Текст книги "Северное сияние"

Глава четырнадцатая
Огни Больвангара

Фардер Корам и Джон Фаа сильно беспокоились из-за того, что ничего не слышно и не известно о миссис Колтер, но с Лирой они этим не делились. Впрочем, они не знали, что и Лира из-за этого тревожится. Она боялась миссис Колтер и часто о ней думала. И если лорд Азриэл был теперь «отец», миссис Колтер так и не стала «матерью». Виной тому был деймон миссис Колтер, золотая обезьяна, вызывавшая у Пантелеймона неодолимое отвращение и, как догадывалась Лира, шпионившая за ней, как тогда, с алетиометром.

И наверняка они гонятся за ней; глупо ждать от них чего-то другого. Доказательство – хотя бы этот жук.

Но удар последовал совсем с другой стороны. Цыгане собирались устроить привал, дать отдых собакам, починить пару саней и подготовить оружие для атаки на Больвангар. Джон Фаа надеялся, что Ли Скорсби сумеет найти подземный газ, чтобы наполнить свой меньший шар и разведать местность. Однако аэронавт, следивший за погодой не менее пристально, чем любой моряк, сказал, что будет туман, – и в самом деле, едва они остановились, как все затянуло мглой.

Ли Скорсби знал, что с неба ему ничего не разглядеть, и ограничился проверкой снаряжения, хотя оно было в безупречном порядке. И вдруг из темноты на них обрушился град стрел.

Трое рухнули сразу и умерли без звука, так что никто ничего не заметил. Только когда люди стали неуклюже падать на постромки или неожиданно ложиться и затихать, ближайшие к ним сообразили, что происходит. Но было уже поздно: опять посыпались стрелы. Некоторые люди поднимали глаза к небу, озадаченные беспорядочным стуком, производимым стрелами, которые попадали в дерево и в обледенелый брезент.

Первым опомнился Джон Фаа и начал выкрикивать команды, стоя посреди поезда. Застывшие руки и ноги пришли в движение, подчиняясь ему, а с неба все сыпался деревянный дождь, начиненный смертью.

Лира стояла в стороне, и стрелы пролетали над ее головой. Пантелеймон услышал их раньше, стал барсом, сшиб ее, чтобы она была не такой заметной мишенью. Стирая с глаз снег, она повернулась на бок и вглядывалась в полутьму, пытаясь понять, что происходит, почему там такая суматоха и шум. Она услышала могучий рев, лязг и скрежет железа – это Йорек Бирнисон перепрыгнул в броне через сани и ринулся в туман. Оттуда донеслись крики, рычание, треск, хруст, звук чудовищных ударов, вопли ужаса и яростный рев медведя, крушившего врагов.

Но каких врагов? Врагов Лира не видела. Цыгане столпились перед санями с намерением их защищать, но из-за этого (даже Лире было понятно) сделались только более удобной мишенью; а стрелять из винтовок в перчатках и рукавицах было неудобно: она услышала всего четыре или пять выстрелов, между тем как стрелы по-прежнему сыпались не переставая. И с каждой минутой падало все больше людей.

«Что же ты, Джон Фаа! – молча сокрушалась она. – Ты не предвидел этого, и я тебе не помогла!»

Но размышления ее длились не больше секунды: громко зарычал Пантелеймон, и кто-то – другой деймон – налетел на него, повалил на снег, сбив дыхание самой Лире. Потом чьи-то руки потащили ее, подняли, заткнули рот вонючей рукавицей, перебросили ее в чьи-то другие руки, так что нечем стало дышать, и закружилась голова, и заболело все тело. Ей вывернули руки за спину до хруста в плечах, кто-то связал ей запястья и нахлобучил на голову капюшон, чтобы заглушить ее крики – а она кричала, и громко:

– Йорек! Йорек Бирнисон! Помоги!

Но услышал ли он? Понять было нельзя – ее таскали туда и сюда, потом бросили на что-то твердое, и оно стало подскакивать и дергаться, как сани. До нее доносились дикие, неразборчивые звуки. Один раз она как будто расслышала рев Йорека Бирнисона, но очень далекий, а потом от всех ощущений остались только тряска, удушье, боль в вывернутых руках. Она всхлипывала от ярости и страха. Потом послышались незнакомые голоса.

– Пан! – прохрипела она.

– Я здесь, тсс, я помогу тебе дышать. Лежи тихо…

Мышиные лапки подергали капюшон, рот немного освободился, и Лира глотнула морозного воздуха.

