Текст книги "Северное сияние"

Глава семнадцатая
Ведьмы

Лира стонала и тряслась, словно ее минуту назад вытащили из воды, такой холодной, что занималось сердце. Пантелеймон лежал у нее под одеждой, прижавшись к ее коже. Он возвращал ее к жизни своей любовью, но ни на секунду не забывал при этом о миссис Колтер, деловито приготовлявшей какое-то питье, а главное – о золотой обезьяне, чьи жесткие пальчики воровато пробежали по телу Лиры и нащупали пояс с клеенчатой сумкой.

– Сядь, милая, попей, – сказала миссис Колтер и, ласково просунув руку под спину Лире, помогла ей сесть.

Лира напряглась, но тут же расслабилась, когда Пантелеймон мысленно сказал ей: мы в безопасности, но только пока притворяемся. Лира открыла глаза, оказалось, что они полны слез, и, к стыду своему и удивлению, она зарыдала.

Миссис Колтер, ласково приговаривая, передала чашку обезьяне, а сама вытерла Лире глаза надушенным платком.

– Поплачь, поплачь, моя милая, – сказал нежный голос, но Лира вовсе этого не желала. Она старалась сдержать слезы, сжимала губы, подавляла рыдания, рвавшиеся из груди.

Пантелеймон вел ту же игру: прикидываться, прикидываться. Он стал мышью и слез с руки Лиры, чтобы робко понюхать питье, которое держала обезьяна. Оно было безвредным: всего лишь настойка ромашки. Он забрался Лире на плечо и шепнул:

– Пей.

Она села, взяла горячую чашку обеими руками и стала пить, время от времени дуя на нее. Смотрела она при этом в пол. Притворяться надо было так, как никогда в жизни.

– Лира, милая, – проворковала миссис Колтер, гладя ее по волосам. – Я думала, что потеряла тебя навсегда! Что случилось? Ты заблудилась? Тебя кто-то увел из квартиры?

– Да, – прошептала Лира.

– Кто же, милая?

– Мужчина и женщина.

– Мои гости?

– Наверное, да. Они попросили что-то вам принести снизу, я пошла, а они схватили меня и куда-то увезли на машине. Когда они остановились, я сразу убежала, увернулась от них, и они меня не догнали. Только я не знала, где мы…

Она опять всхлипнула, на этот раз тише, и можно было сделать вид, будто это вызвано ее рассказом.

– Я там бродила, искала дорогу домой, и тут меня поймали Жрецы… Посадили в фургон с другими детьми и привезли в какой-то большой дом, не знаю, где он.

С каждой секундой, с каждой фразой она чувствовала, как к ней понемногу возвращаются силы. Теперь, когда она занималась привычным, трудным и не всегда предсказуемым делом, а именно лгала, к ней вернулась уверенность, то же ощущение сложности и власти, какое давал ей алетиометр. Надо быть осторожной, не сказать чего-нибудь заведомо невероятного, в некоторых случаях выражаться туманно и выдумывать правдоподобные детали – короче говоря, надо стать артисткой.

– Сколько времени держали тебя в этом доме? – спросила миссис Колтер.

Плавание по каналам и пребывание у цыган длилось несколько недель; надо было как-то отчитаться за это время. Выдумано было путешествие в Троллезунд со Жрецами, затем бегство, обильно приправленное ее впечатлениями от города: работа прислугой в баре Эйнарссона, затем работа в фермерской семье, вдали от берега, затем нападение самоедов и доставка в Больвангар.

– И они собирались… собирались отрезать…

– Ш-ш-ш. Не надо, милая. Я выясню, что тут происходит.

– Но зачем они хотели это сделать? Я ничего такого не натворила. Все ребята здесь боятся, и никто ничего не знает. Это ужасно. Ничего хуже не бывает… Миссис Колтер, зачем они это делают? Почему они такие жестокие?

– Ну, все, все… Тебе ничего не грозит. С тобой они никогда этого не сделают. Теперь я знаю, что ты здесь, и все позади, и ты в безопасности. Никто никогда не обидит тебя, милая Лира, никто не причинит тебе зла…

– Но почему они это делают с другими ребятами? Почему?

– Ох, родная…

– Из-за Пыли, да?

– Они тебе это сказали? Это сказали врачи?

