь. Ты лжешь скрепя сердце, Коулмэн. Стараешься, чтобы было похоже на правду. Нуждаться… Хотеть… Есть разница. Сказал, будто не нужен сын. Скорее, Коулмэн, исправь сам себя, пока не станет слишком поздно.

– Сейчас я не хочу сына, Билли, – сказал он. – Я вполне доволен Мэгги и Сьюзан. – Метод отвлечения. Вот так выигрываются некоторые битвы. – Билли, ты писала Тэду в последнее время?

Билли понадобилось несколько секунд, чтобы осознать неожиданный поворот в беседе.

– Нет, не писала. А ты хочешь, чтобы я ему написала?

– Думаю, это было бы неплохо. Он получает письма только от матери. Ты ему нравишься, Билли, и я знаю, он это оценит. Можешь давать ему отчет насчет того, как растут девочки. А то когда я ему о них рассказываю, получается, что я хвастаюсь.

Ну что ж, если он может сменить тему, то и она сумеет.

– Лейтенант, как бы вы отнеслись к тому, чтобы с вами занялись любовью в стиле Билли Коулмэн? – Палец, двинувшийся по его торсу, коварно вторгся в частные владения.

– А есть разница по сравнению со стилем Мосс Коулмэн? – спросил он, придвигаясь поближе, чтобы покориться воле ее рук и губ.

– Значительная… Однако я не уверена, что ты понимаешь это, – посмеивалась Билли, покусывая его за ухо.

– Очень даже понимаю, и тебе это известно! – Он захватил ее руку и прижал к себе.

– Разрази меня гром, если не понимаешь! – Она рассмеялась тихим, обворожительным смехом, низким и хрипловатым, обещающим грядущее наслаждение. Этот звук распалил его интерес, заставил воспылать желанием ласкать ее тело и затеряться в ней. – Если обещаешь никуда не убегать, я сейчас вернусь.

– В таком состоянии? Куда я пойду? Билли, не забудь…

– Поставить диафрагму, – закончила она за него. После того, как Мосса отпустили из госпиталя, он поговорил с нею о необходимости уберечься от очередной беременности и взял с нее обещание посетить врача в Сан-Диего. Мосс был таким заботливым, таким искренним, что она не могла отказать ему. Сегодня вечером она диафрагмой воспользуется, но вынет, когда сочтет нужным. Она не считала себя обманщицей, а просто давала толчок событиям. Если суждено, она забеременеет. Совесть ее не мучила, но на лице, в зеркале ванной, появилось горькое выражение.

Когда Билли скользнула под шелковые простыни рядом с теплым, полным жизни телом Мосса, лицо ее было снова пылким и сияющим.

– Вы готовы, лейтенант Коулмэн?

– Миссис Коулмэн, когда я вижу вас, я всегда готов. – От тембра его голоса у Билли побежали мурашки по спине.

– Разговоры в сторону, лейтенант. Я хочу, чтобы вы просто лежали здесь. Вам ничего не нужно делать, понимаете?

– Да, мэм. – Он откинул пелену пепельно-золотистых волос, упавших на лицо Билли, и нашел губами ее рот.

Билли позволила всем мыслям улетучиться. Она женщина, восприимчивая только к любовным ощущениям – к тому, как ее бедра прикасаются к его твердым мускулистым ногам, к тому, как кончики грудей трутся о волосы на груди мужа. Ее пальцы находили все поверхности его тела, которое она знала лучше, чем свое собственное. А выводя влажные рисунки своими губами от его горла до плоского живота, Билли уловила неровное дыхание, стон наслаждения, от которого ее сердце забилось быстрее, потому что она сознавала свою женскую власть. Она соблазняла его руками, губами, движениями своего тела. А когда оседлала его и вобрала в себя, в ее блаженных вскриках звучало торжество.

* * *

Билли жила в мире мечты, в окружении детей и мужа. Это была идиллия, то, чего она всегда жаждала, в чем нуждалась и чего никогда не имела. Даже Сет улыбался ей в эти дни, а Агнес отпускала похвалы по поводу всего, что делала Билли. Сама Билли все больше привыкала к чувству надежности и безопасности и ждала Рождества. В этом году под елкой будут две замечательные маленькие девочки и Мосс, в глазах которого светились любовь и восхищение.

После обеда 31 декабря Мосс влетел в дом на Ля Синега Бульвар. Его лицо сияло от радостного возбуждения, голубые глаза искрились.