– Кто они? – прошептала она.

– Похожи на тартар. Кажется, попали в Джона Фаа.

– Не может быть…

– Я видел, как он упал. Но он должен был ожидать такого нападения. Это же понятно.

– А мы должны были ему помочь! Надо было посмотреть алетиометр!

– Тихо! Притворись, будто ты без сознания.

Хлопал бич, тявкали на бегу собаки. По тому, как дергались и подпрыгивали сани, понятно было, что едут они быстро; Лира пыталась расслышать звуки боя, но донеслось только несколько слабых, далеких выстрелов, а остальное заглушал скрип саней да хруст снега под собачьими лапами.

– Они везут нас к Жрецам, – прошептала она.

В памяти всплыло слово поврежденные. Лирой овладел отвратительный страх, и Пантелеймон прижался к ней теснее.

– Я буду драться, – сказал он.

– И я буду. Я их убью.

– И Йорек, когда узнает. Он их разорвет.

– Далеко мы от Больвангара?

Пантелеймон не знал, и они решили, что дотуда меньше дня пути. Они ехали так долго, что в ногах у нее начались судороги, но наконец бег замедлился и кто-то грубо стянул с нее капюшон.

При свете мерцающей лампы она увидела широкое азиатское лицо под капюшоном из росомахи. В его черных глазах поблескивало довольство, и они еще больше повеселели, когда Пантелеймон-горностай вылез из анорака и, зашипев, оскалил белые зубки. Деймон человека, большая грозная росомаха, зарычал в ответ, но Пантелеймон не дрогнул.

Человек посадил Лиру и прислонил к бортику саней. Она валилась набок, потому что руки у нее все еще были связаны за спиной; тогда он спутал ей ноги, а руки развязал.

Несмотря на густой снег и туман, Лира разглядела, что человек этот очень сильный, и тот, кто сидел впереди и правил собаками, – тоже; они прекрасно удерживали равновесие в кренящихся санях, и было ясно, что, в отличие от цыган, чувствуют себя в этом краю как дома.

Человек заговорил, но она, конечно, ни слова не поняла. Он попробовал на другом языке – с тем же результатом. Тогда он сказал по-английски:

– Как зовут?

Пантелеймон предостерегающе взглянул на нее, ощетинился, и она сразу его поняла. Эти люди не знают, кто она такая! И ее похитили не потому, что она связана с миссис Колтер; так что, может быть, они посланы не Жрецами.

– Лиззи Брукс, – сказала она.

– Лиззи Брукс, – повторил он. – Везем тебя в хорошее место. Хорошие люди.

– Кто вы?

– Самоеды-люди. Охотники.

– Куда вы меня везете?

– Хорошее место. Хорошие люди. У тебя панцербьёрн?

– Он мой защитник.

– Не помогал! Ха-ха, медведь не помогал! Мы тебя увозили! – Он расхохотался.

Лира сдержалась и ничего не сказала.

– Кто твои люди? – спросил он, показывая назад.

– Торговцы.

– Торговцы… Что торгуют?

– Меха, спирт, – сказала она. – Курительный лист.

– Продавать лист, покупать меха?

– Да.

Он что-что сказал своему спутнику, и тот коротко ответил. Все это время сани не сбавляли хода; Лира села поудобнее и пыталась разглядеть, куда они направляются; но валил снег, небо было темное, и в конце концов ей стало так холодно, что смотреть больше не хотелось и она легла. Они с Пантелеймоном чувствовали мысли друг друга и пытались сохранять спокойствие, но если Джон Фаа погиб… И что с Фардером Корамом? Сумеет ли Йорек убить остальных самоедов? И сумеют ли ее отыскать?

Впервые ей стало немного жаль себя.

Прошло много времени. Человек потряс ее за плечо и дал ей полоску вяленой оленины. Мясо было жесткое, плохо пахло, но Лира проголодалась и, пожевав, почувствовала себя немного лучше. Она незаметно засунула руку под мех, проверила, на месте ли алетиометр, а потом осторожно вытащила жестянку с жуком-шпионом и сунула ее в меховой сапог. Пантелеймон в виде мыши залез туда и протолкнул ее подальше, в самый низ мехового голенища.

Покончив с этим, Лира закрыла глаза. Страх отнял у нее силы, и вскоре она забылась тяжелым сном.