– Ребята. Все ребята об этом говорят, но никто не знает! И мне чуть не сделали – вы должны мне сказать! Вы не имеете права скрывать от меня!

– Лира… Лира, Лира. Милая, это большие, сложные проблемы – Пыль и так далее. Детям рано об этом задумываться. А врачи это делают с детьми для их же блага, родная. Пыль – это что-то плохое, опасное, вредное, это зло. Взрослые и их деймоны заражены Пылью настолько, что им уже не помочь. Поздно… Но короткая операция на ребенке означает, что он защищен от нее. Пыль к нему больше не прилипнет. Они защищены и счастливы и…

Лира подумала о маленьком Тони Макариосе. Она вдруг нагнулась, и ее затошнило. Миссис Колтер отпустила ее и сделала шаг назад.

– Тебе плохо, милая? Иди в ванную…

Лира сглотнула и вытерла глаза.

– Зачем вам это делать? – сказала она. – Оставьте нас как есть. Лорд Азриэл никому бы не позволил, если бы знал, что тут делается. Если в нем Пыль, и у вас Пыль, и у Магистра в Иордане, и у всех взрослых Пыль, значит, так и надо. Когда выйду отсюда, я всем ребятам на свете об этом скажу. И потом, если это так хорошо, почему вы не позволили сделать это со мной? Если это хорошо, вы бы позволили им сделать. Вы бы радовались.

Миссис Колтер качала головой и улыбалась мудрой, печальной улыбкой.

– Милая, – сказала она, – полезное иногда причиняет нам боль, и, конечно, если ты огорчаешься, другие тоже огорчены… Но это не значит, что у тебя отнимают твоего деймона. Он по-прежнему здесь! Боже мой, эту операцию делали множеству взрослых. Ведь сестры выглядят счастливыми, правда?

Лира моргнула. Вдруг стало понятно и вежливое их безразличие, и то, что их маленькие деймоны бегают как во сне.

«Ничего не говори», – подумала она и крепко сжала губы.

– Милая, никто и не подумал бы делать операцию на ребенке, предварительно все не проверив. И никто на свете не стал бы совсем отнимать у него деймона! Делается только маленький разрез, и после этого все спокойно. Всю жизнь! Понимаешь, твой деймон – чудесный друг и товарищ, пока ты молода, но в возрасте, который мы называем половым созреванием, в возрасте, который скоро для тебя наступит, милая, деймоны приносят всякого рода мучительные мысли и чувства – тут-то и входит Пыль. Маленькая, короткая операция перед этим, и тебя больше ничто не будет тревожить. И твой деймон остается с тобой, только… вы не связаны. Он – как… чудесный ручной зверек, если угодно. Твой любимец! Разве это не прекрасно?

Какая злая, бесстыдная ложь! И если бы даже Лира не знала, что это ложь (Тони Макариос; деймоны в клетках), мысль об этом была бы ей ненавистна. Чтобы ее душу, ее сердечного друга отрезали и превратили в суетливое домашнее животное? Ненависть сжигала Лиру, Пантелеймон у нее на руках принял вид хорька – самый злобный и воинственный из всех для него возможных, – и ощерился.

Но они ничего не сказали. Лира крепко держала Пантелеймона и не сопротивлялась миссис Колтер, гладившей ее по голове.

– Допей свою ромашку, – мягко сказала миссис Колтер. – Я прикажу постелить тебе здесь. Незачем возвращаться в спальню к девочкам – я никому не отдам мою помощницу. Мою любимую! Лучшую помощницу на свете. Ты знаешь, милая, мы обыскали весь Лондон. Полиция обыскала все города в стране. Как я по тебе скучала! Не могу передать, как я счастлива, что ты нашлась…

Все это время золотая обезьяна беспокойно рыскала по комнате: то садилась на стол, махая хвостом, то прижималась к миссис Колтер и что-то лопотала ей на ухо, то расхаживала по полу, подняв хвост. Этим она, конечно, выдавала нетерпение миссис Колтер, и в конце концов миссис Колтер не выдержала:

– Лира, милая, я думаю, перед твоим отъездом Магистр Иордана дал тебе одну вещь. Правда ведь? Он дал тебе алетиометр. Беда в том, что он не имел права его отдавать. Он ему не принадлежал, а был оставлен на хранение. Он слишком ценен, чтобы носить его с собой, – знаешь, их всего два или три в мире! Думаю, Магистр дал его тебе в надежде, что он попадет в руки лорду Азриэлу. Он просил не говорить мне об этом, правда?