– Смотри! – сказал он Билли, расстегивая китель. Она увидела, что все повязки сняты. – Годен как новенький, здоров и нахожусь в отличной форме. Пятого уезжаю в свою эскадрилью!

Не успела она сказать хоть слово, как Мосс обнял ее и зарылся лицом в светлые волосы с пепельным оттенком.

– Порадуйся за меня, Билли. Именно этого я и хотел. То, что мне нужно.

А как же то, что нужно ей, подумала Билли. Что с ее желаниями? А дети?» Она догадывалась, что если будет ставить Мосса перед выбором, то выберет он не ее.

– Пойду скажу папе. Лучше не откладывать в долгий ящик. Он будет недоволен. – Мосс выпустил ее из своих объятий так же неожиданно, как обнял, и поторопился предстать перед Сетом.

Агнес нашла Билли в холле. Та сидела на нижней ступеньке лестницы, опершись локтями о колени, обхватив голову руками.

– Билли? Что случилось?

– Мосс. Он возвращается в эскадрилью. Сейчас сообщает об этом Сету.

Билли услышала, как мать судорожно втянула в себя воздух.

– А как же ты, Билли? – спросила она. – Все мы, и дети в том числе? – В голосе Агнес слышалось отчаяние, которое она и не пыталась скрыть. Длинные пальцы с ярким маникюром теребили нитку жемчуга. Нижняя юбка из тафты под легким шерстяным костюмом приятно зашуршала, когда она уселась на ступеньку рядом с дочерью. – Ты помнишь о нашем небольшом разговоре? Помнишь, как Сет обращался с Амелией, своей родной дочерью?..

– Хватит, мама! Не желаю ничего больше слушать. А что до нашего разговора, то я делаю все, что могу. И на этот раз делаю для себя, мама, для себя! Потому что я хочу сына. А все остальные могут идти к черту!

Билли встала, оставив Агнес сидеть на ступеньке, и прошла в гостиную. Когда вернулась, в руках у нее была бутылка коньяку и два бокала. С прямой спиной, она мрачно поднялась по лестнице, не удостоив ни словом, ни взглядом насторожившуюся Агнес.

Остановившись перед дверью спальни, Билли встряхнула головой, приподняла уголки губ в улыбке и вошла в комнату.

– Привет, дорогой. Я занималась внизу с нашим выводком и не слышала ни звука. Как твой отец воспринял новости?

– Как он мог их воспринять? – горько проговорил Мосс. – Он никогда не понимал, как это важно для меня. Он в ярости и отказывается выйти к нам сегодня вечером. Что это у тебя там?

– Ах, я подумала, надо же тебе с кем-то отпраздновать это событие. И не нашла ничего лучше, кроме самой себя. Хочу, чтобы ты был счастлив, дорогой, и счастлива за тебя.

Выражение лица у Мосса смягчилось.

– Вы изумительная женщина, миссис Коулмэн. Я вам это когда-нибудь говорил?

– Не в таких выражениях. Я не принесла льда – тебе нужен лед?

Мосс рассмеялся:

– Портить коньяк двадцатилетней выдержки? Ну что ж, давай нальем себе и отпразднуем Новый год. – Он и не заметил, что Билли заперла за собой дверь.

* * *

Билли лежала рядом с Моссом. Голова у нее кружилась от выпитого коньяка. Она чувствовала, как руки мужа лениво скользят по ее телу.

– Моя жена, моя красавица жена, – шептал он ей на ухо, в то время как его пальцы расстегивали пуговицы на блузке. Он выпил слишком много – два бокала, а она только один. Билли понимала, что Мосс забудет о благоразумии, поддавшись возбуждению, вызванному скорым возвращением в эскадрилью. Именно на это она и рассчитывала. У мужчин есть свои машины для сражений; у женщин – их тела. Твердая сталь или мягкая плоть, сила или страсть. В конце концов, это одно и то же и всегда служит каким-то причинам личной выгоды.