Проснулась она оттого, что ход саней стал другим. Вдруг прекратились толчки, и, когда Лира открыла глаза, над головой проплывали ослепительные огни, такие яркие, что сперва она даже нахлобучила капюшон. Она совсем окоченела, но кое-как сумела сесть и увидела, что сани быстро едут вдоль ряда высоких столбов с яркими безвоздушными лампами. Потом они въехали в открытые железные ворота, за которыми простирался широкий участок, похожий на пустую базарную площадь или поле для спортивных игр. Он был совершенно ровный и белый, метров в сто шириной. Его окружала высокая металлическая ограда.

Проехав все поле, сани остановились перед утопавшим в снегу низким зданием – или рядом зданий, понять было трудно, но у Лиры сложилось впечатление, что между частями его, под снегом, проложены туннели. С одной стороны стояла толстая металлическая мачта, с виду как будто знакомая, но Лира не могла вспомнить, где она видела такую мачту.

Не успела она оглядеться, как самоед разрезал веревку у нее на ногах и выдернул ее из саней, а погонщик закричал на собак, чтобы они стояли спокойно. В нескольких метрах от них открылась дверь, оттуда вырвался луч света и, повернувшись, уперся в них.

Самоед толкнул ее вперед, как пленницу, и что-то сказал. Человек в толстом анораке из угольного шелка ответил на том же языке, и Лира разглядела его черты: он не был ни самоедом, ни тартарином. Напоминал скорее ученого из Иордан-колледжа. Он внимательно осмотрел ее и еще внимательнее – Пантелеймона.

Самоед снова заговорил, и человек из Больвангара спросил Лиру:

– Ты говоришь по-английски?

– Да, – сказала она.

– Твой деймон всегда в таком облике?

Ничего себе вопрос для начала! Лира только раскрыла глаза. Вместо нее ответил Пантелеймон: он сделался соколом, слетел с плеча Лиры и клюнул чужого деймона, большого сурка, а тот быстро ударил его лапой и плюнул, когда Пантелеймон взвился вверх.

– Понятно, – довольным тоном произнес человек после того, как Пантелеймон уселся на плечо Лиры.

Самоеды чего-то ждали, и человек из Больвангара кивнул, снял рукавицу, залез в карман, вынул оттуда что-то вроде кисета и отсчитал в руку охотника десяток тяжелых монет.

Самоеды пересчитали деньги, поделили пополам и тщательно спрятали. Потом, не оглянувшись, забрались в сани, погонщик хлопнул бичом, крикнул собакам, и они уехали – через поле, в освещенную аллею и дальше, в темноту.

Человек снова открыл дверь.

– Быстро заходи, – сказал он. – Там тепло и уютно. Не стой на морозе. Как тебя зовут? – Говорил он по-английски без всякого акцента, примерно так, как гости миссис Колтер, уверенные, образованные, важные.

– Лиззи Брукс, – сказала она.

– Входи, Лиззи. Мы позаботимся о тебе, не волнуйся.

Он замерз сильнее ее, хотя пробыл на воздухе совсем недолго; видно было, что ему хочется поскорее в тепло. Она решила изображать упрямую тупицу и, шаркая ногами, ступила за высокий порог.

Дверь была двойная, с глубоким тамбуром, чтобы не выходило тепло. Когда они прошли за вторую дверь, Лире стало нестерпимо жарко, она распахнула мех и откинула капюшон. Они очутились в небольшой комнате, из которой налево и направо уходили коридоры, а напротив двери стоял письменный стол, как у регистратора в больнице. Все было ярко освещено – сплошная глянцевая белизна и нержавеющая сталь. Пахло едой – знакомой едой, беконом и кофе, но под этим чувствовался и больничный, лекарственный запашок, а от стен исходило слабое непрерывное гудение, почти неслышное, – такой звук, что либо привыкаешь к нему, либо сходишь с ума.

Пантелеймон-щегол шепнул ей на ухо:

– Будь глупой и вялой. Совсем тупой.

На нее смотрели взрослые: мужчина, который ее привел, еще один в белом халате и женщина в костюме медицинской сестры.

– Англичане, – сказал первый, – видимо, торговцы.

– Как всегда, охотники? Обычным порядком?

– То же племя, насколько я понял. Сестра Клара, вы не займетесь… э-э… маленькой?

– Конечно, доктор, – сказала сестра, и Лира послушно пошла за ней.

Они шли по короткому коридору – с правой стороны были двери, а слева столовая, откуда доносились голоса, стук ножей и вилок и запахи кухни. Сестра была примерно того же возраста, что миссис Колтер, энергичная, толковая, деловитая: такая может зашить рану и сменить повязку, но никогда не расскажет истории. Ее деймоном (Лиру обдало холодком, когда она его заметила) была белая собачка, семенившая рядом (и через секунду Лира уже не могла понять, отчего ее обдало холодком).