Лира скривила рот.

– Понимаю. Не огорчайся, милая, ты же мне не сказала? Значит, не нарушила обещания. Но понимаешь, милая, он должен храниться в надежном месте. Это такой редкий и тонкий прибор, что им больше нельзя рисковать.

– Почему его нельзя отдать лорду Азриэлу? – не шевельнувшись, спросила Лира.

– Из-за того, чем он занялся. Ты знаешь, его выслали потому, что он задумал опасное и недоброе. Чтобы осуществить свой план, он должен раздобыть алетиометр, но поверь мне, милая, ни один человек на свете не хочет, чтобы это произошло. Магистр Иордана совершил прискорбную ошибку. Но теперь, когда ты все знаешь, не лучше ли отдать его мне? Ты избавишься от тревоги за него, не надо будет носить его на себе и все время о нем думать… да и вообще, ломать голову, на что годится эта нелепая старинная штука…

Лира только удивлялась, как могла эта женщина казаться ей очаровательной и умной.

– Так что, если он сейчас у тебя, милая, лучше отдать его мне на хранение. Он же у тебя на поясе, правда? Да, это ты очень разумно сделала, спрятав его туда…

Руки ее были уже под юбкой у Лиры и отстегивали жесткую клеенку. Лира напряглась. Золотая обезьяна присела в ногах кровати, дрожа от нетерпения и засунув черные лапки в рот. Миссис Колтер стащила с Лиры пояс и, часто дыша, расстегнула сумку. Она вытащила черный бархатный сверток и развернула жестяную коробку, которую сделал Йорек Бирнисон.

Пантелеймон снова был котом и приготовился к прыжку. Лира подобрала ноги и спустила на пол, чтобы сразу бежать, когда наступит момент.

– Что это? – весело сказала миссис Колтер. – Какая смешная жестянка! Ты спрятала его туда для надежности? Сколько мха… Ты предусмотрительна, правда? Еще жестянка, внутри этой! И запаяна! Кто это сделал, милая?

Она не дожидалась ответа – все внимание было сосредоточено на жестянке. В сумочке у нее был ножик со множеством разных приспособлений, она вытащила лезвие и воткнула под крышку.

И сразу комната наполнилась яростным жужжанием.

Лира и Пантелеймон не шевелились. Озадаченная миссис Колтер стала стаскивать крышку, а золотая обезьяна с любопытством наклонилась над ней.

С ошеломляющей внезапностью черный жук-шпион вырвался из жестянки и врезался в лицо обезьяны.

Она закричала и откинулась назад; удар этот, конечно, почувствовала и миссис Колтер, она закричала от боли и страха вместе с обезьяной, а маленький заводной дьявол полез по ней вверх – по груди и шее, к лицу.

Лира не мешкала. Пантелеймон прыгнул к двери, и она сразу за ним – распахнула дверь и помчалась так, как никогда еще не бегала в жизни.

– Пожарный сигнал! – крикнул Пантелеймон, скакавший впереди.

На повороте она увидела пожарную кнопку и с размаху разбила стекло кулаком. Побежала дальше, к спальням, разбила еще одно стекло, еще одно; люди уже выходили в коридор, озирались – где горит?

Когда она поравнялась с кухней, Пантелеймон подал ей мысль, и она нырнула туда. Она открыла все газовые краны и кинула спичку на ближайшую горелку. Потом стащила с полки пакет муки, ударила им о ребро стола, так что он лопнул и мука поднялась в воздух: она слышала, что мучная пыль тоже взрывается.

Оттуда она бросилась к своей спальне. В коридорах было уже полно, бегали возбужденные дети – слово «побег» уже разнеслось, самые старшие бежали к кладовым, где хранилась одежда, и гнали туда младших. Взрослые пытались навести порядок, но никто из них не понимал, что происходит. Крики, вопли, суета, толкотня.

Лира и Пантелеймон скользили в толпе, как рыбы, пробивались к спальне и, как только подошли к дверям, позади раздался глухой взрыв, потрясший все здание.