Медленно, почти лениво они раздевали друг друга, целуя и увлажняя каждый участок обнажаемого тела. Близился вечер, и сумеречные тени сгущались за окнами с задернутыми занавесками. Розовый свет заливал комнату, окрашивая в теплые тона их тела и рисуя соблазнительные картины на стенах и постельном белье. Билли прильнула к мужу, одной рукой поглаживая твердую грудь, небрежно поместив ногу между его ног. Мосс склонился над ней, дыхание с запахом коньяка приятно овевало ее щеку. Он смело очертил пальцем се лицо, погладил золотистый лоб, обвел легкий изгиб носа, нежные скулы и манящие мягкие губы розового рта. Поцеловал нижнюю губу, улыбнувшись, когда ее рот вздрогнул. Светло-карие глаза смотрели страстно и призывно; они широко распахнулись, чтобы принять его в свои серебристые глубины.

Мосс нежно ласкал ее, гладя нежную впадину плеч, округлости упругих грудей с кораллово-красными сосками, которые затвердели и приподнялись под его ладонями. Его руки опустились ниже, к тонкой талии, крутым бедрам, мягкой плоти живота, восхитительной золотистой поросли и теплой впадине.

Потом Билли закрыла глаза и стала двигаться навстречу его пальцам, восторженно подбадривая его шепотом, когда его рот последовал вслед за руками. Ее шепот, полный блаженства и неги, возбуждал его страсть и заставлял дрожать всем телом. Прилив чувств вынес его в море ощущений. Будоражил кровь коньяк, собственное могущество, способность доставить женщине наслаждение и сознание того, что он возвращается в эскадрилью. Все в жизни принадлежало ему, и энергия гнала радость по жилам, делая его жизнь еще слаще. Жизнь. Любовь. Страсть.

Он накрыл ее тело своим, нашел губами ее рот, вжался в нее и почувствовал, как его обволакивает теплая, пульсирующая плоть.

Билли подставила рот для поцелуев, чувствуя привкус коньяка. Мосс проникал в нее все глубже и глубже, медленно, томительно, пока полностью не окружил ее, не завладел ею изнутри, пробуя на вкус, целуя; и скоро не осталось других ощущений, кроме того, что Мосс был здесь. Только Мосс, внутри ее, вокруг нее, превращаясь в нее. Мосс, заполняющий ее жизнь, касающийся ее сердца, – ее мир и ее Вселенная. За пределами этого момента она не существовала. Она стремилась, она хотела, она брала. И отдавала. Что началось с расчета, закончилось великолепным даром, которым они оделили друг друга.

Как совпадали их желания, их движения! Она прекрасно попадала в ритм Мосса, ее плоть и тело поддерживали его, растворялись, тая, в нем, требуя бесконечно глубокого проникновения, все убыстряющихся волнообразных движений. Плоть поглотила плоть и стала одним целым, снова и снова, глубже и глубже, лаская каждым касанием, захватывая мелкими волнами, скользящими по водной глади, пока не осталось ничего, кроме тех двух частей их тел, что соединялись и погружались, поднимая их все выше к солнцу.

* * *

«Техасский рейнджер» планировал в бесконечном небе. Он отстал от эскадрильи и теперь возвращался на большой «Э». Что-то заклинило в панели управления и трудно было удерживать высоту. Механики мигом приведут «Рейнджер» в порядок. Мосс сделал вираж, направляясь к порту, и сверился с показаниями компаса. Он был взбудоражен неограниченной свободой полета, удовлетворением от хорошо сделанной работы. В конце января он участвовал в нанесении ударов по Формозе и Окинаве. В феврале начались налеты на Токио, а теперь стоял март, и «Энтерпрайз» со своими людьми и техникой поддерживал оккупацию Иво Джимы.

В фюзеляже возникла какая-то вибрация, отозвавшаяся дрожью корпуса у него под ногами. Он постоянно терял высоту! Попытался установить контакт с эскадрильей по радиосвязи, но частота, видимо, сбилась. Он попытался еще раз. Ничего не получилось.

Поборов панический страх, Мосс потянул на себя ручку управления, чувствуя, что «Рейнджер» пытается выполнить команду, но неудержимо продолжает идти вниз. Мотор чихнул, потом закашлял. Мигом вспомнились инструкции, применяемые в аварийной ситуации, но не хотелось допускать, что придется воспользоваться ими. Как и смерть, это всегда казалось весьма отдаленной перспективой. «Рейнджер» уходил вниз по спирали – самолет был близок к тому, чтобы сорваться в штопор. Мосс попытался снова овладеть управлением, постоянно делая попытки связаться по радио с «Энтерпрайзом» или с эскадрильей. Огоньки на панели светились все более тускло, а затем погасли вовсе. Пропеллер вращался все медленнее. В отчаянии Мосс нажимал на педали, но они оставались жесткими и не действовали. Бесполезно. Он слышал, один старый инструктор по полетам рассказывал о посадке «Уайлдкэта» на элеронах и рулях высоты, но «Рейнджер» сдох в воздухе и теперь стремительно падал вниз с высоты семь тысяч футов в холодное море, расстилавшееся внизу.