– Как тебя зовут, моя милая? – спросила сестра.

– Лиззи.

– Лиззи, и все?

– Лиззи Брукс.

– И сколько тебе лет?

– Одиннадцать.

Лире говорили, что она мала для своих лет – в каком смысле, она не понимала, но это никак не ущемляло ее достоинства. Сейчас она сочла, что этим удобно воспользоваться – так проще будет изображать себя застенчивой, робкой и ничтожной, – и, входя в комнату, нарочно съежилась.

Она ожидала расспросов: откуда ты, как очутилась здесь – и заранее готовила ответы; однако у сестры отсутствовало не только воображение, но и любопытство. Можно было подумать, что Больвангар находится на окраине Лондона и дети прибывают сюда все время, – так мало интереса проявляла она к Лире. Нахальненький деймон семенил у ее ног, такой же деятельный и равнодушный, как она сама.

В комнате стояла кушетка, стол, два стула, шкаф с документами, стеклянный шкаф с лекарствами и перевязочными материалами и ванна. Как только они вошли, сестра сняла с Лиры меховую одежду и кинула на блестящий пол.

– Снимай остальное, милая, – сказала она. – Быстренько осмотрим тебя – здоровенькая ли, складненькая, нет ли обморожений и сопелек, а потом найдем тебе хорошую чистую одежду. И в душ, – добавила она, потому что Лира уже много дней не мылась и не переодевалась, и в тепле это стало особенно ощутимо.

Пантелеймон негодующе захлопал крыльями, Лира остановила его грозным взглядом, и он сел на кушетку. Лира возмущалась, снимая с себя одежду, это было стыдно, но у нее хватило ума скрыть свои чувства и прикинуться тупой и послушной.

– Пояс с деньгами тоже, Лиззи, – сказала сестра и сама расстегнула его сильными пальцами. Она хотела бросить его на кучу одежды, но нащупала алетиометр и остановилась.

– Что это? – Она расстегнула клеенку.

– Просто такая игрушка, – сказала Лира. – Она моя.

– Мы ее не отнимем, не бойся, – сказала сестра Клара, разворачивая черный бархат. – Миленькая. Как компас. А теперь марш в ванную. – Она положила алетиометр и отодвинула шелковую занавеску в углу.

Лира неохотно влезла в теплую воду и намылилась, а Пантелеймон в это время сидел на карнизе. Оба помнили, что ему нельзя быть чересчур шустрым, потому что деймоны вялых людей сами вялые. Когда она помылась и вытерлась, сестра измерила ей температуру, проверила глаза, уши и горло, потом измерила рост, поставила на весы и сделала запись в большом блокноте. Потом выдала Лире пижаму и халат. Они были чистые и добротные, как анорак Тони Макариоса, но тоже ношеные. Лире это было очень неприятно.

– Это не мое, – сказала она.

– Да, милая. Твою одежду надо как следует постирать.

– А мне ее вернут?

– Я надеюсь. Конечно.

– Что это за место?

– Оно называется Экспериментальной Станцией.

Это был не ответ. Лира так бы и сказала и потребовала бы более подробного, но Лиззи Брукс полагалось вести себя по-другому, поэтому она промолчала и равнодушно стала одеваться.

– Я хочу мою игрушку, – упрямо сказала она, когда оделась.

– Возьми ее, милая. А не лучше ли плюшевого медведика? Или хорошенькую куклу?

Она выдвинула ящик, где лежали, как мертвые, какие-то мягкие игрушки. Лира постояла, сделав вид, будто разглядывает их, и взяла тряпичную куклу с бессмысленными глазами. У нее никогда не было куклы, но она знала, что с ними надо делать, и рассеянно прижала ее к груди.

– А мой пояс с деньгами? – сказала она. – Я люблю держать игрушку в нем.

– Так бери, – сказала сестра Клара, продолжая заполнять розовый бланк.

Лира натянула чужую пижаму и застегнула пояс с клеенчатой сумкой.

– А шубу и сапоги? И варежки, и остальное?

– Мы их тебе почистим, – не отрываясь от бумаги, сказала сестра.

Тут зазвенел телефон, и, пока сестра говорила, Лира быстро нагнулась, подобрала жестянку с жуком-шпионом и сунула в сумку с алетиометром.