Девочки уже убежали – в спальне было пусто. Лира подтащила ящик к углу, вспрыгнула на него, стянула с потолка свои меха, нащупала алетиометр. На месте. Она оделась, надвинула капюшон, и Пантелеймон, воробей, крикнул от двери:

– Можно!

Она выбежала. К счастью, целая группа детей, уже нашедших одежду, бежала по коридору к главному входу, и она побежала среди них, потная, с сильно бьющимся сердцем, зная, что если не убежит, то погибнет.

Путь был прегражден. Пожар на кухне разгорелся быстро, и, газ был тому виной или мука, часть кровли обрушилась. Люди карабкались через искореженные балки и стойки, чтобы выбраться на жгучий мороз. Сильно пахло газом. Потом раздался новый взрыв, громче первого и ближе. Несколько человек упало, многие кричали от страха и боли. Среди крика деймонов и шума крыльев Лира расслышала зов Пантелеймона: «Сюда! Сюда!» – и перелезла через обломки. В легкие ворвался морозный воздух. Она надеялась, что дети успели найти одежду. Стоило ли бежать со Станции, чтобы умереть от холода?! Чуть отойдя от дома, она увидела под ночным небом языки пламени, вырывавшиеся из провала в крыше. У главного входа была толпа – но на этот раз возбуждены были взрослые, а испуганы, и сильно испуганы, дети.

– Роджер! Роджер! – крикнула Лира, и Пантелеймон, глазастый филин, ухнул в знак того, что видит мальчика.

Через минуту они сошлись.

– Скажи всем, чтобы шли за мной! – крикнула Лира ему в ухо.

– Они не пойдут… они перепугались…

– Скажи им, что делают с детьми, которых уводят! Отрезают их деймонов большим ножом! Скажи, что ты видел сегодня – сколько мы выпустили деймонов! Скажи, с ними будет так же, если не удерут!

Роджер уставился на нее с ужасом, но быстро пришел в себя и побежал к ближайшей группе детей. Лира сделала то же самое. Слова ее передавались от человека к человеку, некоторые при этом вскрикивали и в страхе прижимали к себе деймонов.

– За мной! – кричала Лира. – К нам идет помощь! Надо выбраться за ограду! Бежим!

Дети слышали ее и устремлялись к освещенной аллее; утоптанный снег скрипел под множеством бегущих ног.

Позади них кричали взрослые, потом раздался треск и грохот – обрушилась еще одна часть здания. Взлетели искры, с треском рвущейся материи взвилось пламя; но сквозь этот шум донесся другой звук, совсем близкий и страшный. Лира никогда не слышала его прежде, но сразу догадалась, что это: это взвыли деймоны-волки тартарских охранников. Ее охватила слабость, дети оборачивались в страхе и останавливались, потому что размашистым, неторопливым, стремительным шагом к ним подбегал первый тартарский охранник с винтовкой наготове, и рядом с ним скакал его могучий серый деймон.

Потом еще один и еще один. Все они были в подбитых теплым кольчугах и без глаз – по крайней мере, глаз не было видно в снежных щелях их шлемов. Единственными глазами тут были круглые черные дула винтовок да огненные желтые глаза деймонов, роняющих слюну.

Лира замерла. Она представить себе не могла, до чего страшны эти волки. Но теперь, когда она узнала, с какой легкостью в Больвангаре нарушают великое табу, вид этих слюнявых пастей привел ее в оцепенение.

Тартары выстроились шеренгой поперек выхода в освещенную аллею, и рядом с ними – деймоны, такие же вышколенные и дисциплинированные. Через минуту будет вторая шеренга, потому что подбегали новые и новые. Дети не могут воевать с солдатами, в отчаянии подумала Лира. Это не битва на оксфордских Глинах, когда они швыряли грязью в детей кирпичников.

А почему? Она вспомнила, как бросила горсть глины в широкое лицо нападавшего мальчика. Он остановился, стал соскребать глину с глаз, и тут на него навалились городские.

Она стояла не на глине. Она стояла на снегу.

Так же, как днем, но уже с остервенением, она схватила пригоршню снега и швырнула в ближайшего солдата.

– Бейте по глазам, – крикнула она и бросила второй снежок.