Никогда не прыгайте с парашютом при высоте менее тысячи футов! Это предупреждение сам он повторял несколько раз на день во время тренировок. И, понимая, что находится уже ниже этой отметки, одним быстрым движением откинул фонарь кабины, вскочил на ноги, отвел вперед до упора ручку управления и дернул вытяжной трос парашюта. Мертвый «Рейнджер» ушел вниз, парашют затрепетал, раскрылся и рванул летчика вверх.

Море, к которому он стремительно приближался, казалось бетонной стеной, но ему удалось отстегнуть крючки с защелками, которые держали купол парашюта. Море поглотило его, и он ушел глубоко под воду в темные глубины, но, пробившись вверх и вынырнув на поверхность, увидел, что от шелка, грозившего утянуть на дно, он освободился.

Мосс набрал в легкие побольше воздуха и вытащил заглушки спасательной куртки. Одна сторона надулась сразу же, вторая безжизненно повисла. Стараясь держаться на поверхности, Мосс старательно надул спасательный жилет. Тогда-то он и заметил кровь, лентой тянувшуюся за ним по морской воде. Должно быть, он поранил ногу, когда парашют выдернул его из кабины. Кровь привлечет акул, которые в большом количестве водятся в этих водах. Необходимо выбираться из воды!

Мосс дотянулся до молнии и вытащил из пакета плотик, извлек заглушку. Спасательное средство быстро распрямилось и приобрело нужную форму. Неуклюже двигаясь в спасательной куртке, он взобрался на плотик, втянув и поврежденную ногу. Паника грозила захлестнуть сознание, но Мосс, понимая опасность, жестко контролировал себя.

Волны с тошнотворной монотонностью качали плотик. Мосс смотрел в небо и ждал. На море опускалась долгая ночь. Он молился, чтобы быстрее наступило утро, и ждал.

Когда солнце, наконец, взошло из-за горизонта, оно оказалось горячим, гневным, багровым шаром, окрасившим пурпуром кучевые облака. Покрывшиеся соленой коркой лицо и открытые участки кожи на запястьях и щиколотках начали гореть. И все-таки он продолжал смотреть в небо, стараясь не впадать в отчаяние.

Взглянул на часы и с радостью убедился, что они идут. Отметил время. Если он и спал, то ему показалось, что сон длился всего несколько минут, а на самом деле прошло несколько часов. Мосс определил свое положение по солнцу. Ветер, казалось, дул постоянно в одном направлении и гнал плотик к северо-западу, унося прочь от «Энтерпрайза». Оснащение Мосса состояло из ножа с лезвием из закаленной стали, вшитого в штанину его летного комбинезона, и из пистолета сорок пятого калибра в кобуре на поясном ремне. Мосс беспокоился, что пистолет мог испортиться, но когда выстрелил для пробы, результат оказался удовлетворительным. По крайней мере, он не был совершенно безоружным.

Страшно хотелось пить и есть. Прежде чем прикрыть лицо от солнца в тени козырька спасательной куртки, Мосс проверил рану на ноге. Кровь запеклась, и нога больше не кровоточила. По крайней мере, кровью он не истечет.

…Солнце стояло под углом в тридцать градусов к горизонту, когда Мосс проснулся. Близился вечер. Он выругал себя за то, что заснул. Драгоценные часы потеряны впустую: надо было высматривать проходящий корабль. Мосс прищурился, вглядываясь в даль, поморгал, прищурился снова. Чудится ему или в самом деле с запада идет корабль? Солнце слепило глаза, от голода, страха и жажды кружилась голова, но он мог бы поклясться своей жизнью, что это корабль. Когда солнце снизилось, стали видны очертания судна. Палубные надстройки, труба, пушка. Это был эсминец.