Она прошла за сестрой в столовую, где стоял десяток круглых столов, все в крошках и липких кружках от стаканов. Грязные тарелки и приборы лежали на стальной тележке. Окон не было, и, чтобы создать иллюзию света и пространства, одну стену обклеили огромной фотограммой тропического берега с ярко-голубым небом, белым песком и кокосовыми пальмами.

Человек, который привел ее, взял поднос из окошка кухни.

– Ешь, – сказал он.

Морить себя голодом не имело смысла, и Лира с удовольствием съела жаркое и пюре. На десерт была чашка консервированных персиков и мороженое. Пока она ела, человек тихо разговаривал с сестрой за другим столом, а когда кончила, сестра принесла ей стакан теплого молока и забрала поднос.

Мужчина подошел и сел напротив. Его деймон, сурок, не был безразличным и нелюбопытным, как собачка сестры, но смирно сидел у него на плече и слушал.

– Ну что, Лиззи, – сказал он. – Наелась?

– Да, спасибо.

– Я попросил бы тебя рассказать, откуда ты прибыла. Можешь?

– Из Лондона.

– И что ты делала так далеко на севере?

– С папой, – промямлила она. Она сидела потупясь, пряча глаза от сурка, и делала вид, что вот-вот расплачется.

– С папой? Понятно. А что он делает в этой части света?

– Торгует. Мы приехали с грузом новодатского курительного листа, и он покупал меха.

– Твой папа был один?

– Нет. Там были мои дяди и разные другие люди, – неопределенно сказала она, поскольку не знала, что рассказал ему охотник-самоед.

– Зачем же он потащил тебя в такое путешествие, Лиззи?

– Потому что два года назад он возил моего брата и сказал, что в следующий раз возьмет меня, а сам не брал. Я его просила, просила, и он взял.

– А сколько тебе лет?

– Одиннадцать.

– Славно, славно. Ну что ж, Лиззи, тебе посчастливилось. Охотники, что нашли тебя, привезли тебя в самое лучшее место.

– Они меня не находили, – с сомнением сказала Лира. – Там был бой. Их было много, и у них были стрелы…

– Ну, не думаю. Я думаю, ты, наверное, отошла в сторону и заблудилась. Эти охотники нашли тебя одну и привезли прямо сюда. Вот как это было, Лиззи.

– Я видела бой, – сказала она. – Они стреляли стрелами и… Я к папе хочу, – сказала она громче и почувствовала, что в самом деле плачет.

– Тут ты будешь в полной безопасности, пока он не приедет, – сказал доктор.

– Но я видела, они стреляли стрелами!

– Ах, это тебе показалось. Так часто бывает на сильном морозе. Ты уснула, тебе приснился плохой сон, и ты не можешь вспомнить, что было во сне, а что наяву. Там боя не было, не волнуйся. Твой папа жив и здоров, сейчас он тебя ищет и скоро приедет сюда, потому что на сотни километров вокруг нет других мест. Представляешь, какой это будет сюрприз для него, когда он найдет тебя целой и невредимой! А сейчас сестра Клара отведет тебя в спальню, там ты познакомишься с другими девочками и мальчиками, которые заблудились в снегах так же, как ты. Ступай. Утром мы еще немного поговорим.

Лира встала, прижимая к себе куклу, Пантелеймон вскочил к ней на плечо, сестра открыла дверь и вывела их из столовой.

Новые коридоры; Лира и впрямь уже устала, она начала зевать, и ее так клонило в сон, что она еле тащила ноги в шерстяных шлепанцах. Пантелеймон понурился и вынужден был стать мышью, чтобы устроиться в кармане ее пижамы. Лира смутно увидела ряд кроватей, детские лица, подушку – и провалилась в сон.

Кто-то тряс ее. Первым делом она нащупала пояс – обе вещи были на месте; тогда она попробовала открыть глаза, но с каким же трудом ей это далось! Так тяжело она еще никогда не просыпалась.

– Проснись! Проснись!

Шептал не один голос. С огромным усилием, словно вкатывая камень на гору, Лира заставила себя проснуться.

В тусклом свете слабенькой антарной лампы над дверью она увидела рядом с собой трех девочек. Разглядеть их она не могла, потому что глаза не хотели фокусироваться, но похоже было, что они ее сверстницы, и говорили они по-английски.

– Проснулась.

– Ей дали сонные таблетки. Наверно…

– Как тебя зовут?

– Лиззи, – пробормотала она.

– С тобой еще куча детей приехала? – спросила одна из девочек.

– Не знаю. Я одна.