Дети стали швырять снег, а потом одному из деймонов пришла мысль: он быстро полетел за снежком и направил его прямо в глазную щель мишени, – и остальные деймоны последовали его примеру. И вот уже все тартары спотыкаются, плюются, ругаются и выковыривают плотный снег из узких щелей перед глазами.

– Вперед! – закричала Лира и бросилась к воротам в освещенную аллею.

Дети устремились за ней все до одного; уворачиваясь от волчьих зубов, они бежали что было сил по освещенной аллее в манящую бескрайнюю темноту.

Сзади раздалась хриплая команда офицера, разом щелкнуло два десятка передернутых затворов, потом еще команда, и напряженная тишина, в которой слышен был только топот ребячьих ног и их отрывистое дыхание.

Они целились. Они не промахнутся.

Но вместо выстрела раздался придушенный крик одного из тартар и удивленный крик другого. Лира обернулась и увидела, что охранник лежит на снегу, а из спины у него торчит стрела с серым оперением. Он извивался и корчился, кашлял кровью, а остальные солдаты озирались по сторонам, пытаясь понять, откуда прилетела стрела, – но стрелка не было видно.

Потом с неба прилетела еще одна стрела и вонзилась человеку в затылок. Он сразу упал. Офицер крикнул, все подняли головы к темному небу.

– Ведьмы! – сказал Пантелеймон.

Это были они: в вышине на ветках облачной сосны носились угловатые изящные черные фигуры, и воздух свистел в сосновых иглах. На глазах у Лиры одна из ведьм устремилась вниз и выпустила стрелу; еще один упал.

Тогда тартары направили винтовки вверх и стали палить в темноту наобум, по теням, по тучам, а на них все сыпались и сыпались стрелы.

Офицер, увидев, что дети уже далеко, послал отряд в погоню. Кто-то из детей закричал. Его крик подхватили другие, и они уже не бежали, они поворачивали назад в смятении, в страхе перед громадиной, мчавшейся на них из тьмы за освещенной аллеей.

– Йорек Бирнисон! – закричала Лира, не помня себя от радости.

Бронированный медведь мчался так, словно не чувствовал собственного веса, словно его несла вперед сама его громадная масса. Он пронесся мимо Лиры неясным пятном и врезался в гурьбу стражников, расшвыряв во все стороны солдат, деймонов, винтовки. Потом остановился, стремительно повернулся на месте и двумя ударами могучих лап сбил двух стражников, слева и справа от себя.

На него кинулся деймон-волк; Йорек распорол его в воздухе, и волк свалился на снег, из него с шипением вырвалось яркое пламя, он взвыл и исчез. Его человек умер тут же.

Атака с двух сторон не смутила тартарского офицера. Раздалась длинная команда, и отряд разделился надвое: одна часть отражала нападение ведьм, другая, большая, была брошена против медведя. Солдаты проявили отличную выучку и смелость. Группами по четверо они становились на колено и открывали огонь, как на стрельбище, даже не думая отступать под натиском Йорека. Через минуту все они были мертвы.

Йорек снова бросился в атаку, рыча, круша налево и направо, а пули летели вокруг него, как мухи или осы, не причиняя никакого вреда. Лира упрашивала детей бежать дальше, прочь от освещенной аллеи. Надо было скрыться, потому что, как ни опасны были тартары, гораздо опаснее были взрослые со Станции.

Она толкала их, звала за собой, их тени на снегу постепенно удлинялись, и Лира чувствовала, что сердце ее рвется в темноту арктической ночи, в холодную чистоту, и радостно скачет, как заяц Пантелеймон, наслаждающийся собственной резвостью.

– Куда мы? – спросил кто-то.

– Там ничего, кроме снега!

– К нам идет помощь, – сказала Лира. – Пятьдесят цыган или больше. Наверняка там ваши родственники. Все цыганские семьи, у которых украли детей, послали сюда мужчин.

– Я не цыган, – сказал мальчик.

– Неважно. Тебя тоже возьмут.

– Куда? – сварливо спросил еще один.

– Домой, – сказала Лира. – Я приехала, чтобы освободить вас, и привела сюда цыган, чтобы отвезти вас домой. Надо еще немного пройти, мы найдем их. Медведь был с ними, значит, они недалеко.