Мосс лег на живот и принялся грести ладонями, чтобы сократить расстояние между собой и кораблем. Спасение становилось реальностью. Он встал на плоту, удерживая равновесие на широко расставленных ногах, размахивая своей белой майкой. Издал радостный возглас, заметив, что за кормой эсминца бурлит белой пеной вода, а нос разворачивается в соответствии с корректировкой курса. Корабль направлялся к нему! Гладкая стальная стена поднималась и опускалась вместе с колыханием океана. Мосс снова принялся грести. Сверху спустили веревочную лестницу. Он крепко ухватился за нее обеими руками и стал подниматься. Его молитвы не пропали даром. Широкая улыбка расплылась по лицу – удача Коулмэнам не изменит! Мосс посмотрел вверх, собираясь поприветствовать своих спасителей. Улыбка застыла на его лице. Над палубными поручнями виднелись лица. Лица японцев!

Глава 19

Март явился в Санбридж, как грозный лев, а покидал его, как кроткий ягненок. Сет с видом знатока наблюдал за развивающейся беременностью Билли. Теперь-то будет мальчик, внук: он буквально чуял это. Сама Билли, судя по ее виду, была рада беременности, казалась гораздо спокойнее и здоровее, чем прежде. Никакой тошноты и слабости, мучивших ее, когда должны были родиться Мэгги и Сьюзан. Сет заметил в Билли умиротворенность, которой никогда не видел раньше.

Агнес тоже посматривала на дочь. Хотя пошел лишь четвертый месяц, она с удовлетворением отметила, что определенные признаки налицо. Живот был высоким, а не круглым и растекающимся к бедрам, как с девочками. На этот раз, наверняка, должен появиться мальчик. Сет ворчал, когда она упоминала о грядущем событии, но верил каждому ее слову.

Билли улыбалась. Никто из них не мог быть на сто процентов уверен. Только она, Билли Коулмэн, получит своего сына.

Билли объявила о беременности только две недели тому назад, в тот самый день, когда написала Моссу, рассказав о последствиях того «случая». Прежде чем отправить письмо, она прижала конверт к груди. Теперь Мосс узнает, что у них будет еще один ребенок, и она уверена, что родится мальчик.

Усаживаясь за письмо Моссу, Билли глянула на календарь, где каждый день зачеркивала прошедшие дни. Прошло шесть недель и три дня, как она получила последнее письмо от мужа. Даже Сет не получил ни словечка. Это беспокоило Билли, но не слишком. Часто целые связки писем приходили за один раз. С Моссом все хорошо, она это чувствовала. Если бы с ним что-нибудь случилось, сердце ей подсказало бы.

Часы на столике у кровати показывали 11–20, когда Билли решила пойти вниз выпить стакан молока. Проходя по широкому главному холлу, она услышала неожиданно резкий звонок в дверь, испугавший ее.

– Телеграмма для миссис Мосс Коулмэн. Распишитесь здесь. – Билли протянула дрожащую руку к желтому конверту. Лицо молодого посыльного выражало сочувствие и жалость. Обратный адрес гласил: Военное министерство.

– Мама! – вскрикнула она.

Затем Билли все воспринимала, словно сквозь темные волны в замедленном движении. Агнес, спускавшуюся по лестнице. Сета, вышедшего в коридор. Она понимала, что на самом деле Агнес бежала вниз по ступенькам, а Сет вылетел из своего кабинета.

Сет опустился на обитую кожей скамью и уставился на желтый прямоугольник. Казалось, он не в силах пошевелиться.

– Хочешь, чтобы я открыла конверт? – спокойным голосом спросила Агнес.

Сет вдруг превратился в разбитого горем старика. Две пары глаз напряженно следили за ловкими пальцами Агнес, вскрывавшими письмо. Слова сразу бросились в глаза с листка бумаги:

С глубочайшим сожалением сообщаем вам, что лейтенант Мосс Коулмэн числится в списках пропавших без вести в ходе боевых действий.

Пропавший без вести, а не убитый. Пропавший без вести. Пропавший без вести. Только это и смогла понять Билли.

– Больше ничего не написано. – Агнес сунула телеграмму в трясущуюся руку Сета. Она выпрямилась и потуже затянула пояс голубого бархатного халата. – Я сварю кофе. Пойдемте со мной на кухню, вы оба. Это не значит, что он ранен или убит, только пропал без вести. Пока не будем знать что-то определенное, станем вести себя, как раньше. Билли! Возьми себя в руки! Тебе нужно думать о ребенке. Давайте выпьем кофе с кексами и поговорим. А потом все пойдем спать, потому что ничего не можем поделать.