– А где тебя взяли?

Лира с трудом села. Она не помнила, чтобы ей давали таблетку, но может быть, что-то подмешали в молоко. Голову будто набили пухом, и над бровями побаливало.

– Где мы?

– Никто не знает. Нам не говорят.

– Обычно они привозят детей не по одному…

– Что они делают? – выдавила из себя Лира, пытаясь разогнать туман в голове, и почувствовала, что Пантелеймон тоже пробуждается.

– Мы не знаем, – ответила девочка, говорившая больше всех. Она была высокая, рыжая, с резкими нервными движениями и говорила с сильным лондонским акцентом. – Они нас меряют, что-то там проверяют и…

– Они меряют Пыль, – сказала другая девочка, пухлая добродушная брюнетка.

– Ты этого не знаешь, – возразила первая.

– Меряют, – сказала девочка пришибленного вида, прижимавшая к груди своего деймона-кролика. – Я слышала их разговор.

– Потом они забирают нас по одной, и больше мы ничего не знаем. Никто не возвращается, – сказала рыжая.

– Тут есть мальчик, – сказала пухленькая, – он думает…

– Не говори ей! – оборвала ее рыжая. – Сейчас не надо.

– А тут и мальчики есть? – спросила Лира.

– Да. Нас тут много. Человек тридцать, наверное.

– Больше, – сказала пухленькая. – Скорей сорок.

– Только нас все время забирают, – сказала рыжая. – Сперва привозят целую кучу детей, и нас здесь много, потом они по одному исчезают.

– Они Жрецы, – сказала пухленькая. – Ну знаешь, Жрецы. Мы все их боялись, пока нас не поймали…

Лира постепенно приходила в себя. Деймоны других девочек, кроме кролика, были у двери, прислушивались, и все говорили шепотом. Лира спросила, как их зовут. Рыжая была Энни, пухленькая черноволосая – Белла, худая – Марта. Как зовут мальчиков, они не знали, потому что большую часть времени их держали отдельно. Обращались с ними неплохо.

– Тут вообще ничего, – сказала Белла, – только дают нам тесты, заставляют делать упражнения, а потом меряют температуру и всякое такое. Даже скучно.

– Не так скучно, когда тут миссис Колтер, – сказала Энни.

Лира чуть не вскрикнула, а Пантелеймон так замахал крыльями, что девочки заметили.

– Он нервный, – сказала Лира, успокаивая его. – Нам, наверное, дали сонных таблеток, вы правильно сказали, – потому что мы сонные. А кто это – миссис Колтер?

– Это она большинство из нас заманила, – сказала Марта. – Про нее все говорят, все ребята. Когда она приезжает, значит, будут исчезать ребята.

– Она любит смотреть на детей, когда нас забирают, любит смотреть, что с нами делают. Этот мальчик, Саймон, он думает, что они нас убивают, а миссис Колтер смотрит на это.

– Убивают нас? – Лира вздрогнула.

– Наверно. Потому что никто не возвращается.

– И деймонами все время занимаются, – сказала Белла. – Взвешивают их, меряют и всякое такое…

– Они трогают ваших деймонов?

– Нет! Что ты! Ставят тут весы, и твой деймон должен встать на них и изменяться, а они записывают и делают снимки. Отводят тебя в кабинет и меряют Пыль, все время, все время Пыль меряют.

– Какую пыль? – спросила Лира.

– Мы не знаем, – сказала Энни. – Что-то там из космоса. Не настоящая пыль. Если у тебя нет Пыли, это хорошо. Но в конце концов у всех появляется Пыль.

– Вы знаете, что сказал Саймон? – вмешалась Белла. – Он сказал, что тартары делают дырки у себя в черепах, чтобы впустить Пыль.

– Ну да, он знает, – презрительно сказала Энни. – Вот я спрошу миссис Колтер, когда она приедет.

– Неужели посмеешь? – с восхищением сказала Марта.

– Посмею.

– Когда она приезжает? – спросила Лира.

– Послезавтра, – ответила Энни.

По спине у Лиры потек холодный пот, а Пантелеймон подобрался к ней поближе. Всего один день, чтобы найти Роджера, разузнать все, что можно, об этом месте и либо сбежать, либо дождаться спасителей; а если все цыгане убиты, кто спасет детей в этой ледяной пустыне?

Девочки продолжали разговаривать, а Лира с Пантелеймоном угнездились в постели и старались согреться, зная, что на сотни километров вокруг их маленькой кровати нет ничего, кроме страха.