– Видал медведя?! – сказал один мальчик. – Когда он разрезал деймона, человек умер, как будто у него вырвали сердце. Раз – и готов!

– Я не знал, что деймонов можно убить, – сказал кто-то еще.

Теперь все возбужденно разговаривали: непосредственная опасность миновала, и у них развязались языки. Пусть разговаривают, лишь бы шли.

– Это правда, чем они там занимаются? – спросила девочка.

– Да, – сказала Лира. – Никогда не думала, что увижу человека без деймона. Но по дороге сюда мы нашли мальчика, одного, без деймона. Он все спрашивал о нем, где он, вернется ли. Его звали Тони Макариос.

– Я его знаю! – сказал кто-то, и другие откликнулись:

– Да, его увели неделю назад…

– Вот, они отрезали его деймона, – сказала Лира, понимая, как это подействует на ребят. – Мы нашли его, и он скоро умер. А всех деймонов, которых они отрезали, их держали в клетках, в том квадратном доме позади.

– Это правда, – сказал Роджер. – И Лира выпустила их во время пожарной тревоги.

– Ага, я их видел! – сказал Билли Коста. – Сперва не понял, кто они такие, они улетели с гусем.

– А зачем они это делают? – спросил какой-то мальчик. – Зачем отрезают деймонов? Это пытка! Зачем это делают?

– Пыль, – неуверенно произнес кто-то.

Мальчик презрительно рассмеялся.

– Пыль! Нет никакой пыли! Они ее выдумали! Я не верю.

– Эй, – крикнул кто-то еще, – смотрите, что с дирижаблем!

Они оглянулись. За яркими фонарями, где еще продолжался бой, длинное тело дирижабля не парило свободно в воздухе возле причальной мачты; его задний конец опустился, а из-за него поднимался шар…

– Шар Ли Скорсби! – закричала Лира и в восторге захлопала варежкой о варежку.

Остальные ребята были озадачены. Лира подгоняла их, а сама удивлялась, как удалось аэронавту залететь в эту даль. Ясно было, что он делает, и как хорошо он это придумал: наполнить свой шар газом из их дирижабля, самому улететь, а преследователей лишить такой возможности!

– Давайте, двигайтесь, иначе замерзнете, – сказала она, потому что кое-кто из них уже стонал и дрожал от холода, а их деймоны тоже подняли писк.

Пантелеймона это раздражало, и, приняв вид росомахи, он рявкнул на деймона-белку, которая лежала на плечах у девочки и попискивала.

– Полезай к ней в шубу! Стань большой и согрей ее! – прорычал он, и деймон девочки испуганно юркнул в ее анорак.

Беда была в том, что их анораки не так теплы, как настоящий мех, сколько бы ни набивали в них полого искусственного волокна. Некоторые ребята выглядели как ходячие грибы-дождевики, но одежду их придумывали и шили в лабораториях и на фабриках вдали от холода, и она себя не оправдывала. Мех на Лире выглядел клочковатым и вонял, зато удерживал тепло.

– Если быстро не найдем цыган, ребята недолго протянут, – шепнула она Пантелеймону.

– Так заставляй их двигаться, – шепнул он в ответ. – Если лягут, им конец. Помнишь, что Фардер Корам сказал…

Фардер Корам много рассказывал ей о своих странствиях по Северу, и миссис Колтер тоже – если только она рассказывала правду. Но в одном они определенно сходились – что надо двигаться.

– Нам далеко идти? – спросил маленький мальчик.

– Она заставляет нас идти, чтобы мы умерли, – сказала девочка.

– Лучше уж там, чем тут, – сказал кто-то.

– Не хочу! На Станции тепло. Там еда горячая, и все такое.

– Но там горит.

– А тут что будем делать? Умрем от голода…

Лиру осаждало множество мрачных вопросов, проносившихся в сознании, как ведьмы, стремительно и неуловимо, но где-то в глубине, куда не достигала мысль, жил восторг, предчувствие счастья.

И это придавало ей сил – она вытащила одну девочку из сугроба, пихнула приунывшего мальчика и крикнула всем:

– Не останавливайтесь! Идите по следам медведя. Он пришел с цыганами, следы приведут к ним. Только не останавливайтесь!