– Эти японские собаки схватили его. Они пытают, они…

– Ни слова больше, Сет, – резко сказала Агнес. – Я не хочу, чтобы ты расстраивал Билли. Она беременна, или ты забыл? Больше таких разговоров вести не будем. А ты, Билли, должна верить, что с Моссом все хорошо и он вернется. А теперь с меня хватит и с вас обоих тоже. – Билли кивнула с несчастным видом, промокая глаза кружевной манжетой пеньюара.

– Хорошо, Эгги. Где, черт побери, кофе, который ты варишь?

– Сию минуту будет. Что я говорила насчет крепких выражений в моем присутствии? Понимаю, ты расстроен, но больше себе такого не позволяй. Нельзя падать духом. Еще пять минут. У Титы заготовлен кофейник готового кофе на утро. Никак не могу найти кекс, так что поедим хлеб с маслом. И черничный джем будет в самый раз.

Билли заметила, что руки матери немного дрожали, в то время как она накрывала на стол. Нашла себе дело. Когда что-то делаешь, можно не думать. Агнес будет хлопотать, а они с Сетом есть. Они станут жевать и глотать. Потом, когда Агнес их отпустит, они разойдутся по комнатам и будут плакать как дети. Сет – о своем сыне, она – о муже, а Агнес – о хорошей жизни.

Они повиновались, больше ничего не могли поделать. Агнес тормошила их, чтобы все были чем-то заняты. Язык у нее был острым, и они повиновались.

Билли удавалось заполнить дни заботами о девочках и сочинением писем Моссу, писем, которые она прятала в ящик с бельем. Теперь не имело значения, отправит она их или нет. Надо было что-то делать. Она не плакала и сама не могла понять почему. Это не было связано с наставлениями матери, а, скорее, объяснялось убеждением, что Мосс вернется. Она цеплялась за эту мысль. Письма, приходившие от Тэда Кингсли, поддерживали ее слабеющий дух. Письма она получала каждую неделю, они были полны всяческих несущественных новостей, вызывавших у Билли улыбку. В конце он всегда вспоминал о Моссе и выражал уверенность, что тот жив и здоров и обязательно постарается вернуться домой.

Билли никогда не приходило в голову поинтересоваться, почему письма Тэда приходят так регулярно, раз в неделю, без больших промежутков между ними. Он сражался на той же войне, что и Мосс, летал в той же эскадрилье, служил на том же судне. Было достаточно, чтобы он ей писал.

В течение месяца Билли познакомилась с каждым членом эскадрильи и узнала все об их личной жизни. Узнала о девушках, которые ждали их дома, о домашних животных, с которыми они росли. Изучила устройство самолета и поняла, что позволяет им летать. Она узнала второе имя Тэда и то, как выглядит Новая Англия осенью. Текли слюнки при описании кленового сиропа. Письма были длинными, написанными в сжатом стиле, а на каждой странице было много-много слов. Билли очень дорожила заботой этого человека. Когда-нибудь она найдет способ отблагодарить его. Утешение, которое даровали ей эти письма, надежда, которую она черпала в них, были неизмеримы.

Однажды после обеда Сет, спотыкаясь, вошел в дом. Плечи у него поникли, лицо казалось совершенно несчастным. Сердце у Билли чуть не остановилось.

– Что случилось, Сет? Что-нибудь стало известно о Моссе? – встревожилась она.

Сет покачал головой и вытер глаза тыльной стороной ладони.

– Несси умерла.

– Ваша лошадь? – тупо переспросила Билли.

– Да, моя лошадь, Несси. Она умерла. Только что. Надо вызвать ветеринара.

– Если лошадь умерла, зачем вызывать ветеринара?

– Потому что надо, – огрызнулся Сет. – Надо.

Как будто лошадь была живым человеком. Это невыносимо.

Агнес объяснила ситуацию очень просто: она и Билли не поняли его горя, потому что не родились в Техасе.

Но Билли поняла. Несси играла в жизни Сета более важную роль, чем жена. По Джессике он не пролил ни слезинки. А теперь Билли видела, как каждый день он совершает паломничество к тому месту, где похоронили лошадь, и всегда возвращается с красными глазами и с грубостями на языке. И это тоже пройдет, сказала себе Билли. И действительно прошло. Однако затем Сет стал опекать Билли. Этот ребенок стал его последней надеждой – не дай Бог что-нибудь случится. Это все, что ему осталось. «Да поможет мне Бог, – думала Билли, – если этот ребенок всех нас обманет».