Пошел крупный снег. Скоро он засыплет следы Йорека Бирнисона. Фонари Больвангара скрылись из виду, от пожара осталось только слабое зарево, и, если бы не тусклое свечение снега под ногами, они шли бы в полной темноте. В небе, затянутом плотными тучами, не было ни луны, ни Северного Сияния; но, наклоняясь к снегу, дети еще могли различить глубокие следы медведя. Лира подбадривала ребят, покрикивала, била, ругалась, поддерживала, подталкивала, тащила чуть ли не волоком, ласково поднимала с земли, смотря по тому, что требовалось, – а что требовалось, подсказывал ей Пантелеймон, следивший за состоянием их деймонов.

«Я доведу их, – твердила она себе. – Я приехала, чтобы вывести их, и выведу».

Роджер старался подражать ей, а первым шел остроглазый Билли Коста. Вскоре снегопад усилился, и им пришлось идти вплотную друг к другу, чтобы не потеряться. Лира подумала: если лечь рядом и друг о друга греться… Вырыть норы в снегу…

Ей чудились какие-то звуки. Будто шум мотора – не тяжелый рокот дирижабля, а более высокий звук, как жужжание шершня. Он то слышался, то пропадал.

И вой… Собак? Ездовых собак? Бесконечно далекий, заглушенный миллионами мягких снежинок, то и дело уносимый порывами ветра… Кто там мог выть? Цыганские собаки, или какие-нибудь дикие духи тундры, или это освобожденные деймоны звали пропавших детей?

И что-то мерещилось во тьме… Ведь не могло ничего светиться за пеленой снега? Разве что призраки… Или сами они сделали круг и бредут обратно к Больвангару?

Но это были желтые лучи фонарей, а не белое сияние антарных ламп. И они приближались, и громче становился собачий вой, и раньше, чем Лира успела сообразить, сон это или явь, ее окружили знакомые фигуры, и люди в меху не дали ей упасть. Могучая рука Джона Фаа подняла ее в воздух, Фардер Корам радостно смеялся, и, сколько видно было сквозь метель, цыгане повсюду сажали детей в сани, закрывали мехом, давали им тюленье мясо. И Тони Коста был тут, обнимал Билли, толкал его кулаком, и снова обнимал, и восторженно тряс. И Роджер…

– Роджер едет с нами, – сказала она Фардеру Кораму. – Я ведь его поехала выручать. Мы с ним вернемся в Иордан… Что это за шум?

Это было жужжание того же мотора, словно разом взвились в воздух десять тысяч осатанелых жуков-шпионов.

Внезапный удар свалил ее в снег, и Пантелеймон не мог защитить ее, потому что золотая обезьяна…

Миссис Колтер…

Золотая обезьяна тискала, кусала, царапала Пантелеймона, который видоизменялся с такой быстротой, что невозможно было уследить, и не сдавался, жалил, драл, хлестал. Миссис Колтер – напряженное, застывшее лицо в меху, – тащила Лиру к моторным саням, и Лира сопротивлялась так же упорно, как ее деймон. Валил густой снег, и они словно были изолированы внутри своей отдельной маленькой метели, а лучи фар утыкались в белую пелену уже через какие-нибудь несколько сантиметров.

– Помогите! – кричала Лира цыганам, которые были совсем рядом и ничего не видели из-за снега. – Помогите! Фардер Корам! Лорд Фаа! Господи, помогите!

Миссис Колтер пронзительно выкрикнула команду на языке северных тартар. Из снежного вихря вынырнул отряд с винтовками и рычащими деймонами-волками. Командир, увидев, что миссис Колтер борется с девочкой, поднял Лиру одной рукой, как куклу, и швырнул в сани; оглушенная ударом и самой внезапностью случившегося, она затихла.

Грохнул выстрел, потом другой – цыгане сообразили, что происходит. Но стрелять, когда не видишь своих, опасно. Тартары, сомкнувшись вокруг саней, могли стрелять наугад сколько вздумается; цыгане же не решались ответить огнем, боясь попасть в Лиру.

Как же ей было горько! И до чего она устала!

В голове стоял звон, мысли путались, но она заставила себя сесть и увидела, что Пантелеймон продолжает отчаянно драться с обезьяной. Он был росомахой и больше не менял вида, намертво вцепившись зубами в золотую руку. Но кто там еще?

Не Роджер?

Да, это Роджер молотил миссис Колтер кулаками и ногами, бодал ее в голову – но тут подскочил тартарин и одним движением руки смахнул его, как муху. Все смешалось перед ее глазами: белое, черное, какая-то летучая зелень, угловатые тени, и с железным лязгом и скрежетом в просвет ворвался Йорек Бирнисон. Огромные челюсти разили налево и направо, лапа вспорола кольчужную грудь, белые клыки, черное железо, окровавленный мех…

А потом что-то с силой потащило ее вверх, вверх, и она схватила Роджера, вырвав из рук миссис Колтер. Их деймоны-птицы, пронзительно крича и хлопая крыльями, взвились следом среди летучих теней, а потом Лира увидела рядом с собой ведьму – одну из тех изящных угловатых фигур, которые прежде носились в вышине, и в голых белых руках у нее (на этом морозе!) был лук; она оттянула тетиву и пустила стрелу в мрачную глазную щель шлема, появившегося в каком-нибудь метре от нее…

Стрела вошла в щель и наполовину вышла из затылка, и взвившийся в воздух деймон стражника исчез, не успев упасть на землю.

Вверх! Вверх несло Лиру и Роджера, и оказалось, что это – ветка облачной сосны, за которую они цепляются слабеющими пальцами, и с ними на ветке сидит, грациозно удерживая равновесие, молодая ведьма; потом она наклонилась налево и вниз, и навстречу им с земли стало подниматься что-то огромное.

Они свалились в снег рядом с корзиной воздушного шара Ли Скорсби.

– Залезай, – крикнул техасец, – и друга сюда тащи. А каков медведь, видала?

Лира увидела, что три ведьмы держат канат, обведенный вокруг большого камня, и не дают подняться рвущемуся в небо шару.

– Лезь! – крикнула она Роджеру и снежной кучей перевалилась через обшитую кожей кромку корзины. Через секунду на нее упал Роджер, а еще через секунду воздух вздрогнул от могучего рыка.

– Давай, Йорек! На борт, старик! – крикнул Ли Скорсби, и плетеное дерево прогнулось и страшно заскрипело под тяжестью медведя.

Порывом ветра отнесло в сторону туман и снег, и Лира успела разглядеть все, что происходило вокруг. Она увидела, что цыганские бойцы под командованием Джона Фаа преследуют арьергард стражников и гонят их к пылающим развалинам Больвангара; увидела, как другие цыгане сажают одного за другим детей в сани и накрывают их теплым мехом; увидела, что Фардер Корам напряженно оглядывает поле боя, опираясь на палку, а его желто-оранжевый деймон прыгает по снегу и тоже озирается вокруг.

– Фардер Корам! – крикнула Лира. – Мы здесь!

Старик услышал, обернулся и с удивлением посмотрел на шар, удерживаемый канатом, на ведьм, которые не давали ему взлететь, на Лиру, махавшую ему рукой из корзины.

– Лира! – крикнул он. – Ты цела, девочка? Цела?

– Целее не бывает! – крикнула она в ответ. – Прощайте, Фардер Корам! Прощайте! Отвезите детей домой!

– Отвезем, клянусь жизнью! Счастливого пути, дитя мое… счастливого пути… счастливо, дорогая…

В ту же секунду аэронавт бросил вниз руку, подавая знак, и ведьмы отпустили канат.

Шар сразу стал подниматься и устремился наверх с неправдоподобной скоростью. Мгновение, и земля скрылась в тумане, а они мчались вверх все быстрее и быстрее – никакая ракета, казалось Лире, не смогла бы быстрее уйти от земли. Она лежала, обняв Роджера, и ускорение прижимало их к дну корзины.

Техасец что-то радостно выкрикивал, смеялся, гикал. Йорек Бирнисон спокойно расстегивал броню, ловким когтем подцепляя и поворачивая крепления, и складывал части в кучу. Где-то снаружи слышались хлопки, свист воздуха в иглах облачной сосны, и мелькание черных одежд говорило о том, что ведьмы сопровождают их в полете.

Понемногу дыхание и сердцебиение у Лиры успокоились, и к ней вернулось душевное равновесие. Она села и огляделась.