* * *

Мосса швырнуло на холодную, мокрую переборку. Море сегодня беспокойное. Ему завязали глаза, когда бросили сюда, но, судя по стуку мотора и плеску воды за стальным бортом судна, находился он ниже ватерлинии, в трюме японского транспортного судна. В трюме было темно, как в погребе, и в два раза холоднее. Собратьями по несчастью оказались несколько американцев и австралийцев, а также крыса.

Сразу же после спасения от морской стихии его безжалостно допросили, а потом передали на проходящее транспортное судно. Судя по положению кормы, они плыли в Японию. Было это восемь дней назад – он считал, завязывая узелки на шнурках ботинок. Раз в день передний люк открывался, и солдаты в униформе, при оружии, настороженные, приносили ведро воды и рисовые шарики для каждого из них, всего восемь.

Когда Мосс летал на «Рейнджере», то думал о японцах как о безликих роботах, исполнителях приказов продажного правительства, врагах Америки, и оставался при этом убеждении. Теперь у врага было лицо – желтое, плоское и угрожающее, и он ненавидел этих врагов – не их правительство, не нацию, а каждого из них в отдельности.

Жизнь узников протекала в вечной темноте, с ощущением холода и грязи вокруг. Один моряк, раненный при Иво Джиме, умер два дня тому назад. Его тело лежало где-то в темноте. Один из австралийцев немного знал японский и сказал солдатам о смерти моряка. Вместо того чтобы убрать тело, они просто уменьшили порцию риса и выплеснули ковш драгоценной воды на металлический пол. Тогда австралийский пехотинец вскочил на ноги и начал кричать на японских солдат, но получил сильный удар дубинкой. После этого все долго молчали.

Часы тянулись бесконечно, понятие времени теряло значение; однако каждый день после раздачи скудной пищи Мосс завязывал очередной узелок на шнурке. Теперь он принялся за шнурок на втором ботинке и размышлял при этом, будет ли еще жив к тому времени, когда и этот шнурок покроется узелками возле каждой дырочки для шнуровки. И думал, хочет ли он остаться в живых.

* * *

Однажды на рассвете пасмурного дня двигатели транспортного судна замолкли, и оно закачалось на приливных волнах. Восемь избитых, больных, полумертвых от голода узников вышли на палубу, на свежий ветер, дувший с берега, и увидели, что являются лишь частью значительно большей группы пленных, чем они думали. Здесь было еще шестьдесят других узников. Прошел слух, что всех их высадят на берег и отправят в местечко под названием Муиси. Мосс попытался вспомнить географию, но не смог определить, где это. Муиси, как выяснилось, был рудничным лагерем на угольных разработках далеко в гористой местности на севере Японии.

Жизнь превратилась в ад. На рассвете каждого дня разутых, раздетых пленников гнали на угольную шахту. Там они наполовину шли, наполовину ползли под землей на две мили вглубь, где воздух был застоявшимся и ядовитым, а температура опускалась почти на тридцать градусов. Вечером их гнали обратно, скорее мертвых, чем живых.

Около четырехсот мужчин трудились, как рабы, в шахтах, работая до последнего издыхания, вырубая уголь из земли для своих японских хозяев…

Мысли о еде стали наваждением. Твердые рисовые шарики, время от времени водянистая похлебка и твердые сухари едва ли могли поддержать жизнь человека.

Японцы оказались безжалостными и жестокими надсмотрщиками, но уважали религиозные церемонии. Так, когда заключенные сказали им, что, по обычаю, у тела умершего человека оставляют пищу, а живые курят сигареты, молятся и хвалят покойника, они поверили. С тех пор, как только кто-то умирал, стражники приносили чашки с рисом, которые ставились покойнику в изголовье, и корзину фруктов – в ногах. Скорбящим раздавали сигареты.

Со временем чувство голода притупилось; изнурительный труд лишил их болевых ощущений, вызванных недоеданием; надежда стала призрачным воспоминанием. Но все помнили о доме, мечтали о доме, хотя для каждого «дом» означал разные места и разных людей.

Желание жить придавало Моссу сил. Он хотел снова увидеть своих детей, обнять жену. Каждый день становился битвой за то, чтобы сохранить живость ума и упорство. А этого он мог достичь только одним способом: ненавидеть, ненавидеть врага, ненавидеть японцев. Ненавидеть…